В то время (в 1908 году) в сознании А. А. очень прочно откладывались контуры его "Страшного Мира" {Первый отдел третьего тома стихов.}; страшный мир -- лейтмотив, проходящий сквозь весь третий том; есть иные там лейтмотивы (например, лейтмотив России и русской женщины); но лейтмотивы такие были поздней им осознаны; еще нота "Куликова Поля" 68 не прозвучала, да: не было трагедии трезвости и ответственности; но реализм песни судьбы -- прозвучал для А. А. Именно в это время слагалися темы той роковой безнадежности, которые с потрясающей силой встречают нас в третьем томе стихов; выясним лейтмотивы его; и посмотрим: каким виделся мир А. А.; в 1908 году складывались краски зренья на мир и на жизнь у А. А; он вступал в свою трудную полосу жизни; угаром и страстью охвачены строчки стихов; его страсть, роковая и знойная, зазвучала из ветра и вьюги.
И вьюга, и ветер переметнулися из "Снежной Маски"; но ветер в поэзии А. А. поднялся до этого; снежная буря он; в третьем томе он длится: "Веет ветер"; "входит ветер", "шалый ветер, носясь над далью хотел... выжечь душу мне, в лицо швыряя вуалью и запевая о старине"; "и ветер... поет в окно"; "воет ветер"; "ветер над тобой... простонал"; "ветер за окном: то трубы смерти близкой"; "и некий ветер сквозь бархат черной жизни о будущем поет"; "в свист ветра"; "ветер рек"; "и ветер рванулся"; степь да ветер, да ветер"; "под ветром взлетел опадающий лист"; "дикий ветер стекла гнет"; "только ветер, гость нахальный, потрясает ворота"; "только дикий черный ветер, потрясающий мой дом"; "ветер ворвался"; он поет, поет... поет и ходит возле дома"; "все равно... ведь никто не поймет... что ветер поет, нам звеня".
Ветер -- шалый; он -- дикий, нахальный и черный; он рвет, сотрясает ворота, врывается в дом; ветер -- страшный; он -- ветер судьбы.
Тема страсти охватывает А. А.; за метелью -- страна ее возникает в сознаньи поэта: "Но за вьюгой солнцем юга опаленная страна". Предмет страсти -- не Беатриче: "О, где ты, Беатриче?" К той, которая теперь с ним, обращается он: "Жизнь разбей, как мой бокал", в страсти или, вернее, в страстях, субъект поэзии Блока утратил свой правый путь: "Иду один, утратив правый путь", потому что, "нет, я не первую ласкаю".
Не первая: одна, -- из многих? Как же любит субъект поэзии Блока "одну из многих"? Иль вернее, -- как ласкает он ее?
Вот как: "Чтоб на ложе долгой ночи не хватило страстных сил", "я испустил впервые страстный крик". До этого периода -- не было испускания страстного крика; была любовь -- мистическая, туманная, может быть: -- целомудренная, болезненная; не жгла крови она; теперь -- страстные крики с одною из многих; может быть, -- с каждой из многих? "О разве, разве клясться надо в старинной верности навек? Лучше "вспомнить узкие ботинки, влюбляясь в хладные меха?" И любовь одной из многих к поэту -- такая же: "И любви цыганской короче были страшные ласки твои". Он сам удивлен этими страшными ласками, к которым "принес... усталые губы и... плети изломанных рук", -- удивленно: "разве это мы звали любовью?"; да, -- тема любви (мистической, просто любви) заслоняется именно в это время тем, чему поэт удивляется: разве это мы (мистические юноши) звали любовью?
