21 февраля <19>05 года. <Москва.>1
Милая, глубокоуважаемая
Александра Андреевна,
несказанно рад получить от Вас письмо. Оно пришло как раз вовремя, когда я омрачился не до конца, а просто извне захлестнуло слишком мрачной, досадной и совершенно неинтересной волной, и что всего хуже, что эта волна может вынудить меня совершить поступки резкие и имеющие влияние на будущее2. Но что бы ни было, я до конца останусь легко-радостным и всегда помнящим. Вот и сегодня мне взгрустнулось (скоро или сами Вы узнаете отчего, или я сам напишу), но пришло письмо от Вас. И мне радостно. Вы пишете о неделании и о слезах. Но слезы, -- горный хрусталь, растопленный утром; всегда он сияет миллионами росинок. И это к радости. Все слезы к радости. Только сухое горе -- горе, а что не так -- к тишине, к... хотя бы усмиренности в будущем.
А пока опять веду разговоры, бываю у Астрова3, выслушиваю, что проф. Озеров4 хочет примыкать к нам и просит дать ему указания к труду, который он пишет. Религиозно-общественная программа намечается5. Григорий Алексеевич6 в восторге от аргонавтов. Сережа бастует и не принимает участия в "живом созидании религиозной общественности" 7. Я бастую тоже, но принимаю участие. Брюсов пишет стихи, не уступающие Пушкину8 и т. д. -- словом, все обстоит благополучно...
Но хрустальная грусть уж звенит и поет о цветах. Вспоминаю Джаншиева, автора "Эпохи великих реформ", и его два горба, которые вытолкнула из него страсть к гражданственности9. Вспоминаю стихи незабвенной памяти поэта К. Д. Бальмонта "Спину выгнувши кольцом, встретишь мрак и глубину"10. Джаншиев занимался, быть может, слишком много общественностью, и был наказан Кольцом горбов, -- возвратом мрака. Недаром он, напоминая внешностью нибелунга11 (я знал его), является прообразом земской деятельности, не высвеченной взглядами Lapan 12, позволяющими в конце концов растопить Кольцо вопреки пословице: "Горбатого могила исправит!"...
Если бы Джаншиев дожил до появления "лапанства", он выпрямился бы, и перед нашими глазами не продефилировало бы существо, скрюченное и сдавленное горбами -- продефилировал бы высокий и стройный брюнет, истинно гражданский деятель. Пишу эти размышления о физических недостатках автора "Эпохи великих реформ" в назидание и оправдание своего все растущего протеста против деятельности без цветов: ведь хрустальная грусть уж звенит и поет о цветах13. Не запоет ли горный хрусталь на зоре Солнцем и счастьем окрыляющего нас Утра? Горный хрусталь, это -- слезы, утишенные -- утешенные.
Слез о настоящем нет. Есть слезы о прошлом и будущем. О настоящем -- сухое, прячущееся даже от самонаблюдения горе.
Если бы я не знал цветов, если б не любил Зори и Утра, теперь все обстоятельства мои сложились в лепестки сухого отчаяния по многим причинам, а между тем я рад, я ликую -- мне большего восторга не нужно. Тем сильней во мне восторг, что извне я в клещах металлически холодных щипцов, приготовленных для пытки. Но мое счастье со мной.
Посылаю Вам мои слова и пожелания. Пусть они претворятся в цветы и летят, и летят. С глубоким уважением и с нежной любовью вспоминаю Вас. Никогда не забуду дней, проведенных у Вас. Если обстоятельства позволят, я приеду к Вам в Петербург в начале великого поста14, если только экзаменов не будет у Саши и Любови Дмитриевны, и если я не помешаю. Спасибо за письмо. Христос да благословит Вас.
Глубокопреданный Борис Бугаев.
-----
1 Ответ на п. 4.
2 Эти слова заключают намек на чреватый последствиями инцидент с В. Я. Брюсовым: письмо написано в день, когда Белый получил от Брюсова вызов на дуэль и ответил ему объяснительным письмом (см.: Литературное наследство. Т. 85. Валерий Брюсов. М., 1976. С. 338, 381-383).
3 См. п. 91 (основной корпус), примеч. 5.
