В основу романа «Человек-амфибия» автором положены действительные события, хотя и случившиеся разновременно.
Всеобщая забастовка рабочих Буэнос-Айреса и аграрное движение относятся к 1919–1921 гг. В Аргентине свыше двух третей сельских хозяев — арендаторы и издольщики, арендные же цены чрезвычайно высоки. Это общественно-экономическое положение и питает в Аргентине аграрное движение, подавляемое капиталистическим правительством с неменьшей жестокостью, чем оно подавлялось в царской России.
Профессор Сальватор — не вымышленное лицо, так же как не вымышлен и его процесс. Этот процесс действительно происходил в Буэнос-Айресе в 1926 году и произвел в свое время не меньшую сенсацию в Южной и Северной Америке, чем так называемый «обезьяний процесс» в Дейтоне (САСШ[47] ). В последнем процессе, как известно, обвиняемый — учитель Скопе оказался на скамье подсудимых за преподавание в школе «крамольной» теории Дарвина. Сальватор же был приговорен верховным судом к долгосрочному тюремному заключению за святотатство, так как «не подобает человеку изменять то, что сотворено по образу и подобию божию». Таким образом, в основе обвинения Сальватора лежали те же религиозные мотивы, что и в «обезьяньем» процессе.
Разница между этими процессами только в том, что Скопе преподавал теорию эволюции, а Сальватор как бы осуществлял эту теорию на практике, искусственно преобразовывая человеческое тело.
Большинство описанных в романе операций действительно были произведены Сальватором. По его проекту, мышцы у сгиба руки переходили в особые ремешки, благодаря которым рука могла поворачиваться на 180°. На груди слева он проделывал полость для… бумаг, на правом бедре в коже прорезал карман и т. п., словом, он приспособлял организм (по его словам) «к требованиям современной цивилизации». Все эти опыты он проделывал над детьми индейцев, которые боготворили его.
По сообщениям газет, на суде Сальватор проявил необычайную ясность ума и вел свою защиту сам, научно обоснованно доказывая правильность своих опытов и их полную допустимость.
«В этом деле я ничего не понимаю», — подлинные слова главного эксперта верховного суда профессора Шейна…
Что же в этом романе от действительности и что от фантастики?
Как мы указали, действительностью являются и сам Сальватор, и производимые им операции, и его процесс, и общественный фон, на котором разыгрываются события.
«Сад чудес» должен был представлять в натуре нечто подлинно необычайное. Правда, в романе в саду Сальватора фигурируют не только «люди-уроды», но и животные и птицы. При всей фантастичности в описании обитателей сада, все же здесь больше «фантастики природы и искусства человека», чем оторванного от жизни фантазерства.
Ученые действительно производили многочисленные и удачные опыты рассечения и сшивания различных частей животных, создавая таким образом как бы новые, не встречающиеся в природе виды. Притом Сальватор, работая в области изменений в организме, производимых хирургическим путем, не мог не интересоваться всякими отступлениями от нормы, проявлениями атавизма у человека и животного и т. п. А в этом отношении сама жизнь могла ему доставить немало экземпляров таких необычайных существ.
Вот, например, изображение хвостатого ребенка из племени самоа (рис. 1), а также несколько образцов одноглазых уродцев — «циклопов» (рис. 2). Все они выглядят достаточно фантастично, и тем не менее, эта игра природы — факт, а не фантастика.
Хвостатые и поросшие волосами люди, искажающие «образ и подобие божие», являются неоспоримым доказательством кровного родства человека с его животными предками.
Один из уродцев — одноглазый поросенок с хоботком (рис. 3) — несколько напоминает, как «сон природы о прошлом», вымершее чудовище — трицератопса (см. изображение рогатого кабана на рисунке в № 3 журнала «Вокруг Света», также несколько напоминающее трицератопса).
Таким образом, в описании «сада чудес» фантастика проявилась скорее в количестве, чем в качестве изображаемых «монстров».
Элемент чистой фантастики, — считая фантастикой то, чего еще нет в настоящий момент, — введен автором лишь в отношении центральной фигуры романа — «человека-амфибии» Ихтиандра. Но и здесь фантастика не лишена известной научной основы или, по крайней мере, переплетена с этой основой. Ведь «человек-амфибия» — только соединение в одном существе двух отдаленных стадий эволюции. Недаром выведенный в романе эксперт, профессор Шейн, говорит на суде о родстве человека с рыбой.
Мы не будем повторять содержания этой речи, но дадим к ней лишь несколько иллюстраций.
На рисунке 4 показаны различные стадии развития человеческого зародыша. На известной ступени развития зародыш человека почти не отличается от зародыша животного! Так, жаберные дуги («человек-рыба») обнаруживаются у человека на двадцатый, день, затем зародыш приобретает сходство с зародышем птицы, потом — с зародышем четвероногого млекопитающего и лишь под конец — форму, свойственную только человеку.
Вот рисунок, изображающий человеческий зародыш в стадии, наиболее близкой к зародышу рыбы (рис. 5).
В дальнейшем жаберные дуги преобразовываются. Следующий рисунок показывает, во что они преобразовались у взрослого человека (рис. 6).
Однако как атавистический признак иногда следы жаберных щелей остаются даже у взрослого человека, как мы это видим на рисунке 7.
Таким образом, Шейн имел основания предполагать, что Ихтиандр — продукт задержки развития зародыша на стадии рыбы, хотя и сам Шейн указывает также на недостаточность, даже недопустимость такого объяснения: Ихтиандр был бы уродом, если бы его жабры не превратились в слуховой аппарат, подъязычную кость и пр.
Сальватор также отверг это объяснение. Он говорил, что сделал Ихтиандра земноводным существом хирургически, — вшив ему жабры акулы.
Живой Сальватор (не из романа) не производил такой операции.
Но возможно ли вообще проделать такой опыт?
На этот вопрос приходится ответить отрицательно, — по крайней мере, имея в виду современное состояние науки. Правда, успехи хирургии за последние годы так изумительны, что такая операция, как пересадка человеку жабер акулы, как будто не представляется технически невозможной. Однако трудность заключается не в самой технике пересадки, а в том, что в организм человека пришлось бы «включить» новый орган, соединив его нервную и кровеносную систему с общей системой и внеся этим существенные функциональные изменения.
Иной вопрос — может ли быть произведена такая операция не в наши дни, а хотя бы в отдаленном будущем? На этот вопрос можно сказать одно, что эта задача при современных головокружительных успехах хирургии кажется, во всяком случае, менее фантастично, чем показалась бы несколько десятков лет назад мысль о пересадке кожи, о живом пальце, отрезанном от руки и продолжающем самостоятельную жизнь, об оживленном сердце, вырезанном из груди человека, и т. п. И здесь, быть может, применимы слова профессора Сальратора о том, что совершенное им сегодня — завтра может оказаться доступным рядовому хирургу.
Эта вера в могущество человеческого знания разделяется многими учеными. Вот что-говорит, например, всемирно известный русский ученый доктор Сергей Воронов в своей последней книге «Завоевание жизни», вышедшей в Париже в 1928 г.:
«В конце прошлого века все еще властвовала догма[48], гласившая, что только природа способна снабжать живое существо теми органами, которые ему предназначены. Дерзкая мысль, что человек имеет право принять участие в создании жизни, родилась лишь в XX веке, веке, столь богатом чудеснейшими открытиями…»
«Дерзкая мысль» человека, таким образом, все больше вторгается в права и круг деятельности не только «божества», но и самой природы. И кто знает, где предел этой «дерзости!»
Автор
Журнал "Вокруг Света", Москва: Земля и Фабрика. 1928 год, № 1—13.