Глава I. Ставрополь
Прежде, нежели описывать возвращение на родину, я расскажу один случай из нашей кавказской жизни, вследствие чего мы вовсе едва не остались на Кавказе. Мы так полюбили Кавказ, его чудную природу, климат, людей, его простоту жизни, что мечтали купить небольшой кусок земли, заняться хозяйством, устроить жилище со всеми предосторожностями того воинственного времени, как строятся кавказские землевладельцы: с высокой оградой, сторожевой башней с бойницами, нечто вроде плацгауза, чтоб можно было защититься в случае нападения бродячих хищников, что тогда случалось довольно часто. Конечно, это была мечта романтического воображения, но мечта эта была близка к осуществлению.
Олимпиада Ивановна Венеровская с сестрой покойного ее мужа, Верой Ивановной Власевой, и сыном своим, моим учеником, пригласила меня проводить их в Ставрополь, куда она ехала со своей родственницей, муж которой служил дежурным штаб-офицером в войсках правого фланга кавказской линии. Мы ехали в коляске на ее лошадях до Моздока, но как мы выехали после обеда, то, приехав к последней перед Моздоком станице Стодеревская, она просила станичного начальника дать ей конвой, так как время было к вечеру. Он распорядился о назначении 4 казаков, а пока они снаряжались, мы решились ехать, полагая, что казаки сейчас же догонят коляску. Проехали версту, потом другую, третью, совсем уже стемнело, а казаков все нет. Некоторое беспокойство уже начинало овладевать дамами, да и я не совсем был покоен; воображение рисовало уже нам хищников, бросающихся на коляску, как это еще недавно было с семейством богатого армянина Чиханова: выстрелы, некоторая борьба (так как за моих дам я, конечно, был готов умереть, но все же силы были бы неравны) и затем плен, для благородных дам в тысячу раз ужаснейший смерти. Олимпиада Ивановна и Вера Антоновна, достойные питомицы Кавказа, вынули из-за поясов свои кинжалы, чтоб в случае нападения скорее заколоть себя, нежели отдаться в плен. Жена и сестра героя Венеровского не могли допустить и мысли о таком позоре. Я был в черкеске и с кинжалом, со мной была шашка покойного мужа Олимпиады Ивановны, которую она мне подарила; но, благодарение Господу, ничего подобного нападению не случилось, хотя мы действительно услыхали конский топот скачущих, но то были наши конвойные. Несмотря, однако ж, на конвой, мы поехали верхней дорогой, хотя нижняя, идущая лесами, была гораздо ближе.
В Моздок мы приехали уже ночью. Остановились ночевать у знакомых наших дам. Подали чай, потом ужин; мы долго проговорили и разошлись спать. Из Моздока выехали рано утром. Почтовые лошади содержались тогда казаками, были отличные, и мы скоро приехали в Георгиевск, где были родные моих спутниц и где мы пробыли день. В Ставрополе дамы мои остановились у родных, где и я, познакомившись, пробыл тот день, а потом переехал к полковнику Иллариону Ивановичу Жукову, старшему брату зятя моего.
Он был управляющим военно-комиссариатской комиссии, и я бывал у него прежде, командируемый от полка за материалами, а иногда и за суммами для полка. Полковой командир наш знал, что управляющий нам близкий родственник, и потому доставлял нам от времени до времени командировки, которые были полезны для полка по скорейшему удовлетворению требований, так как я имел дело прямо с управляющим.
Илларион Иванович жил в своем доме, который он купил и устроил по своему вкусу, а он в высшей степени обладал прекрасным вкусом и большим умением выделать и устраивать прочно, покойно и изящно. Все в его доме было отлично. Дом выходил на улицу; двор же, превосходно вымощенный, разделялся на две половины: одна служила для подъезда экипажей, другая состояла из купы тенистых белых акаций. Двор этот ограничивался каменным солидным двухэтажным флигелем, где внизу одна половина занята была роскошной конюшней, а над ней была комната для кучеров с семействами. Другая же половина нижнего этажа была занята прачечной со всеми возможными приспособлениями. Ворота со сводом разделяли две половины дома, и верхний этаж правой стороны занимали трое его сыновей; там и мне была отведена комната. При выходе из ворот, во всю ширину флигеля, был черный двор, огражденный каменной стеной, где были сложены дрова, вешалось белье и стояло все то, что не должно быть на виду. В конюшне же было отделение для коров со стойлами. Сквозь ворота этого флигеля выходили в прекрасный сад, в середине которого возвышался двухэтажный флигель прекрасной архитектуры с террасами и балконами. Последнее время там жила молодая чета - старшая дочь Жукова Ольга Илларионовна с мужем, майором фон дер Остен-Сакеном. Сбоку этого сада были устроены две китайские башни, между которыми были проволочные сети, где в заключении содержались куры и индейки, чтобы не вырывали и не портили цветников и не пачкали сада. Эта остроумная выдумка показывает, что у Иллариона Ивановича все было придумано и ничего не упущено. Поэтому я и описал подробно этот дом как образец порядка, вкуса и удобства.
