ГЛАВА I.
Прощание с архипелагом. -- Троянское поле. -- Милорды. -- Скамандр и жатва. -- Аисты. -- Фонтаны. -- Мифология вод. -- Визит дарданельскому паше. -- Приветствие мира. -- Вечерняя молитва. -- Ересь носов. -- Поездка в седьмое небо. -- Мусульманский богослов. -- Евреи. -- Геллеспонт. -- Гомер и Данте.
В ту незабвенную эпоху, когда тревоги Востока обратили на себя все внимание Европы, когда два новообразованные войска испытывали свои силы на полях Малой Азии, усеянных развалинами городов и костями мифологических героев, а потомки Олега и Игоря нашли давно забытый путь в Византию, и развернули[2] знамена Северного Царя над обрадованными волнами Босфора -- наш небольшой отряд, состоявший из двух фрегатов и нескольких бригов, простился с беспокойными морями Греции, чтобы чрез Константинопольский пролив возвратиться к Черноморским берегам России.
Архипелажские ветра, капризные и непостоянные, освежали июльский день; вечером мы плавали в виду Тенедоса; закат солнца был облит огнем и кровью, и над ним повисли лоскутья тучи. Последнее дыхание ветра замерло в усталых парусах фрегата; горизонт темнел и стенялся; море едва колыхав лось от ленивой зыби, и в этой тиши готовилось одно из величественных явлений южных морей. Наш колдун (Корабельный флюгер, и коему привязан делай хвост из перьев.) бессмысленно повесил свой хвост, и вся его наука не учила, предсказать откуда грянет ветер; наконец ожиданный гость ударил от запада по марселям фрегата, захохотал как бес в густых вантах, которые повисли от мачт бесконечной гривою, и чрез минуту[3] привел в судороги все море. В этой узкости между Тенедосом и Троей вздумал царь Архипелажских волн простишься снами, обхватил дрожащий фрегат могучими объятиями, и непременно хотел разорвать парус или сломать стеньгу своим бешенным прощальным поцелуем.
Когда все приутихло мы бросили якорь недалеко от устьев Геллеспонта; линия сто-пушечных кораблей англичан тянулась вдоль Троянского берега, и на том месте, где был расположен стан Ахеян, можешь быть там, где выплыли тенедосские змеи, чтоб измучишь жреца Минервы-Илиады, и подать художнику мысль совершеннейшего создания скульптуры, теперь прозаически раскинуты палатки Англичан для береговых работ экипажей.
С роскошным рассветом Геллеспонт открылся нам, как поэтическая аллея восточного мира. Безветрие приковало фрегата к Троянскому берегу; я съехал с двумя спутниками на берег, с намерением отправиться в Чана-Кале чрез области Приама, перешедшие по наследству к Султан-Махмуду, переехать Геллеспонт, и вдоль европейского берега[4] Мраморного моря с турецкой почтой поскакать в Константинополь.
Ага ближней крепости послал нам каваса (Кавасы заменили теперь в Турции янычар Ящакчи, бывших при посланниках и консулах, и сопровождавших Европейских путешественников.) с лошадьми и провожатыми, для отправления нашего в Чана-Кале. Провожатые были Мало-Азийские поселяне, вероятно от племени древних Троян; но на вопросы мои об Илионе и Скамандре они добродушно отвечали, что никто во всем околодке о них не слыхал; рассказывали что часто приезжают к ним м илорды (Это титул всех европейских путешественников в Леванте; есть английские, французам и русские милорды.) следить течение какой-то грязной реки, и осматривать береговые курганы, под коими должно быть хранится клад на неизвестную глубину (На Востоке существует поверие, что во всех древних могилах, саркофагах в развалинах хранятся сокровища. Славная ваза Пергама была найдена полна серебряных и золотых древних монет; а, старание европейцев приобретать древние статуи и самые их обломки заставляет жителей думать, что всякая древность наполнена золотом. Еще недавно один англичанин предлагал турку назначать какую угодно сумму за найденную им статую; тот упорно отказался, и разбил мрамор на мелкие куски, в уверенности отыскать в нем клад. Это поверие длится от глубокой древности; Тимон Афинский говорил, что когда мы роемся в развилинах, среди их ожидает нас Плутус с возмездием за труды.).[5]
Мы выехали в турецкие сады, которых группа ложится свежим оазисом среда полей иссохших от Южного солнца. За ними течет старик Скамандр, который так гордо ценил Ахиллеса, за то, что он мутил Троянской кровью его чистую влагу, в коей любили купаться нимфы; теперь вместо Нимф стадо огромных буйволов купалось в Скамандре. Греческие историки рассказывают, что войско Ксеркса не нашло в Скамандре довольно воды для утоления своей жажды; судя по теперешнему состояние этой реки, можно поверить их гиперболическому сказанию.
