Последний разговор. — Мучительный вопрос. — Мутные воды.
Еще накануне того дня, когда мы прибыли в Нижний, я почувствовал уже дыхание взволнованной городской жизни. Я прогуливался по верхней палубе, когда один советский служащий, занимавший другую каюту первого класса, высунул свою голову из окна, открывавшегося на палубу, и заговорил со мной. Другие люди, перед тем сидевшие кучками, подошли и стали слушать.
Вдоль всей стены под окнами кают была устроена скамья, на которую, кроме меня, село еще несколько человек. Другие разместились на полу или стояли. Надвигались сумерки. Я до сих пор еще помню силуэты этих людей, вырисовывавшиеся на фоне темнеющей реки, скованной длинной однообразной линией грязного берега.
Большинство из них были одеты по-деревенски, хотя двое или трое из них, несомненно, принадлежали к интеллигенции. Были тут астраханцы с черной бородой и в высоких меховых шашках; многие были одеты в широкие кафтаны и высокие сапоги. Были самые разнообразные сочетания. Русские не обращают большого внимания на свою одежду. Коловин, например, был одет в костюм светло-желтого цвета — такого цвета у нас может быть только халат. Но никого этот его костюм не удивлял.
Разговор происходил на обычные темы: говорили о ценах, о бедности, о недостатке в самых необходимых вещах, о трудности жизни. Большая часть публики осуждала правительство, другие возражали, говорили, что правительство ни при чем, что виновата во всем война. Когда же, наконец, опять все восстановится?
Все согласны были с тем, что Россия погибнет, если ей никто не поможет. Помочь должны иностранцы. А между тем, что они делали, зачем они воевали с Россией?
Всюду в России я замечал страстное желание узнать, что происходит за пределами страны. Было что-то трогательное в том чувстве одиночества и беспомощности, которое было вызнано в русском народе продолжительной оторванностью от внешнего мира. В той сердечности, с которой они меня встречали, я всегда видел их страстную жажду общения с этим; миром и желание знать, что делается там. Для них я был существом, которое без всяких злых намерений пришло к ним из этого загадочного мира и, вероятно, сможет рассказать им, что там происходит.
— Ну да, — сказал кто-то: — никто не поможет России, пока во главе ее стоит революционное правительство.
— В таком случае они никогда нам не помогут, — сказал другой. — Мы уже не вернемся к старому порядку вещей.
Против этого никто не спорил. Не знаю, так ли все думали в глубине своей души, но во всяком случае никто ничего не сказал. Наступило молчание.
— Ну, а что, если и за границей произойдет революция, и власть перейдет в руки революционных правительств? — заметил один из пассажиров.
— Вот так-то и говорят коммунисты, — загремел другой. — Подождите немножко, и в Германии произойдет коммунистическая революция, а потом в Польше, а, может быть, и во Франции, в Англии. Вот тогда вы и увидите.
— Да, — сказал первый, — и в этом коммунисты правы. Мировая революция приближается. Это только вопрос времени. Мы должны держаться, пока не наступит мировая революция, и тогда иностранные правительства помогут нам. Они пошлют нам машины, деньги, специалистов. Не будет больше блокады, не будет войны.
Они обсуждали этот вопрос со всех сторон между собой. Преобладало, по видимому, мнение, что если «мировая революция» произойдет, Россия будет спасена. Но произойдет ли эта революция, в этом не было единогласия.
Наконец кто-то обратился ко мне и спросил, что я скажу по этому поводу. Мне хотелось уклониться от прямого ответа на этот вопрос, потому что мне не хотелось отнимать у них единственную надежду.
— Как я могу это знать и как я отвечу на это? — сказал я.
— Да, но как вы думаете об этом? — настаивал вопрошавший. — Верите ли вы, что наступает мировая революция?
— Нет, я этого не думаю, — ответил я.
После этих слов кругом воцарилось молчание.
После этого поговорили немного о посторонних вещах, а затем один за другим стали вставать, и каждый присоединялся к своей семейной группе в различных уголках парохода.
А я смотрел на реку и видел, как вода становилась все темнее и темное и как все более исчезал берег. Наступала ночь. И я думал, не лучше ли было бы сказать моим собеседникам неправду.