Нохтуйскъ.-- Таможня двухъ губерній.-- Мачь.-- Въ пути къ Охотскому морю.-- Первые якуты.-- Олекминскъ.-- Скопцы.-- "Столбы" Лены.-- Романическій Покровскій монастырь.-- Якутскъ,-- Сумасшедшій пивоваръ.-- Политическіе контрабандисты.-- Восемнадцать автобіографій политическихъ.-- Шлиссельбуржцы Панкратовъ и Шебалинъ.-- Неукротимый Фальцъ.
-- Вонъ тамъ, за этой полосой тайги, кладбище у дороги,-- говоритъ мнѣ капитанъ, указывая на берегъ,-- Лена сюда поворачиваетъ...
-- Кого же тамъ хоронятъ?-- спрашиваю я.
-- Желающихъ!
Никакого кладбища не видно. Я ничего не понимаю, и довольный капитанъ торопится объяснить свою загадку.
-- За этимъ бережкомъ находится Нохтуйскъ. Пьяное мѣсто,-- ворчитъ уже не безъ раздраженія капитанъ, всегда такой добродушный.-- Яма. Каждый порядочный человѣкъ, попавъ сюда, спивается и погибаетъ.
-- Что же это за мѣсто?
-- Нохтуйскъ. Таможня.
-- Какая таможня?!-- изумленно спрашиваю я.-- Какая же здѣсь граница?-- повторяю я, полный недоумѣнія.
-- Иркутской губерніи и Якутской области!
-- Но при чемъ же таможня? Вѣдь это Россія!
-- Положеніе такое...
-- Какое положеніе?! Я понимаю еще существованіе таможни между Финляндіей и Россіей, но какая таможня нужна здѣсь между губерніями?
-- А порто-франко! Въ Якутской области нѣтъ пошлины на чай, сигары и другое такое. Вотъ и устроена таможня. Входятъ на пароходъ два чиновника съ тремя солдатами, осматриваютъ багажъ, спрашиваютъ, нѣтъ ли чаю. Въ этомъ и таможня! Хорошо, если никто изъ нихъ не выпивши. А то, если пьянъ, то и командуетъ себѣ на здоровье пароходомъ. И слушайся пьянаго, иначе прикажетъ снести всѣ вещи на берегъ. Что тогда дѣлать?! Вѣдь сутки лишнія простоишь. Сейчасъ насъ смотрѣть, не будутъ. Только по пути изъ Якутска. Но мнѣ надо бы и сейчасъ принять мѣры. Я какъ на несчастіе везу съ собой пустыя бочки для рыбы. Жена навязала. Долженъ нельмы побольше закупить, насолить на зиму. Надо выбрать хорошей икристой, не холостой. Буду спрашивать у встрѣчныхъ рыбаковъ. У политическихъ можно дешево купить. Они тоже выѣзжаютъ на ловъ... Вотъ я и думаю насчетъ таможни, забота беретъ, знаете, теперь не поладишь, на обратномъ пути всю икру вытрусятъ!...
-- Масло тоже будемъ на обратномъ пути сюда везти -- сотнями пудовъ изъ Якутска въ Нохтуйскъ возимъ. Упаковано оно въ особыхъ большихъ тюкахъ изъ березовой коры... Тысячу верстъ провезешь благополучно, а таможенные въ этомъ кладбищѣ хотя что распорютъ... Хоть бы на пароходъ зашли! Ужъ я-бы ихъ принялъ по хорошему, съ почетомъ.
Въ самомъ дѣлѣ за полоской тайги, пологими, невысокими горами,-- не выше Днѣпровскихъ,-- показывается Нохтуйскъ. Оказывается, что кладбище живыхъ выглядитъ веселѣе другихъ приленскихъ "населенныхъ" "живыхъ" пунктовъ. Въ Нохтуйскѣ есть бѣлаго цвѣта постройки, дома три съ выкрашенными бѣлою же краской ставнями... И потому нѣтъ обычнаго унылаго безпросвѣтно-сѣраго вида... Къ огорченію капитана, въ Нохтуйскѣ таможенные чиновники такъ и не являются на пароходъ. Политическіе ссыльные тоже не показываются на берегъ,-- потому, кажется, что здѣсь они и не живутъ...
Нашъ пароходъ отваливаетъ дальше...
-- Вонъ тамъ, по ту сторону Лены, деревня Мачь -- бывшая золотопромышленная резиденція, кругомъ золото въ тайгѣ добывали,-- говоритъ капитанъ...
-- И что-жъ, тамъ никого нѣтъ?
-- Есть, такъ, жалкая деревушка, церковь сохранилась, два магазина и сейчасъ торгуютъ... Старыхъ пряниковъ мятныхъ можно купить... Одинъ политическій тоже живетъ. На лодочкѣ все ѣздитъ... Къ пароходу, должно, выѣдетъ... Если спать не укладывается... Рано здѣсь ложатся...
-- А который теперь часъ?-- спрашиваю я капитана.
-- Мѣстнаго времени нѣтъ. Вышло, раньше было...
-- Какъ такъ?
-- Былъ здѣсь въ Нохтуйскѣ ссыльный -- часовыхъ дѣлъ мастеръ, да давно уже изъ здѣшнихъ краевъ вышелъ...-- отвѣчаетъ капитанъ и смѣется себѣ въ бороду...-- Хоть бы и таможенные чиновники ушли!
-- Что вы на нихъ сердитесь? Чего вы смущаетесь, провезете свою рыбу исправно.
-- Да помилуйте, тутъ бы черезъ Лену изъ Китая чай возить, а таможня все дѣло убиваетъ. И такая рѣка остается ни причемъ...
-- Да что вы говорите: чай изъ Китая по Ленѣ?!-- Ужъ не изъ Ледовитаго ли океана?!..
-- Зачѣмъ такъ далеко? Спуститься по Ленѣ пониже Якутска всего на 250 верстъ, а не то, что до самаго Ледовитаго океана, и потомъ на востокъ по рѣкѣ Алданъ до устья рѣки Мана, впадающей въ Алданъ. Отъ устья Мана и по рѣкѣ Нелькану, впадающей въ нее, всего 300 верстъ. Отъ Нелькана же къ Охотскому морю по сушѣ -- не болѣе 200 верстъ! Только сутки дороги! Однимъ словомъ, отъ Якутска до Айяна черезъ Охотскій перевалъ всего тысяча верстъ... Изъ Китая въ портъ Айянъ черезъ Японію и приходятъ пароходы...
-- Представьте себѣ, объ этомъ пути нигдѣ ничего нѣтъ въ учебникахъ географіи, и я никогда не слыхалъ о немъ...
-- Да вѣдь его недавно только открыли... Въ 1894 году пароходъ "Витимъ" совершилъ туда первый рейсъ до Охотскаго перевала... Раньше туда пароходы не ходили. Рѣдко кто пробирался въ невѣдомый край на лодкѣ. Я попалъ тогда на "Витимъ". За 14 сутокъ мы съѣздили туда и обратно. На пароходъ сѣли: преосвященный Мелетій со свитой, якутскій губернаторъ Скрипицынъ и, управляющій пароходства "Громова" Щербачевъ. Архіерей занялъ общую женскую каюту, а губернаторъ помѣстился въ двухмѣстной. Ѣхали мы съ остановками. Якуты кое-гдѣ выходили въ пароходу. Полиція сгоняла ихъ съ кочевьевъ. Вездѣ, гдѣ они показывались, служили молебны, ставили кресты, архіерей собственноручно навѣшивалъ на кресты иконки, а мы красили кресты разноцвѣтной масляной краской...
-- Дѣло было въ іюнѣ. Мѣстность оказалась страшно пустынной. Никто нигдѣ не косилъ А трава попадалась и въ ростъ человѣческій... Нигдѣ не было и полей... Ни одной деревушки не видѣли мы на всемъ разстояніи 800 верстъ... Было только нѣсколько жалкихъ юртъ въ разныхъ мѣстахъ... А край оказался благодатнымъ. Очень тепло, хоть къ сѣверу ближе! Много теплѣе Лены. Можетъ, оттого, что горами съ сѣвера тотъ край закрытъ...
-- На Ленѣ ночью въ шубѣ, а тамъ въ одной рубахѣ... Второго-то іюня трава была уже зеленой, а по Ленѣ и не распускалась. Въ травѣ тамъ много цвѣтовъ. Хорошіе лѣса. Много тополя, какъ на югѣ по Амуру... Тальники тоже высокіе, однимъ словомъ, дуги роскошныя только дѣлать! На островахъ наполовину густой тальникъ, въ родѣ ивы, наполовину ельникъ, много орѣшника... Хорошій дикій виноградъ даже оказался. Правда, въ свѣжемъ видѣ слабитъ!.. Одинъ скопецъ потомъ вино дѣлалъ, по 80 копѣекъ за бутылку продавалъ... И вино было очень хорошее... Скопца убили и винодѣліе прекратилось... Рѣка -- рыбная: нельма, осетеръ, стерлядь, таймень, карась... Мѣстность такая, что не выбрался бы!
-- Когда ѣхали мы обратно, къ берегу, на томъ мѣстѣ, гдѣ поставили бѣлый крестъ, собралась толпа якутовъ со стороны, издалека. Пріѣхали посмотрѣть на пароходъ и на людей, себя показать.
-- Засѣдатель увѣрялъ, что никого не созывалъ: какъ узнали, сами пріѣхали... Приползъ и старикъ-якутъ 127 лѣтъ! Худой, скрюченный, точно кащей -- однѣ кости. Скелетъ да и только! Дикарь и никакихъ! Да они и всѣ дикари оказались. Представьте, женщины лѣтомъ по-африкански ходятъ -- голыя, какъ Адама рисуютъ. Подходятъ, просятъ табаку и не стѣсняются. Просто отъ совѣсти я избѣгалъ ихъ... Какъ замужъ вышла, такъ адамову кожу даютъ... Но только въ началѣ страшно глядѣть, а послѣ точно привыкаешь... Да и онѣ какія-то черныя. Можетъ, отъ грязи и солнечнаго загара... Старикъ тоже былъ голый, въ одной рубашкѣ, въ родѣ женской... Миткаль и до него какъ-то дошелъ! На рукахъ его къ самому архіерею поднесли. Видно, легко несть! Старикъ бѣлый колпакъ одѣлъ, какъ въ смерти приготовился. Всѣтдали ему что-нибудь. Губернаторъ десять рублей отпустилъ, Щербачевъ пять рублей, а архіерей на него хорошій мѣдный крестъ одѣлъ... Дали ему съ парохода сухарей... Деньги его вручили на храненіе старостѣ, чтобъ не растерялъ... Видѣли бы вы, какъ глядѣлъ старикъ на пароходъ! Но больше всего поразилъ его архіерей. Онъ его за настоящаго бога принялъ... Пріѣхали тогда къ пароходу тоже попъ съ попадьей. Якуты они, а можетъ просто за тридцать лѣтъ объякутились. Попадья съ длинной большой трубкой въ зубахъ, на чубукѣ, точно кувшинъ для махорки, куритъ и прямо подъ благословеніе "паровозомъ" претъ къ архіерею. Куритъ такъ, что дымъ валитъ... Архіерей улыбнулся, а ничего, вынулъ у нея легонько изо рта трубку, подалъ для лобзанія руку и благословилъ... Священникъ, мужъ ея, жилъ одинъ съ нею въ юртѣ. Около юрты церковь,-- небольшая, старая и страшно темная часовенка... Церковь и священникъ!.. А кругомъ на 800 верстъ никого! Рѣдко, рѣдко когда кочевые якуты подъѣдутъ... Страшно это!.. Силенъ человѣкъ, если въ звѣря не превратился... На этомъ мѣстѣ и устроили селеніе Скрипицинское для раскольниковъ. Теперь тамъ поселены духоборы, сѣютъ хлѣбъ, траву косятъ... Жизнь началась... Такъ навсегда Скрипицынъ родъ и прославленъ... Не попадись тамъ старикъ -"шкелетъ", не было бы и селенія... Случай, глушь...
И онъ разсказываетъ обо всемъ этомъ, не замѣчая того, какая пустыня кругомъ на Ленѣ... Вѣдь уже и для насъ цѣлое событіе, когда на берегу покажется деревня съ десяткомъ другимъ сѣрыхъ, придавленныхъ домишекъ... Когда мы ѣхали обратно, то сплошь и рядомъ въ теченіе цѣлыхъ сутокъ не видѣли одной избенки...
А между тѣмъ въ этихъ громадныхъ горахъ, набросанныхъ природой по берегамъ Лены, таится не мало золота, серебра, лежатъ необъятныя залежи каменнаго угля... И все это брошено и мыслію и трудомъ человѣка, и рука его не касается сокровищъ голодающей родины...
На берегъ выскакиваютъ табуномъ олени и растерянной толпой, точно отъ казацкихъ нагаекъ, опрометью бѣгутъ впереди парохода...
На небольшой скалѣ вьется дымокъ... Около него выростаютъ якуты, что-то кричатъ, машутъ руками и долго глядятъ въ нашу сторону... Изъ чащи кустарниковъ видны только остроконечныя ихъ урасы -- лѣтнія юрты -- палатки изъ вываренной березовой воры...
-- Спугнули мы имъ оленей, разбѣгутся въ разныя стороны, долго они будутъ собирать... Хорошо, если есть у нихъ лошаденка,-- замѣчаетъ рулевой...
-- "Отступаютъ въ порядкѣ!" -- говоритъ кто-то, указывая на продолжающихъ бѣжать оленей...
И начинаются разсказы объ якутахъ. Рослый рулевой повѣствуетъ о забитости якутовъ.-- Ѣхали мы зимой. Морозъ страшный. Опрокинулись въ кошевкѣ. Она вся закрытая. Чуть не задохнулись. Едва выбрались. Оглобли поломались. Надо бы новыя сдѣлать, да нечѣмъ дѣлать, нѣтъ топора... А ночь. До зимовья далеко. Вдругъ слышимъ -- якуты ѣдутъ, должно, по дрова. Вышли на дорогу, а ихъ цѣлый обозъ. Увидѣли они насъ, перепугались -- ни живы, ни мертвы сидятъ... Я остановилъ первыя нарты и всѣ стали. Взялъ товарищъ мой у якута топоръ, тотъ сидитъ, молчитъ. А другіе, позади ѣхавшіе, какъ закричатъ благимъ матомъ да кинутся въ стороны! Только ихъ и видѣли. По пенькамъ сани всѣ навѣрно переломали. Я держу якутишка, чтобъ топоръ вернуть. Отдалъ ему, а онъ и не трогается. Я самъ и лошади его крикнулъ, чтобъ бѣжала. Они, вѣрно, думали, что мы черкесы-спиртоносы... Такой смирный народъ. Дикари они только! При мнѣ одна якутка, нашла короля трефоваго и давай креститься, цѣловать крестикъ. Молъ, икону нашла! Картъ никогда не видала!