Несколько турецких деревень расположились на окрестных пригорках; это кучи домов низких, душных, неопрятных, более походят на погорелые развалины, нежели на сельские жилища; если бы не жатвы, которых желтые полосы сливаются с желтизною песков, и подобно им отражают дрожащий блеск солнца -- можно подумать, смотря на одичалость[6] Троянской степи, что накануне только снялся истребительный стан греков, или что следы десятилетней борьбы сделались вечны, как эпопея ее воспевшая.
Была пора первой жатвы; но вместо живой Шиллеровской картины сельского праздника, цветущего жизнью, веселием и здравием, мы видели только бледные и тощие фигуры хлебопашцев, измученных. от лихорадок и болотных испарений этих берегов. Никакая песня не одушевляла полевых работ: местами, как боги-термы древнего Рима, торчали на высоких шестах белые скелеты лошадей, для разграничения огородов и пашен и для удаления птиц; дайте им косу и они примут какое-то отвратительное сходство с изображением смерти, остановившейся полюбоваться своею жатвою на Троянском поле.
Многочисленные стаи аистов гуляли по полям и по болотам; они хотя и потеряли свои алтари, в древнем Египте, но и теперь пользуются во всей Турции неприкосновенностью, как благодетельные истребители болотных гадин, и так привыкли к человеку, что иногда целыми стадами сопровождали наш караван.[7]
После трехчасовой езды по Троянской степи мы придержались к морскому берегу, и поднявшись по скату гористого пояса Геллеспонта, увидели наконец его голубую полосу, которая сладострастно изгибалась и лилась среди живописных берегов. Тропинка, которую мы следовали, то с трудом ползала на прибережный холм, то спускалась к ласковым волнам Геллеспонта, и тогда они выбрасывали в нее, вместе со свежими брызгами, раковины морского дна.
Чрез каждые две или три версты мы находили фонтаны; по всем направлениям Турции основаны фонтаны благочестивыми Мусульманами, для утоления жажды пушника, и для необходимого совершения обрядов омовений, предписанных кораном. Эти Фонтаны служат путешественнику первым и единственным приветом восточного гостеприимства; часто не найдете приюта и пищи; ветхий развалившийся караван-сарай не защитит вас от сырости ночи; но при зное дня вы освежитесь чистою струей фонтана, и благословите память строителя. В каждом месте, где были турки, остались памятники постоянной,[8] набожной их заботливости о воде; вода и воздух, по их понятиям, вещи священные, которыми Создатель позволил человеку пользоваться без трудов; и потому по их законам вода не может быть собственностью; ее продажа непозволительна, и всякий процессе о воде считается преступным (Это только в законах; (см. Мураджа Охсона code religieux). В Пере при большой засухе бутылка воды продается по гривне). У турок есть и мифология вод; каждый ключ, каждый ручей имеет своего ангела-хранителя, но это не нимфы и не наяды, а духи зловредные, которые в вечерний час стерегут путника, и иногда жестоко над ним подшучивают.
Около вечера проехали мы по развалившейся плотине другую реку поэтической древности--некогда славного, ныне болотного Родиуса, омывающего стены крепости Чана-Кале. В этой крепости имеет свое местопребывание трехбунчужный Паша Дарданелл; мы застали его на террасе, перед киоском, в кругу офицеров и слуг. Быль час вечернего кейфа; светлая панорама Геллеспонта открывалась спокойному кругу мусульмане, и усталое солнце[9] играло светом и тенью Европейского берега, которого далекие горы полупрозрачной драпировкой одевали горизонт.