Дом Иллариона Ивановича был, как говорят, полная чаша. В прежние наши посещения все три дочери его были девицами, очень молоденькими красавицами. Старшая если не была красавицей лицом, то была очень мила, умна и грациозна. Вторая, Екатерина, была лет 14, но она и тогда уже обещала с возрастом расцвести в полную красавицу. Третья, Елизавета, была девочкой-красавицей лет десяти, не по летам умная и развитая; она, кажется, была любимицей родителей, которые, впрочем, со всеми детьми, как с сыновьями, так и с дочерьми, были чрезвычайно нежны.
Старшая дочь от первого брака, Ольга Илларионовна, как я сказал, в последний приезд мой была замужем за майором Сакеном и, скажу в утешение молодым, еще бездетным, супругам, родила дочь через 13 лет замужества, правда, единственную, воспитала, счастливо выдала замуж, но недолго наслаждалась счастьем своих детей и недавно умерла. Муж ее, генерал Сакен, последнее время был губернским воинским начальником Саратовской губернии. Вторая дочь Иллариона Ивановича была за Отрыгановым и, кажется, не была счастлива, так как жила в Петербурге одна, разлучившись с мужем. Третья была за Неклюдовым.
Мать их, Елизавета Николаевна, была женщина очень умная, красивая и характерная. Нежная, любящая мать, она, в то же время, была серьезна и строга. Все дети ее страстно любили, но повиновались беспрекословно, да, кажется, и муж ее, несмотря на свой ум и деспотический характер, не выходил из-под ее влияния. Все они, дети и родители, принимали нас так радушно, как только могут принимать самые близкие и любящие родные, и я никогда не забуду того сердечного наслаждения, какое я чувствовал в их среде и какое я вынес в моем воспоминании. Каждый почти вечер у нас проходил в чтении разных интересных повестей и романов той эпохи. Читал громко всегда я, а дамы были за работой. Помню, что в журнале "Репертуар" того года был напечатан роман из событий восточной Индии в то время, когда известная шайка убийц приводила всех в ужас, - роман очень интересный. Вся семья сидела около круглого столика, а меньшая дочь Лиза забиралась на диван и с таким вниманием слушала, что не хотела уходить до самого ужина. Когда я имел командировку от полка, я у них прожил около 6 недель, и все это время показалось мне за несколько дней: так приятно и отрадно жилось в этой семье.
Из трех сыновей Иллариона Ивановича меньшой рано умер. Двое старших, Николай Илларионович и Иван Илларионович, по окончании учения служили юнкерами в одном из Кавказских полков, потом были переведены в казачье линейное войско и отправились в экспедицию 1845 года и на пути остановились у нас в Науре. Оба были отличные молодые люди, но, к несчастью семейства, старший Николай потом застрелился, а Иван Илларионович продолжал служить, был адъютантом Муравьева-Карского при сдаче Карса. Он был очень умен, талантлив, очень способен, так что Муравьев возлагал на него разные важные поручения. Затем он вышел в отставку, женился, живет постоянно в своем тамбовском имении; у него трое славных мальчиков и одна дочь; был предводителем дворянства и потом вышел в отставку. Отец его, генерал, тоже в отставке и также живет в воронежском имении жены, где у него хороший конский завод и цветущее хозяйство.
Во время этого пребывания моего в Ставрополе мне случилось принять участие в одном романическом происшествии, случившемся в их доме. До последнего приезда моего их семейство часто посещал один молодой человек, Маевский, бывший полковым адъютантом Московского гвардейского полка и разжалованный за нанесение в запальчивости раны. Он служил в Кабардинском полку вместе с нами, и мы во время экспедиции сблизились с ним. Маевский был хорошо принят у них в доме и наконец сделал предложение старшей дочери Иллариона Ивановича - Ольге Илларионовне. Предложение было принято, и в доме он принимался как жених. Это был человек хорошо воспитанный, умный, недурен собой, остроумный, а потому не мог не понравиться молодой девушке. Но при частых свиданиях и искренних беседах оказалось, что характер его был заносчив, деспотичен, - он еще женихом уже хотел властвовать, огорчал невесту спорами, так что в конце концов невеста ему отказала, и он уже не бывал в доме. С приездом моим он обратился ко мне с просьбой примирить его с невестой. Так как мы были с ней в дружеских и родственных отношениях, то мне удалось смягчить ее и отца и доставить ему примирительное свидание. Когда он пришел, то невеста сидела не одна, а с отцом, что, вероятно, было ему неприятно, и тут же он снова, со своею резкостью, при самом входе в комнату, сказал: "Это, вероятно, семейное совещание", - что, конечно, произвело неприятное впечатление на дочь и отца, почему все и было испорчено. Затем он раскланялся и вышел, покончив тем с невестой, которая вскоре и вышла замуж за прежнего претендента. Он же пошел в экспедицию 1845 года, так называемую Воронцовскую, и при штурме высот на Андийском хребте, бросившись вперед на завал, геройски пал - он уже был произведен в офицеры.