-- Что не видала! Это ты о Татьянѣ Андреевнѣ? Зато она никогда не видала желѣзной дороги, а во снѣ все-таки увидала. Это, говоритъ, такая, какъ вашъ пароходъ, только на колесахъ...
Разговоръ перебѣгаетъ на нечистоплотность якутовъ...-- Они, точно, любятъ грязь. Въ баню не ходятъ, раздѣнутся голыми, стоятъ у проѣзжей дороги и ищутъ на себѣ вшей, матери-якутки никогда не цѣлуютъ своихъ ребятъ, а нюхаютъ ихъ въ разныя мѣста, никогда не моютъ даже вымя коровъ, такъ какъ думаютъ, что иначе корова не будетъ давать молока, и потому у якутовъ молоко всегда съ волосами и запахомъ стойла -- "хайтонное молоко"!.. Въ наслегахъ политическимъ ничего, кромѣ молока, не купить и потому они пьютъ такое молоко съ отвращеніемъ на голодный желудокъ...
Наступаетъ ночь. Холодная, точно октябрьская, ночь. Полярная звѣзда Большой Медвѣдицы стоитъ надъ самой головой, а не сбоку, какъ въ Крыму... Издали то темной, то черной полосой тянется берегъ... И нигдѣ нѣтъ огонька. Только два раза мы увидали его: на лодкѣ рыбаковъ, которые лучинили съ острогой, да еще -- когда пароходъ остановился посреди рѣки и гдѣ-то далеко, на пологомъ берегу, такъ же неподвижно стояло нѣсколько огоньковъ деревни...
-----
-- Скоро въ Олекминскъ пріѣдемъ,-- говоритъ мнѣ кто-то.-- Видите начались красныя горы, какъ подъ Красноярскомъ... Раньше сюда ѣздили зубы лѣчить. Теперь пожалуйте въ Якутскъ. Отъ Иркутска до Якутска ни одного зубного врача! Въ Олекминскъ была сослана политическая Марья Савельевна -- барышня одна. Какъ разъ по серединѣ дороги, удобно было... Хорошо лѣчила... Только у предсѣдателя Якутскаго окружнаго суда зубы разболѣлись. Ее и перевели въ Якутскъ, чтобъ лѣчить его. Тамъ она и осталась. Ее, за содѣйствіе политическимъ въ бунтѣ, тоже привлекли къ суду... Теперь на всѣ тысячи верстъ ни одного зубного врача не останется, если въ каторгу ушлютъ!..
-- Все отъ воли начальства!-- замѣчаетъ мой сосѣдъ...
-- А что вы думаете? Вѣдь это вѣрно.-- Какъ ѣхалъ по этому краю иркутскій генералъ-губернаторъ, сказалъ онъ взяточнику Олекминскому исправнику Ш.-- "умри!" А тотъ и дѣйствительно умеръ. Генералъ-губернаторъ возвращается, а онъ уже покончилъ съ собой...
Мы причаливаемъ къ берегу Олекминска -- "большому" селу. На пологомъ берегу стоятъ толпой скопцы. Они вынесли въ корзинахъ огурцы, рѣпу, морковь, капусту. По копѣйкѣ за хорошій большой огурецъ... Всѣ съ удовольствіемъ набрасываются на овощи и на пароходѣ устраивается пиръ...
-- Они здѣсь и арбузы, и дыни, и цвѣтную капусту выращиваютъ,-- говоритъ кто-то.-- Начали для угожденія начальству заниматься парниками, все барскія овощи разводили, а теперь это у нихъ привилось крѣпко... Подъ Якутскомъ въ Мархѣ скопцы тоже ведутъ такое же огородничество... Тихіе, спокойные люди, труженики настоящіе. Хлѣбъ здѣсь на всю округу сѣютъ. Живутъ въ селеніи Спасскомъ. Оно сливается съ Олекминскомъ, только шлагбаумъ и отдѣляетъ. Раньше около шлагбаума иногда появлялся казакъ и никого изъ скопцовъ не пропускалъ въ Олекминскъ.-- Нельзя отлучаться съ мѣста жительства, и баста!.-- И скопцы знали что дѣлать и дѣлали... "Часовой" исчезалъ на нѣкоторое время, а затѣмъ, когда въ нѣкоемъ карманѣ начинался государственный крахъ, снова появлялся... И такъ шла себѣ сказка о бѣломъ бычкѣ...
-- Потомъ имъ запретили выносить припасы для продажи проѣзжающимъ... Продавай черезъ чужія руки... Да неожиданно генералъ-губернаторъ пріѣхалъ не съ тѣмъ пароходомъ, на которомъ его ожидали. Скопцы пробрались на берегъ, разсказали, и генералъ-губернаторъ позволилъ... Но и сейчасъ имъ никуда не позволяютъ выѣзжать. Манифесты съ прощеніемъ къ нимъ не примѣняютъ {Въ 1905 году, при изданіи новаго закона о вѣротерпимости, былъ наконецъ изданъ указъ о правѣ скопцовъ вернуться. Многіе вернулись.}. Даже тѣмъ, которые были сосланы малолѣтними и отбыли воинскую повинность, не позволяютъ выѣхать въ Россію... Не позволяютъ выѣзжать но области и такимъ, которые отбыли сорокъ лѣтъ поселенія и давно уже перешли въ православіе... Не поймешь начальства, зачѣмъ всѣ эти стѣсненія?!... Если за то, что они безплодны, такъ почему же государство не преслѣдуетъ монаховъ, которые тоже даютъ обѣтъ безбрачія?..
Я иду въ Спасское, осматриваю нѣсколько скопческихъ домовъ, бесѣдую со скопцами...
Деревня точно мертвая. Изумительно отсутствіе дѣтей... Нѣтъ шума, нѣтъ пѣсни... Даже собаки какія-то угрюмыя, безмолвныя,-- должно быть отъ того, что росли безъ дѣтскаго общества. Дома хорошіе, лучшіе на Ленѣ. Окна крашенныя, большія, въ три рамы, съ занавѣсками. На подоконникахъ цвѣты... Все это изъ косточекъ лимона, винныхъ ягодъ... На стѣнахъ часы, есть самовары... Чувствуется довольство зажиточныхъ людей... Въ амбарахъ хорошія жатвенныя машины. Есть даже паровая мельница. Оригинально устроены парники. Это большіе четыреугольные ящики, аршина полтора высоты. Они наполнены землей, затѣмъ навозомъ, который разогрѣвается весной горячими камнями, а поверхъ навоза лежитъ слой земли. Навозъ прѣетъ и даетъ теплую подпочву, чего здѣсь нѣтъ. Лѣтомъ на солнцѣ теплѣе, чѣмъ въ Кіевѣ, а, когда нѣтъ солнца и ночью, ящики парниковъ покрываются кошмами -- большими кусками войлока... Хлѣбъ растетъ на открытомъ воздухѣ, но только каждая гряда, каждая полоса его тщательно окружена изгородью и охраняется отъ воробьевъ разставленными чучелами... Жители сплошь старики и старухи -- "братья" и "сестрицы". Нѣкоторые живутъ попарно, хотя женщины всегда помѣщаются на отдѣльной отъ мужчинъ половинѣ. Но бываетъ, что живутъ попарно и братья; тогда они сообща ведутъ свое хозяйство, сообща наживаются, а для того, чтобы была цѣль совмѣстной наживы, составляютъ другъ на друга духовное завѣщаніе...
-- Законъ у насъ отобранъ, только жизнь оставлена,-- сказалъ мнѣ одинъ сконецъ. Мы присланы за убѣжденія. Но мы противъ правительства и народа ничего не сдѣлали, занимаемся тихимъ трудомъ. До слезъ хочется ѣхать въ Россію! Я изъ Курляндіи. Лютеране насъ не преслѣдовали, ни одна религія не преслѣдуетъ, только одно православіе преслѣдуетъ. Мы не отрицаемъ правъ церкви. Мы не находимъ ни плохого, ни худого. Мы навѣчно: вѣдь это разъ навсегда "умереть" живому, все равно не вернуть отрѣзаннаго тѣла! Почему же у насъ нѣтъ никакого права?...
-- Ну, а если бы вы вернулись обратно, то оскопили бы кого-нибудь?
-- Что вы! Вонъ, подъ Якутскомъ, Марха уже сорокъ три года существуетъ, и никто никого даже иголкой не укололъ, помышленія не было... Мы люди смирные, спасенія своего желаемъ...
-----
Изумительно красивы берега Лены въ 100--150 верстахъ отъ Якутска. Я много бродилъ по бѣлу свѣту, объѣздилъ всю Европу, видалъ берега Женевскаго озера и Крыма -- у Ялты, Алупки, Симеиза, видѣлъ берега Ривьеры съ громоздящимися Альпами, проѣзжалъ по Рейну, Днѣпру, Волгѣ, нарочно выбирая самыя красивыя, самыя "знаменитыя" мѣста, и нигдѣ въ мірѣ я не видалъ такихъ изумительныхъ, фантастическихъ, дикихъ и волшебныхъ береговъ, какъ "Столбы" на Ленѣ... Сибиряки знаютъ имъ цѣну... И если пароходъ идетъ мимо "Столбовъ" ночью, ихъ стараются освѣтить съ парохода, чтобы не упустить это замѣчательное зрѣлище... Если бы иностранцы освѣдомились, какъ оригинальны, самобытны и не похожи на все извѣстное "столбы", они преодолѣли бы всѣ трудности, чтобъ только посмотрѣть это чудо природы... А у насъ... О нихъ въ Европейской Россіи даже неслышно!..
На высокомъ отлогомъ берегу Столбовви, впадающей въ Лену, одиноко стоитъ среди зелени, точно монументъ, колоссальный каменный столбъ, остроконечный, заканчивающійся шаромъ. И за этимъ обелискомъ самой природы начинается безконечная вереница разнообразныхъ столбовъ"... То они высятся, какъ разрушенные замки, въ которыхъ нѣкогда хили гиганты, то идутъ одинъ за другимъ, точно закутавшіеся въ черные плащи съ капюшонами исполины монахи, то скалы стоятъ, будто хилые дома съ окнами и дверями... Иныя скалы соединены живописными мостами, перекинутыми надъ пропастями... Другія съ пещерами, мрачными и таинственными, какъ на картинахъ Беклина... Эти блестятъ отъ живыхъ струй падающихъ водопадовъ; тѣ склонились, словно готовыя упасть въ предсмертной агоніи... И снова безконечной вереницей выступаютъ высокіе, рѣзко торчащіе среди голубого неба столбы, точно искусно выточенныя колонны...
Лиственницы забрались и на эти недоступныя вершины! Зато на другихъ -- не видно ничего, кромѣ сѣдого мха. Иныя скалы чернѣютъ отъ проникающихъ вглубь щелей, другія свѣтятся щелями насквозь, точно отъ нарочно устроенныхъ оконъ. У иныхъ слои камня лежатъ такъ, что горы кажутся покрытыми то сѣрой, то черной, то желтой чешуей... Иные столбы совершенно желтые, другіе совершенно черные. Но у многихъ на плоскихъ вершинахъ мохъ подъ яркими лучами солнца бѣлѣетъ, точно снѣгъ на горахъ Швейцаріи... А тамъ дальше скала тянутся, точно большая крѣпостная стѣна съ вычурными подпорками, покрытая отъ времени красной ржавчиной...
За "Столбами" начались острова песчаные, отлогіе, то покрытые мелкимъ пожелтѣлымъ ивнякомъ, то совершенно голые... Рѣка уже шириной около 10 верстъ, но она вся въ островахъ, и только мѣстами замѣтенъ этотъ ея просторъ...
Мы проѣзжаемъ мимо женскаго Покровскаго "монастыря", одно имя котораго вызываетъ смѣхъ всей команды парохода... Его уже собирались открыть, была выбрана игуменья, долженъ былъ пріѣхать архіерей, губернаторъ и вдругъ совершенно неожиданно выяснилось, что всѣ монахини съ игуменьей во главѣ разбѣжались, какъ только въ монастырь попала партія кавалеровъ -- пріискателей... Увы, сердце человѣческое не камень!...
-----
Но вотъ и Якутскъ! Мы проѣзжаемъ осеннюю "пристань" -- берегъ, покрытый ивнякомъ, и подплываемъ къ лѣтней "пристани" -- высокому и крутому берегу, безъ признаковъ растительности и вообще какихъ бы то ни было признаковъ настоящей пристани... Городокъ небольшой, какъ самый захолустный уѣздный. Лучшее зданіе -- казенной винной монополіи. На весь городъ одинъ большой двухъэтажный деревянный домъ реальнаго училища и нѣсколько домовъ съ мезонинами... Правда, есть еще одинъ "большой домъ" -- "ряды лавокъ" въ центрѣ города,-- одно изъ лучшихъ украшеній его... Стѣны этого одноэтажнаго дома побѣлены, а выступающая зонтомъ крыша подпирается даже круглыми деревянными колоннами. Посреди дома ворота полукруглой аркой... Черезъ эти ворота, для ускоренія пути, часто водили подсудимыхъ "романовцевъ" на судъ...
Остальные дома города -- избы сѣрыя, монотонныя, безъ побѣлки, безъ красочнаго пятна... Кое-гдѣ попадаются, въ особенности внутри дворовъ, настоящія юрты...
Улицы не мощеныя... Фонари рѣдки... Пыль отчаянная, въ особенности, когда городовые мирно метутъ улицы, точно они столичные дворники... Тротуарные мостки деревянные, въ ужасномъ видѣ, не сбиты даже гвоздями, всѣ въ дырьяхъ... Въ городѣ нѣсколько магазиновъ, гдѣ, на ряду съ чаемъ, сахаромъ и конфетами, продаются мѣховыя рубашки-кукашки, ружья, револьверы, патроны...
