Приступая к изданию второй части моих воспоминаний о пережитом и перечувствованном, я, прежде всего, считаю своим долгом засвидетельствовать мою искреннюю и глубокую благодарность тем из газет и журналов, которые отнеслись снисходительно, а иные и симпатично, к моему слабому труду. Но те критические отзывы, какие появились в журнале, впрочем, уже прекратившемся, а потому мною и не называемом, я не могу признать за дельные и беспристрастные, так как они пропитаны какою-то желчью и желанием смешать меня с грязью.
Кто пишет воспоминания о пережитом и перечувствованном, тот, конечно, должен говорить о людях, с которыми он жил или которых встречал, и особенно о тех, которые привлекали его взор и пленяли сердце красотой наружной и внутренней, которые возбуждали его симпатию и его уважение качествами ума и сердца, кто поддерживал и утешал во дни скорби. Поэтому-то я посвятил первую главу памяти моих родителей как представителей в человечестве добра, правоты, идеальной честности и долга - качеств, нечасто встречающихся в мире, всегда отрадных для людей добра и достойных не только уважения, но и подражания.
Что касается моих религиозных чувств и убеждений, над которыми он (критик) так остро глумится, то я скажу, что в минувшее время, когда вера в Бога была жива и в образованных и даже ученых людях, когда ее не стыдились и громко исповедовали, я бы, как христианин, и не выставлял их, считая это за фарисейство; но в наше время, полное равнодушия к вере, а также полного забвения того, что, по слову Спасителя, "едино на потребу человеку, здесь живущему, одно мгновение пред вечностью, а там бесконечно"; в наше время, говорю, для верующего христианина предлежит настоятельный, священный долг открыто исповедовать веру, несмотря на то, что неверующие или отступники от христианства провозгласят это пошлым, лицемерным, пропитанным постным маслом и ладаном.
Далее, если я в своих воспоминаниях свидетельствую о своем отречении от своих прежних революционных стремлений, которым был фантастически предан, то это то отречение от кровавых переворотов, в которых уже были пролиты потоки крови, которые осиротили тысячи семейств и побудили меня поспешить заявить это отречение гласно, чтобы все знали, что я последовал единой непреложной Божественной истине, повелевающей сопротивляться злу и неправде пассивно, с пожертвованием собой, а не тысячами братии наших, не уполномочивших нас на это, - но от желания свободных учреждений для моего Отечества, от желания личных и общественных прав ему, свободы слова и мысли в границах закона нравственного и Божественного я никогда и нигде не отрекался.
Соглашаюсь с критиком угасшего журнала, что воспоминания мои не имеют ни литературного, ни исторического достоинства и для иных не будут интересны, но для многих же других, может быть, и будут. Ведь и история составляется из суммы добродетелей, пороков и заблуждений людей; из их общественной и частной жизни, их взаимных отношений, из их нравов, обычаев, образа жизни; даже костюмы, наружное и внутреннее устройство жилищ входит в ее область. Не тому же ли служат записки, мемуары, летописи, различные воспоминания и прочее, и чем более будет этого материала, тем легче и вернее будет будущему историку понять описываемую эпоху.
В ныне помещаемой на страницах "Русской старины" второй части моих воспоминаний я описываю наше возвращение на родину после 21 года ссылки сначала в Сибирь, потом на Кавказ; передаю впечатления, произведенные на нас новой средой, нас приютившей; передаю заметки о людях, переживших время, наше удаление от них и сохранивших свою дружбу и свои симпатии к нам, провозгласившим новые идеи в русском обществе. Хотя эти новые идеи провозглашены беззаконным и кровавым путем, но все же, в глубине души, мы стояли за угнетенное человечество и за его свободу. Эта встреча и эти симпатии к нам уже показывают, что русское интеллигентное общество в течение этих 20 лет много возросло в нравственном и умственном развитии. Оно не одобряло и порицало кровавые и революционные средства, нами избранные, но сознавало правду идеи, нами руководившей, которая вскоре была возвещена человечеству и с высоты Престола (19 февраля 1861 года). Потому-то дорого ценило общество наши страдания и щедро вознаградило оно нас, принимая в свою среду не со снисхождением, а даже с гордостью и уважением.
Затем я продолжаю, где это оказывается уместным, исповедовать, прославлять Бога и православную веру Христову, невзирая на порицания прекратившегося журнала, восхвалять прекрасные чувства и деяния, какие встречал и в этой половине моей жизни, уверенный, что добрым, благородным сердцам отрадно будет видеть, что еще много есть прекрасного в мире, и отрешиться хотя на минуту от действительности неприглядной, а иногда и возмутительной!
А.П. Беляев