Мы были предуведомлены, что Дарданельский паша принадлежит к числу мусульманских староверов, и потому не удивились, что он не привстал нам; по его мнению было бы величайшим нечестием, чтобы последний из правоверных привстал пред лучшим из гяуров; он удостоил нас важным хошь гельди, сефа гелди, добро пожаловать; и когда мы уселись и нам подали трехаршинные жасминные чубуки, он спросил у каждого из нас о состоянии нашего кейфа -- Кефенезеим эфендим, на что мы по турецкому обычаю отвечали приложением правой руки к устам и ко лбу. Паша не сказал нам приветствия мира -- алейкюм селам, потому что строгие магометане только между собою употребляют это приветствие. По магометанскому преданию в тот день, когда Пророк в первый раз имел свидание с архангелом Израфиль, при возвращении его во всю дорогу, от горы Гира до его дома, в воздухе раздавались восклицания: приветствие мира тебе, о Пророк Аллаха; первые слова[10] этого приветствия приняты всеми магометанскими народами.
Мы поздравили пашу с счастливым окончанием междоусобной брани Мусульмане, которая прокочевала от Египта и Акры в соседство Дарданельского паши. Паша, как глубокомысленный мусульманский политик, владея наукою Востока оканчивать общими местами разговоры, в коих опасается уронить свою важность или лишнее слово, повторил несколько раз машаллах, иншаллах, аллах - керим, аллаха-манет, и тому подобные фразы, который заставили нас заключить, что слово Аллах служит основанием турецкого языка, как goddem английского, по мнению Фигаро; он кончил цитатой из Корана о предопределении; все его богословское красноречие лилось отрывисто и медленно; паша ронял свои умные слова как менялы роняют голландские червонцы, и вместе с речами из уст его вылетали облака дыма.
Было бы неучтиво ожидать второй трубки у такого важного лица, каков в Турции Паша, имеющий знаком своего сана три[11] лошадинпые хвоста (Читатель вспомнить, что бунчуки, по коим различаются чины пашей, суть не иное что, как лошадиные хвоста; всякий паша имеет один, два или три хвоста, называемые в Турции туи, и носимые пред ним в парадах); чтобы не прослыть невеждами в мусульманском этикете, мы раскланялись, получив позволение осмотреть батареи Чана-кале. В это время с минарета муэзым гнусливым припевом звал правоверных к молитве; был час вечера, и Аллах прислонился к своему любимому, народу, чтобы принять его моления.
Мы остановились на ближней батарее, полюбоваться зрелищем молитвы сорока офицеров на террасе паши. После омовения каждый из них стоял несколько минут в благочестивом спокойствии, и произносил молитвы, то заткнув уши руками, то сложив руки ниже груди; потом потуплял взоры в землю и наклонял голову, потом становился на колени и дважды простирался лицом к земле. При окончании молитвы, еще сидя на коленах мусульманин приветствует по обе стороны ангела жизни Накир и ангела смерти Мукир, которые стоят для принятия его молитвы, и освобождают его от труда[12] подпять глаза к небу; это совершенно в духе религии, которой самые надежды состоят в грубой чувственности.
Религиозная пантомима мусульман делается важно и медленно; имам стоит по средине, кругом его правоверные следуют его спокойным движениям, и при земных поклонах соблюдают, как советует Магомет в Коране, "не спешить и не быть подобными петухам, клюющим ячменные зерна". Величайшей опасностью считается также зевнуть во время молитвы: злой дух мог бы воспользоваться этим и вкрасться во внутренность правоверного; а в земных поклонах необходимо должно коснуться земли лбом, носом и устами, и потому большие носы, препятствующие исполнению сего обряда, составляют в Турции особенную ересь.