Есть базаръ, гдѣ можно купить гребень или шкатулку изъ мамонтовой кости и красивую, но тяжелую бобровую шапку за 25 рублей... Бобровые воротники, дорогіе мѣха чернобурой лисицы, соболя съ блескомъ, бѣлаго, какъ снѣгъ, песца, продаются на простыхъ уличныхъ рундучкахъ... Правда, и боберъ не камчатскій, но соболя высокой марки!..
У крупнаго сибирскаго купца Громова большая комната якутскаго дома вся завалена мамонтовыми клыками {Свѣдѣнія о мамонтовомъ промыслѣ любезно сообщены мнѣ представителемъ фирмы Громовъ и К°.}...
За ними ѣздятъ съ побережью Ледовитаго океана, раскинутому между впадающими рѣками Индигиркой и Яной. Кромѣ того, ѣздятъ на западъ за рѣку Колыму, на берегахъ которой въ обвалившейся "мерзлотѣ" (прослойкахъ мѣшаннаго съ землей вѣчнаго льда) находятъ торчащіе клыки. Они желтые и лучше, чѣмъ синеватые, выбрасываемые моремъ. И потому весной якуты ищутъ клыки, плавая въ лодочкахъ по рѣчкамъ, складываютъ на берегахъ, а зимой ѣздятъ санями собирать. На пологомъ "Фадѣевскомъ острову" и отмели -- "Святомъ Носу" промышленники проводятъ цѣлое лѣто и возвращаются съ добычей только зимой.
Ежегодно, уже около 100 лѣтъ, "къ ярмаркѣ" въ Якутскѣ привозятъ отъ 1000 до 1500 пудовъ этихъ клыковъ. Сами клыки -- громадные, круглые, сажени полторы-двѣ длиною, а вѣсомъ около шести пудовъ. На всю Россію существуетъ въ Москвѣ большая фабрика Богомоловыхъ, гдѣ изъ нихъ выдѣлываютъ шары для билліарда и гребни. Скупкой клыковъ на мѣстѣ, кромѣ Громова, занимается еще и фирма Кушнарева. Обѣ фирмы отправляютъ лучшіе экземпляры клыковъ за границу. На мѣстѣ клыкъ обходится за пудъ до 25 рублей, а цѣлый клыкъ (средній) стоитъ рублей сто пятьдесятъ, при чемъ на московскую фабрику партіей продается по 80--85 рублей за пудъ.
Лѣтъ пятнадцать назадъ клыки продавались по 70 рублей пудъ. Тогда дороже стоилъ провозъ и, кромѣ того, былъ больше спросъ на клыки. Но, съ появившейся искусной поддѣлкой слоновой кости, этотъ промыселъ падаетъ и подвозъ все уменьшается...
Торговли въ самомъ мертвенно-тихомъ городѣ никакой, такъ какъ каждый закупаетъ на цѣлый годъ впередъ все нужное во время ежегодной ярмарки на торговыхъ паузкахъ, прибывающихъ сплавомъ по Ленѣ и останавливающихся цѣлой флотиліей у берега. Развлеченій тоже никакихъ, кромѣ заѣзжающихъ лѣтомъ балагановъ-цирковъ, жалкихъ своей бѣдностью и полнымъ отсутствіемъ изобрѣтательности. Для безконечной зимы, безпросвѣтно темныхъ дней, для забвенія отъ дикихъ морозовъ, замораживающихъ мысль, есть общественное собраніе, въ которомъ пьютъ хлѣбный квасъ (вмѣсто недоступнаго здѣсь пива!), играютъ въ карты и даютъ изрѣдка любительскіе спектакли.
-- "Пойдемъ выпить!" -- значитъ здѣсь: пойдемъ распить бутылку кваса...
Старинная деревянная башня, старинная церковь, нѣсколько обыкновенныхъ церквей, изъ которыхъ въ двухъ служатъ по-якутски... Губернаторскій домъ -- въ родѣ небольшого помѣщичьяго въ деревнѣ...
Окружный судъ въ большой избѣ, съ мезониномъ и колоннами на фасадѣ, производитъ тяжелое впечатлѣніе какого-то надругательства надъ храмомъ правосудія... Грязный, запущенный...
Въ городѣ имѣются извозчики -- одноконныя высокія брички, а по улицамъ ѣздятъ запряженные въ оглобли низкорослые быки, иногда лѣтомъ тянущіе сани вмѣсто повозокъ... При восьми тысячахъ жителей въ Якутскѣ нѣтъ ни фабрикъ, ни заводовъ. Производствъ мѣстныхъ никакихъ абсолютно. Поэтому здѣсь фунтъ свѣчей доходилъ въ своей стоимости до 85 копѣекъ, керосинъ до 1 руб. за фунтъ и только водка пользуется тутъ, какъ и вездѣ въ Россіи, привилегіей -- она не бываетъ дороже 55 копѣекъ бутылка; да всегда можно дешево купить чай цыбикомъ и въ развѣсъ бумажнымъ кулькомъ...
Передъ нашимъ пріѣздомъ въ Якутскъ сюда зимою прибыла партія пива. Оказалось, что въ пути она вся замерзла... Когда пиво оттаяли, оно было мутно и горьковато на вкусъ. Какъ быть?! Вспомнили, что за пятьсотъ верстъ живетъ одинъ сумасшедшій, бывшій нѣкогда пивоваромъ. Рѣшили его выписать,-- авось вспомнитъ, какъ понравить бѣду. Привезли. Сумасшедшій взялся и началъ манипулировать. Все шло хорошо и даже торжественно. Всѣ очень охотно исполняли малѣйшее его распоряженіе. И, вдругъ, въ присутствіи всѣхъ, въ томъ числѣ и дамъ, онъ совершенно неожиданно и съ невѣроятной быстротой сдѣлалъ нѣчто такое съ пивомъ, что заставило немедля же вылить въ помойную яму все количество драгоцѣннаго напитка...
Теперь въ городѣ оставалось лишь нѣсколько бутылокъ пива и оно продавалось только избраннымъ...
Хотя время прибытія парохода никому не было извѣстно, меня встрѣтили мѣстные политическіе,ислучайно находившіеся на берегу, помогли съ вещами, довезли домой... И я сразу же окунулся въ атмосферу ихъ жизни, интересовъ. Они заранѣе наняли для насъ лучшій домъ въ Якутскѣ. И, тѣмъ не менѣе, первое, съ чѣмъ подошелъ ко мнѣ, мило улыбаясь, А. С. Зарудный, была коробка далматскаго порошка...
-- Это я для васъ заранѣе приготовилъ,-- сказалъ онъ, протягивая солидную банку порошка.
-- Что вы?!-- Да развѣ я въ клоповникъ пріѣхалъ?-- спросилъ я въ изумленіи.
-- Полюбуйтесь,-- отвѣчалъ А. С., какъ всегда кратко, и указалъ на стѣну,-- вѣдь живая!
Я глянулъ и ахнулъ. Ничего подобнаго не видѣлъ въ жизни!
Стѣны буквально копошились... Клопы, точно пчелы около улья, выползали изъ щелей стѣны и безпечно ползали по ней...
Къ ночи мы отставили кровати отъ стѣнъ и обвели ихъ лентой далматскаго порошка, точно заколдованнымъ кругомъ, а затѣмъ засыпали имъ постель во всѣхъ направленіяхъ... Ложась спать, мы съ А. С. долго не могли переговариваться, такъ какъ оба отчаянно чихали...
-- И это каждый вечеръ?-- спросилъ я.
-- Обязательно!-- отвѣчалъ А. С., звучно чихая...
По окончаніи слушаніемъ "Романовскаго" дѣла, мнѣ посчастливилось познакомиться сравнительно близко съ якутами. Мы оба побывали у нихъ на первомъ съѣздѣ, обсуждавшемъ нужды края. Съѣздъ состоялъ главнымъ образомъ изъ настоящихъ или бывшихъ улусныхъ головъ, т.-е. волостныхъ старшинъ, а также и болѣе образованныхъ якутовъ. Происходилъ съѣздъ съ разрѣшенія губернатора. Засѣданіе его было открыто въ большомъ амбарѣ безъ оконъ, но съ хорошими дверьми, окованными желѣзными полосами. Деревянные полы украшались устланными коврами. Стулья были поставлены только для стариковъ и для насъ -- А. С. и меня. Начался съѣздъ чтеніемъ выдержки изъ газеты о положеніи ссылки и привѣтственной рѣчью къ намъ. Говорили на якутскомъ языкѣ, но для насъ все дословно переводили. Всѣ указывали на то, какъ ссылка разоряетъ край, заставляетъ "оковывать двери" отъ уголовныхъ, какъ тяжело и безъ того полуголоднымъ якутамъ содержать невѣдомыхъ пришельцевъ... Жаловались и на политическую ссылку -- на тяготу навязываемаго надзора за ссыльными... Мы оба тоже говорили: объяснили -- почему произошелъ "романовскій" протестъ, чего хотѣли добиться ссыльные... Такъ какъ положеніе политическихъ на мѣстахъ болѣе всего зависитъ отъ улусныхъ головъ, иногда почти безконтрольно вѣдающихъ пространствами, равными площади Швейцаріи, я увѣренъ, что эти рѣчи "двухъ почетныхъ гостей изъ Санктъ-Петербурга" были не безполезны для положенія "государственныхъ"...
Съѣздъ закончился торжественнымъ постановленіемъ ходатайствовать передъ правительствомъ объ отмѣнѣ ссылки въ Якутскую область...
Затѣмъ мы всѣ снялись группой, для чего спеціально былъ приглашенъ фотографъ изъ ссыльныхъ политическихъ...
Затѣмъ мы получили приглашеніе поѣхать въ наслегъ...
Эта поѣздка оставила во мнѣ на всю жизнь глубокое воспоминаніе. Я увидѣлъ, какъ живутъ политическіе ссыльные въ Якутской области... Я увидѣлъ ихъ юрты -- эти полуземлянки, разбросанныя среди открытой кочковатой равнины на громадныхъ разстояніяхъ одна отъ другой... Страшное одиночество, заброшенность... По выходѣ изъ юрты мнѣ захотѣлось выть отъ отчаянія...
Якуты угостили импровизаціей тягуче-ноющихъ пѣсенъ, національными блюдами, приготовленными изъ заболони -- молодой сосновой коры на молокѣ...
Сами якуты произвели хорошее впечатлѣніе. Среди нихъ пока очень мало интеллигенціи. На весь народъ десятокъ не больше. Высшее учебное заведеніе окончилъ одинъ единственный человѣкъ -- докторъ Сокольниковъ... Но якуты живой, гостепріимный народъ, интересующійся всѣмъ, что творится на бѣломъ свѣтѣ... И дай имъ Богъ всяческаго культурнаго процвѣтанія...
-----
Я не буду останавливаться ни на условіяхъ жизни ссыльныхъ въ Якутской области, ни на подробностяхъ "Романовскаго" процесса. Что касается быта политическихъ, то о немъ я посильно разсказалъ въ "Правѣ" (ноябрь и декабрь 1905 г.), помѣстивъ здѣсь полубеллетристическую статью "Якутская область и ссылка", вошедшую затѣмъ и въ мой сборникъ "За Право!" {Владиміръ Беренштамъ "За Право!" 3-е изданіе О. Н. Поповой. 1906 г.
Имѣется въ переводѣ: "Aus dem Leben der Verschickten" "Berliner Tageblatt", 1905 r., No 90--118.}. О процессѣ вышла большая книга П. П. Теплова, гдѣ исчерпывающе собраны всѣ матеріалы, относящіеся сюда, въ томъ числѣ и моя рѣчь о фактическихъ обстоятельствахъ дѣла.
Эта рѣчь выпущена, кромѣ того, отдѣльной брошюрой въ народномъ изданіи "Донской Рѣчи" {В. Беренштамъ "Рѣчь защитника по Якутскому процессу". 1906 г.}...
Что же повторяться?!.
Но на нѣкоторыхъ чертахъ жизни политическихъ въ Якутской области я не могу не остановиться.
Первые, кто ко мнѣ обратились "по дѣлу" изъ "политическихъ", были... контрабандисты! Эти люди перевозили за плату черезъ границу нелегальную литературу. О политикѣ они не имѣли ни малѣйшаго представленія и не интересовались ею. Тѣмъ не менѣе, ихъ сослали, какъ политическихъ, и теперь селили вмѣстѣ съ послѣдними. О ихъ роли соглядатаевъ меня сразу же предупредили остальные ссыльные...
Пришедшіе ко мнѣ просили составить имъ прошеніе о помилованіи...
Этого рода случайныхъ гостей политической ссылки часто смѣшиваютъ съ настоящими "государственными"... Одинъ якутъ жаловался мнѣ на отвратительные обманы политическаго. Когда я разспросилъ, то оказалось, что обидчикъ именно изъ такихъ "политическихъ"... И мнѣ стоило большого труда разъяснить якуту, что такіе "политическіе" еще не политическіе и что бранить ихъ за такого "товарища" несправедливо...
Тюрьма Якутска оказалась самой обыкновенной сибирской: одноэтажный тѣсный домъ съ нѣсколькими флигелями. Все окружено деревяннымъ частоколомъ заостренныхъ кверху налей...
Какъ всегда, начальникъ тюрьмы съ перваго же слова началъ жаловаться на переполненіе тюрьмы заключенными:-- Вы не можете себѣ представить, что я вытерпѣлъ отъ этого переполненія тюрьмы,-- говорилъ онъ, забывая что вытерпѣли задыхавшіеся другъ у друга на головѣ заключенные...
А ихъ въ тюрьмѣ было дѣйствительно черезчуръ много. Однихъ обвиняемыхъ по дѣлу якутскаго протеста 55 человѣкъ!... Здѣсь же я засталъ Ергина, отбывавшаго наказаніе за убійство исправника въ Колымскѣ, подвергшаго истязанію политическаго, который затѣмъ покончилъ съ собою, и Минскаго, убившаго конвойнаго офицера при попыткѣ изнасиловать дѣвушку, шедшую этапомъ въ партіи политическихъ...
Политическіе произвели на меня чрезвычайно сильное впечатлѣніе... Лица ихъ выдѣлялись своей интеллигентностью...
Несмотря на безъисходную тяжесть заброшенной и одинокой жизни въ самыхъ глухихъ наслегахъ, нѣкоторые политическіе все же развиваются, идутъ впередъ. Нужны только книги и товарищи, могущіе оказать поддержку... А горячаго желанія учиться всегда иного...
