-- Ты теперь сана видишь, любезная сестрица, что латинская грамматика не такъ-то легка, сказалъ Францъ со вздохомъ.
-- Но вѣдь ты все вытвердилъ, какъ нельзя лучше, сказала Матильда.-- Почему же ты боишься экзамена?
-- Правильныя-то спряженія я знаю, но надобно еще вытвердить неправильныя, а тутъ я на себя не надѣюсь. Въ присутствіи такого множества слушателей я смѣшаюсь и надѣлаю только стыда и тебѣ и моимъ добрымъ родителямъ.
-- Ты раскаиваешься въ томъ, что пошелъ со мною, любезный Францъ?
-- О, нисколько, а то я не сталъ бы рвать для тебя зеленыхъ вѣтокъ съ деревьевъ. Когда ты плела вѣнки, я безпрестанно твердилъ грамматику, и потомъ ты меня прослушала. Однако же ты должна сплесть вѣнокъ ко дню рожденія папеньки.
-- До экзамена остается еще цѣлая недѣля, любезный братецъ! А до того времени ты можешь еще легко выучить. Притомъ же тебя не одного станутъ спрашивать. Васъ также множество, и слѣдовательно на каждаго придется только по малости вопросовъ.
-- Это правда, но когда прочіе въ состояній будутъ отвѣчать, а я нѣтъ, то это пристыдитъ меня еще болѣе. И потомъ товарищи начнутъ дразнить меня, особенно же Евгеній Вельтманъ, который превосходно знаетъ всѣ вопросы и находитъ свою радость въ томъ, чтобъ смѣяться надъ другими. Онъ уже предсказывалъ мнѣ, что я останусь на одномъ мѣстѣ, теперь же, когда дѣло идетъ о переводѣ въ третій классъ, я боюсь, чтобъ не сбылось его предсказаніе.
У добраго Франца навернулись на глазахъ слезы.
-- Милый Францъ, сказала Матильда,-- прошу тебя, не будь такъ робокъ и печаленъ.
Я уже сказывала тебѣ, что директоръ относится объ тебѣ панелькѣ съ большою похвалою, и навѣрно не захочетъ, чтобъ ты остался въ четвертомъ классѣ.
-- Ахъ, ты не понимаешь этого, моя милая Матильда, во всѣхъ другихъ предметахъ я иду наравнѣ съ Евгеніемъ и съ прочими, и поведеніемъ Евгенія даже ни одинъ учитель не доволенъ. Но при переводѣ изъ класса въ классъ смотрятъ на одинъ только латинскій языкъ, а я въ немъ слабѣе прочихъ.
-- Для меня непонятно, любезный Францъ, чтобъ одинъ только латинскій языкъ и долженъ былъ рѣшить все дѣло;
-- Мало ли ты чего не понимаешь, глупенькая! вскричалъ выступившій внезапно изъ-за дерева мальчикъ съ наглымъ выраженіемъ лица.-- Мало ли ты чего не понимаешь, а я вѣрно знаю только то, что латинскій языкъ одинъ рѣшаетъ все дѣло при переводѣ изъ класса въ классъ!
Это былъ только что упомянутый Францемъ Евгеній Вельтманъ.
-- И такъ, любезный Францъ, продолжалъ онъ,-- я бы совѣтовалъ тебѣ лучше сидѣть дома, да твердить грамматику, чѣмъ шляться здѣсь подъ открытымъ небомъ.
-- Да я и здѣсь твердилъ ее, скромно отвѣчалъ Францъ, показывая ему грамматику. Матильда хотѣла наплести вѣнковъ къ завтрашнему дню рожденія моего папеньки и я нарѣзалъ для нея зеленыхъ вѣтокъ. Кажется, въ этомъ ничего нѣтъ худаго.
-- Разумѣется, продолжалъ Евгеній тѣмъ же насмѣшливымъ гономъ,-- что тутъ худаго! только не знаю, утѣшатъ ли вѣнки отца твоего за то, что ты останешься по прежнему въ четвертомъ.
