В 1856 году, зимою, мы отправились в Петербург, я с женой и ее сестрами. Проездом в Воронеже мы остановились у брата Александра, служившего еще тогда старшим адъютантом у корпусного командира господина Врангеля. У него мы пробыли неделю; посещали храм, где покоились мощи святого Митрофания; были у тетки жены моей, вдовы их дяди, генеральши Арнольди, и все это время было для нас очень приятно среди родной семьи и особенно в обществе чудной симпатичной жены брата, Б.А. Из Воронежа с нами поехала молодая жена брата ее, К.Ф.Б.
В Москве мы пробыли более недели, взявши особое отделение в гостинице "Москва". В это время по амнистии, объявленной при коронации, многие из наших товарищей возвратились в Москву, с которыми я увиделся после 20-летней разлуки. Тут были С.П. Трубецкой, Волконский, Г.С. Батенков, знаменитый и известный по 25-летнему одиночному заключению в каземате Петропавловской крепости в Алексеевской равелине, Лорер, кавказский офицер А.Н. Сутгоф с женой сибирячкой, М.И. Муравьев-Апостол с женой, Михаил Михайлович Нарышкин с женой своей Е.П., одной из благодетельных добрых гениев в нашем сибирском заключении, и П.С. Бобрищев-Пушкин.
Я не в силах выразить той радости, того сердечного наслаждения, которым преисполнилось мое сердце, когда все мы собрались на обеде у княгини Потемкиной, сестры С.П. Трубецкого.
После 30 лет ссылки, заключения радостно было видеть всех этих, уже состарившихся, ветеранов идеи свободы, приветствующих пламенною благодарностью Освободителя Царя, не за свое собственное освобождение и возвращение прав, которыми они для нее пожертвовали, а приветствовавших сердцем начало нового царствования как царствования благодетельной свободы народа, закабаленного и закрепощенного историческою и вопиющею неправдою.
Смотря на всех этих возвратившихся изгнанников, невольно возбуждалось любопытство проследить минувшую уже теперь их жизнь, полную скорби, радости, доброго делания, лишений и, по наружности положения бесправного, как бы уничиженную, но нравственно высокую и благодетельную для многих соприкасавшихся к ним. Поэтому-то не было конца расспросам всех тех, которые видели этих ветеранов. Особенно интересную личность представлял Г.С. Батенков, на голове которого коротко остриженные густые волосы украшались одною проседью, и это после 25-летнего заключения в каземате. Да, этот день нашего соединения в Москве, этом крепком сердце России, будет, несомненно, памятным для всех в нем участвовавших и до конца дней не изгладится из моей памяти. Многих еще недоставало тут: одни остались в Сибири по собственному желанию, другие остались там в могиле, радушно принятые этой землей изгнания, которая поглотила в себе много пришлых пороков, страстей, преступлений, но редко видела людей добра и самоотвержения, какими наделило ее 14 декабря.
Тут, в этот памятный для меня день приезда в Москву, я снова увиделся с другом и братом нашим во Христе по вере, единомыслию и любви к Господу, Павлом Бобрищевым-Пушкиным, который каждое утро приходил ко мне. Мы снова возобновили с ним наши христианские беседы, передавая друг другу пережитые нами во время разлуки ощущения из духовной жизни, еще более утвердившие нас в вере, стяжанной нами в казематном заключении, и еще более возбуждавшие благодарность Господу и сердечное славословие за непостижимые пути Его милосердия, Его дивное промышлвние о всех человеках и о Его милосердии к ищущим Его, верующим в Него и твердо уповающим на Него. Как живительны и отрадны были эти беседы и как укрепили они нас в продолжение странствия нашего на этой юдоли скорби, как называют нашу землю, а для меня тогда еще долине счастия и радости. Здесь же в Москве мы увидели другую из наших добрых гениев каземата, Наталью Дмитриевну Фонвизину, муж которой уже скончался в имении своем под Бронницами. Я, по желанию ее, переданному мне Бобрищевым-Пушкиным, познакомил с нею мою жену и Михаила Михайловича Нарышкина с его женой Е.П., с которыми мы виделись часто, так как эту зиму они жили в Москве. Недалеко было от масленицы, как мы поехали в Петербург. Емануил Дмитриевич Нарышкин был так добр и обязателен, что сам взялся приискать нам несколько нумеров в какой-нибудь гостинице, а по масленичному наезду мог сыскать только в одной против Круглого рынка, где мы и заняли несколько нумеров. Нас было довольно много: жена, две ее сестры и К.Ф. Арнольди, жена брата моей жены, который в это время еще жил и служил в Воронеже. Здесь в Петербурге жил дядя жены, безногий генерал Иван Карлович Арнольди, у которого мы с братом часто бывали еще молодыми офицерами. Он требовал, чтобы мы у него бывали и обедали каждый день, что мы и исполняли в точности. Жена моя была его родной племянницей. По вечерам и за обедом у него собиралось большое общество, а как это были последние дни масленицы, то каждый вечер молодежь усердно танцевала. Сын его старший, А.И. Арнольди, был гусарским полковником, а впоследствии дивизионным генералом и героем последней Турецкой войны. Он часто навещал нас в гостинице, а также и сестра его, княгиня Ухтомская.
В эту поездку я познакомил мою жену с князем Василием Васильевичем Долгоруковым, который обязал меня непременно показать ему мою жену, и, увидевши ее, нашел красавицею. Равным образом, мы с нею посетили супругу Емануила Дмитриевича, Екатерину Николаевну, урожденную Новосильцеву. Я во все эти дни, кроме утренних дел по имениям в кабинете Емануила Дмитриевича, обедал у него или у князя Василия Васильевича, или у дядюшки Арнольди; по вечерам бывали в театре; посетили также старушку Марию Павловну Сумарокову, сестру друга моих сестер. Так что все эти дни пролетели мгновенно, и я распространился о них потому, что эти дни для жены моей и для семейства были единственными днями, проведенными нами, так сказать, в вихре необычной нам, деревенским пустынникам, светской жизни, среди богатства и роскоши. Князь хотел, чтобы мы познакомились с его дочерью, М.В..Нарышкиной, матерью юных Нарышкиных, имениями которых я управлял и которая жила в одном доме с отцом, после того как по воле Государя она была взята из Бонна. Хотя она была еще не в полном сознании после ее болезни, но приняла нас очень ласково, и помню, что ей, как ребенку, понравилось платье моей жены, которое она со вниманием рассматривала. Мы выехали из Петербурга во вторник на первой неделе поста, и А.И. Арнольди, а также и шурин его, князь Ухтомский, проводили нас на железную дорогу.