Попавъ въ тюрьму, обвиняемые романовцы, главнымъ образомъ, рабочіе, занялись своимъ самообразованіемъ...
Рабочихъ было невозможно отличить отъ университетскихъ людей...
Были организованы лекціи.
-- Гдѣ Ольга В.?-- спросилъ однажды прибывшій въ тюрьму для предварительнаго слѣдствія прокуроръ.
-- На лекціи химіи въ бундовской камерѣ,-- отвѣчали ему и провели въ камеру бундовцевъ...
И прокурору не показалось страннымъ, что въ тюрьмѣ идутъ лекціи, есть свои профессора... Вѣдь это было естественно для него, присмотрѣвшагося къ политическимъ...
Конечно, мои впечатлѣнія Якутска во многомъ черезъ-чуръ поверхностны... Вѣдь все время, все вниманіе поглощались защитой, изученіемъ дѣла... На все я смотрѣлъ уже съ точки зрѣнія выгодъ и нуждъ процесса, не глазѣя по сторонамъ, какъ лошадь въ шорахъ смотритъ только прямо, на свою дорогу...
Кромѣ того, о многомъ видѣнномъ и слышанномъ пока не пришла пора писать... Надо помолчать...
Но у меня сохранились весьма цѣнныя автобіографическія замѣтки нѣкоторыхъ политическихъ, переданныя въ Якутскѣ и выясняющія: какъ кто "сдѣлался политическимъ", какъ попалъ въ ссылку и отчасти что переживалъ тамъ... Вотъ онѣ...
1.
Родился я въ глухомъ уѣздномъ городкѣ въ 1867 г.
Отецъ и мать изъ бывшихъ крѣпостныхъ помѣщицы Z. Ко времени моего рожденія отецъ былъ рабочій-столяръ, считался мастеромъ своего дѣла, но страдалъ запоемъ. Былъ хорошо начитанъ въ Библіи; подвыпивши, любилъ вести богословскіе разговоры и споры и потѣшалъ скучающихъ купцовъ, за рюмку водки, сообщеніями изъ "Адскихъ газетъ" сатирически-обличительнаго характера. Когда мнѣ было полтора года, онъ пропился въ наемщики за 800 руб. и протрубилъ 9 лѣтъ въ Самаркандѣ за сына какого-то богатѣя-крестьянина. Мать нанялась въ кухарки при X. больницѣ, и я прожилъ съ ней на кухнѣ до окончанія курса въ приходскомъ и городскомъ училищахъ. Глядя на участь матери и остальной прислуги, чувствуя на себѣ гнетъ положенія этихъ "домашнихъ рабовъ", я съ ранняго дѣтства инстинктивно возненавидѣлъ барство и произволъ, чему въ значительной степени содѣйствовали и разсказы бабушки объ ужасахъ крѣпостного нрава и звѣрствахъ помѣщиковъ надъ ихъ крѣпостными "душами". И мнѣ страстно захотѣлось "выйти въ люди". Осмысленный интересъ въ знанію у меня развилъ классный учитель послѣднихъ двухъ классовъ городского училища, а сознаніе человѣческаго достоинства пробудили во мнѣ двое повстанцевъ 1863 г., поляковъ, отбывшихъ многолѣтнюю каторгу и сосланныхъ подъ надзоръ въ нашъ богоспасаемый X. Они много содѣйствовали и моему умственному развитію, первые отнеслись по-человѣчески къ шустрому и способному "кухаркину сыну". А ихъ разсказы о "повстаніи" были, кажется мнѣ, первыми толчками къ развитію "неблагонамѣреннаго" образа мыслей, въ пробужденію критическаго взгляда на окружающее. Своего отца я впервые увидѣлъ на 11-мъ году. За всю жизнь встрѣчалъ его лишь разъ пять. Онъ, попрежнему, страдалъ запоемъ и мать не хотѣла съ нимъ жить. Умеръ онъ пьянымъ, отморозивъ себѣ руки и ноги, въ больницѣ, когда я былъ уже фельдшеромъ. Кончивъ городское училище, я съ матерью переѣхалъ въ N., гдѣ она снова была вынуждена наняться въ прислуги, а я поступилъ въ земскую фельдшерскую школу, получалъ 10 р. стипендіи и жилъ по кухнямъ. Способности были у меня отличныя, и, окончивъ курсъ, я немедленно получилъ мѣсто фельдшера въ большомъ селѣ В. на самостоятельномъ пунктѣ. Мнѣ было тогда 17 1/2 лѣтъ. За 9 мѣсяцевъ жизни въ селѣ я перечиталъ буквально все, что можно было достать изъ жалкихъ остатковъ когда-то богатой помѣщичьей библіотеки и на рукахъ у мѣстныхъ "интеллигентовъ". Но положеніе фельдшера съ его вынужденнымъ полузнайствомъ, при сознаніи громадной нравственной отвѣтственности за участь массы больныхъ, на ряду съ неудержимымъ стремленіемъ учиться дальше, заставили меня огорчить мать, первый разъ въ жизни вздохнувшую было свободно безъ рабскаго ярма домашней прислуги. И мы снова перебрались съ ней въ N.; тамъ я еще полгода фельдшерствовалъ при земской больницѣ, но въ то же время готовился къ поступленію въ N--ское землемѣрное училище. Выдержавъ пріемный экзаменъ, я поступилъ туда, получивъ опять 10-ти рублевую стипендію, безъ которой не могъ бы существовать. Мать нанялась чинить старое бѣлье при больницѣ, я поселился съ ней и мы прожили такъ три года при самой ужасной обстановкѣ. И землемѣрное училище я кончилъ съ большимъ успѣхомъ. Три года моего пребыванія въ немъ были въ то же время самыми важными для выработки моего общественно-политическаго міровоззрѣнія. Они прошли въ усиленномъ самообразованіи и кружковыхъ занятіяхъ, обсужденіяхъ соціально-политическихъ и экономическихъ вопросовъ, злобъ дня тогдашней русской жизни и мысли. Я и нѣсколько моихъ товарищей были первыми "доморощенными марксистами" въ нашихъ палестинахъ, когда на журнальномъ и книжномъ рынкѣ было еще "тихо" съ Марксомъ. Окончивъ землемѣрное училище, я началъ стремиться получить высшее образованіе.
Единственно доступнымъ оказался мнѣ Сельскохозяйственный и Лѣсной Институтъ. Тамъ я проучился всего годъ и во время студенческихъ безпорядковъ 1890 г., когда были исключены 64 товарища, я былъ однимъ изъ ста человѣкъ, изъ солидарности съ ними подавшихъ прошенія объ увольненіи. Насъ всѣхъ исключили безъ права обратнаго поступленія, а Институтъ былъ закрытъ на три года. Дальше въ Россіи мнѣ ходу не было по стезѣ образованія и я рѣшилъ поѣхать за границу, имѣя на первое время нѣсколько денегъ, дружески предложенныхъ однимъ изъ товарищей-земляковъ. Но тутъ случилось "печальное недоразумѣніе" -- Департаментъ полиціи задержалъ мой отъѣздъ на цѣлыхъ 8 или 10 мѣсяцевъ, смѣшавъ меня съ однофамильцемъ N--комъ же, незадолго предъ тѣмъ эмигрировавшимъ за границу. За это время я усиленно занимался самообразованіемъ и велъ кружковыя занятія. Наконецъ, весною 1891 г. я пріѣхалъ въ Цюрихъ, за полгода усвоилъ нѣмецкій языкъ настолько, что могъ уже и слушать лекціи и понимать ораторовъ на собраніяхъ. Лѣтомъ бродилъ по горамъ Швейцаріи и въ Сѣверной Италіи.
Въ университетѣ слушалъ высшую математику и занимался практическими работами по физикѣ. Кромѣ того, слушалъ лекціи по общественнымъ наукамъ. Затѣмъ я слушалъ лекціи и работалъ практически въ электро-техническомъ институтѣ, но плохая матеріальная обстановка, семейныя работы (къ этому времени я женился и имѣлъ ребенка), а также переутомленіе -- значительно ухудшили мое и безъ того плохое здоровье. Къ хроническимъ невральгіи и полной болевой нечувствительности лѣвой половины тѣла прибавилась острая неврастенія въ тяжелой формѣ. Доктора строго запретили напряженный умственный трудъ. Пришлось бросить электротехнику. Къ этому времени умерла въ Россіи моя мать. Проживъ съ полгода въ Вѣнѣ, мы уѣхали на родину. Тамъ я пробылъ нѣсколько мѣсяцевъ -- это было въ 1895 г., объѣздилъ много городовъ, наслушался вдоволь разговоровъ и наспорился о тогдашнихъ злободневныхъ вопросахъ русской общественной мысли -- въ самый разгаръ полемики марксистовъ съ народниками. Потомъ я снова уѣхалъ въ Австрію, случайно избѣжавъ ареста въ Варшавѣ и на границѣ, а жена съ двумя дѣтьми поселилась въ М., гдѣ живетъ и теперь. До конца 1898 г. я прожилъ въ Вѣнѣ, живо интересуясь глубоко-поучительной борьбой австрійскаго рабочаго класса за всеобщее избирательное право, развитіемъ антисемитизма, національной борьбой чеховъ съ нѣмцами, аграрно-соціалистическимъ движеніемъ въ Галиціи и Венгріи. На эти темы я сталъ писать корреспонденціи и статейки въ русскихъ газетахъ и журналахъ. Помѣщалъ отдѣльныя корреспонденціи въ "Русскихъ Вѣдомостяхъ", "Сынѣ Отечества" и "Сѣверномъ Курьерѣ", сотрудничалъ въ "Новомъ Словѣ", "Образованіи", "Научномъ Обозрѣніи", "Жизни" и "Началѣ". Занимался и переводами съ нѣмецкаго. Въ 1898 г. былъ временно въ Швейцаріи, весною объѣздилъ Балканскій полуостровъ до Константинополя, а затѣмъ снова поселился въ Швейцаріи, избравъ мѣстожительствомъ тихій, невыразимо скучный Бернъ, гдѣ началъ готовиться въ экзамену на доктора философіи, но скоро долженъ былъ уѣхать въ Женеву, а черезъ нѣсколько мѣсяцевъ въ Россію съ иностраннымъ паспортомъ, чтобы не быть арестованнымъ на границѣ "по старой памяти". Непредвидѣнныя обстоятельства, наперекоръ желанію, заставили меня поѣхать въ Питеръ. Тамъ двое знакомыхъ литераторовъ,-- одинъ бывшій ссыльный, а другой -- теперь уже эмигрантъ,-- по роковому для моей дальнѣйшей судьбы невѣдѣнію, втюрили меня ночевать къ теперь извѣстному провокатору, который донесъ, куда слѣдуетъ, о моемъ пребываніи, и съ этого дня меня цѣлыхъ двѣ недѣли травила цѣлая свора питерскихъ, а потомъ зубатовскихъ ищеекъ. Я могъ бы сразу вернуться за границу, да не хотѣлось бросать начатаго, думалъ переждать. Но въ А. былъ арестованъ ночью на улицѣ зубатовскимъ шпіономъ и препровожденъ въ Б. На первомъ допросѣ Зубатовъ и Сазоновъ не знали "съ чего начать",-- кромѣ жалкихъ агентурныхъ свѣдѣній о моихъ знакомствахъ кое съ кѣмъ изъ "подозрительныхъ" лицъ, у нихъ ничего не было. Зато, какъ они сіяли на второмъ допросѣ, когда уже получили доносъ провокатора. "Теперь уже мы знаемъ, съ кѣмъ имѣемъ дѣло,-- повторяли они. Провокаторъ донесъ имъ, что я, будто бы, участвовалъ за границей на соціалъ-демократическихъ съѣздахъ, былъ редакторомъ газеты и т. п. Никакихъ формальныхъ уликъ и ничего, кромѣ доноса провокатора, у нихъ не было. Но Сазоновъ, съ цинизмомъ жандарма, утѣшалъ меня тѣмъ, что "не успѣете вы доѣхать до Сибири -- у насъ уже будутъ формальныя улики". А, въ ожиданіи уликъ, меня сослали "охраннымъ" порядкомъ на 5 лѣтъ въ Якутскую область за "политическую неблагонадежность". Такъ сказано и въ моемъ статейномъ спискѣ. "Не въ счетъ абонемента", меня уже послѣ приговора выдержали 5 мѣсяцевъ въ "одиночкѣ" иркутской тюрьмы, хотя я пріѣхалъ въ Иркутскъ за двѣ недѣли до отправки зимней партіи 1900 г. въ Якутскую область изъ Александровска. Доставили меня въ г. Вилюйскъ. Тамъ я прожилъ около двухъ лѣтъ. Скука и обиліе дичи сдѣлали изъ меня страстнаго охотника. Съ ранней весны до глубокой осени я бродилъ по тайгѣ, болотамъ и озерамъ съ двустволкой за плечами и собакой, что неудивительно послѣ восьмимѣсячной "зимней спячки" въ своей камерѣ. Въ февралѣ 1903 г. былъ приглашенъ участвовать въ Нельканъ-Аянской экспедиціи, какъ землемѣръ. Сверхъ того, занимался въ ней изученіемъ экономическаго быта майскихъ туземцевъ и антропометрическими измѣреніями ихъ. Черезъ полгода, съ окончаніемъ работъ экспедиціи, пріѣхалъ въ Якутскъ какъ разъ передъ самымъ разгаромъ "Кутайсовщины". Привыкши на цивилизованномъ Западѣ высоко цѣнить право личной неприкосновенности, уважать чужое и свое человѣческое достоинство, я не могъ терпѣть возведенныхъ Кутайсовымъ въ систему издѣвательства и поруганія человѣческаго достоинства моихъ товарищей-революціонеровъ, всѣхъ политическихъ ссыльныхъ... Поэтому я участвовалъ въ протестѣ "Романовцевъ", начавшихъ борьбу съ позорнымъ для ссылки режимомъ, созданнымъ циркулярами графа Кутайсова. Теперь за это "одна дорожка торная" привела насъ всѣхъ въ каторгѣ, лишь еще болѣе укрѣпивъ глубокое сознаніе правоты нашего общаго дѣла.-- "Свобода жертвъ искупительныхъ проситъ".
2.
