- Меня отправили в Харбин, - продолжал Фукуда. - Нужно ли говорить, что мне все время напоминали о строжайшем соблюдении военной тайны?… В японской военной миссии, в Харбине, мне сказали, что я должен ехать на станцию Пинфань. Туда я прибыл поздно вечером. Это была маленькая станция, бедная и убогая, тоже свидетельствовавшая о крайней нужде населения и очень характерная для тогдашней Маньчжурии. Военный комендант куда-то позвонил. Через несколько минут послышался шум подъехавшей машины. В комнату, где я сидел, вошел майор. Он тщательно проверил все мои документы и только после этого представился мне. Фамилия его была, кажется, Ромуси. Автомобиль уже ждал нас. Ехали мы всего несколько минут, но за это короткое время у нас трижды проверяли документы! Из этого я заключил, что место, где я должен был выполнять свою службу императору, охранялось очень строго. Ромуси был неразговорчив, но в конце концов сказал мне, что наша «часть» является «отрядом № 731» и входит в состав Квантунской армии. Задачи «отряда» - обеспечение питьевой водой войск армии и профилактические мероприятия против различных эпидемий…
Этого мне было достаточно. Я уже видел себя в научной лаборатории, склонившимся над микроскопом и пробирками. Тогда я еще верил, что буду бороться с чумой.
Так я вступил в «отряд № 731». Время от времени кто-нибудь из старших офицеров посещал корпус, в котором я работал. Особенно интересовался моей работой один полковник… - Фукуда стиснул кулаки и снова скрипнул зубами. - Звали этого мерзавца Отомура. Держался он необычайно любезно и вежливо. У него были длинные выхоленные пальцы, почему-то будившие во мне страх. Отомура носил большие очки с выпуклыми стеклами, в толстой черной оправе. Я не любил этого человека, хоть и не мог ни в чем упрекнуть его. Он вызывал во мне чувство отвращения. Глядя на его лицо, покрытое тенью от черных очков, я представлял себе кобру, которая ласковым взглядом усыпляет свою жертву, чтобы затем убить ее. Отомура очень хвалил меня за успехи в работе и обещал быстрое повышение…
Оно действительно пришло очень скоро. Уже в последних числах декабря 1942 года меня вызвали к майору Карасава, и он объявил мне, что с этого дня я переведен во вверенное ему отделение четвертого отдела «отряда № 731»…
Когда я первый раз вошел в помещение этого отдела, то был буквально ошеломлен. Первоклассная, изумительно оборудованная лаборатория открылась моему взору… Я как во сне проходил по огромному залу, заставленному таким сложным оборудованием, о котором не смеет даже мечтать ни один бактериолог. Видя мое восхищение, майор Карасава рисовал моему воображению такие фантастические картины работы ученого и солдата, что я ходил, не помня себя от радости. Казалось, я уже достиг цели моих долголетних мечтаний.
Через некоторое время мне разрешили вход в следующий корпус, в котором я впервые узнал тайну подлинного назначения «отряда № 731». Я увидел там огромные автоклавы, стерилизаторы, холодильники, теплицы для бактерий… Нет, это не только изумило меня - это вселило в мою душу непреодолимый страх… Впервые я задумался тогда над проклятым вопросом - для чего все это, для какой цели организовано такое производство бактерий?
Ответа долго ждать не пришлось: в тот же вечер Карасава вызвал меня к себе и начал разговор на общие темы. Сначала говорили о политике и роли Японии в международных отношениях. Карасава повторял избитые фразы, знакомые мне еще по офицерской школе. Но на этот раз привычные слуху слова вызывали во мне внутренний протест. Я ждал иных слов, иного разговора, искал ответа на волнующий вопрос - «для чего?».