4 Профессор финансового права Московского университета И. X. Озеров поддерживал неформальные отношения с начинающими поэтами символистской ориентации -- студентами Московского университета (М. А. Волошиным, Эллисом и др.) с конца 1890-х гг. Белый сообщает, что Озеров беседовал с "аргонавтами" у Астрова на тему "Общественность и искусство" (О Блоке. С. 130).
5 Конкретных "программных" итогов сближение "аргонавтов" с П. И. Астровым и его кругом не дало; практическим результатом этого объединения стали два литературно-философских сборника "Свободная совесть" (первый вышел осенью 1905 г., второй -- в 1906 г.).
6 Г. А. Рачинский.
7 В те же дни СМ. Соловьев писал Блоку: "Я не принимаю больше никого, кроме Бори, и бываю только в излюбленных местах, хотя иногда и приходится влачиться чёрт знает куда, чтобы пребывать, шокировать своим невежеством в политике и беспомощно бормотать что-то о конституции" (ЛН. Т. 92. Кн. 1. С. 389-390).
8 Это убеждение было в ту пору общим для Белого и С. М. Соловьева, сопоставлявшего Брюсова с Пушкиным в стихотворениях, написанных в январе 1905 г. (см.: Соловьев Сергей. Цветы и ладан. Первая книга стихов. М., 1907. С. 65--67). В статье "Апокалипсис в русской поэзии" (Весы. 1905. No 4) Белый определяет Брюсова как продолжателя "пушкинского русла" в поэзии.
9 "Эпоха великих реформ" (1892; 10-е изд. -- 1907) -- основная работа Г. А. Джаншиева, исторический труд о реформах в законодательстве в период преобразований 60-х -- начала 70-х гг., посвященный памяти Белинского и Грановского. Белый с детства знал Джаншиева (приезжавшего в Демьяново под Клином, где проводила летние месяцы семья Бугаевых); образ этого "премилого, чернобородого горбуна" вызывал у него ассоциации с фантастическими фольклорными персонажами и породил "миф о "горбуне"" (Андрей Белый. На рубеже двух столетий. М., 1989. С. 165--166). См.: Гончар Н. А. Г. А. Джаншиев и страницы о нем в мемуарно-автобиографической прозе Андрея Белого // Андрей Белый. Армения. Ереван, 1985. С. 161-195.
10 Цитата из стихотворения К. Д. Бальмонта "Тайна горбуна", входящего в его кн. "Будем как солнце" (1902) (Бальмонт К. Д. Собр. стихов. Т. 2. М., 1904. С. 306). Общая ироническая оценка Бальмонта объясняется тем, что Белый был разочарован его последней книгой стихов "Литургия Красоты. Стихийные гимны" (М, 1905), вышедшей в свет в декабре 1904 г.; 1 апреля 1905 г. он писал Э. К. Метнеру: "Бальмонт меня все менее и менее удовлетворяет разгильдяйством своего творчества: он не концентрирует ни мыслей, ни настроений: точно человек, экспромтом заговоривший недурно, но при этом обрызгавший Вас... слюной. "Слюнявые строчки" "Литургии Красоты" меня бесят" (РГБ. Ф. 167. Карт. 1. Ед. хр. 44).
10 Нибелунги (нифлунги) -- персонажи германо-скандинавской мифологии и эпоса; в первой части музыкальной тетралогии Рихарда Вагнера "Кольцо нибелунга" (1852--1874), "Золото Рейна", нибелунг (карлик-гном) Альберих похищает золотой клад, хранящийся на дне Рейна, из которого, ценой проклятия любви, кует кольцо -- воплощение всемогущества и власти над миром.
11 См. п. 242 (основной корпус), примеч. 5. 23 января 1905 г. Блок сообщал Соловьеву, что Белый, гостя у них в Петербурге, "уже несколько раз принимался за изложение Lapan" (ЛН. Т. 92. Кн. 1. С. 386).
12 Эти настроения и метафорические образы проходили у Белого лейтмотивом в его воспоминаниях о пребывании в Петербурге и общении с семьей Блока; ср. его письмо к Э. К. Метнеру (первая половина февраля 1905 г.): "... окончательно утешили Блоки <...> Когда я приходил к ним, вырастали такие махровые шапки левкоя, каких я нигде не видел. Цветочность, присоединяясь к "несказанно-милому", переполняла чашу радости, которую я нашел в Петербурге, до краев" (ЛН. Т. 92. Кн. 3. С. 220).
13 Это намерение не было осуществлено.