Магометанская религия сохранила в своих обрядах древнюю патриархальную простоту; вы невольно благоговеете при виде целого народонаселения, внимательного призыву неба среди заботь и трудов жизни и в час отдыха или увеселения, и приносящего вместе, как одно семейство, дань своей молитвы Творцу.[13]
Но вот что думают магометане о пяти своих ежедневных молитвах; Магомет в одном из путешествий своих по небесам на чудной кобылице Эль-бокар, проехавши первое небо, в котором встретил его Адам с приветствием: Селам-Алейкюм, величайший из пророков! и еще шесть небес, в коих увидел благословенного Исса (Иисуса Христа) (Известно что Магомет признает пророком нашего Спасителя и предвещает второе его пришествие. Вообще магометанские законники отзываются с особым благоговением о Нем, веруют в восшествии Его на небо, но не веруют в Его страдания и в смерть, в даже упрекают нас в вашем веровании, чтобы Бог допустил страдания своего пророка. Многие дервиши извлекают из Евангелия предметы назидательных речей, коими открываются религиозные их обряды в теккие. Достойно примечания что в 1526 году Христианская Религия была публично защищаема в заседании Дивана улемою Кабиз-Эфендием, который выставлял все ошибки и противоречия Корана, и доказывал, что истинное правоверие Исламизм находится в Евангельском законе. Ему был позволен богословский диспут с двумя казаскерами. Казаскеры пришедшие в замешательство от его доводов, вместо ответа кричали, что его следовало предать смерти; визирь заметил им, что они не были в состоянии уличить его в отступничестве, и на другой день по повелению султана сам муфти доказывал все беспрекословными цитатами из Корана, и увещевал Эфендия обратиться в веру в Коран; но он остался твердым, и пред дверьми Дивана был казнен как отступник. (См. Охсон, Tableau general de l'Empire Ottoman.)
Строгие мусульмане не почитают обращение евреев в магометанскую веру искренним, ибо для этого нужно чтобы они предварительно веровали в Иисуса Христа.), Юсуфа (Иосифа), Хануха (Еноха), Аарона, Моисея и Авраама, вступил наконец[14] в тот свод небесный, в коем растилаются ветвями величественного древа туба; один плод этого древа может насытить все земное поколение; здесь пребывание духов; каждый день семь тысяч ангелов приходят в это небо петь хвалы Аллаху, и однажды сменившись, уже во всю вечность они не дождутся своей очереди, чтобы вновь вступить в эти светлые храмины. За тем Магомет въехал в изумрудное жилище Аллаха, и получил повеление, чтобы правоверные творили ему пять десять молитв в день. Магомет задумавшись ехал обратно с этим строгим повелением; в шестом небе Моисей осведомился о его кейфе, и узнав причину его задумчивости, сказал ему: видно разгневанным застал ты Аллаха; возвратись, упроси что бы это число молитв было уменьшено. Магомет[15] доложил Аллаху, что смертным тяжело будет творить пятьдесят молитв; Аллах спустил десять, и постепенно убавляя в пять поездок к нему Магомета, определил наконец пять ежедневных молитв. За то, правоверные не должны пропускать ни одной из них, и если, болезнь или другие обстоятельства воспрепятствуют их исполнению, то непременно должны они потом отплатить Аллаху оставшийся за ними долг.
О нашей молитве магометане имеют самые невыгодные понятия; Охсон приводит следующий любопытный случай из Багдадских летописей: при Абд-Уллахе III была засуха; трижды халиф со всеми мусульманами выходил из города молить Аллаха да ниспошлет на землю дождь; Аллах не внял его молитвам; тогда Халиф велел чтобы все подданные не-мусульмане совершили молебствия; в тот же день небо ниспослало им обильный дождь. Халиф удивленный созвал улемов и требовал у них объяснения этого руда. Никто не был в состоянии отвечать, и сомнения поколебали веру Наместника Пророка. Но один старец, "благочестивый и мудрый,[16] вдохновенный небом", как говорит летописец, растолковал халифу, что Аллах так любит мусульман, свой избранный народе, их молитвы ему так приятны, что иногда нарочно отлагаешь их исполнение, чтобы заставить их повторить; напротив того, он так ненавидит гяуров, их молитвы ему так несносны, что он спешит исполнить их требования, чтобы они перестали докучать.
В сопровождении нашего консула и турецкого артиллериста мы осматривали батареи Чана-Кале, и любовались чудовищными размерами бронзовых орудий, покрытых арабесками и надписями из Корана. Они лежат недвижные, может быть со времен взятия Константинополя. Батареи во многих местах обветшали, и каждый паша Дарданелл, не заботясь об их возобновлении, старался только выбелить их извивистые зубчатые стены, как будто бы для того только они улеглись змеями вдоль пролива, чтобы служить ему проспективной декорацией.