Потом Карасава начал говорить об экономическом положении Японии, о нехватке сырья и, наконец, дошел до беспокоившего меня вопроса. «Япония должна победить во всем мире! - сказал он. - Но мы имеем дело с сильными врагами. Увы, мы не можем конкурировать с ними в производстве вооружения и боеприпасов! Я должен прямо сказать вам, что может наступить такая минута, когда нам не хватит даже снарядов к орудиям. Мы не можем, не имеем права, допустить этого. И не допустим! Генерал Исии подал гениальную мысль. Он нашел новое оружие, во сто крат более могущественное, чем самая универсальная бомба. Оружие это несет смерть не сотне либо тысяче неприятельских солдат, но десяткам, сотням тысяч врагов. Бактерия - вот это оружие. Им, и только им, Япония завоюет мир! Да!… Этим оружием мы уничтожим всех наших врагов!…»
Слушая эти слова, - взволнованно продолжал далее Фукуда, - я чувствовал, что деревенею… Не помню, как окончился этот разговор… Вернулся я к себе почти невменяемым. Ночь прошла в неимоверных мучениях и бессильной ярости. В моем воображении рисовались миллионы бактерий, атакующих мирных людей. Вновь и вновь вспоминалась мне родная деревня. Я видел сотни моих земляков, умиравших за проволочными заграждениями, их мучения, страшные искаженные лица, нечеловеческие страдания, причиняемые чумой… Мне представлялись ни в чем неповинные люди, на которых я бросаю миллиарды бактерий, сотни тысяч людей, умиравших с проклятием на устах и выражением ужаса на лицах… Я метался на постели, хотел куда-то бежать, кричать от боли и бессильной ярости, но… не мог даже прохрипеть. Со страхом вглядывался я в сумрак комнаты, в которой на остальных кроватях спокойно спали мои коллеги. Откуда у них бралось это спокойствие? Как они могли спать, чувствуя кровь на своих руках? Как не отсохли эти руки, готовящие уничтожение миллионов людей?!
Фукуда опять скрипнул зубами, словно все, что он говорил, происходило только сейчас. Секретарь молча показал глазами на сигареты, и Косуке подал Фукуде пачку, одновременно зажигая спичку.
- Это было начало, - продолжал Фукуда. - Это было пробуждение здравой мысли и моего возмущения. Столько лет работали надо мной, чтобы превратить меня в машину, чтобы истребить во мне способность к какому-либо самостоятельному мышлению… И все пошло прахом - способность рассуждать воскресла, «машина» начала мыслить!
Проходили недели, месяцы, а я все еще не знал твердо: что мне нужно делать? Я был бессилен против организаторов огромной фабрики смерти… Два раза мне удалось незаметно увеличить температуру в теплицах. Но, что это принесло! Что из того, что я уничтожил несколько сот граммов бактерий, когда у нас производились десятки килограммов! Я со страхом осматривал мышей и крыс, осыпанных обильно напущенными на них блохами. Те и другие должны были получить свою порцию бактерий, несущих смерть ни в чем неповинным людям… Я невыносимо мучился, но ничего не мог сделать… Тогда я был способен только на молчаливый бунт, а он нисколько не мешал моим начальникам, и производство смерти шло своим чередом. Я пытался убедить себя, что я совсем иной, чем вся эта свора взбесившихся людоедов, что я не преступник, но где-то в глубине души во весь голос кричала моя совесть, и все мои попытки примириться с самим собой были напрасны…
Фукуда смолк и долго глядел в одну точку. Потом продолжал:
- Как-то днем полковник Отомура вызвал меня в свою лабораторию. Мы склонились над стеклами микроскопов, и я увидел смерть. Мы осматривали сотни расставленных по порядку пробирок с питательной бактериологической средой и видели смерть. Отомура заметил, что я возбужден, но, видимо, приписал это удивлению, которое на меня произвела его лаборатория. Это польстило ему, и он начал еще более подробно рассказывать о своих опытах.
Он показал мне ряд пробирок, в которых выращивались различные бактерии чумы - от самой слабой до самой сильной. Этих пробирок было несколько десятков и каждая имела свой номер от 0,1 до 0,71. Бактерии в пробирке под номером 0,71 были самыми опасными. Отомура сказал, что он добьется отбора такой бактерии, против которой будут бессильны все врачи мира и которую не убьет никакая вакцина…
Уходя из его лаборатории после целого дня работы в одиночестве (полковника срочно вызвали куда-то), я незаметно взял одну пробирку из числа ненумерованных. С немалыми предосторожностями отнес я ее в свою лабораторию и спрятал в надежном месте. Я тогда еще и сам не знал, для чего это делаю. Только через несколько дней я понял, что должен предпринять. Пользуясь благосклонностью Отомуры, я начал часто посещать его лабораторию и каждый раз осторожно уносил одну-две пробирки, Таким образом, через несколько недель у меня уже был весь «комплект» бактерий, взращенных этим взбесившимся сатаной. И тут началась моя настоящая работа. Дни и ночи проводил я в лабораторий - лихорадочно искал противоядие… Я забыл, что значит сон и отдых. Однажды ночью меня застал генерал Исии, лично проводивший проверку всех зданий отряда. На его вопрос, почему я так много работаю и целыми ночами сижу в лаборатории, я ответил заранее приготовленной басней: решил де все свободное время посвятить изысканию самой быстродействующей и сильной бактерии, подобно тому, как это делает полковник Отомура. Исии был очень доволен, благосклонно сказал, что поддерживает мое стремление, обещал повышение в чине и награду.
