Вернувшися в Дорнах, забыл я о том, что меня впереди ждет мой путь; мне казалось: исполнил свои долг я -- меня не пустили, прогнали обратно; тем лучше! Казалось: навеки вернулся я к Нэлли -- и горе и радость делили мы вместе; казалось: опять, как и прежде, мы завтра же побежим на наш холм, чтобы там, на площадках, внутри, под лобастым порталом -- смеясь, громоздясь на лесах, громоздя на леса пирамидою ящики, забираясь на них с риском рухнуть, сломав себе шею, но -- отдаваясь капризам стремительных линий, сшибая с них щепки, врезаяся в глубь деревянной, свисающей массы, -- перепрокинувшись, свесившись вниз головой, а то -- вытянувшись и едва доставая руками до места работы, -- казалось, опять, как и прежде, мы будем размахивать: пятифунтовым молотком; Нэлли даст мне работу.
-- "Снеси эту плоскость; да осторожнее -- не заруби..."
-- "Тут вот снять сантиметр..."
-- "Тут вот врезаться до шести сантиметров..."
-- "Тут линия сходит на нет..."
-- "Понял?"
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
-- "Понял: все понял!"
Кипел в нашей комнатке чай, -- как и прежде; разбросаны чемоданы; градация разноцветных бумаг; среди них -- план портала.
Вертя карандаш, я чертил, перечерчивал плоскости формы, которую Нэлли вела скоро восемь уж месяцев.
-- "Нэлли, смотри-ка: а если бы тут вот мне взять сантиметров на восемь; вести плоскость здесь!"
Нэлли, хмуряся, щекоча мне лицо золотеющим локоном, силилась долго понять мою мысль, разрешить контрапункт плоскостей в гармоничную тему, как будто бы в линиях пересечения плоскостей этой формы решалась проблема всей жизни ее; вдруг поняв, что напутал я, засмеялась она, нападая шутливо, переживая живейшую радость -- о чем? -- десятью лепестками двух ручек, зацветших багрянцами вечера:
-- "Ай, ай, ай! 'Что ж получится?"
-- "Ну и путаник же!"
-- "Погоди-ка!"
-- "Постой!"
И, упавши на стол -- грудью, ручками, золотеющей веей кудрей, морща лоб, -- начинала она перечерчивать плоскости формы; два глаза лучистых и добрых мягчили ее неуклонную думу чела; как оса, в белом платьице, перепоясанном чуть бряцающей цепью, сияя лимонною столой, дымя папироской, -- напомнила мне: молодого монашка иль -- вестника:
-- "Милая, милая, милая!"
-- "Погоди!"
-- "Нэлли, брось: все равно -- ничего не пойму! Но она, вся уйдя в игру линий, меня поучала:
-- "Вот тут -- сантиметр..."
-- "Полтора сантиметра -- вот тут!"
-- "Пять -- вот тут!"
Но, смеяся, напал я на Нэлли: и потащил ее в горы...
Я помню тот вечер: я помню последнюю нашу прогулку; схватившись за руки, весело прыгали мы чрез продолбины, трещины, ямы -- по направлению к... Ангенштейну: с лобастого камня -- на лоб головастого камня; под нами катился стремительный Бирс; и далекие прочеркни гор, и далекие ясности тучек в душе отлагались здоровьем и стойкостью; жмурилась Нэлли от солнца; и -- закрывала лицо такой маленькой ручкой, напоминающей стебелечек цветка: о пяти лепестках; заиграли лукавости, будто она, позабывши глубокие думы, под солнышком переживала живейшую радость -- о чем? Ни о чем, может быть: моя Нэлли -- мудреная, сложная, строгая -- показалась в тот вечер мне фейкой над водами.
Под ногами хрустели сухие, корявые прутья; на облаке яснились просветни; просветни проговорили о том, -- вот о чем!
Голосила далекая пушка: забегали многие говоры: пушек Эльзаса: и Нэлли нахмурилась; вспомнил и я, что... -- что эта прогулка моя -- (я же -- еду уже), я не здесь: я -- отрезан войною; и после, завтра, нет, нет...
Невыносимая боль поднялась; но ее задавил я в себе -- не спугнуть бы мне Нэлли!
-- "Смотри!"
-- "Что?" -- откликнулась Нэлли, не глядя.
-- "Смотри, какой воздух..."
Пролаяла пушка.
-- "Ну что ж: воздух воздухом!"
-- "Вот и чудесно!"
-- "Совсем не чудесно, а -- грустно..."
Пролаяла пушка.
-- "Смотри, если ты у меня будешь ранен, то..."
-- "Нэлли, оставь..."
-- "То... я..."
И она, повернувшись спиною ко мне, как-то странно мотала головкой; темнело в глазах у меня; мне светила она, мое солнышко, шесть с лишним лет: -- тридцать лет моих жадных исканий свершалось в Арбатском квадрате; меня Нэлли -- вырвала: страны летели на нас; рой народов встречал нас; закаты, моря, цветы осыпали нас блестками; веяла солнечным воздухом Нэлли; -- теперь обрывается все! Но блистающий, испытующий взгляд оборвал мои мысли; она уж не плакала; этот сверкающий взгляд, точно твердый резец, в глубине моей вырезал:
-- "Вспомни Египет: мы вместе глядели на Сфинкса!"
-- "Мы вместе взошли над пустыней: глядели в пространства пустыни с Хеопсовой Пирамиды!"1
-- "Мы вместе склонялись пред Гробом Господним!"
-- "И вспыхивал в наших руках Святой Огнь!"
-- "Помни -- Брюссель!"
-- "Фицнау!"
-- "Берлин!"
-- "Христианию!"
-- "Берген!"
-- "Немой Дегерлох!"
-- "Нюренберг!"
-- "Копенгаген!"
-- "Весеннюю Вену!"
-- "И -- Дорнах!"
-- "Мы все это встретили вместе!"
-- "Люби!"
Так сказал мне блистающий взгляд; но -- слов не было. Нэлли не плакала. Я ей ответил без слов!
-- "Никогда, никогда, никогда не забуду!"
И вот, повернувшись спиной к озлащениям облаковой гряды, возводившим окрестности в негасимые просветни, -- мы опускались: два Купола Здания, бирюзевших внизу, под ногами, сравнялися с нами, возвысились; и -- убежали наверх:
-- "Навсегда!"
-- "Не забуду!"
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В белевшем плаще, опустив низко голову, будто ведя меня, -- вниз: предо мною сошла посвятительным вестником Нэлли -- в кудрявые яблони, к огонечкам; вот -- тот огонечек, знакомый: он -- в комнате доктора Штейнера; Нэлли строжайше блеснула глазами -- на огонек, на меня: -- "Не забудь: никогда!"
Я -- ответил глазами:
-- "Нет, нет!"
-- "Не забуду!"
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
На перекрестке дорог -- силуэт: черноусый брюнет в котелке. -- Поджидает меня; он -- под окнами нашего домика.
Вот -- моя комнатка (нет, не моя уже!), в ней мои лишь одни чемоданы: меня уже нет!