Что же? Или, верней, -- как же? А вот как: "к плечам ее атласным тоскующий склоняется вампир"; он хочет, "склонясь над ней влюбленно и печально, вонзить свой перстень в белое плечо"; и от нее требует он: "так вонзай же, мой ангел вчерашний, в сердце -- острый французский каблук". Женщина для него -- вчерашний ангел, то есть сегодняшний черт, с которой "тесно дышать от объятий"; счастье, которое можно получить от нее, -- "мрачные, порочные услады"; жизнь с ней течет -- "восторгом, бурей, адом"; страсть ее -- "дикая"; он просит ее: "пронзи меня мечами"; он восклицает: "О, зрелой страсти ярость"; она пронизывает его "страстной болью"; "и обугленный рот в крови еще просит пыток любви"; ему становится жутко в "эту страшную пропасть глядеть"; "нет, не смирит эту черную кровь даже -- свидание, даже любовь"; "их было много. Но одной чертой соединил их я, одной безумной красотою, чье имя: страсть и жизнь моя"; года его есть буря страстных лет; иногда вспоминаются лишь из этой бури страстей со многими: "О, миг непродажных лобзаний! О, ласки некупленных дев " и т.д.
И вместе со страстью звучит тема крови, новая для А. А. Много крови; "и был в крови вот этот аметист"; "и пил я кровь из плеч благоуханных"; "чтоб кровь не шла из черных жил"; "хлынь кровь и обагри снега"; "губы с запекшейся кровью"; "знаю, выпью я кровь твою"; "это кровь прошумела в ушах"; "и обугленный рот в крови"; "кровь розовеет... на свет"; "и сердце захлестнула "кровь "; "закат в крови"; "сквозь кровь и пыль"; "с кровавых полей"; "кровавый отсвет в лицах есть"; "старое сердце в крови" и т.д.
Страсть и кровь господствуют в мире: впечатление жути рождается от созерцания этого мира; он -- " страшный мир"; все в нем
-- и дико:
-- все в нем -- гибель:
"гибель... предстоит"; "и в ужасе, зажмуря очи, я отступаю в ту область ночи, откуда возвращенья нет"; "как страшно все! Как дико"; "страшен невидимый взгляд"; "утром страшно мне раскрыть лист газетный"; "страх могилы"; "тревогу свою не смирю: она все сильнее"; "отгони непонятный страх"; "твой... ужас бесполезный"; "тем жизнь страшней"; "из-под ресниц сверкнувший ужас, старинный ужас дай понять"; "сонмы лютые чудовищ налетали на меня"; страх познавший Дон-Жуан "; "не спал мой грозный Мститель "; "непроглядный ужас жизни"; "как жизнь страшна"; "страшный мир!"; "о, страшный час"; "до ужаса знакома"; "забудь о страшном мире"; "страшной памятью сердце полно"; "жутко"... стало; "мы дети страшных лет России".
Страх охватывает от приближения "Мстителя"; сердце поэта ждет гибели: "чеченская пуля верна"; "чуешь ты, но не можешь понять, чьи глаза за тобою следят"; "есть дурной и хороший есть глаз, только лучше б никто не следил"; "я привык, чтоб над этой постелью наклонялся лишь пристальный враг"; "роковая гибели весть"; "погибельные муки"; "Так! Погибайте!"; "ты нам грозишь последним часом"; "задремлешь, и тебя в дремоте он острым полоснет клинком, иль на безлюдном повороте к версте прикрутит кушаком" и т.д.
Этот страх скоро сознается А. А. не только как личный страх, но и как страх ожидания мировой катастрофы; 7-го июня 1908 года написано первое стихотворение цикла "Куликово Поле", где есть разгадка страха, где враг, "татарин", объективно грозит всей России уже.
В степном дыму блеснет святое знамя
И ханской сабли сталь...69
И еще позднее, в поэме "Возмездие", опять-таки указаны источники страха:
Сознанье страшное обмана
Всех прежних малых дум и вер,
И первый взлет аэроплана
В пустыню неизвестных сфер...
И отвращение от жизни,
И к ней безумная любовь,
И страсть, и ненависть к отчизне...
И черная, земная кровь
Сулит нам, раздувая вены,
Все разрушая рубежи,
Неслыханные перемены,
Невиданные мятежи.
В этих строках классически отобразился лейтмотив ожидания " мятежей" и "перемен", который в 1908 году врывался в индивидуальные сознания наши, отрывая нас друг от друга, бросая в себя и в себе заставляя подслушивать что-то страшное, подкрадывающееся, как Враг, как Мститель за непрочитанные, невоплощенные зори недавнего и кажущегося в то время таким далеким периодом жизни.
