Извещая читателя, что я провел детство и многие годы моей жизни в Константинополе, и был в этом городе в разные эпохи--я этим не надеюсь придать моей книге более цены, но единственно желаю показать причины, побудившие меня к пред-принятию сего труда.
В этих Очерках я соединил сохраненные мною воспоминания о Константинополе, дополнил их свежими рассказами, собранными мною на месте, о недавних любопытных происшествиях этой столицы, на которую уже несколько лет устремлены взоры всего просвещенного мира, и постарался изложить в нескольких картинах дела Султана-Преобразователя и его удивительную судьбу, равно и состояние его столицы в последнюю эпоху моего пребывания в ней, эпоху особенно занимательную для всякого русского, любящего славу и величие своего отечества. Целью моего труда было--представить нашей публике занимательное чтение о предмете, столь близком нам и так мало доселе известном.
Без сомнения нет города более достойного внимания наших соотечественников. Уже десять веков постоянно вперены взгляды России на Босфорскую столицу; то заманивает она наших баснословных рыцарей своим богатством, то изливает на обрадованный Север свет Христианства, то завещает Московскому Князю последнюю отрасль Императорского дома и улетевших от пленных берегов Босфора орлов древнего Рима, то занимает великие помыслы Екатерины II и обещаем миру повыл судьбы, удивленной Европе новую эпоху рыцарства; а в наши дни испуганный город Султанов с высоты своих холмов и минаретов видит дым русского войска, и победное отражение штыков; потом наше войско и наш флот приносят Востоку дар мира.
Константинополь, как средоточие великих перемен и перерождения обширной Империи, в одинаковой степени обращает на себя внимание политика, мыслителя и всякого образованного человека. Если записки путешественника возбудят любопытство читающей публики--это я припишу эпох, а не внутреннему достоинству моего труда. Говорят, что наш век любит говорить важным тоном даже о пустяках, так как прошедший век говорил шутя о предметах важных; но без поддельной скромности могу сказать, что я старался избегнуть всяких притязаний на ученость; если иногда читатель найдет сведения о законах, об обычаях турецкой старины, я был в необходимости поместить такие подробности, которые впрочем не легко достаются любопытству путешественника, что бы пояснить нынешние перемены турок. Сведения мои о Востоке весьма ограничены; меня успокаивает уверенность, что эта книга не должна сделаться предметом критики ориенталистов. Добросовестность моего труда заставила меня однако ж прибегнуть к некоторым ученым сочинением о Турции, чтобы поверять мои замечания, местные рассказы ж предания. Равным образом постарался я воспользоваться трудами моих предшественников, читал многотомные собрания путешествий различных эпох, и в них, среди кучи неточностей и ошибок, которых без сомнения и я часто не мог избегнуть, отыскивал иногда нужные мне сведения.
Считаю излишним напомнить читателю, что ему представляется здесь не "книга" и не "путешествие", а только "очерки Константинополя"; в них нашли место многие народные поверия, которые при всей своей легкости, по моему мнению, более заслуживают иногда внимание наблюдателя, нежели ученые исследования. В двух романических рассказах о приключениях Вероники и Ангелики, помещенных во второй части, л ничего не выдумал. Если некоторые подробности, впрочем совершенно истинные, придают им вид повисшей, я сохранил эти подробности, имея единственною целью, как и в целом сочинении, представить характер местностей, со всеми теми оттенками, которые наиболее оставили во мне впечатления своею оригинальностью или своею новостью, и передать читателю те картины, которые сохранились в моем воображении. Достигнул ли я моей цели-- это вы узнаете по впечатлениям, которые сохраните, пробежавши мои очерки. Не знаю: найдет ли читатель подробности о янычарах занимательными. Ноя знал Константинополь при них, в прежние годы; а потом, среди свежих еще следов ужаснейшего из кровопролитий, даже в летописях Стамбула, так часто облитых кровью, я был сильно поражен картиною этого великого события, которого влияние является во всем, которого подробности покажут наблюдателю всю важность нынешних перемен в Турции. Что касается до системы изложения,-- я в моем рассказе не следовал ни какому порядку; может быть иногда удачно, иногда случайно сошлись в одну раму разнообразные события и картины, так как все это вместе представляется вам, когда посещаете страну вам незнакомую, и еще более пленяет своим фантастическим сближением. За эпизоды и отступления никто не вправе упрекать путешественника; все его странничество есть продолжительный эпизод его жизни; все встречаемое им есть заблудившийся листок его собственная существования.
Нынешняя эпоха Турции самая любопытная, но вместе с тем и самая затруднительная для путешественника. Судорожная борьба старины и новизны происходить в ваших глазах; смесь обычаев, поверий, нравов и предрассудков эпох, совершенно между собою противоположных и усиленно сближенных, как бесконечная фантасмагория проходит пред вами. Живописный образ этой эпохи найдете только в течении Босфора, который при всякой перемен ветра, при всяком уклоне берега, представляет тысячу капризных изменений, которого волны, выбежав из одного моря, чтобы влиться в другое, встречаются на пути с волнами идущими обратно, борются с ними, и продолжают свою вечно-изменяющуюся игру под стенами Константинополя. Вчерашнее замечание сегодня уже не верно; старинные поверья то сохраняются с набожным уважением, то распадаются, как ветхая одежда. Таково первое, вторжение моды в народе, который доселе так ее чуждался.
С воспоминаниями лет проведенных мною в Константинополь, и с картинами замечательнейших эпох нынешнего царствования, соединил я, в моих "очерках" и несколько картин другого рода и воспоминания других веков. Мое пребывание в стране гробов и развалин научило меня любить следы прошедшего, и настоящее представляется живее в моем воображения, когда оно оттенено перспективою старины. В эпоху открытий новых земель люди соскучившиеся в нашем старом мире спешили к ним, прельщаемые их девственностью. Они хотели проложить первую тропинку в лесах, которые дотоле величественно росли в диком уединении, и гнулись под ветром а не под топором; моряк с гордостью измерял глубину берегов, у которых его якорь первый вцепился в морское дно, еще не оцарапанное железом, и многие Колумбы целовали новооткрытую землю со всем пламенем первого поцелуя любви. Но я не сочувствую этой поэзии. Так как душа земли есть человек, и без него она представится холодным трупом, так и следы, проложенные племенами по ней, представляются мне памятью и воображением нашей планеты. С несравненно большим удовольствием остановлюсь у ручья, которого имя на веки сочеталось с каким-нибудь великим именем истории, нежели у самой величественной реки нового мира. Отдохните в тени Адрианова платана в Пелопонезе, иди платана Готфрида Бульонского в Буюкдере-- это вам оставит на всю жизнь неоцененное впечатление.