I.
На краю золотистой бухты безмолвно гнѣздилась Навплія, словно мертвый городъ. Жгучее южное солнце заливало своими лучами главную улицу, тянувшуюся съ набережной до площади, и только мѣстами виднѣлась узкая полоса синеватой тѣни.
Вдоль одной стороны площади возвышались казармы турецкаго гарнизона -- двухъэтажное, бурое, каменное зданіе, солидное, но душное, и украшенное съ фасада длинною аркадой. Здѣсь помѣщались три роты, собственно занимавшія городъ и поневолѣ завидовавшія остальному гарнизону, занимавшему Паламедскую крѣпость, которая царила надъ равниной, на высотѣ пятисотъ футовъ. Въ западномъ флигелѣ казармъ жили офицеры, а въ противоположномъ -- находилась тюрьма, переполненная, по обыкновенію, мѣстными греками, отбывавшими наказаніе за неплатежъ турецкимъ ростовщикамъ, которые давали имъ деньги въ займы подъ сорокъ и пятьдесятъ процентовъ. Противъ казармъ рядъ лавокъ и кофеенъ придавалъ общему виду мирный оттѣнокъ.
На восточной сторонѣ площади начиналась узенькая улица и, пройдя чрезъ всю длину города, она прокладывала себѣ дорогу далѣе, чрезъ старыя венеціанскія укрѣпленія, образовавшія нѣчто въ родѣ туннеля. Направо, отвѣсно, подымалась сѣрая крѣпостная гора, мѣстами испещренная выгорѣвшею на солнцѣ травой. У подножія этой горы, за городомъ, ютились двѣ или три бѣлыя виллы среди кипарисовыхъ и гранатовыхъ деревьевъ, а дорога, пройдя мимо нихъ, выходила на открытую равнину, гдѣ съ одной стороны разстилались маисовыя поля и виноградники, а съ другой -- открывалось болото, покрытое тростникомъ и оканчивавшееся на берегу бухты. Весна была очень сухая, и въ эти ранніе іюньскіе дни вся страна уже представляла пожелтѣвшій, засохшій видъ.
Полуденный жаръ еще усиливался поднявшимся съ юга удушливымъ сирокко, который засыпалъ тонкою бѣлою пылью всѣхъ прохожихъ.
На дорогѣ, въ милѣ отъ города, стояла маленькая Винница, выдающійся портикъ которой былъ украшенъ олеандрами, образовавшими нѣчто въ родѣ навѣса. Нѣсколько деревянныхъ стульевъ и еле державшійся на своихъ ножкахъ столъ приглашали путниковъ отдохнуть и выпить вина. Но, очевидно, гостей бывало немного, такъ какъ хозяинъ лежалъ на скамьѣ, подъ тѣнью стѣны, и спалъ, широко открывъ рогъ. Большая, некрасивая собака охраняла его сонъ и безнадежно ловила мухъ.
Прямо противъ Винницы виднѣлся чисто выбѣленный домъ, обнаруживавшій большія притязанія на удобства, чѣмъ обыкновенное пепелище греческихъ поселянъ. Передъ нимъ красовался садъ съ серебристыми тополями, а съ двухъ сторонъ его окружала веранда, по деревяннымъ колонкамъ которой ползли цвѣтущія розы. Въ одномъ концѣ веранды стоялъ низкій диванъ, на которомъ сидѣло два человѣка. Они оба молчали; на одномъ изъ нихъ была священническая ряса.
Царившая повсюду тишина неожиданно была нарушена мяуканьемъ кошки, которая выбѣжала изъ-за угла веранды, и громкимъ смѣхомъ преслѣдовавшаго ее длинновязаго юноши. На немъ была бѣлая полотняная, короткая юбка и такіе же узкіе панталоны; онъ былъ босой и съ непокрытою головой. Увидавъ сидѣвшихъ на диванѣ, онъ, не останавливаясь, пробѣжалъ мимо съ крикомъ:
-- Кошка хотѣла схватить рыбу. Вотъ я ей задамъ!
Одинъ изъ сидѣвшихъ посмотрѣлъ на юношу и улыбнулся.
-- Ты дойдешь до грѣха, если будешь бѣгать по солнцу съ непокрытою головой. Посиди съ нами. У тебя нѣтъ никакихъ манеръ, Митсосъ. Развѣ ты не видишь отца Андрея?
Митсосъ подошелъ къ священнику и преклонилъ одно колѣно.
-- Да благословитъ тебя Господь!-- сказалъ отецъ Андрей, положивъ руку на его голову.
-- Ну, садись, Митсосъ, и разскажи, чѣмъ провинилась передъ тобой кошка,-- произнесъ отецъ.