Грузинъ. Родился я въ 1882 г. въ с. Z. на Кавказѣ. Отецъ мой причетникъ. Я -- единственный сынъ. По профессіи -- слесарь. Отецъ отдалъ меня въ духовное училище и мечталъ видѣть меня священникомъ. Мое сердце не лежало къ этому. Я въ дѣтствѣ мечталъ больше о хорошемъ конѣ, оружіи, о волѣ, о горахъ. Изъ 8-го класса духовнаго училища былъ исключенъ за ссору съ училищнымъ надзирателемъ. Поступилъ въ городское ремесленное училище, которое и кончилъ. Будучи еще ученикомъ, я былъ очевидцемъ рабочей демонстраціи, съ завистью смотрѣлъ на знаменосца и тогда же далъ себѣ слово, что, когда выросту и буду на демонстраціи, то нести знамя никому не позволю, а понесу самъ. По окончаніи училища въ 1899 г., я вскорѣ же поступилъ работать въ главныя казенныя желѣзнодорожныя мастерскія въ X. Вскорѣ я тамъ познакомился съ нелегальной литературой на грузинскомъ языкѣ. Въ августѣ 1900 г. былъ арестованъ (во время одной стачки), просидѣлъ два мѣсяца и высланъ на родину. Черезъ два мѣсяца былъ уже снова въ X. и скоро снова поступилъ въ ж.-д. мастерскія. Въ 1901 г. былъ арестованъ на демонстраціи, обвинялся, кромѣ того, въ храненіи и распространеніи нелегальной литературы, хотя при обыскѣ ничего не найдено. Просидѣлъ въ тюрьмѣ 6 1/2 мѣсяцевъ и выпущенъ до приговора подъ особый надзоръ полиціи.. Послѣ этой демонстраціи я сдѣлался ярымъ сторонникомъ вооруженныхъ демонстрацій.
5 мѣсяцевъ былъ безъ работы, но потомъ удалось опять пристроиться. Въ 1902 году получилъ приговоръ и высланъ въ А. подъ надзоръ на 1 годъ. Въ А. работалъ на монтажѣ, въ жел.-дорожн. мастерскихъ. Затѣмъ, вовремя вооруженной демонстраціи, былъ знаменосцемъ. Демонстрація была очень удачна, мы всѣ разошлись по домамъ благополучно. Но, спустя короткое время, я былъ арестованъ дома и при обыскѣ найдены брошюры и прокламаціи. Обвинялся въ храненіи и распространеніи и какъ знаменосецъ на демонстраціи. Сначала сидѣлъ въ А--ской тюрьмѣ, но потомъ, за участіе въ тюремныхъ безпорядкахъ, переведенъ въ В--скую тюрьму, гдѣ тоже принималъ участіе въ безпорядкахъ. Дѣло началось по слѣдующему поводу. Въ А. моя камера оказалась рядомъ съ кухней и стѣнка кухонной плиты, всегда горячая, выходила въ мою камеру. При забитыхъ наглухо окнахъ, при вѣчно запертыхъ дверяхъ и кавказской жарѣ было невыносимо душно. Несмотря на заявленія, окно не отворяли, и я въ концѣ концовъ разбилъ и изломалъ все, что было возможно, начиная съ мебели, дверей, оконъ и кончая печной стѣнкой. Въ В. въ 1903 году получилъ приговоръ -- 4 года Восточной Сибири. Въ ноябрѣ т. г. выѣхалъ въ Сибирь. До Самары дорога была тяжелая: товарищей почти не было, тюремная администрація (въ пересыльной тюрьмѣ) была груба и совершенно незнакома съ порядками отправки и пересылки политическихъ ссыльныхъ. Въ Самарѣ и дальше намъ было несравненно лучше. На допросахъ показанія давалъ отрицательныя...
3.
Крестьянка Х-ской губ., 21 года. Семейство въ настоящее время состоитъ изъ матери и 4-хъ дѣтей. Старшая сестра замужемъ за рабочимъ, младшая -- сельской учительницей и младшій братъ только что кончилъ техническое училище. Я училась два года въ заводскомъ училищѣ, гдѣ научилась читать и очень плохо писать. Впослѣдствіи, временами и со случайными учителями, я пополняла свое образованіе и почти прошла программу 4-хъ классовъ женск. гимн.
Отецъ умеръ 15 лѣтъ тому назадъ, оставивъ мать съ семью дѣтьми. Онъ былъ машинистомъ на лѣсопильномъ заводѣ. Мать на послѣднія средства купила маленькій домикъ въ городкѣ Z-ской губ. и часть дома сдавала квартирантамъ. Жили мы въ крайней нуждѣ, находя случайную работу, напр., шитье или стирку бѣлья. Старшій братъ, который три года тому назадъ умеръ, жилъ не съ нами, а работалъ чертежникомъ, сначала на заводѣ, потомъ въ большихъ городахъ. Пріѣзжая разъ въ годъ или разъ въ два года, братъ говорилъ о рабочемъ движеніи, рисовалъ картины ихъ жизни, указывалъ на ихъ нужду и разъяснялъ, какъ можно имъ помочь. Мы, т.-е. дѣти, были еще малы, и слова брата относились къ матери, но такъ какъ мы находились тутъ же, то быстро воспринимали всѣ идеи брата, о которыхъ онъ говорилъ. Все это очень запечатлѣлось въ моей душѣ и направило меня на ту дорогу, на которой я теперь стою. Скоро я стала жить вмѣстѣ съ этимъ братомъ на заводѣ. Однажды я замѣтила на столѣ книжечку подъ заглавіемъ "Первое мая". Я ее прочла съ большимъ удовольствіемъ и, послѣ этого, я всегда искала на столахъ и между книгами подобныхъ книжечекъ. Скоро полиція попросила брата оставить заводъ. Онъ уѣхалъ въ X. Хотя мнѣ было 9 лѣтъ въ это время, но взглядъ на рабочихъ, подъ вліяніемъ брата, быстро перемѣнился. Несмотря на то, что я всегда до этого времени жила среди рабочихъ, я не понимала хорошенько ихъ жизни. Они отталкивали меня своей грубой жизнью, грязнымъ видомъ и многимъ другимъ, и только, узнавъ отъ брата, отъ чего это все происходитъ, я стала относиться иначе.
Въ X. братъ былъ арестованъ, сидѣлъ въ тюрьмѣ и былъ высланъ въ г. А., куда скоро пріѣхала и я. Братъ иногда посылалъ меня къ товарищамъ съ порученіями, и я никогда не была такъ счастлива, какъ въ эти минуты, такъ какъ чувствовала, что я могу хоть крупицу приносить пользы. Всѣ товарищи производили на меня очень хорошее впечатлѣніе, и надо сказать, что я была въ это время большой идеалисткой и считала всѣхъ ихъ чуть ли не святыми. Скоро братъ заболѣлъ чахоткой и умеръ, а я уѣхала въ Б., думая прежде подготовиться и выдержать экзаменъ на телеграфистку. Но когда я пошла и подала прошеніе объ этомъ, то получила отказъ. Три мѣсяца я ходила безъ работы и копейки денегъ и мнѣ частенько приходилось голодать, такъ какъ я не хотѣла одалживать денегъ, хотя мнѣ всегда предлагали. Въ 1901 году я поступила на должность въ народную библіотеку. Съ этого времени жизнь какъ-то закипѣла, и я не успѣла опомниться, какъ попала въ тюрьму. Работать въ революціонномъ дѣлѣ и разбираться въ программѣ С.-Д. я, конечно, не могла, но чувствовала, что это дѣло хорошее, и когда мнѣ поручали что-нибудь дѣлать, то все это я дѣлала съ большой охотой и радостью. Спустя всего годъ работы, я пошла на демонстрацію, которую устроили студенты и рабочіе,-- была арестована и обвинялась за участіе въ ней. Въ тюрьмѣ я просидѣла 15 мѣсяцевъ. За все мое сидѣнье въ тюрьмѣ были три голодовки и нѣсколько бунтовъ, послѣ которыхъ многихъ изъ нашихъ высылали въ другія тюрьмы. Въ числѣ высылаемыхъ была и я. Меня высылали въ М-ую тюрьму. Не доѣзжая двухъ станцій до М., при передачѣ другому конвою, меня не приняли безъ фотографіи и я вернулась въ Б-скую тюрьму. Черезъ два мѣсяца я получила приговоръ -- на три года.
4.
31 годъ. Родился въ Z. Отецъ занимался частными уроками. Учился я въ гимназіи, вышелъ изъ 7-го класса по собственному желанію. Полоса нашла: презрѣніе къ казенному образованію и всякимъ дипломамъ и желаніе развязать себѣ руки для "великихъ дѣлъ". Росъ въ домѣ, который былъ въ этомъ мертвомъ захолустномъ городѣ единственнымъ очагомъ тогдашнихъ революціонеровъ народниковъ, зачитывавшихся Мартовымъ и Чернышевскимъ, фанатиковъ "конституціи" сверху, большей частью учениковъ мѣстной семинаріи. Чуть не съ пеленокъ я привыкъ къ обыскамъ, которые регулярно производились у насъ по нѣсколько разъ въ году. По выходѣ изъ гимназіи, живалъ подолгу въ уѣздныхъ городахъ Z-ской губ., гдѣ мы культуртрегерствовали среди безпросвѣтной тьмы, внося въ свое дѣло горячее, хотя необоснованное знаніями и страшно сумбурное, революціонное настроеніе. У насъ въ Z. существовало даже нѣчто въ родѣ центра, который разсылалъ по всей губерніи партизанскіе, революц.-культурническіе отряды. Помню свою жизнь въ X.: насъ пріѣхало трое изъ Z.,-- кромѣ меня еще одинъ ученикъ фельдшерской школы, такой же неосмысленный, какъ я, и одна учительница, нашъ шефъ, чуть не вдвое старше насъ. Мы предлагали еврейскому населенію свои услуги въ качествѣ "шрайберъ" -- учителей чистописанія. Набирали подростковъ 14--18 лѣтъ, занимались съ ними у насъ на квартирѣ и повели дѣло такъ, что подростки толпами шли на наши бесѣды, чтенія и занятія. Взимали мы съ ученика по 50 коп. въ мѣсяцъ и натурой -- по бѣлой субботней булкѣ по пятницамъ. Ими мы питались всю недѣлю. Черезъ нѣсколько мѣсяцевъ я съ товарищами устроилъ побѣгъ одной распропагандированной нами, рвавшейся въ свѣту, дѣвушкѣ. Я принималъ дѣятельное участіе въ ея укрывательствѣ (исключительно изъ идейныхъ побужденій: родители-тираны до крови полосовали веревками связанную дѣвушку, когда заставали ее за книжкой) и долженъ былъ оставить X... Между тѣмъ исторія эта взбудоражила весь губернскій городъ X.: бѣглянку искали цѣлые отряды наемныхъ и добровольныхъ ищеекъ, губернаторъ приказалъ полиціи всячески содѣйствовать родителямъ, нѣсколько человѣкъ было исключено изъ фельдшерской и акушерской школъ...
Однако, я увлекся, надо сократить. Съ 1890 г. по 1895-й я учительствовалъ, большею частью, на югѣ, отъ революціи отбился и сталъ типичнымъ культурникомъ. Но скоро меня, говоря высокимъ слогомъ, стошнило... Около этого времени попался мнѣ въ руки объемистый отчетъ (цензурный, теперь библіографическая рѣдкость) о дѣлѣ 1 марта 1881 года. Онъ всего меня перевернулъ. Ни одна книга не производила на меня такого впечатлѣнія. Бросивъ свою школу, я помчался въ А., отыскалъ хорошаго человѣчка, прочелъ нѣсколько брошюрокъ, сталъ штудировать Маркса. Тогда же сталъ принимать участіе и въ движеніи, но довольно неудачно. Проработалъ чернорабочимъ въ --скомъ порту нѣсколько мѣсяцевъ, но не вынесъ и серьезно заболѣлъ. Осенью 1897 г. уѣхалъ за границу. Прибылъ съ нѣсколькими копейками безъ всякихъ видовъ на средства въ Парижъ. Тамъ работалъ грузовщикомъ на берегу Сены. Потомъ устроился корреспондентомъ въ двухъ русскихъ провинціальныхъ газетахъ; затѣмъ занялся вообще газетной работой въ разныхъ органахъ, главнымъ образомъ, провинціальныхъ, писалъ фельетоны, политическую хронику и т. п... Зарабатывалъ отъ 30 до 300 руб. въ мѣсяцъ. Въ Парижѣ слушалъ, но очень нерегулярно, лекціи на ès lettres и ès seiences,-- состоялъ во всевозможныхъ организаціяхъ, главнымъ образомъ близкихъ въ одной газетѣ, устраивалъ курсы, библіотеку и т. д. для живущихъ въ Парижѣ рабочихъ изъ Россіи, которыхъ тамъ до 10 тысячъ, преимущественно евреевъ. Осенью 1899 г. вернулся нелегально въ Россію, но черезъ 5 мѣсяцевъ долженъ былъ снова уйти за границу. Жилъ короткое время въ Швейцаріи, Лондонѣ и т. д. Въ 1901 году окончательно вернулся въ Россію, работалъ раньше на сѣв.-западѣ, потомъ состоялъ членомъ Z. Комитета. Послѣ демонстраціи былъ арестованъ, но черезъ двѣ недѣли выпущенъ. Во время разъѣздовъ по дѣламъ газеты былъ арестованъ въ поѣздѣ. Меня обвиняли какъ члена редакціи газеты и участника нѣсколькихъ организацій. Сидѣлъ въ тюрьмѣ 15 мѣсяцевъ. Участвовалъ въ 4-хъ голодовкахъ (11 дней, 6, 5 и 2). Приговоръ -- 5 лѣтъ Восточной Сибири. По пути въ Сибирь были столкновенія. Былъ назначенъ въ Верхоянскъ...
Въ одной заграничной газетѣ обо мнѣ было сказано: "арестованъ террористъ". Такое свѣдѣніе не вѣрно: я принципіальный противникъ террора.
5.