-- Это еще неизвѣстно, вскричала Матильда съ досадой.-- Всѣ учителя довольнѣе поведеніемъ Франца, нежели твоимъ,
-- Ты тутъ ничего не смыслишь, маленькая моя дурочка.-- Поведеніе? Да кого же за одно лишь поведеніе переводятъ изъ класса въ классъ?
-- Францъ сегодня зналъ все слова до слова какъ нельзя лучше, сказала Матильда.
-- А, какъ ты его прослушивала? Вотъ это дѣло другое. Я увѣренъ, что ты полатынѣ и читать-то не умѣешь. Слѣдующая недѣля покажетъ, впрочемъ, кто впередъ пойдетъ, кто назади останется.
-- Я и самъ думаю, что останусь въ четвертомъ, сказалъ Францъ прерывающимся голосомъ.-- Не смѣйся надо мой, любезный Евгеній! Я сейчасъ только говорилъ Матильдѣ, что ты у насъ одинъ изъ лучшихъ латинистовъ
-- А ты изъ худшихъ! сказалъ въ заключеніе безчувственный Евгеній.
-- Пойдемъ, милый Францъ! сказала Матильда, уводя плачущаго брата въ боковую аллею, между тѣмъ какъ Евгеній гордо пошелъ отъ нихъ. Она отерла слезы, катившіяся по щекамъ ея брата, и оба они не замѣтили, что какой-то господинъ, стоявшій у входа въ аллею и слышавшій весь этотъ разговоръ, тоже возвратился назадъ и пошелъ передъ нами.
Этотъ господинъ былъ отецъ Евгенія. Незалѣченный ни Францемъ, ни Матильдою, онъ перешелъ на другою сторону и воротился въ городъ. Тамъ, пройдя множество улицъ, вошелъ онъ наконецъ въ домъ директора гимназіи.
Тамъ пробылъ онъ около получаса и объ чемъ-то съ жаромъ разговаривалъ съ директоромъ. Послѣдній при прощаніи проводилъ его до дверей.
-- Разсудите объ этомъ дѣлѣ еще нѣсколько дней, г-нъ Вельтманъ. Вы приняли истинно спартанскую мѣру наказанія.
-- Рѣшеніе мое неизмѣнно, г-нъ директоръ, возразилъ г. Вельтманъ,-- и если вы желаете, чтобъ я во всю жизнь мою былъ вамъ обязанъ, то исполните мою просьбу!
-- Даю вамъ честное слово, г. Вельтманъ, и нахожу, что въ этомъ случаѣ вы совершенно справедливо поступаете.
Оба дружески пожали руки, и г. Вельтманъ въ непріятномъ расположеніи духа возвратился домой.
На другой день робкій Францъ мало лакомился сладкими пирожками, потому что грамматика не выходила у него изъ рукъ, и онъ безпрестанно твердилъ латинскія спряженія.
Но страхъ его былъ напрасенъ, потому что когда черезъ нѣсколько дней наступилъ экзаменъ и начался страшнымъ латинскимъ языкомъ, Францу предложено было нѣсколько легкихъ вопросовъ, на которые онъ могъ отвѣчать очень хорошо, между тѣмъ какъ экзаменаторы спрашивали Евгенія такъ часто и съ такою поспѣшностью, что онъ нерѣдко долженъ былъ долго думать и нѣсколько разъ совсѣмъ не могъ дать отвѣта.
Изъ другихъ предметовъ было тоже самое. Казалось, всѣ учителя вооружились противъ него, и если онъ чего не зналъ, то они обращались къ Францу, который отвѣчалъ на вопросъ съ обыкновенною своею скромностью.
Гордый Евгеній выходилъ изъ себя отъ досады, особенно когда послѣ экзамена товарищи его, которыхъ онъ такъ часто осмѣивалъ, собрались вокругъ него, чтобъ воздать равнымъ за равное. Только одинъ Францъ не хотѣлъ отмщать ему такимъ образомъ.
-- Съ тобою сегодня случилось несчастіе, любезный Евгеній, сказалъ онъ съ участіемъ.