При этихъ словахъ лице юноши, принявшее серіозное выраженіе подъ благословеніемъ священника, снова просіяло.
-- Гадкая кошка пробралась въ кладовую, куда я положилъ рыбу, и я едва успѣлъ схватить ее за хвостъ; но она такъ меня оцарапала, что я выпустилъ ее. Но погоди! Я тебя еще догоню и задамъ тебѣ по-турецки двойную порку.
-- Полно, Митсосъ,-- отвѣчалъ отецъ:-- пора тебѣ перестать гоняться за кошками: вѣдь тебѣ уже восемнадцать лѣтъ, и ты знаешь, что сегодня вечеромъ прибудетъ твой дядя.
-- Дядя Николай?
-- Да. Поди-ка, вымой руки и накрой столъ, а потомъ свари яицъ, принеси хлѣба, сыра, да набери вишенъ.
-- А отецъ Андрей будетъ кушать?
-- Конечно. Да не забудь надѣть башмаки къ обѣду.
Митсосъ удалился въ домъ.
-- Онъ совершенный ребенокъ,-- замѣтилъ отецъ Андрей.
-- И мнѣ такъ кажется,-- отвѣчалъ хозяинъ,-- но вотъ увидимъ, что скажетъ Николай. Впрочемъ Митсосъ здоровый, крѣпкій дѣтина и сумѣетъ сохранить тайну.
Священникъ всталъ и, бросивъ злобный взглядъ по направленію къ крѣпости, сказалъ:
-- Справедливый Боже! Когда Ты воздашь туркамъ по ихъ заслугамъ? Они не знаютъ милосердія, и имъ не будетъ оказано пощады! Смерть и гибель врагамъ Греціи! Да будутъ они прокляты!
Одиннадцать лѣтъ передъ тѣмъ отецъ Андрей былъ вынужденъ отправиться въ Аѳины, чтобы продать участокъ земли, принадлежавшій его недавно умершей женѣ, такъ какъ, при существованіи турецкихъ налоговъ, земля скорѣе приносила убытокъ, чѣмъ доходъ. Онъ взялъ съ собою маленькую шестилѣтнюю дочь, которая уже тогда обѣщала развиться въ несравненную красавицу. На возвратномъ пути, въ недалекомъ разстояніи отъ Аѳинъ, на него напала шайка турокъ и, оставивъ его на дорогѣ окровавленнымъ, похитила его дочь съ цѣлью, вѣроятно, продать ее въ какой нибудь гаремъ. Нѣсколько часовъ бѣдный отецъ Андрей лежалъ безъ чувствъ, а когда очнулся, то едва добрался обратно до Аѳинъ, гдѣ провелъ двѣ недѣли въ тщетныхъ поискахъ за исчезнувшей дочерью. Власти не хотѣли и слушать его жалобъ о похищеніи турками денегъ и дочери. Въ то время турецкія власти обходились съ греками, какъ съ собаками. Жестокость, грабежъ и казнь составляли единственныя орудія ихъ управленія.
Съ тѣхъ поръ одна мысль денно и нощно преслѣдовала отца Андрея -- месть туркамъ, не только тѣмъ, которые украли его дочь, по всей расѣ этихъ дьяволовъ. Одиннадцать лѣтъ онъ не разставался съ этою мыслью и сначала выражалъ ее только гнѣвными словами, а въ послѣднее время сталъ уже принимать участіе въ организаціи общаго возстанія, которое тайно, но вѣрно подготовлялось клубомъ патріотовъ.
Отецъ Андрей былъ человѣкъ высокаго роста, хорошо сложенный и, судя по его внѣшности, онъ дѣйствительно, какъ всегда увѣрялъ, былъ чисто греческаго происхожденія. Онъ былъ уроженцемъ юго-западной Арголиды, отдаленной горной страны, которую турки никогда себѣ не подчинили. Отецъ его умеръ пять лѣтъ передъ тѣмъ, но когда Андрей вернулся изъ Аѳинъ безъ дочери, то старикъ прогналъ его изъ дому.
-- Ребенокъ -- Божье благословеніе,-- сказалъ онъ: -- и отецъ долженъ скорѣе отдать свою жизнь, чѣмъ лишиться Божьяго благословенія! Ты обезчестилъ меня, отдавъ мою внучку проклятымъ туркамъ. Я не хочу болѣе тебя видѣть.
-- Да что же я могъ сдѣлать?-- отвѣчалъ Андрей:-- ихъ было шестеро, а я одинъ. Я боролся съ ними сколько могъ, и они бросили меня на дорогѣ замертво.
-- Жаль, что они не убили тебя и твоей дочери!