Мог ли он думать, что я не оправдаю его надежд? Я работал так скрытно и осторожно, что ни один из моих коллег не мог высказать даже малейшего подозрения, а начальство видело во мне только усердного служаку. Но каких трудов это стоило!… Я похудел и почернел, моя тайна душила меня самого… Маска послушания и рвения давалась мне дорогой ценой… Между мной и Отомурой началась упорная борьба. Он искал смерть, а я искал жизнь. Он искал бактерию, которая может убить все живое и противостоять любой вакцине, а я искал прививку, против которой бессильна любая бактерия. Это была моя борьба, теперь уже осмысленная, сознательная, активная борьба - бунт против бесчеловечности. Это было соревнование между жизнью и смертью… Вскоре я нашел вакцину, которая была значительно сильнее его бацилл. Но что из того? Я достиг цели, но что делать дальше? Не отдавать же свою прививку в руки Отомуры и Исии!… Нет, я все еще оставался немым бунтовщиком, не представляющим, большой опасности для своих врагов…
В это время в моей жизни произошел случай, который указал мне дорогу к будущему… - голос Фукуды понизился до шепота. - Случилось это так: однажды меня по приказу Исии на десять дней откомандировали в отрядную амбулаторию, где лечились офицеры и солдаты. С облегчением и радостью принял я это назначение - оно мне было по душе. По крайней мере, на десять дней можно вырваться из этого сатанинского пекла, где создавалась смерть! Однако вместо амбулатории меня проводили во внутренний двор, куда до сих пор не пускали…
Я увидел там низкие угрюмые здания с густо зарешеченными окнами. «Что это?» - спросил я у сопровождавшего меня офицера. Он удивленно посмотрел на меня и недовольно буркнул: «Тюрьма… Вы будете работать в тюремной амбулатории…»
Тогда я еще не знал, что есть на свете полигон Аньда. Теперь, после Хабаровского процесса, каждый человек на свете знает, что этот полигон был местом боевых испытаний бактерий. Опыты производились на живых людях.
За день до моего прихода на этом полигоне были проведены очередные «опыты». Затем пятнадцать заключенных, подвергнутых испытанию действия бомбы - «системы Исии», были привезены оттуда на самолете и помещены в той тюремной больнице, где мне предстояло работать десять дней. Врач, «обслуживающий» отделение зачумленных, выехал куда-то, а меня назначили на время его отсутствия лечить больных. Не думайте, что я шучу над вами… Да! Заключенных лечили! Даже усиленно. Лечили для того, чтобы через несколько недель ввести в их организмы новую порцию бактерий или отправить на полигон Аньда. Так поступали с каждым заключенным до тех пор, пока болезнь не одолевала его окончательно…
Фукуда потер лоб. Мысли его блуждали в тех давних и страшных годах пребывания в «отряде № 731».
- От начальника тюрьмы я направился к главному врачу, - продолжал он свой рассказ. - Это был неразговорчивый человек, который коротко сказал, что допускает возможность бессилия больных справиться с последними испытаниями. Открытые полковником Отомурой бактерии, введенные вчера в организмы заключенных, необычайно сильны и непоборимы. Говоря это, главный врач довольно усмехнулся… Это чудовище со званием врача улыбнулось только один раз - в тот момент, когда поняло, что имеет дело с неизлечимой болезнью.