48 лѣтъ, грузинъ, крестьянинъ, земледѣлецъ, собственной земли не имѣю. Женатъ, 8 душъ дѣтей, старшему 16 лѣтъ. Родился въ Кутаисск. губ. Въ селеніи на сходкахъ я всегда указывалъ крестьянамъ на неправильныя дѣйствія властей, такъ какъ зналъ нѣкоторые циркуляры бывшихъ губернаторовъ. Въ послѣднее время наше экономическое положеніе было очень угнетенное. Всюду раздавались голоса, что такъ жить нельзя. Къ этому времени съѣхались въ деревняхъ рабочіе, высланные за стачку изъ Батуми и Тифлиса; они выступали на сходкахъ и указывали намъ, какъ дѣйствовать. Незадолго до этого въ деревняхъ стали появляться прокламаціи и нелегальная литература, которыя я читалъ съ большимъ удовольствіемъ. Агитація приняла широкіе размѣры и начались волненія. Въ нашу деревню пріѣхалъ губернаторъ и спрашивалъ о причинахъ недовольства. Со стороны крестьянъ говорилъ въ качествѣ уполномоченнаго я. Я указалъ губернатору на циркуляръ одного изъ его предшественниковъ, гдѣ говорилось, что помѣщики имѣютъ право брать съ насъ только 1/10 и т. д. Присутствовавшій тутъ же помѣщикъ указалъ губернатору на меня, какъ на застрѣльщика. Губернаторъ на этотъ разъ ограничился тѣмъ, что занесъ меня въ записную книгу. Боролись мы противъ поповъ, не хотѣли давать имъ требы (драма), въ нѣкоторыхъ мѣстахъ ихъ прямо стригли. Но боролись преимущественно противъ помѣщиковъ-феодаловъ, которые буквально выматывали изъ насъ душу. Въ 1902 г. я былъ арестованъ и препровожденъ въ Кутаисск. тюрьму, гдѣ просидѣлъ одинъ годъ. Высланъ былъ на 8 лѣтъ въ Верхоянскъ Якутской области. Въ Якутскъ прибылъ въ 1904 г...
6.
Я родился въ Z. въ 1864 году. Воспитывался въ гимназіи, откуда былъ исключенъ изъ 6-го класса за "превратный образъ мыслей". Въ 1885 году поступилъ въ ветеринарный институтъ. Въ 1886 г. держалъ въ Дерптѣ экзаменъ на аттестатъ зрѣлости. Въ 1887 году уѣхалъ за границу въ Брюссель, гдѣ посѣщалъ Академію художествъ до 1890 г. Подъ вліяніемъ идей, имѣвшихъ много общаго съ ученіемъ гр. Толстого, какъ я узналъ послѣ, я покинулъ академію и сдѣлался простымъ маляромъ-рабочимъ. Работалъ я и жилъ до 1898 г. гдѣ придется, больше всего въ Швейцаріи и на югѣ Франціи. Съ русскими въ продолженіе этихъ 8 лѣтъ встрѣчался мало. Въ 1898 г. я вернулся въ Брюссель. Въ этомъ и отчасти въ слѣдующемъ 1899 г. пережилъ очень тяжелый внутренній поворотъ: сначала присталъ было въ кружку людей, центромъ которыхъ былъ Элизе Реклю, а потомъ къ соціалъ-демократамъ. Въ 1901 году вернулся въ Россію и жилъ нелегально подъ чужой фамиліей. Въ 1902 г., послѣ студенческихъ безпорядковъ, былъ арестованъ и, послѣ восьмимѣсячнаго заключенія, сосланъ до приговора въ X., а по приговору въ 1903 г. въ Восточную Сибирь на 3 года. Въ ноябрѣ, по нелѣпому доносу урядника, былъ сосланъ въ Якутскую область (Верхоянскъ), куда, однако, не попалъ, присоединившись къ протестовавшимъ противъ Кутайсовскихъ циркуляровъ товарищамъ.
7.
Мнѣ 82 года. Я еврей. Отецъ -- древне-еврейскій писатель, но гонорара не беретъ по принципу. Для поддержанія жизни занимается торговлей. Отецъ, мать, ихъ отцы, т.-е. мои дѣдушки, живы и живутъ въ Z. Старшій братъ, купецъ, живетъ въ Р., ему 42 года; второй, ювелиръ, отбываетъ срокъ ссылки по политическому дѣлу въ Сибири, ему 33 года; младшій эмигрировалъ въ 1893 г. въ Америку, гдѣ и акклиматизировался, ему 30 лѣтъ.
До 13 лѣтъ я изучалъ талмудъ и библію. Въ 13 лѣтъ поступилъ въ еврейскую типографію учиться наборному дѣлу. До 17 лѣтъ я не зналъ ни одного европейскаго языка, такъ какъ не учился ни у кого и впослѣдствіи никто со мной не занимался. Заинтересованный содержаніемъ произведеній Тургенева, я принялся за чтеніе романа "Новь" при помощи русско-еврейскаго словаря и черезъ короткое время уже свободно читалъ книги на русскомъ языкѣ. Осенью 1889 г. я уѣхалъ изъ дому въ X., куда я ѣхалъ съ опредѣленной цѣлью, найти соціалистовъ, сойтись съ ними и вмѣстѣ съ ними защищать народъ, какъ я себѣ представлялъ тогда роль соціалиста. И мнѣ въ этомъ посчастливилось. Я очень скоро столкнулся съ "отголосками" стараго "Пролетаріата", а затѣмъ съ нѣкоторыми изъ его членовъ, оставшимися на свободѣ послѣ разгрома "Пролетаріата". Въ X. я научился по-польски. Въ 1891 г. я былъ арестованъ, просидѣлъ 8 мѣсяцевъ въ "павильонѣ" и былъ высланъ на родину. До 1898 г. жилъ въ разныхъ городахъ Россіи и былъ нѣсколько разъ арестованъ. Въ 1898 г. меня арестовали, но выпустили по недоразумѣнію, и я перешелъ тогда на нелегальное положеніе. При всѣхъ этихъ арестахъ у меня ничего не найдено компрометирующаго или "предосудительнаго", а держали меня, главнымъ образомъ, за отказъ дать показанія или же по указаніямъ сыщиковъ и предателей.
Съ 1898 г. я жилъ, главнымъ образомъ, въ N., а по временамъ, когда становилось туговато, ѣздилъ за границу, преимущественно въ Англію. Впервые я попалъ туда въ 1899 г. и, проученный горькимъ опытомъ, что за границей плохо безъ знанія языка, сразу же застрялъ на пять мѣсяцевъ, чтобы научиться по-англійски. Впослѣдствіи ѣздилъ въ Англію по преимуществу. Въ 1901 г. меня снова арестовали, на этотъ разъ съ поличнымъ. Найдено при мнѣ -- типографскій станокъ безъ шрифта, паспортныя книжки чистыя и прокламаціи по поводу тогдашнихъ событій. Меня отправили сначала въ X., а затѣмъ въ N. и заключили въ крѣпость. Мнѣ предъявили обвиненіе въ принадлежности къ партіи и въ знакомствѣ съ Карповичемъ. Я показалъ слѣдующее: "ни къ какой революціонной организаціи я не принадлежу, но, какъ соціалистъ, сочувствую всякому революціонному движенію и готовъ всѣми силами помочь. На вопросы о знакомствѣ, а равно, гдѣ жилъ я въ послѣдніе три года, отвѣчать не буду". Меня вызывали еще нѣсколько разъ, но я ничего не писалъ и на вопросы ничего не отвѣчалъ. Въ моемъ дѣлѣ была предательница М, а также провокаторъ! Въ крѣпости я просидѣлъ до конца 1902 г., безъ свиданій, въ отдѣльномъ коридорѣ. Приговоръ мой подписанъ -- на 5 лѣтъ Восточной Сибири. Назначенъ въ Колымскъ. Жизнь въ тюрьмѣ не угнетаетъ меня и, при выходѣ изъ тюрьмы, я сейчасъ же принимаюсь за работу...
Я женатъ. Жена англичанка... Она пріѣхала за мной въ Россію... Остальное никому не интересно...
8.
И отецъ мой, и мать были сербы, переселившіеся въ Россію, мать изъ Королевства, а отецъ съ самаго юга Далматинскаго побережья, гдѣ сходится граница Австріи, Турціи и Черногоріи и гдѣ живетъ нашъ старый родъ, въ общемъ въ трехъ государствахъ до 150 душъ мужского пола. За свою жизнь отецъ перебывалъ и турецкимъ, и черногорскимъ, и австрійскимъ подданнымъ. Родился я въ Z. въ 1868 г. Отецъ въ то время служилъ начальникомъ станціи по желѣзнымъ дорогамъ, мѣста мѣнялъ довольно часто, такъ что мы нигдѣ долго не заживались. Мать умерла, когда мнѣ было года полтора; осталось насъ четверо дѣтей -- три сестры и я. Двухъ старшихъ взяла къ себѣ тетка и онѣ уѣхали въ X., а мы двое остались у бабушки и жили въ Z., наѣзжая иногда на пару мѣсяцевъ въ гости въ X. Мнѣ было около шести лѣтъ, когда тетя переселилась на Кавказъ, и съ тѣхъ поръ мы воспитывались у нея всѣ четверо. Она была женщина добрая, но доброту ея я научился цѣнить только позднѣе. Ласками она себя не проявляла, полагая, что дѣтей надо воспитывать въ строгости. Мы росли въ комфортѣ средне-буржуазной обстановки и жили мы -- дѣти -- дружной семьей. Въ столкновеніяхъ со старшими всегда стояли одинъ за другого. Особенно нѣжное чувство связывало меня съ младшей сестрой, такъ что, когда сестеръ повезли въ N. учиться, то, чтобы не разлучаться съ нею, меня сдали на нѣкоторое время въ семью къ начальницѣ пансіона, гдѣ я попалъ въ компанію съ ея сыновьями гимназистами и реалистами. Черезъ нѣсколько мѣсяцевъ я вернулся къ тетѣ на Кавказъ и годъ прожилъ одинокимъ ребенкомъ, чуждаясь другихъ дѣтей, такъ какъ не могъ принимать участія въ ихъ играхъ по причинѣ грыжи, которую получилъ вскорѣ послѣ смерти матери. Читать я выучился еще у бабушки (сначала на сербскомъ языкѣ). И вотъ въ это время я пристрастился къ чтенію, читалъ безъ разбора, между прочимъ проглотилъ довольно много лубочной литературы, которую добывалъ у служащихъ на желѣзной дорогѣ. "Милордъ Англійскій", "Битва русскихъ съ кабардинцами", "Гуавъ", "Францискъ Венеціанъ", "Бова Королевичъ" -- обо всѣхъ этихъ вещахъ у меня сохранились самыя хорошія воспоминанія.
Эти рыцарскіе романы достаточно подготовили мое воображеніе и наполнили дѣтскую душу жаждою подвиговъ, когда началось возстаніе въ Босніи и Герцеговинѣ и затѣмъ турецкая война. У насъ въ домѣ много говорили объ этомъ, братъ моей матери уѣхалъ въ Сербію добровольцемъ, дѣдушка организовалъ сборы пожертвованій. Съ ненасытною жадностью слушалъ я эти разговоры, я зналъ наперечетъ всѣхъ героевъ этой войны и до сихъ поръ помню иллюстраціи въ журналахъ, изображавшія турецкія звѣрства въ Болгаріи, и разсказы о подвигахъ герцеговинскихъ и черногорскихъ воеводъ. Тогда впервые возникло въ душѣ моей возмущеніе противъ угнетенія, горячее сочувствіе къ угнетеннымъ.
Эти впечатлѣнія дѣтства на нѣсколько лѣтъ опредѣлили направленіе моихъ мечтаній и думъ. Тѣмъ болѣе, что когда я поступилъ въ гимназію, то на первыхъ порахъ подчинился вліянію учителя русскаго языка, который сразу отмѣтилъ меня и принялъ во мнѣ большое участіе. Это былъ -- славянофилъ, гуманистъ съ добрымъ сердцемъ и расплывающимся въ неопредѣленную ширь міросозерцаніемъ, произносившій горячія проповѣди о конечномъ торжествѣ добра и знанія передъ второ- и третьеклассниками, старавшимися навести его на эти темы, чтобы не отвѣчать урока.-- "Да вы, юноша, соціалистъ",-- какъ-то апострофировалъ его, впрочемъ, въ добродушномъ тонѣ, нашъ старый директоръ, всѣхъ, и учениковъ, и учителей безразлично называвшій юношами. Въ это время, рядомъ съ Майнъ-Ридомъ, Куперомъ и Жюль-Верномъ, я читалъ Бодянскаго, Венелина, Гильфердинга, и голова моя въ первые годы гимназической жизни была занята историческимъ правомъ придунайскихъ и др. славянъ. Съ однимъ пріятелемъ-украйнофиломъ мы по часамъ простаивали передъ картой Европы, возбуждая насмѣшки товарищей и разсуждая объ уничтоженіи синекуры для Габсбурговъ и о созданіи федеративнаго славянскаго государства. Помню, я былъ во второмъ или третьемъ классѣ, когда по поводу возстанія въ Кривошіи (или гдѣ-то около -- тамъ Австрія вводила тогда воинскую повинность) я писалъ въ Австрію письма къ своимъ двоюроднымъ братьямъ, приглашая ихъ присоединиться въ повстанцамъ.
Вторымъ этапомъ и тоже раннимъ моего развитія было -- отношеніе къ религіи. Поэзія религіознаго чувства не была мнѣ доступна даже въ первые годы моего дѣтства. Одно изъ самыхъ раннихъ, чуть брезжущихъ воспоминаній моихъ рисуетъ мнѣ, какъ мой дѣдъ ставилъ меня и мою младшую сестру рядомъ съ собою на колѣни на долгую молитву. Вѣроятно, поэтому съ молодыхъ ногтей съ представленіемъ о религіи у меня связалось ощущеніе скуки и принужденія. Въ гимназіи это чувство только усилилось, потому что насъ гоняли каждую субботу ко всенощной и каждый праздникъ къ обѣднѣ. Во второмъ классѣ мнѣ попался въ руки Вольтеръ, и я сразу сталъ атеистомъ. Потомъ, когда въ шестомъ и седьмомъ классахъ мнѣ пришлось познакомиться съ религіозно-философской пропагандой Льва Толстого, несмотря на то потрясающее впечатлѣніе, которое произвела на меня, наприм., "Исповѣдь" (въ исканіяхъ смысла жизни я тогда помышлялъ о самоубійствѣ), я все-таки оказался воспріимчивымъ только къ критической части его ученія, въ товремя, какъ нѣкоторые товарищи сдѣлались Толстовцами, а иные и до сего дня такъ и остались...
Къ этому же времени и съ тѣмъ же ограниченіемъ прошло надо мною и вліяніе Писарева. Внѣшнимъ образомъ оно проявилось въ томъ, что меня исключили изъ гимназіи за экзаменаціонное сочиненіе, въ которомъ я, по Писареву, излагалъ, что мысль всегда должна находиться въ оппозиціи съ существующимъ строемъ.