Еще в полдень фрегат княгиня Ловичь успел при слабом дуновении от юго-запада войти в пролив, и бросил якорь под[17] европейским берегом. Мы решились возвратиться на фрегате, в надежде попутного ветра; в Чана-Кале узнали мы, что дорога в Константинополь была театром разбоев; в это время возвращались из Малой Азии разбитые полки Султанской армии, а в Турции народ не знаешь разницы между нашествием неприятелей или своих. В Чана-Кале после паши и батарей ничего не оставалось нам видеть; если бы нам вздумалось справишься о древней Дардании, прародительнице всемирной столицы, отечестве Анхиза и Энея, городке, который, по словам Страбона, долго скитался с места на место, и без вести пропал в окрестностях, завещав свое имя Дарданеллам--наш археологический вопрос возбудил бы только улыбку сожаления к бесплодному любопытству путешественников на бесстрашном лице Дарданельского паши. С жителями Чана-Кале не стоило знакомиться покороче; первую роль между ними играют евреи, которые по своему языковедению занимают разные должности при консульствах, и иногда служат представителями европейских держав. Не помню где-то читал я, что Трояне при[18] нашествии греков отправили посольство в Иудею просить помощи, и евреи послали им наемное войско; может быть на этом старом союзе с владельцами страны основывают Дарданельские евреи свои важные привилегии.
Летние ночи юга спускаются поспешно, почти без сумерек; едва потухнет закат солнца, и темнота подвигается с Востока, как на театре декорация ночи. Горизонт не представляет этой долгой поэтической игры света с мраком, которая предшествует ночам Севера кокетным и нерешительным, как северные красавицы. Когда мы были на фрегате крупные звезды уже горели на темном небе, и горы Фракии и Малой Азии сомнительными силуэтами очертили наш горизонт; облака спустились на ночлег на них вершины, как запоздалые пушники, и первый огонек пастуха, засветившиеся на поэтической Иде, напомнил мне того пастуха этих гор, которого богини выбрали судьей красоты.
Если днем вас утомляет вид сухой, однообразной степи, на коей случайно замечен путешественниками холм, как могильный памятнике на том месте, где была Троя -- ubi[19] Ilion fufl-- за то ночью великие явления Илиады предстанут вам стройным сновидением; ибо Троя, есть первое эпическое сновидение древнего мира. Этот широкий амфитеатр, на оконечности азиатского материка, в виду Европы, был будто приготовлен Провидением для того, чтобы вся Греция, с своими беспокойными племенами, с патриархальными царями в с целым Олимпом, пришла вылить первое буйство кипучей молодости на лоне старой Азии, и сохранила потом одни светлые воспоминания, слитые в эпопею вечного ее слепца, как в скрижаль героических веков человечества.
И когда Гомер новой Европы, мистический рапсоде индо-германских племен, созидая эпопею христианского мира, бросил основания ее в глубину языческого ада, и воздвиг готическую вершину до недоступных высот католического рая, он избрал Троянскую Иду, чтобы в лице старца, стоящего на ее вершине с очами вперенными в Рим, представить древний мир, присутствующий при божественной комедии новых веков (Dentro dal monte sta dritto un grand veglio и проч.).[20]
Два гения, Гомер и Данте, певцы первых юношеских дней древнего и нового миров, встречаются на вершине этой горы, которая десять лет была Олимпом скитавшихся племен Эллады. Но в Греции всякий пейзаж, ознаменованный древней музою, сохранил какие-то невыразимые следы своей поэзии, и эти следы отрадно проглядывают сквозь кору варварства, как полигоны пеласгических акрополисов под бойницами венецианских цитаделей. Ее долины, ее заливы, цепи ее гор расположены классическими формами амфитеатров и стадий, и Элленическая жизнь впилась навсегда в сладострастные изгибы почвы, и порою видимый на горизонте одинокий портик распавшегося храма, таинственный хранитель мыслей и религии древнего народа, заменяет вам утраченные прелести искусства и праздничную жизнь племен его воздвигших. В Троянской долине видны только обширные размеры той эпопеи, которой служила она театром; она, как кладбище, сберегла одни воспоминания и гробы Гомеровых героев над Геллеспонтом.