-- Я съ тобой согласенъ, но вѣдь въ этомъ я не виноватъ. Неужели ты мнѣ никогда не простишь!
-- Не прежде, чѣмъ узнаю о смерти Ѳедоры.
-- Какъ Ѳедоры! Зачѣмъ ты теперь желаешь ея смерти?
-- Потоку что она выростетъ среди позора и выйдетъ замужъ за окаяннаго турку, а этого еще не было въ нашемъ роду. Ступай и не возвращайся никогда.
Пять лѣтъ они не видались, но наконецъ старикъ, чувствуя, что дни его сочтены, отправился въ Навплію, гдѣ поселился Андрей. Послѣдній былъ внѣ себя отъ радости, увидѣвъ отца.
-- Я пришелъ къ тебѣ, сынъ,-- сказалъ старикъ:-- потому что я старъ, и мнѣ надоѣло быть одному.
День за днемъ сидѣлъ старикъ дома и смотрѣлъ на пыльную дорогу, поджидая Ѳедору. Но она не возвращалась, и однажды вечеромъ старикъ, вернувшись въ комнату, сказалъ торжественно:
-- Я умираю и теперь не время болтать попустому. Когда вернется Ѳедора, то скажи ей, что я ее очень любилъ и ждалъ день за днемъ. А если тебѣ, Андрей, не будетъ подъ силу ей простить, то прости ее ради меня, вѣдь она была очень молода и ни въ чемъ не виновна. И ты не виноватъ, такъ что я напрасно накинулся на тебя. Но если бы я не питалъ къ тебѣ горячей любви, то и не сердился бы на тебя. Только помни, Андрей, что если ты не отомстишь туркамъ, когда настанетъ день возмездія, то я явлюсь и не дамъ тебѣ покоя. Месть!-- прибавилъ старикъ, вставая съ мѣста:-- месть всѣмъ проклятымъ изувѣрамъ. Убивай безпощадно мужчинъ, женщинъ и дѣтей. Не жалѣй никого. Ты христіанинъ, а они окаянные язычники. Месть! Месть! Месть!
Онъ тяжело опустился въ свое кресло. Голова его поникла, руки опустились, какъ плети. Спустя нѣсколько минутъ, онъ умеръ съ местью на устахъ, съ местью въ сердцѣ.
Съ того печальнаго дня отецъ Андрей сталъ вдвойнѣ ненавидѣть турокъ и мечтать о мести. Онъ желалъ одного, чтобы принять личное участіе въ очищеніи Греціи отъ нечестивыхъ мусульманъ. Но, несмотря на пламя мести, овладѣвшее его сердцемъ, онъ сдерживалъ себя и терпѣливо ждалъ, пока не наступитъ день общаго возстанія. Уже болѣе года въ сѣверной Греціи дружно работали два тайныхъ комитета, собирая деньги посредствомъ секретныхъ агентовъ и всячески разжигая пламя патріотизма. Теперь было недолго ждать: сѣть, окружавшая враговъ, быстро затягивалась, и вскорѣ долженъ былъ настать великій день освобожденія.
Но вернемся къ Митсосу. Онъ поспѣшилъ исполнить приказаніе отца: развелъ огонь, согрѣлъ воду и, отобравъ изъ корзины восемь яицъ, положилъ ихъ вариться, а самъ пошелъ набирать вишни.
Впродолженіе прошедшаго года Константинъ, отецъ Матсоса, обработывалъ вмѣстѣ съ юношей свой участокъ земли, какъ простой рабочій; два года передъ тѣмъ проѣзжавшій мимо турецкій паша, Абдулъ-Ахметъ, плѣнился климатомъ Навпліи и построилъ себѣ домъ на берегу бухты, на землѣ, принадлежавшей Константину. Онъ обѣщалъ щедро заплатить за нее, и Константинъ согласился уступить свою землю, такъ какъ хорошо зналъ, что въ противномъ случаѣ паша отниметъ ее насильно. Конечно, онъ до сихъ поръ не получилъ ни гроша, и домъ знатнаго турка мозолилъ ему глаза тѣмъ болѣе, что возвышался на мѣстѣ его стараго виноградника.
Абдулъ-Ахметь былъ губернаторомъ Аргоса и, пользуясь тѣмъ, что Навплія находилась недалеко отъ его мѣста должности, онъ поселился тутъ со своимъ гаремомъ. Въ теплые лѣтніе вечера можно было видѣть, какъ женщины этого гарема смотрѣли чрезъ высокую стѣну, которая отдѣляла ихъ садъ отъ берега. Самъ Абдулъ былъ дородный турокъ среднихъ лѣтъ, очень лѣнивый и молчаливый. Если онъ не платилъ Константину свой долгъ, то это объяснялось столько же неаккуратностью, сколько и турецкой привычкою никогда ничего не платить грекамъ.