Зори обертывались в Блоке кровью; зори для него оказались взвеянною под небо землею.
Мы с А. А. по-разному пережили подмену зори -- кровью; и это переживание подмены отделило нас друг от друга; каждый думал, что подменен -- другой; а подменивалась самая музыка времени. И оба мы переживали в то время:
И отвращение от жизни,
И к ней безумную любовь70.
Оба мы приблизительно одинаково относились к России:
И страсть, и ненависть к отчизне...
Я скоро (летом 1908 года) написал строки:
Исчезни в пространстве, исчезни, --
Россия, Россия моя71.
Суть перемены времени мы постигли позднее; и оба поняли одинаково; в этом наша новая и окончательная встреча с А. А. в 1910 году.
Пока же мы оба, по-разному переживали перерождение жизни в нас: А. А. искал порою забвенья в вине и в страсти; я -- в замораживании себя сухими, философскими схемами; но разочаровались мы в сходном, даже... в одних и тех же людях, -- причем А. А. винил меня в том, может быть, что эти люди изменились; а я -- его, но мы поняли, что на эти темы нам лучше не говорить; о другом -- не могли говорить; без уговору мы замолчали.
Перерождение жизни -- свершилось: о жизнь мы разбились по-разному.
Вот представление о жизни А. А., составленное из цитат третьего тома; я привожу эти цитаты именно потому, что новое, безнадежное представление о жизни складывалось у А. А. по крайнему моему представлению именно в эту эпоху: --
-- "Жизнь пустынна, бездомна, бездонна"; "жизнь пуста, безумна, и бездонна"; "как тяжело ходить среди людей и притворяться непогибшим"; "я коротаю жизнь мою, мою безумную, глухую"; "живи еще хоть четверть века -- все будет так. Исхода нет"; "Умрешь -- начнешь опять сначала, и повторится все как встарь: ночь, ледяная рябь канала, аптека, улица, фонарь"; "Когда ж конец? Назойливому звуку не станет сил без отдыха внимать"; "все равно не хватит силы дотащиться до конца"; "бессмысленность всех дел, безрадостность уюта"; "Что? Совесть? Правда? Жизнь? Какая это малость! Ну разве не смешно?"; "Пробудился: тридцать лет, хвать-похвать, -- а сердца нет. Сердце крашеный мертвец. И, когда настал конец, он нашел весьма банальной смерть души своей печальной"...; "Когда невзначай в воскресение он душу свою потерял"; "Где деньги твои? Снес в кабак. Где -- сердце? -- Закинуто в омут"; "день проходил как всегда: в сумасшествии тихом"; "с него довольно славить Бога -- уж он -- не голос, только -- стон. Я отворю. Пускай немного еще помучается он"; "как часто плачем -- вы и я -- над жалкой жизнию своей"; "но торжества не выносила пустынной жизни суета, беззубым смехом исказила все, чем жива была мечта"; "смерть невозможна без томленья, а жизнь не зная истребленья, так -- только замедляет шаг"; "тихонько течет жизнь моя"; "одно, одно -- уснуть, уснуть"; "душит жизнь сон тяжелый"; "жизни этой румяна жирные"; "разыгрывайся жизнь, как фант"; "слабеет жизни гул"; "над бездонным провалом в вечность, задыхаясь летит рысак"; "спляши, цыганка, жизнь мою"; "О, как я был богат когда-то, а жизнь не стоит пятака"; "Но жизнь -- проезжая дорога"; "Неужели и жизнь отшумела, отшумела, как платье твое".
Может быть, -- оттого-то отшумела, что отшумело... какое-то... платье?
Довольно: страшное представление о жизни; оно откладывалось в А. А. с окончательной трезвостью -- в 1908 году, когда была зимой 1908 года написана "Песня Судьбы", когда "Мейерхольд собрал самостоятельную труппу из молодых артистов, в число которых вошла и Люб. Дм.", когда -- "труппа эта вскоре уехала из Петербурга, направив путь по западным и южным городам России"72; до августа А. А. не приезжал в Шахматов о; жил один в Петербурге.
