На ранней июльской заре, когда еще только зарозовел далекий край горизонта, с центрального аэродрома поднялся изящный, как стрекоза, «ВО-29». Сделав прощальный круг над аэродромом, аппарат забрал высоту и понесся к юго-востоку.
Каждый раз, когда Груздев начинал воздушное путешествие, он переживал взлет аппарата с новой радостью.
Конструктор любил чувствовать момент, когда аппарат, разбежавшись и чуть покачиваясь, мягко отрывается от земли и взмывает в просторную высь, любил это ни с чем не сравнимое ощущение внезапной легкости и гордой радости за гений человека, завоевавшего небо.
Лебедев с пилотского места глянул вниз. Огромный, еще покрытый ночной синевой город стремительно отплывал в сторону. Вдали виднелась серая полоса реки, громада Дворца Советов. Редкие огни гасли внизу.
В окно Груздев видел, как город поплыл вниз и налево. Стеклянные горбатые крыши железнодорожного депо превращались в крохотную коробочку. Река, будто широкая жестяная стружка, извивом лежала на сизом просторе земли. Аппарат набрал высоту. Полоски городских улиц заволоклись туманом.
Шума мотора почти не было слышно: аппарат был снабжен глушителем системы Лебедева. Это позволяло разговаривать в кабине во время полета.
— Сожалею, что и блокнот украден Штопаным Носом, — оторвавшись от окна, обратился Груздев к Бутягину. — Когда попадет он ко мне в руки, я сверну ему шею.
— Блокноту?! — простонал Бутягин.
— Штопаному Носу. У блокнотов не бывает шеи, — наставительно отозвался Груздев, снял кепку и тщательно вытер носовым платком свое круглое лицо. — Жара сегодня будет основательная.
Бутягин лежал в кресле, вытянув ноги и закрыв глаза. Лицо его страдальчески кривилось.
— Думайте о чем-нибудь приятном, Николай Петрович, — посоветовал Груздев, — тогда не будет тошноты.
— А ну вас! — обозлился Бутягин.
Он плохо выспался с вечера и был явно не в духе. Его раздражал Груздев. На земле этот конструктор был молчалив, тих и незаметен. А тут, в кабинке аэроплана, он преобразился. Вертелся на кресле, порывался разговаривать, пытался что-то насвистывать себе под нос, вытаскивал из карманов какие-то ягоды, карамельки, восторгался, заглядывал в окно…
— Облако! — вскрикивал он. — А мы поверх его… Город какой-то внизу… Леса похожи сверху на мох… Река замечательная!
Штурман Гуров так привык к полетам, что в кабине летящего «ВО-29» чувствовал себя спокойнее, нежели в купе экспресса. К красотам природы, видимым через окно кабины, он был несколько равнодушен. Его интересовали служебные дела и работа. Он отрапортовал по радио на аэродром, что все в порядке. Связался с районным аэродромом, где предполагалась посадка, и сейчас ел бутерброд. Лебедев сегодня рано поднял своего друга, и Гуров не успел позавтракать.
На Гурова Бутягин смотрел с ужасом. Если б не спешка, профессор лучше согласился бы итти пешком, чем лететь во чреве этого «ВО-29», который то и дело проваливался в воздушные ямы, как пробка в водопад. А этому Гурову все нипочем: даже холодную котлетку ест!
Аппарат как раз в этот момент ухнул вниз. Бутягин скорчил страдальческую гримасу:
— Ну зачем Антон делает такие пируэты?
— Явление атмосферы, товарищ профессор, — пояснил Гуров, доедая котлету. — От пилота не зависит.
— На дирижабле лететь лучше… Все как-то устойчивее… Постели, ресторан… А тут… Ух! Груздев… вы целы?
— Вполне. Когда я нахожусь в воздухе, мне хочется петь о возвышенном и прекрасном. Последние дни я думал о новой конструкции трехплечного рычага. Сейчас, на высоте двух тысяч метров, я чувствую: вот еще одно напряжение фантазии, и я дам точное решение.
Бутягин заворчал:
— Странный вы человек! Изобретательские мысли записываете где попало — на манжетах, на обрывках газет, на книжных переплетах. Вы просто какой-то вредитель библиотечных книг. Исчеркали формулами все книги, какие я вам дал из академии. Я два дня оттирал их резинкой.
Груздев подскочил так, что ударился головой о потолок:
— Стерли?
Он грузно упал в кресло.
— Я там записал расчеты энергоприемника…
Бутягин улыбнулся:
— Извольте радоваться! Записал — и забыл, куда записал.
Груздев примирительно сказал:
— Ничего, постараюсь вспомнить.
— Не раздражайте меня, — заскрежетал зубами Бутягин. — С вами это постоянно. Подумать только, что вы идею газового тормоза ухитрились записать на обоях в своей спальне, да еще где — под самым карнизом!
Даже флегматичный Гуров фыркнул от смеха.
— Это когда жена меня заставила вешать гардины, — сконфуженно заморгал Груздев.
В слуховой трубе, соединявшей пилота с кабиной, послышался лебедевский баритон:
— Василий Павлович! Как наши пассажиры?
— Прекрасно, товарищ начальник.
Гуров вытер руки бумажной салфеточкой и посмотрел на часы:
— Через восемнадцать минут — на посадку!
Бутягин страдальчески вымолвил:
— Неужели еще восемнадцать?
У Василия Павловича Гурова глаза выразили полное сочувствие профессору. Он авторитетно насупил брови и сказал тоном, не допускающим ни малейшего возражения:
— Николай Петрович, да вы же прирождённый авиатор. Смотрите бодро вперед. Смелее!
Он привычной рукой взял ключ Морзе и начал выстукивать позывные районной радиостанции.
Бутягин огляделся и будто увидал все по-новому. Гуров в наушниках, склонившийся над аппаратурой, чуть призакрывший глаза, сосредоточенно слушающий сигналы в эфире. Улыбающееся круглое лицо Груздева. Уютная кабина с зеркальными стеклами.
Почему бы в самом деле и Бутягину не смотреть бодро? Надо только сделать крохотное усилие воли. Ведь вот за этой стенкой впереди кабины сидит Антоша Лебедев, да, да, тот самый, друг детства, и смело ведет воздушный корабль. Бутягин вспомнил события последних месяцев, встречу на аэродроме с Антоном, нападение Штопаного Носа. Ничего… Надо быть смелее…
— В порядке! — громко выговорил Бутягин.
Груздев удивленно посмотрел на него и качнул головой:
— Да, уже снижаемся. Взгляните, как интересно.
Мотор заревел неудержимо. Потом с глухим урчанием затих. Бутягин увидал, как Груздев усиленно показывал указательным пальцем вниз. Выглянул в окно. Самолет стремительно снижался. Снизу набегали и ширились какие-то зеленые квадратики. Бутягину вспомнилось, как, еще мальчиком, он нырял в речке с открытыми глазами и как тогда необычно ширились причудливые очертания подводных трав и разноцветных камней. Так и сейчас… Но нет, это не камешки, а домики… Вот большой корпус… Поля… Вот луг… Неужели аэродром? И уже остановка?
Бутягину даже стало жаль, что путешествие кончилось. Он не ощущал прежнего неприятного чувства высоты. Подумал: «А вдруг штурман прав? Наши летчики, честное слово, народ ой-ой какой проницательный. Ничего от них не скроется».
Гуров предупредительно открыл дверцу кабины:
— Прошу вас, профессор.