Константинъ нѣсколько разъ спрашивалъ его о деньгахъ, но потомъ махнулъ рукой. Онъ принадлежалъ къ высшему классу земледѣльцевъ, которые были собственниками земли, обработываемой не только собственными руками, но и наемнымъ трудомъ. Итого рода люди были въ то время солью греческой земли. Подобно всѣмъ своимъ соотечественникамъ, онъ былъ трудолюбивъ и бережливъ, но въ настоящее время, лишившись своего виноградника и обязанный платить громадныя подати, онъ нашелъ нужнымъ болѣе не нанимать рабочихъ, а воздѣлывать землю самому съ сыномъ. Они работали безъ устали на оставшемся у нихъ участкѣ земли, развели новый виноградникъ и, собравъ виноградъ, приготовляли изъ него вино. Даже въ свободное время они за деньги помогали сосѣдямъ на ихъ виноградникахъ.
Но, несмотря на это, Константинъ ощущалъ перемѣну въ своемъ положеніи. Вмѣсто того, чтобы распоряжаться нанятыми рабочими, ему приходилось работать самому и не только у себя, но и на чужой землѣ; при этомъ онъ чувствовалъ всю несправедливость своего униженія, такъ какъ онъ былъ ни въ чемъ не виноватъ. Кромѣ недобросовѣстнаго поступка Абдула, его тяготили вѣчно увеличивающіеся подати и налоги. Полгода передъ тѣмъ онъ вынужденъ былъ продать хорошую лошадь, такъ какъ турки ввели новый налогъ на лошадей, и теперь у него оставались только плохая, маленькая лошаденка, старый домъ и лодка. Однако, онъ все-таки переносилъ все терпѣливо и даже удивлялъ своимъ хладнокровіемъ сосѣдей при встрѣчѣ съ ними въ кофейнѣ: въ то время, когда они ворчали и шопотомъ проклинали турокъ, Константинъ молчалъ и спокойно улыбался. Дня за два передъ началомъ нашего разсказа, одинъ изъ сосѣдей прямо спросилъ его:
-- Послушай, Константинъ, ты пострадалъ болѣе насъ всѣхъ, за исключеніемъ тѣхъ, у кого взрослыя дочери. Отчего ты все молчишь и улыбаешься? Развѣ, у тебя идутъ такъ хорошо дѣла?
Очевидно, этотъ вопросъ былъ заранѣе подготовленъ, и двое другихъ грековъ подошли къ Константину, ожидая съ нетерпѣніемъ его отвѣта.
Онъ медленно вынулъ изо рта чубукъ и хладнокровно произнесъ:
-- Нѣтъ, у меня дѣла идутъ плохо, но я умѣю держать языкъ за зубами. Впрочемъ, я вамъ скажу кое-что: Николай Видалисъ пріѣдетъ сюда черезъ три дня.
-- Ну, такъ чгожъ?
-- Николай посовѣтуетъ вамъ держать языкъ за зубами, подобно мнѣ, а, быть можетъ, онъ скажетъ вамъ и что нибудь другое. Ну, мнѣ пора домой. Доброй ночи, друзья!
И теперь, когда отецъ Андрей громко проклиналъ турокъ, Константинъ съ улыбкой сказалъ:
-- Прости, отецъ Андрей, но Николай не любитъ, когда много болтаютъ. Ты знаешь его: онъ никогда не скажетъ лишняго слова.
-- Ты правъ и не правъ,-- отвѣчалъ священникъ,-- Николай человѣкъ добросовѣстный и молчаливый, но я далъ клятву: каждый день три раза проклинать турокъ -- на разсвѣтѣ, въ полдень и при закатѣ солнца. Мнѣ все равно, что бы тамъ ни говорилъ Николай, но я буду свято исполнять свою клятву.
-- Вотъ идетъ Митсосъ, пожимая плечами: ты хоть при немъ удержись. Митсосъ, обѣдъ готовъ?
-- Обѣдъ-то готовъ,-- отвѣчалъ юноша,-- но я не могу найти второго башмака, а ты не велѣлъ мнѣ обѣдать безъ башмаковъ.
-- Ну, такъ поищи хорошенько.
-- Я вездѣ искалъ и нигдѣ его нѣтъ, а если бы ты зналъ, отецъ, какъ я голоденъ!
Но Константинъ не уступилъ.
-- Какъ хочешь, а найди прежде башмакъ, а потомъ приходи обѣдать,-- сказалъ онъ,-- ну, отецъ Андрей, пойдемъ.
И они оба усѣлись за столъ, а бѣдный Митсосъ остался безъ башмака и безъ обѣда.