Гораздо болѣе глубокое вліяніе оказалъ на меня Михайловскій и въ особенности Миртовъ. Я не помню книги, которая бы произвела на меня болѣе сильное впечатлѣніе, чѣмъ "Историческія письма". Къ этому же времени относится и мое первое знакомство съ нелегальной революціонной литературой. Организованныхъ кружковъ у насъ въ гимназіи не было, но кой у кого изъ насъ были связи съ периферіей революціоннаго движенія и въ 7 и въ 8 классахъ мнѣ попадали въ руки отдѣльные номера "Народной Воли", "Чернаго Передѣла"... Помню, я даже переписывалъ программы этихъ организацій, но плохо въ нихъ тогда разбирался, такъ что не рѣшался ихъ распространять среди товарищей и позднѣе среди рабочихъ.
Въ 1888 г. я кончилъ гимназію и поступилъ на медицинскій факультетъ N-скаго университета. Тогда было время затишья студенческой жизни, послѣ разгрома 1887 г., и только создавались кружки саморазвитія. Я принялъ участіе въ нѣсколькихъ сразу. Въ одномъ мы читали " Основы народничества" Юзова. Изъ этого кружка потомъ вышло нѣсколько толстовцевъ, опростившихся и сѣвшихъ на землю. Въ другомъ мы занимались политической экономіей, читали Милля съ примѣчаніями Чернышевскаго, Иванюкова, Маркса. Руководилъ занятіями этого кружка X. X., бывшій тогда на четвертомъ курсѣ, потомъ ушедшій на каторгу по дѣлу Софіи Гинзбургъ. Затѣмъ я толкался еще въ нѣсколькихъ кружкахъ, которые, впрочемъ, быстро распались; былъ въ то время въ N. еще одинъ кружокъ революціонеровъ-интеллигентовъ, поддерживавшихъ сношенія съ рабочими. Я не вошелъ въ этотъ кружокъ, но зналъ и встрѣчался съ нѣкоторыми членами его. Съ рабочими я вступилъ въ сношенія помимо вѣдома этого кружка. Дѣло произошло такимъ образомъ: весною 1889 г., послѣ ареста X. X., мнѣ пришлось ликвидировать кой-какія его дѣла. При этомъ мнѣ пришлось познакомиться съ однимъ изъ членовъ центральнаго кружка рабочихъ, который и пригласилъ меня для кружковыхъ занятій съ ними. Кромѣ центральнаго кружка, состоявшаго человѣкъ изъ 10, было еще въ периферіи около 40 человѣкъ, затронутыхъ движеніемъ. Центральный кружокъ тоже былъ арестованъ.
Это былъ народъ довольно образованный, кое-кто изъ нихъ могъ выдержать по политической экономіи дискуссію со студентомъ-юристомъ. Большинство изъ желѣзнодорожныхъ мастерскихъ. Нѣкоторые изъ нихъ считали чуть не 10-лѣтнюю революціонную давность и не одно поколѣніе интеллигенціи занималось съ ними. Вскормленные ученіями интеллигентовъ-народовольцевъ, они силою вещей, опережая теорію, ощупью наталкивались на путь отклоненія отъ народовольчества и начали приблизительно такую же работу, какую потомъ вели первыя соціалъ-демократическія организаціи. Этотъ кружокъ далъ въ N. почву и для перваго теоретическаго размежеванія съ народовольчествомъ и народничествомъ. Въ этомъ смыслѣ массу работы совершилъ товарищъ М., одинъ изъ замѣчательнѣйшихъ революціонеровъ, съ которымъ мнѣ только приходилось встрѣчаться, еще изъ V-го класса реальнаго училища ушедшій въ рабочую среду и въ революціонное движеніе...
Меня освободили, затѣмъ снова арестовали и сослали... Но объ этой полосѣ жизни мнѣ неудобно разсказывать..
9.
Родители мои были зажиточные люди; отецъ мой, купецъ 1-й гильдіи, занимался закупкой хлѣба для отправки черезъ Либаву за границу. Шести лѣтъ я началъ обучаться еврейской грамотѣ въ "хедерѣ" и одновременно русской. Къ восьми годамъ я прошелъ старый завѣтъ и приступилъ къ изученію Талмуда. Большую часть дня посвящалъ древне-еврейскому языку. На десятомъ году я, желая попасть въ реальное училище, выступилъ изъ хедера и сталъ готовиться къ экзамену. Число званыхъ евреевъ было такъ велико, а число избранныхъ такъ мало, что пришлось подготовиться къ 4 классу, дабы попасть во второй. Я выдержалъ и былъ принятъ во 2 классъ въ 1894 г. Въ 1899 г. я кончилъ реальное училище и былъ принятъ въ Z-скій Политехническій Институтъ на агрономическое отдѣленіе, хотя подавалъ на механическое. Произошло это отъ того, что въ 1899 г., послѣ студенческихъ безпорядковъ, былъ изданъ циркуляръ, чтобы евреевъ принимали на всѣ отдѣленія въ процентномъ отношеніи (7 1/2%) къ числу поступающихъ христіанъ на каждое отдѣленіе, а не съ общаго числа христіанъ и на то отдѣленіе, куда еврей пожелаетъ, какъ это было прежде, дабы евреи не сконцентрировались только на двухъ отдѣленіяхъ, механическомъ и химическомъ, а были разсѣяны по всѣмъ шести отдѣленіямъ института. Ни мнѣ, ни другимъ евреямъ совершенно не интересно было оставаться на агрономическомъ отдѣленіи, откуда, по окончаніи, всѣ пути для евреевъ закрыты, и мы черезъ годъ перевелись на механическое отдѣленіе, благо переводъ съ одного отдѣленія на другое не былъ запрещенъ. Въ 1901 и 1902 гг. я участвовалъ въ студенческихъ "безпорядкахъ", но исключенъ не былъ. Въ 1902 году меня арестовали по предательству портного X., извѣстнаго среди Z-скихъ рабочихъ подъ именемъ Алтера и выдавшаго всю Z-скую организацію Бунда. Онъ показалъ про меня слѣдующее: осенью 1900 г. я поступилъ въ Z-скую организацію Бунда и сталъ заниматься съ жестяниками по исторіи культуры. Осенью 1901 г. я, продолжая заниматься съ ними теоретически, сдѣлался однимъ изъ руководителей цеха жестяниковъ въ его практической работѣ. Зимой 1901 г. я поступилъ въ центральную сходку всѣхъ ремеслъ въ качествѣ одного изъ представителей отъ цеха жестяниковъ. Въ началѣ 1902 г. я перешелъ изъ цеха жестяниковъ и сталъ одинъ изъ руководителей соединеной сходи трехъ ремеслъ -- шапочниковъ, сапожниковъ и портныхъ, въ которой былъ и предатель Алтеръ. Я состоялъ кассиромъ этихъ ремеслъ. Весной 1902 г. у насъ образовался Комитетъ Бунда, куда я поступилъ членомъ.
31 августа, днемъ, я былъ арестованъ въ Z. и отправленъ въ слѣдственную тюрьму. 5 сентября мнѣ было предъявлено жандармскимъ ротмистромъ вышеизложенное обвиненіе. Я отвѣтилъ, что ичего знать не знаю, вѣдать не вѣдаю. 21 декабря кончилось слѣдствіе по моему дѣлу и постановили -- выпустить меня до суда подъ залогъ въ 10000 руб. Такой свободной суммы у родителей не оказалось и до 22 февраля 1908 г. родители хлопотали объ уменьшеніи залога до 5000 руб., за каковую сумму я былъ выпущенъ на волю до суда. 12 августа 1903 г. меня арестовали и объявили приговоръ, по которому я административнымъ порядкомъ ссылаюсь на 5 лѣтъ въ Восточную Сибирь... 9 сентября я пріѣхалъ въ Иркутскъ на собственный счетъ, что было мнѣ разрѣшено по болѣзни сердца. Такъ какъ я опоздалъ къ отправкѣ послѣдней лѣтней партіи, то я содержался въ Иркутской тюрьмѣ до установленія зимняго пути. Въ концѣ ноября я со второй зимней партіей отправился въ Якутскъ, куда прибылъ 25 декабря. Въ Якутскѣ мнѣ объявили о моемъ назначеніи въ Батурусскій улусъ...
10.
Мнѣ -- 20 лѣтъ. Семейство и по настоящее время состоитъ изъ отца, матери, сестры (старшая) и двухъ братьевъ -- одному 15 лѣтъ. Отецъ безъ опредѣленныхъ занятій. Былъ приказчикомъ при винномъ складѣ, жалованья получалъ 25 руб.
Въ 1897 г. въ г. Z. была введена монополія и отецъ остался безъ должности. Бѣдствовалъ нѣсколько лѣтъ, пока онъ оставилъ семью на произволъ судьбы и уѣхалъ искать заработка. Почти цѣлые два года отъ него -- ни слуха, ни духа. Какъ выяснилось потомъ, онъ странствовалъ по разнымъ городамъ, но ничего опредѣленнаго не нашелъ. Работать ему приходилось исключительно "черную работу", ибо никакого опредѣленнаго занятія онъ не зналъ, а желудокъ требовалъ питанія. Случайно онъ узналъ, что въ N., гдѣ онъ находится и въ настоящее время съ семействомъ, живутъ его родственники, отъ которыхъ онъ ожидалъ поддержки. Никакой поддержки онъ отъ нихъ не встрѣтилъ, а лишь по ихъ протекціи получилъ небольшой заработокъ. Въ то время, когда отецъ странствовалъ по разнымъ городамъ и не знали, что съ нимъ дѣлается цѣлые два съ половиною года и семейство очень бѣдствовало, я началъ думать о томъ, какъ бы помочь себѣ и семьѣ, и сталъ думать о работѣ. Къ сожалѣнію, дѣло шло къ зимѣ, такъ что думать о черной работѣ не приходилось, ибо ея не было. Въ это время я понялъ, что такое ужасъ безработицы и какая она -- несправедливость среди людей. Но вотъ, по рекомендаціи дяди, который доставлялъ ящики на табачную фабрику, я, наконецъ, поступилъ на вышесказанную фабрику, съ жалованьемъ понедѣльно два рубля.
Исполнялъ роль помощника укупорщика на этой фабрикѣ около года. Но условія жизни, по сравненію съ прежними, когда я поступилъ, стали невыносимы. При разговорахъ, которые мнѣ приходилось вести съ нѣкоторыми изъ рабочихъ, по поводу существующихъ условій жизни на фабрикѣ, мы пришли къ единому заключенію, что путемъ стачки намъ удастся улучшить наше положеніе. Стачка осуществилась и спустя три недѣли, когда стачка еще продолжалась, хозяинъ пытался возобновить работу посредствомъ нѣсколькихъ рабочихъ (стариковъ); такъ какъ эта работа особенной спеціальности не составляетъ, то эти старики могли бы научить новыхъ рабочихъ въ теченіе двухъ мѣсяцевъ. И такимъ образомъ работа пошла бы попрежнему. Но не тутъ-то было. Какъ только мы объ этомъ узнали, то стали стараться убѣдить рабочихъ стариковъ этого не дѣлать. Несмотря на убѣжденія, эти рабочіе приняли на себя иниціативу осуществить мысль фабриканта. На фабрикѣ стало работать уже нѣсколько десятковъ рабочихъ. Тогда мы призвали нѣсколько сочувствующихъ рабочихъ и, путемъ насильственныхъ дѣйствій, удалось намъ снять стариковъ. Самъ я лично, какъ и остальные рабочіе по моему дѣлу, прямого активнаго участія не принимали. Тѣмъ не менѣе, по просьбѣ фабриканта, мы 5 человѣкъ были арестованы жандармскимъ полковникомъ. Поводомъ для хозяина непремѣнно насъ 5 человѣкъ арестовать, а не другихъ послужило именно то, что мы 5 человѣкъ предъявили требованія хозяину и разъяснили ему, чѣмъ вызваны эти требованія. Привлекался я за подстрекательство рабочихъ къ забастовкѣ и насильственнымъ дѣйствіямъ. Приговоръ получилъ -- 4 года Восточной Сибири. За демонстрацію въ тюрьмѣ при отправкѣ въ Сибирь получилъ прибавку 1 годъ. За содѣйствіе въ побѣгѣ административному ссыльному былъ назначенъ въ Якутскую область. Участвовалъ въ 1902 г. въ устройствѣ баррикадъ и протестѣ въ Александровской тюрьмѣ по поводу необъявленія намъ мѣстъ назначенія.
11.
Мнѣ 22 года. Отецъ мой домовладѣлецъ, дворянинъ, секретарь Полицейскаго Управленія, умеръ, когда мнѣ было 7 лѣтъ. Матери я лишился за 4 года до этого. Въ 1887 г. я былъ отданъ въ институтъ для малолѣтнихъ сиротъ въ Z., гдѣ воспитывался на казенный счетъ; а когда институтъ былъ закрытъ, я былъ взятъ на воспитаніе попечительницей-сестрой, получивъ право на пособіе въ 800 рублей ежегодно, впредь до окончанія обученія. Въ 1891 г. поступилъ въ гимназію, а въ 1898 г. вышелъ оттуда изъ 7 класса, съ лишеніемъ права на пособіе, чтобы ѣхать на помощь голодающимъ. По возвращеніи съ голодовки, жилъ уроками. Въ это время я привлекался по обвиненію въ участіи въ якобы нелегальномъ кружкѣ учащихся, но, по отсутствію уликъ, оправданъ. Въ 1900 г. уѣхалъ въ N., приглашаемый въ земскую статистику. Въ 1900 же году перешелъ на ту же службу въ Х-ское земство. Тамъ я служилъ и жилъ вмѣстѣ съ братомъ, который въ 1901 г. уѣхалъ въ Петербургъ, гдѣ покушался на жизнь высшаго сановника. Меня разыскивали. Я явился въ Петербургъ въ Охранное отдѣленіе просить свиданія съ братомъ. Меня арестовали и предъявили обвиненіе въ соучастіи съ нимъ. По показанію квартирной хозяйки, я давалъ брату деньги передъ его отъѣздомъ. Соучастіе въ покушеніи я отрицалъ. Пробывъ въ домѣ предварительнаго заключенія 9 мѣсяцевъ, въ февралѣ 1902 г. я подалъ, въ числѣ нѣсколькихъ другихъ лицъ, заявленіе на имя министра юстиціи о несовершенствахъ суда современнаго "третьяго отдѣленія" съ требованіемъ разсмотрѣнія нашихъ дѣлъ гласнымъ порядкомъ или немедленнаго освобожденія.