-- Прочь отъ меня, лицемѣръ! вскричалъ Евгеній.
Прочіе товарищи приняли сторону Франца, и Евгеній принужденъ былъ уйти отъ нихъ, сопровождаемый ихъ насмѣшками.
Чрезъ два дня потомъ въ публичной залѣ гимназіи происходилъ давно ожидаемый переводъ изъ класса въ классъ. Зала была украшена цвѣтами и гирляндами, и отцы, матери и сестры учениковъ почти всѣ находились тутъ, чтобъ присутствовать при этомъ торжествѣ.
На каѳедрѣ, устроенной на возвышеніи, возсѣдалъ самъ директоръ, передъ нимъ сидѣли профессора и учителя. Далѣе находилось свободное мѣсто, на которое ученики должны были выходить, по мѣрѣ того какъ вызывали ихъ. Позади этого свободнаго мѣста сидѣли на скамьяхъ всѣ ученики гимназіи, распредѣленные по порядку классовъ. Вокругъ стѣнъ залы помѣщались зрители.
На первой скамьѣ четвертаго класса сидѣлъ Евгеніи Вельтманъ, занимая первое мѣсто. На восемь мѣстъ ниже его сидѣлъ нашъ робкій, молодой другъ, Францъ Алберти. Прямо противъ Евгенія помѣстился г. Вальтеръ, а возлѣ него мать Франца съ дочерью своею Еммліею.
Директоръ открылъ актъ приличною подобному случаю рѣчью. Послѣ него говорили рѣчи на заданныя темы ученики перваго класса, переходившіе въ университетъ. Потомъ послѣдовалъ вызовъ прочихъ учениковъ перваго класса по новому порядку распредѣленія мѣстъ. Каждый классъ распредѣлялся на 4 отдѣленія, и ученики каждаго изъ нихъ выходили по порядку при вызовѣ ихъ именъ на свободное мѣсто, и становились тамъ одинъ возлѣ другаго.
Ученики перваго и втораго классовъ не очень интересовали слушателей, потому что это были уже взрослые молодые люди, и между ними находилось много постороннихъ. Когда теперь дошла очередь до третьяго класса, то участіе видимо увеличилось, потому что въ низшихъ классахъ у каждаго изъ присутствовавшихъ были сынъ, братъ или родственникъ. Когда всѣ ученики третьяго класса были выкликнуты и теперь дошла очередь до учениковъ четвертаго, тогда наступила безмолвная тишина ожиданія. Даже самъ директоръ молчалъ нѣсколько времени.
Позади пустыхъ скамеекъ, бывшихъ занятыми учениками третьяго класса, сидѣлъ Евгеній Вельтманъ на первомъ мѣстѣ. Лицо его пылало отъ гордости и ожиданія, онъ надменно смотрѣлъ на нижніе ряды своихъ товарищей и поправлялъ воротникъ своей рубашки, чтобъ быть готовымъ къ выходу. Отецъ пристально устремилъ на него взоръ свой.
Директоръ продолжалъ: изъ перваго отдѣленія четвертаго въ четвертое отдѣленіе третьяго переводится: Францъ Алберта.-- Смертная блѣдность покрыла лицо Евгенія, Францъ не вѣрилъ ушамъ своимъ, и уже сосѣди должны были принудить его: Францъ, выходи! Ты вызванъ первый! говорили они, такъ что директоръ повторилъ еще разъ: Францъ Алберти!
Наконецъ трепещущій Францъ съ яркимъ румянцемъ на щекахъ сошелъ съ своего нижняго мѣста и его скромное появленіе такъ благопріятно подѣйствовало на всѣхъ зрителей, что они, когда проходилъ онъ мимо ихъ, тихонько привѣтствовали его восклицаніями: браво, браво, любезный Францъ! Но никто не былъ счастливѣе и радостнѣе доброй сестры его Матильды.