…Я вошел в палату. Склоняясь над койками больных я видел изможденные лица, на которых нечеловеческие муки наложили неизгладимую печать. Все они были в бессознательном состоянии. К удивлению санитара, я немедленно взял у них на исследование кровь и, не ожидая, пока это сделают в лаборатории, сам произвел все анализы. Потом вернулся в палату и начал делать инъекции наркотиков. Один из больных лежал с открытыми глазами. Лицо его выражало муку. Никогда,. - голос Фукуды задрожал и весь он сжался, словно от острой боли. - Никогда не забуду его взгляда… У него уже не было сил, чтобы выразить свою ненависть к нам хоть взглядом. Он просто молил о смерти этот взгляд, и я дал ему ее… Я впервые в жизни убил человека. Убил из сострадания…
Когда наступила ночь, санитары моих палат ушли. Я ходил между койками и учился терпеть, как терпели эти страдальцы. Я увидел жизнь, которую хотели скрыть от меня - жизнь «под солнцем императора». Внезапно я интуитивно почувствовал, что кто-то следит за мной. Осмотрелся - никого, двери закрыты, в палате только я и больные. Неужели начинаю бредить?… Наконец, заметил, что очнулся еще один больной, и быстро подошел к нему. Он что-то беззвучно шептал, и я склонился над ним, пытаясь разобрать его речь. Это были страшные слова… «Убийцы!… Вы можете умертвить нас, но вам не избежать справедливой мести!… Мы сильнее вас, мы победим!». Человек этот говорил по-японски, с явным акцентом жителя Нагасаки. То, что он сказал, так подхлестнуло меня, что я забыл о всякой осторожности и помчался за пантопоном. Вернувшись, я ввел ему самую сильную дозу, и он тут же заснул…
Целую ночь провел я в этой палате, размышляя над словами несчастного узника. Впервые я увидел человека, которого не смогли сломить даже чудовищные мучения, вызываемые бесконечным введением в организм активных бактерий. Этот человек даже перед лицом неизбежной смерти говорил о мести и победе! Он и впрямь был сильнее своих врагов!…
Я начал лихорадочно припоминать все, что когда-нибудь слышал о коммунистах, но ничего путного не вспомнил. Всю жизнь меня учили, что я должен ненавидеть «красных», а вот теперь, когда я лицом к лицу столкнулся с одним из них, я не почувствовал к нему ни ненависти, ни сожаления. Именно - не чувствовал сожаления. Меня в это время охватили иные чувства - удивление и зависть. Я изумлялся силе духа этого человека и завидовал ему…
На следующую ночь, когда санитары ушли, я снова был в этой палате. Мне хотелось услышать шепот этого узника. Я принес с собой свой препарат - сыворотку, побеждающую бактерии, выведенные Отомурой. Скрытно от всех, я ввел ее в организм больного коммуниста… Я находился в каком- то полубессознательном состоянии и жил только одним - разговором с этим коммунистом… Все время думал о нем, все время находился возле него…
Когда он пришел в себя, я сидел около него на койке. Не зная с чего начать разговор, я очень глупо спросил: «Как ты чувствуешь себя?». Он презрительно посмотрел на меня и прошептал слабым голосом, в котором однако звучала огромная сила воли: «Так, что ты можешь снова вспрыснуть мне своих бацилл!». Я вздрогнул от этого вызова и горячо зашептал: «Нет, я не вспрысну тебе никаких бацилл… Нет, нет… Я хочу спасти тебя. Тебя, себя, всех!… Только скажи мне, как это сделать?». На лице этого человека отразилось искреннее изумление. Он долго испытующе смотрел на меня. Не знаю, подействовал ли на него мой взволнованный шепот или он понял сердцем, что я не обманываю его, но он поверил мне. Он начал говорить со мной, как с человеком, а не с убийцей… Тот человек стал моим первым учителем в новой жизни… Он дал мне в руки оружие для борьбы: указал мне на идею, ради которой стоило жить и умереть. Я жадно слушал его да самого рассвета, а затем, по его просьбе, ввел ему пантопон, и он уснул…
Утром меня вызвали к главному врачу. Он встретил меня потоком ругательств и кричал, что я изменник и трус, недостойный носить мундир японского офицера. Видя, что я молчу, он показал мне ампулу из-под моей вакцины. Как я мог забыть о ней!… Видно, разговор с больным коммунистом притупил мою осторожность… Мне нечем было защищаться, и это вызвало во мне ярость отчаяния. Я начал кричать и высказал все, что у меня было на душе… Явившийся сюда Исии, велел заковать меня в кандалы и немедленно отослать в харбинскую военную тюрьму. Там мною занялся Канадзава.
…Не буду рассказывать вам, товарищи, каким пыткам подвергали меня в тюрьме - вы сами знаете, на что способны наши «следователи», особенно такие людоеды, как Канадзава. Я вынес все… Однажды мне объявили: «Как обвиненного в «измене императору», тебя будет судить особый военный трибунал». Я встретил это известие почти равнодушно - смерть не страшила меня. Жаль было только одного: завтра я стану трупом, который не сможет ни мыслить, ни действовать… А действовать было нужно!
Фукуда замолчал и медленно провел ладонью по волосам. На лице у него выступили капельки пота.
- Нет! - сказал он глухо. - Я не сумею рассказать вам о той ночи - это выше моих сил. Скажу вам коротко о том, как случилось, что я остался в живых и сижу сейчас перед вами… Не знаю, кто уж там решил, что расправа надо мной произойдет не в Харбине, а в Пинфане, но так было. Вскоре меня под усиленным конвоем отправили туда. Однако до места меня не довезли. По дороге в Пинфань наша машина наткнулась на засаду китайских партизан. Стычка продолжалась всего несколько минут - конвой был уничтожен, а меня китайские товарищи забрали с собой. После подробного выяснения моего положения, меня оставили у них. Так закончился второй период моей жизни, период пробуждения разума, период, в который я начал становиться настоящим человеком, а не машиной…