Эти месяцы одиночества, по-моему, и были поворотом линии всех стремлений его к "трагедии трезвости", к звучаниям лейтмотива третьего тома.
Мгла, сумрак и черный цвет (черный бархат) отныне повсюду окрашивают его строки:
Черное: --
-- "В черном небе", "на черном небе", "в черных сучьях", "из черных жил", "чернее злоба", "черная вода", "чернота навесов", "на дне... души... черной", "черную кровь", "чернее... свет", "черным городом", "бороздою... черной", "над черной Вислой -- черный бред", "черный... бриллиант", "черный взор", "черный стеклярус", "на черном блюде", "сквозь бархат черный", "черный глаз", "в черное небо Италии черной душою гляжусь", "в небе черном", "черным взглядом", "чернеют... дали"; в первом бы томе сказал он: "синеют, голубеют дали"; теперь дали -- черные; "черный бархат"; опять: "черный бархат"; черного бархата -- много; "черная ревность", "сине-черною косою", "черным крыльям", "косыми иссиня черными", "по черным пятнам черной судьбы", "под черною скалою", "в черной ночи", "чернеют... трубы", "черной тучей", "глухота и чернота", "за окном черно", "черный ветер", "в небесной черни" и т.д.
Все -- черно; чернота третьего тома сменяет собою серо-зеленые оттенки второго тома. И так же часто слова: темный, темнота, мрак, мрачный, сумрак, мгла и т.д.: --
-- "Ухожу... во мрак", "огни и мрак", "мой... мрак", "смертный сумрак", "средь... мраков потонуть", "сумерки... легли", "обрывки мрака", "из паутины мрака", "город... во мгле", "вечер мглист", "в... мраке спальной", "в сумраке , "сумерки легли", "сумерки времен", "темно", "мрачные услады", мраком глаз", "темно", "морозный мрак", "за мраком", "мрак... дней", "каплет мгла", "ночная мгла", "в снежной мгле", "был мрак", "роится сумрак", "и мрак", "окрестный мрак", "в мутный мрак", "в сумрачной стране", в грядущем мраке", "декабрьский мрак", "ведь мгла -- все мгла", "неотвратимый мрак", "в синем сумраке", "сумрак", "мглою", "мглы... я не боюсь", за... мглой", "расточилась мгла", "черная мгла", "в октябрьскую мглу", "в темный тупик", "в угол темный ", "из темноты", "темно", "сокройся в темные гроба", "на темной шали", "темноликий Ангел", "темный морок", темней и темнее", "темная подруга", "в темную пропасть", "перед Доном темным", "конус темной ноги", "среди растущей темноты", "темным огнем", "темные ночи", "в темных Карпатах", "темный времени полет", "темной думы" и т.д.
Ночь -- доминирует: --
-- "Коварнее... ночи", "распутница ночная", "ночи", "на ложе... ночи", "из ночи туманной", "тропой... ночи", "из бездн ночных", "отступлю в ту область ночи", "ночью", "ночь", " шествие ночи", "полночь", "ночь", "ночь", "в опустошенный мозг ворвется только ночь", "в сырую ночь", "ночь как ночь", "и ночь", " немотствует... ночь", "по бархату ночей", "ночь", "хриплый бой ночных часов", "ночь мутна", "волна возвратного прилива бросает в бархатную ночь" (всюду бархат у Блока: ночной, черный), "в эту ночь", "место вечной ночи", " во власти ночи", "всю ночь", "и ночь", "в ночь -- тропой глухой бреду", "в ночь", "страшнее ночи", "в сумасшедшей ночи", "и ночь опять пришла", "в партере -- ночь", "пусть ночь", "сквозь... ночи", "долгих лет нескончаемой ночи", "последней ночи", и т.д.
Ночь, ночь и ночь!..