Между тѣмъ директоръ спокойно продолжалъ вызывать учениковъ одного за другимъ, и взоры присутствующихъ вскорѣ обратились На другое зрѣлище, потому что директоръ называлъ имя за именемъ, но мальчикъ, сидѣвшій на первомъ мѣстѣ скамьи, не вставалъ и поперемѣнно то краснѣлъ, то блѣднѣлъ.
-- Кто этотъ мальчикъ, который сидитъ одинъ? спрашивали вокругъ.-- Это молодой Вельтманъ, отвѣчали имъ.-- Это мой сынъ! говорилъ г. Вельтманъ.
Евгеній ждалъ вызова въ лихорадочномъ напряженіи. Ученикъ за ученикомъ выходили но вызову, вскорѣ нея лавка опустѣла, а первый ученикъ четвертаго класса все еще сидѣлъ на прежнемъ мѣстѣ. Онъ все еще надѣялся услышать свое имя, но его ожиданіе было напрасно; наконецъ директоръ въ заключеніе сказалъ, что теперь одинъ изъ учениковъ третьяго класса продекламируетъ оду Горація.
-- Это несправедливо, папенька, прошепталъ Евгеній, бросясь къ своему отцу.-- Я не заслужилъ этого!
-- Это справедливо только, но ты заслужилъ еще большаго наказанія! отвѣчалъ отецъ. Останься на своемъ мѣстѣ!
Евгеній не слышалъ болѣе, что вокругъ него происходило. Теперь онъ сидѣлъ одинъ на этомъ мѣстѣ, которое онъ еще недавно занималъ съ такою гордостью, и ему казалось, что онъ сидитъ у позорнаго столба и что взоры всѣхъ устремлены на него.
Испуганный разстроенными чертами Евгеніева лица, Францъ подошелъ къ своему, такъ часто оскорблявшему его товарищу, и сказалъ, обнявъ его:-- Любезный Евгеній, съ тобой поступили несправедливо, но я не виною тому. Будь покоенъ, я пойду, съ тобою къ директору и скажу ему, что ты знаешь больше моего, и такъ же можешь быть переведенъ, какъ и я,-- Ободрись, мой милый Евгеній!
Евгеній дико посмотрѣлъ на него, пока наконецъ слова Франца не произвели его сильнаго внутренняго волненія. Слезы брызнули изъ глазъ его и онъ съ выраженіемъ сердечной благодарности подалъ Францу руку.
Въ эту минуту директоръ громко произнесъ: "въ первомъ отдѣленіи четвертаго остается Евгеній Вельтманъ"! и Евгеній колеблющимися шагами выступилъ впередъ, но въ это время подумалъ про себя, что онъ заслужилъ этотъ стыдъ за свое дурное обращеніе съ добрымъ Францемъ.
Эта мысль была первымъ шагомъ къ его исправленію и имѣла благодѣтельное вліяніе на все его послѣдующее поведеніе и жизнь. Его отецъ, который съ ужасомъ въ тотъ вечеръ замѣтилъ всю жестокость его безчувственнаго сердца и пошелъ попросить директора, чтобъ онъ подвергнулъ сына его такому постыдному наказанію, съ удовольствіемъ видѣлъ теперь благодѣтельныя послѣдствія принятой имъ строгой мѣры, и ничего не возражалъ противъ того, когда черезъ нѣсколько дней Евгеній и Францъ пошли къ директору,-- первый, чтобъ принести ему обѣтъ въ своемъ исправленіи, а второй, чтобъ быть за него поручителемъ.
-- Во всю жизнь свою не забывай, Евгеній, сказалъ ему директоръ,-- что несравненно обширнѣйшія и значительнѣйшія познанія, нежели знаніе латинскаго языка, никому не принесутъ уваженія и довѣренности, если нѣтъ у него добраго и сострадательнаго сердца.
Такимъ образомъ Евгеній съ согласія отца своего былъ переведенъ въ третій классъ, и хотя оба товарища были различны по своимъ характерамъ, но съ этого времени завязалась между ними тѣсная дружба и обхожденіе съ Францемъ всегда удерживало Евгенія отъ его прежней грубости и безчувственности.