В Ставрополе в этот же раз я с наслаждением пробыл у них недели две - незабвенные в моем воспоминании. Посещая часто семейство Лукьянченко, где жили мои сопутницы и мои искренние друзья, однажды зашла речь о нашем желании остаться навсегда в этом чудном краю, называемом Кавказ. Тогда Олимпиада Ивановна сказала: "Вот они продают свою землю под Ставрополем, в 18 верстах от города, купите и поселитесь с нами". "Но ведь у нас нет столько денег для покупки", - отвечал я. Он же сказал: "Я вам продам ее за 5000 рублей, 400 десятин, и вы заплатите мне 1500 рублей, а остальные я буду ждать, когда вы будете в состоянии отдать. Условие очень легкое". Я сказал, что спишусь с братом, но прежде надо взглянуть на имение. Когда я, придя домой, рассказал об этом Иллариону Ивановичу, он сказал: "О деньгах не заботьтесь, я вам сейчас выдам полторы тысячи, а затем и остальные". Я от души поблагодарил его и, конечно, принял его предложение. Решено было ехать взглянуть на имение. На другой же день запрягли коляску, и мы вчетвером - я, Илларион Иванович и двое сыновей его - отправились. Не зная еще качества земли, побочные выгоды имения были несомненны. Прекрасная быстрая речка саженей в пять шириной в каменистых берегах и русле, где добывается камень для постройки и который был повсюду; несколько тысяч тутовых деревьев для шелководства, масса известкового камня (верный доход от извести для сбыта в город, в 18 верстах расстояния), прекрасное местоположение - словом, для фермерского хозяйства нельзя было желать ничего лучше; оставалось осмотреть пахотную землю, чего мы сделать не могли, так как мне необходимо было ехать обратно. Илларион Иванович взялся послать верного и знакомого человека и о результате обещал уведомить нас письмом.
В имении этом земля оказалась каменистая и неудобная, и мечта не осуществилась. В то же время сестры писали нам о своем проекте купить продававшуюся землю в Саратовской губернии, чтоб нам жить вместе с ними.
Возвратившись в полк, мы подали в отставку и в то же время в отпуск на четыре месяца, а поэтому в Воронцовскую экспедицию мы уже не попали. По приезде нашем в Наур начали распространяться слухи о неудаче экспедиции. При нас прискакал нарочный не из самого отряда, но посланный, кажется, из Герцель-аула с депешами. Он также ничего не знал кроме того, что движение отряда затруднено, но что Дарго взят. Отряд был окружен, и только быстрое выступление начальника левого фланга, генерала Фрейтага (о чем я упоминал в 1 части), спасло его.
Вскоре мы возвратились во Владикавказ, куда привезено было тело убитого нашего полкового командира Михаила Николаевича Бибикова. Все население провожало тело его в могилу. Затем приехал новый командир, барон Вревский, наш добрый друг. Он назначил меня заведующим школой кантонистов.
Так прошел 1845 год, последний нашего пребывания на Кавказе. Зиму 1846 года я провел в деревне у Олимпиады Ивановны. Зима та была на линии необыкновенная; началась с 1 ноября и продолжалась до февраля. Мы поехали к ней втроем - я, брат и Густав Густавович Аминов. Кучер наш или ямщик не знал дороги, но я, бывши перед этим раза два в ее деревне, взялся указывать дорогу. Но, с моей памятью и неспособностью удерживать в памяти урочища, потерял дорогу, и мы проплутали более часа; меня брала страшная злость на себя, мы ездили и туда, и сюда и, наконец, набрели на дорогу. Хозяйки были у соседей верст за десять; входим в прихожую и видим ее полную густым дымом, идем дальше, видим, что горит стол, скатерть уже сгорела; мы позвали, конечно, сейчас же людей и потушили огонь. Кошки вздумали расправлять свои когти на скатерти диванного стола, стащили зажженную свечу, стоявшую на столе, которая и произвела бы полный пожар, если бы мы в этот самый момент не подъехали.
На другой день Аминов, брат и я уехали; мы поехали в Ставрополь проститься с Жуковыми и получить некоторые поручения от них в Россию. Из первой части моих воспоминаний читатель уже знаком с нашими милыми хозяйками, и потому поймет, какой приятный вечер мы провели между ними. Этот раз мы пробыли в Ставрополе несколько приятных дней, но зато обратная наша поездка была очень трудна и мучительна. В начале февраля на Кавказе уже нет снега, и когда мы выехали, то всюду уже лились потоки с гор; маленькие ручьи стали реками, езда была ужасная; наша телега то погружалась, то поднималась на камни, и к довершению бедствия, когда уже стало темнеть, у нас сломалась ось, и мы, подвязав какую-то палку, подвигались шаг за шагом, идя возле телеги пешком. К счастию нашему, недалеко была станица, и мы тут исправили повреждения, ночевали и утром пустились дальше. Приехавши во Владикавказ, узнали, что отпуск наш получен, и мы стали собираться "в Россию", как там говорят, хотя и Кавказ - та же Россия.