Эта ночь есть сама пустота; из ничто возникают явления мира; отходят -- в ничто: --
-- "Я ухожу, душою праздной, в метель, во мрак и в пустоту", "в пустые очи", и "голос говорит из пустоты", "жизнь пустынна", "пусто, тихо и темно", "с далеких пустырей", "пустая вселенная глядит на нас", "глядят глаза пустые... ночь", "пустыней неба", "тоска небытия", "пустынной жизни суета", "равнина пустая, как мечта"; "жизнью пуста") "и пустыней бесполезной"; мир бесстрастен, чист и пуст", "сияние небытия"; "в сердцах восторженных когда-то есть роковая пустота", "за окном черно и пусто", "ищи опоры... в воздухе пустом" и т.д.
Ночь: ночь -- пустая. Небытие -- смерть: и нота смерти встает; Боже мои, смертью пронизано все; смерть стоит надо всем:
Разрешенье всех хулений,
Всех хулений и похвал,
Всех змеящихся улыбок,
Всех просительных движений
Жизнь разбей как мой бокал!
Чтоб на ложе долгой ночи
Не хватило страстных сил!
Чтоб в пустынном вопле скрипок
Перепуганные очи
Смертный сумрак погасил 73.
"Здесь умерли", но зачем перечислять лейтмотив смерти третьего тома; читатель поверит мне: почти на каждой странице упоминание об умирании, смерти и гибели. Самое страшное, что это не просто смерть, а смерть прижизненная; так сказать, смерть вторая; мертвец не укладывается в могилу, а бродит среди живых: "отверженец, утративший права"; "увядший цвет в петлице фрака бледнее уст на лике мертвеца"; "как тяжело бродить среди людей и притворяться непогибшим"; "как страшно мертвецу среди людей живым и страшным притворяться"; "спешит мертвец: на нем изящный фрак"; "пока не откроет могила сырая объятья -- тащиться без важного дела "; "поглядите, вот бессильный, не умевший жизнь спасти "; "он больше ни во что не верит, себя лишь хочет обмануть"; "и к вздрагиванию медленного хлада усталую ты душу приучи" и т.д.
Большинство стихотворений, из которых я привожу цитаты, еще не было написано А. А. в феврале -- марте -- апреле 1908 года; но я провидел их в духе; и тут: ужаснулся я; помню, что лейтмотив ночи, смерти переживался и мною в глубинах сознания:
Слепи, --
Слепая ночь!
Глуши, --
Глухая смерть!..
(А. Белый)
Эти строчки стояли уже над душою моею; по вечерам, совершенно измученный, я лежал на зеленом диване своем, чутко вслушиваясь в звуки моцартовских похоронных мелодий, которые за стеной наигрывала моя мать; приподымался во мне образ А. А., отступившего в ночь; быть может, в то самое время, он дома, склоняясь над "Песнью Судьбы", переживал, как и я, одиночество своей опустевшей квартиры, чтобы остаться до августа в Петербурге; я в то время особенно верил в чтение душ -- на расстоянии, в телепатизм (со мной не раз происходили феномены телепатии); я старался прочесть его душу; и на меня наплывала такая картина сознания А. А., какою представил ее из цитат третьего тома; и я вскакивал с моего зеленого ложа, прислушиваясь к похоронным звукам рояля: ну да! Наши зори сгорели; и пепел остался от нас ("Пепел" я изживал); но в отношении к пеплу зари в нас, казалось мне, мы -- расходимся; я заключил пепел в "Урну" (и "Урна" писалася мной); благоговением к прошлому был переполнен я; думал я: "Да, не нам дано свершить действие сведения света в жизнь; и вот мы -- умираем; но свет -- есть; и жизнь -- есть". Отношение к собственной гибели у А. А. возмущало меня; мне казался его проницающий скепсис -- цинизмом; а слухи, ходящие о его жизни (он пьет-де и кутит), которые я отталкивал от себя, но которые все-таки проницали меня, -- эти слухи разыгрывались в картины цинизма: в обстановке петербургских литературных кругов эта гибель души представлялась мне увенчанием лаврами поэта Блока. Впоследствии А. А. написал:
Молчите, проклятые книги, --
Я вас не писал никогда!
Но пока не были написаны эти слова мне жест Блока гласил: "Прославляйте меня, книги, повествующие о моей личной гибели: вы все же увековечиваете меня!" И я почти вскрикивал:
-- Какою ценою!
Так заочно в глубинах сознания моего я с Блоком рассорился; вероятно и в нем происходили подобного рода разговоры со мною; -- из пустой, холодной квартиры своей на Галерной74, быть может, смотрел на меня он с укором за... хотя бы хулиганскую песенку:
Тили-тили-тили дон
Жили-были я да он...
Со святыми упокой --
Придавили нас доской75 и т.д.
В этот период и вышла моя Симфония "Кубок Метелей", в которой святое становится: ветром да снегом. Я знаю, что "Кубок Метелей" казался А. А. и жеманным, и темным: манерным, кощунственным; я же не видел еще всей кошунственности " Кубка Метелей".
Дети света, --
Вот два просвета:
Рождение и смерть --
Просветы в твердь76.
Нарочитый стиль "раешника" в некоторых местах книги -- разве не кощунство?
Словом, во мне есть уверенность, что для А. А. образ мой подменился, так именно как во мне подменился весь образ его; все то происходило: в унылые месяцы темной реакции, когда учащались клубы ("огарки") среди молодежи; господствовала саниновская психология; зловонием уже лопался над Россией Азеф; делалось страшно; а мы (А. А., я), ощущая всю гибельность атмосферы, смотрели уже друг на друга как на бациллоносителей страшной болезни; тяжелого скепсиса и цинизма; во мне поднимался естественный жест: оспорить А. А.: не дослушав моцартовской ясной мелодии, я убегал в ночь, в метель, в слякоть, в ветер; и складывались строки:
Пусть ризы снежные в ночи
Вскипят, взлетят, как брошусь в ночь я,
И ветра черные мечи
Прохладным свистом изрежут клочья77.
Потом возвращался домой, гасил свет; и ночами тупо глядел в окна комнаты: и бессонною ночью складывались во мне строки:
А в окна снежная волна
Атласом вьется над деревней;
И гробовая глубина
Навек разъята скорбью древней...
Сорвав дневной покров, она
Бессонницей ночной повисла --
Без слов. Без времени. Без дна,
Без примиряющего смысла78.
Мне казалось: комната моя переполнялась тоскою моею; тоска от меня отделялась, наклоняясь черным моим двойником надо мною.
С угла свисает профиль строгий
Неотразимою судьбой.
Недвижно вычерчены ноги
На тонком кружеве обой.
. . . . . . . . . . . .
Он тронулся и тень рассыпал.
Он со стены зашелестел;
И со стены бесшумно выпал,
И просквозил, и просерел79.
Эллис, из всего сотворивший кошмарные мифы, однажды пытался уверить меня, что у меня есть двойник, -- черный профиль, который он видел; однажды, когда я в порыве тоски убежал поздно вечером из дому и где-то слонялся по улицам, прибежал ко мне Эллис (он прибегал во все часы дня и ночи); мама не удивилась ночному приходу его, проводила его в мою комнату; он уселся над книгою, поджидая меня; вдруг ему показалось, что в полуоткрытую дверь шмыгнул черный контур (мой черный контур); и перепуганный Эллис бежал быстро (все в доме спали), забыв закрыть дверь. С этого случая Эллис стал часто доказывать мне, что у меня -- черный контур, что тень моя от меня убежала; и действует где-то без моего контроля, что должен прибрать я к рукам ее; и -- да: странные раздвоения сознания меня посещали; жизнь второй половины сознания диктовала порой совсем неожиданные жесты души; и таковыми были -- припадки боли и полемической злости; в то именно время вышла книжечка драм А. А. -- с обложкою Сомова; книжечка, из которой опять на меня из А. А. поглядели и скепсис, и смерть, -- преисполнила меня стремительной полемической злостью; и тут неожиданно я написал обиднейшую рецензию на драмы (сколько раз потом я готов был рвать волосы за то, что она-таки была напечатана); чтоб наказать себя, перепечатываю ее здесь как образчик медиумического истеризма, в котором порой заставал я себя (черный контур овладевал моими поступками: тень становилась хозяином тени).
Вот эта рецензия {"Весы" за 1908 год.}, озаглавленная "Обломки миров".