Требованіе было подтверждено рѣшительной голодовкой, послѣ которой я былъ выпущенъ до приговора въ X. Здѣсь, по пріѣздѣ, я служилъ довѣреннымъ у юрисконсульта с.-злат. ж. д. Въ 1902 г. былъ вновь арестованъ. Мнѣ объявили приговоръ -- 5 лѣтъ Восточной Сибири и, ссылаясь на отсутствіе документовъ обо мнѣ, продержали въ Х-свой тюрьмѣ три мѣсяца.
Въ 1902 г. я прибылъ въ Якутскъ, гдѣ былъ назначенъ, для отбытія ссылки, въ Вилюйскій округъ, но, по случаю призыва къ отбыванію воинской повинности, былъ временно оставленъ въ Якутскѣ, гдѣ и занимался сначала уроками, потомъ служилъ городскимъ дезинфекторомъ во время эпидеміи, потомъ письмоводителемъ у мирового судьи. По освидѣтельствованіи, оказался непригоднымъ къ отбыванію воинской повинности, но не былъ отправленъ въ Вилюйскъ, такъ какъ былъ приглашенъ бывшимъ губернаторомъ Скрипицынымъ на должность консерватора въ мѣстномъ музеѣ. Увольненіе съ этой должности получилъ отъ Чаплина, когда уже былъ въ домѣ Романова за баррикадами.
12.
Сынъ 1 гильдіи купца г. Z., 26 лѣтъ, сдалъ экстерномъ экзаменъ на свидѣтельство зрѣлости при гимназіи въ 1899 г. и осенью того же года поступилъ въ университетъ на физико-математическое отдѣленіе.
Мой отецъ имѣетъ банкирскую контору въ г. Z. Въ семьѣ нашей 7 человѣкъ дѣтей: старшій братъ -- купецъ, младшій -- студентъ Берлинскаго ун-та, одна сестра изучаетъ медицину въ Швейцаріи, другая изучаетъ педагогику въ Парижѣ, теперь тоже уѣзжаетъ въ Швейцарію. Арестованъ я былъ осенью 1900 г. въ г. Z. по обвиненію въ принадлежности къ р. партіи, за храненіе и распространеніе нелегальной литературы. Просидѣлъ въ тюрьмѣ 8 1/2 мѣсяцевъ и былъ освобожденъ подъ залогъ въ 5000 рублей. По выходѣ изъ тюрьмы жилъ въ Z. и др. большихъ городахъ. Въ 1903 г я былъ арестованъ въ Z. для объявленія приговора (4 года Восточной Сибири) и, на свой счетъ безъ конвоировъ, поѣхалъ въ Иркутскъ, откуда, спустя нѣсколько недѣль, былъ отправленъ съ пересыльной партіей въ Якутскъ. Въ тюрьмѣ при мнѣ никакихъ голодовокъ и никакихъ столкновеній съ администраціей не было. Въ пути, около Киренска, у насъ вышло столкновеніе съ конвоемъ, вызванное слѣдующимъ обстоятельствомъ: когда товарищи -- мѣстные ссыльные, пріѣхавшіе на паузокъ повидаться съ нами, послѣ продолжительнаго и безпрепятственнаго пребыванія у насъ, ушли, мы, по обыкновенію, на прощаніе запѣли пѣсни. Солдаты настолько свыклись съ этимъ обычаемъ, что не обратили вниманія на пѣніе. Но когда одинъ изъ нашихъ товарищей высоко надъ головой поднялъ кусокъ красной матеріи, солдаты закричали, чтобы мы сняли " знамя". Мы отказались, тогда они бросились на насъ съ прикладами и легко ранили одного товарища, потомъ зарядили ружья и дали залпъ въ воздухъ. Они нѣсколько успокоились, благодаря вмѣшательству старшаго унтеръ-офицера. Конвойный офицеръ составилъ протоколъ о случившемся, причемъ значительно извратилъ факты и придалъ всему весьма ложное освѣщеніе; данъ ли былъ ходъ этому дѣлу или нѣтъ -- я не знаю.
Показанія на допросахъ давалъ отрицательныя. Назначенъ былъ въ улусъ Якутскаго округа, гдѣ и проживалъ.
13.
Родился въ 1879 г. Отецъ мѣщанинъ. Имѣетъ собственную слесарную мастерскую. Образованіе получилъ домашнее. 2 года былъ ювелиромъ и граверомъ; по случаю болѣзни глазъ перемѣнилъ занятіе и работалъ все время у отца. Въ октябрѣ 1900 г. былъ арестованъ на общемъ собраніи въ числѣ 180 человѣкъ, гдѣ имѣлъ быть поставленъ нелегальный спектакль. Благодаря предательству, было установлено мое участіе въ революціонномъ движеніи и, на основаніи провокаторскихъ указаній, выставлено было противъ меня обвиненіе по ст. ст. 818 и 252. Просидѣлъ въ тюрьмѣ 8 мѣсяцевъ. Показанія давалъ отрицательныя, послѣ чего былъ освобожденъ и высланъ подъ надзоръ. Но былъ вскорѣ вызванъ къ отбытію воинской новииности и признанъ годнымъ къ военной службѣ. Я былъ назначенъ Главнымъ Военнымъ Штабомъ въ Сибирскій военный округъ для продолженія военной службы. Прибылъ въ Штабъ Сибирск. воен. округа, гдѣ былъ назначенъ въ Z., куда и пріѣхалъ черезъ два дня. Тамъ я служилъ подъ надзоромъ. Тогда же я получилъ приговоръ, по Высоч. повелѣнію -- лишеніе воинскаго званія и ссылка въ Восточ. Сибирь на 5 лѣтъ. 22 декабря изъ Z-ской тюрьмы выѣхалъ въ Александровскую пересыльную тюрьму для слѣдованія въ Якутскую область. 12 января 1904 г. я выѣхалъ съ 8-й партіей въ числѣ 24 человѣкъ. По дорогѣ на второмъ станкѣ у насъ вышелъ конфликтъ съ конвойнымъ жандармомъ изъ-за свиданій съ мѣстными политическими ссыльными, но дѣло уладилось миромъ, т.-е. согласился насъ по одиночкѣ пускать въ лавочку, гдѣ и можно было видѣться съ товарищами по ссылкѣ. Въ Усть-Кутѣ у насъ случилось второе столкновеніе съ жандармами съ вмѣшательствомъ мѣстной полиціи. Мы требовали свиданія съ мѣстными ссыльными товарищами и при томъ заявили, что если намъ не удовлетворятъ наши требованія, то мы дальше не поѣдемъ, такъ какъ и лишенные всѣхъ правъ каторжники имѣютъ право на свиданіе, а мы никакихъ правъ не лишены. Когда приставъ заявилъ, что онъ не можетъ ни въ какомъ случаѣ дать намъ разрѣшеніе видѣться съ мѣстными ссыльными, такъ какъ у него есть циркуляръ, который строжайше запрещаетъ ему дать свиданіе и что даже есть у него инструкція отъ Иркутскаго губернатора, что если партія будетъ настаивать на свиданіи, то взять ее силой и выпроводить изъ села, тогда мы заявили ему, что если онъ не можетъ самъ намъ разрѣшить, то пусть телеграфируетъ губернатору, что мы просимъ свиданія съ товарищами, и что иначе мы не тронемся изъ села въ дальнѣйшую дорогу. Если онъ не можетъ послать телеграмму на свой счетъ, то мы согласны на нашъ счетъ послать. Но онъ ни въ коемъ случаѣ не хотѣлъ эту просьбу удовлетворить, такъ что послѣ нѣкоторыхъ разговоровъ онъ рѣшилъ дѣйствовать силой и при каждомъ словѣ угрожалъ: "не думайте, мы васъ увеземъ тепленькими", "вы у насъ не первые, я знаю, какъ съ вами распоряжаться". Урядникъ также вмѣшался въ разговоры, и заявилъ, что онъ съ удовольствіемъ сдѣлался бы палачемъ и рѣзалъ "политическихъ", какъ собакъ. Когда мы обратились къ приставу съ просьбою, чтобы онъ не разрѣшалъ уряднику въ его присутствіи говорить дерзостей, то онъ хладнокровно заявилъ, что мы сами этого хотимъ. Какъ видно, ему очень хотѣлось насъ вызвать къ болѣе непріятной развязкѣ. Словомъ, опять говорили и опять толковали и, въ концѣ концовъ, онъ отдалъ приказъ уряднику взять одного товарища. Тогда мы рѣшили дать отпоръ -- окружили его и не дали взять. Урядникъ поднялъ шашку и началъ бить направо и налѣво, а солдаты прикладами, потомъ и сотскіе со старостою во главѣ. Вотъ началась у насъ свалка. Въ результатѣ оказалось, что мы были всѣ избиты, связаны и выброшены изъ избы въ однѣхъ рубашкахъ безъ шапокъ. А во дворѣ стоялъ ужасный морозъ. Два товарища были такъ контужены, что потребовалась медицинская помощь. Съ однимъ товарищемъ сдѣлались припадки и, несмотря на нашу просьбу развязать его, получили циничный отвѣтъ: "Ничего, умретъ -- чортъ съ нимъ, меньше однимъ будетъ". Словомъ, это была дикая до безумія картина. Нѣкоторые крестьяне плакали, глядя на насъ... И такъ связанными насъ посадили въ кошевкахъ, навалили одежду и увезли подъ усиленнымъ конвоемъ до слѣдующаго села; тамъ мы развязались. Нѣкоторые отморозили руки и ноги. Поѣхали дальше до Киренска. Здѣсь написали заявленіе товарищу прокурора Иркутск. окружн. суда, гдѣ изложили все объ истязаніи въ Усть-Кутѣ. Онъ обѣщалъ, что непремѣнно разслѣдуетъ это дѣло и дастъ ему ходъ. Въ Киренскѣ мы опять настаивали на свиданіи съ мѣстными ссыльными, но, въ результатѣ, повторилось то же самое, что въ Усть-Кутѣ, но безъ избіенія и безъ ругательствъ. Такъ связанныхъ насъ увезли оттуда... Дальше протестовать намъ невозможно было, ибо были сильно измучены, какъ физически, такъ и нравственно; но, начиная отъ Нохтуйска, мы все-таки добились свиданій... 11-го февраля прибыли въ Якутскъ. Получилъ назначеніе въ 180-ти верстахъ отъ Якутска, но туда не пришлось ѣхать, въ виду предстоявшаго протеста.
14.
24-хъ лѣтъ. Родился въ небогатой мѣщанской армянской семьѣ. Раннее дѣтство мое до 9 лѣтъ прошло въ патріархальной обстановкѣ большой родительской семьи. Отецъ благонамѣренный обыватель, владѣвшій домомъ и виноградникомъ, старался воспитывать и дѣтей своихъ въ томъ же духѣ благонамѣренности. 9-ти лѣтъ я потерялъ мать, чрезвычайно добрую женщину, нѣжно любившую своихъ дѣтей. Отецъ женился вторично и съ появленіемъ мачихи вся атмосфера дома измѣнилась: дѣти постепенно начали покидать родительскій кровъ, попадая къ разнымъ родственникамъ на дальнѣйшее воспитаніе...-- Не избѣгъ подобной участи и я... Меня взяла одна родственница. Въ это время, окончивъ армянско-церковно-приходскую школу, я посѣщалъ городское училище. Въ 1892 году, по окончаніи въ немъ курса, я попалъ "практикантомъ" въ уѣздное казначейство. Въ тяжелой чиновничьей средѣ, изнуряемый ежедневной 12-ти часовой работой, я пробылъ два съ лишнимъ года, подорвавъ основательно свое здоровье, оставилъ казначейство и съ небольшими средствами началъ искать другіе пути, не для широкой, разумѣется, общественной дѣятельности, а для добыванія куска хлѣба. Самой первой и естественной цѣлью моихъ исканій былъ недалекій городъ, богатый, промышленный Z. Въ 1894 году я поѣхалъ туда и черезъ брата, служившаго на одномъ изъ крупныхъ заводовъ, устроился слесарнымъ ученикомъ въ механическихъ мастерскихъ. Вмѣстѣ съ работой шли параллельно у меня и теоретическія занятія -- готовился къ поступленію въ низшую или среднюю техническую школу. Черезъ полгода бросилъ работу въ мастерскихъ и занялся предметами для поступленія въ среднюю школу. Въ 1897 г. поступилъ въ реальное училище. Въ 1899 г., успѣшно окончивъ курсъ реальнаго, для продолженія образованія поѣхалъ въ Петербургъ, гдѣ, послѣ конкурснаго испытанія, поступилъ въ Технологическій институтъ. Высшее образованіе, еще недавно казавшееся мнѣ чѣмъ-то недоступнымъ, доставшееся мнѣ послѣ упорнаго труда, стало для меня дорогимъ. Я усердно принялся за институтскія занятія, стараясь не "увлекаться" ничѣмъ постороннимъ. Первый учебный годъ прошелъ спокойно. Успѣшно окончивъ его, я поѣхалъ на практику на желѣзную дорогу. Вернувшись осенью свѣжимъ и бодрымъ, я вновь принялся за прерванныя занятія въ институтѣ. Но заниматься пришлось недолго -- началось скоро студенческое движеніе, и я уже второй годъ студентомъ, знакомый съ академическимъ режимомъ, принялъ въ немъ участіе. Послѣ начавшихся репрессій противъ молодежи, отдачи въ солдаты за участіе въ академическомъ движеніи, движеніе стало интенсивнѣе и привело къ демонстраціи 4-го марта 1901 г. на Казанской площади противъ "Временныхъ правилъ" объ отдачѣ въ солдаты студентовъ. На этой демонстраціи въ первый разъ я былъ арестованъ въ числѣ нѣсколькихъ сотъ демонстрантовъ, главнымъ образомъ, студентовъ и, послѣ трехнедѣльнаго тюремнаго заключенія, высланъ на родину до приговора. Но вскорѣ вмѣсто приговора получилъ знаменитое "сердечное попеченіе" министерства Ванновскаго-Мѣщанинова, и я осенью 1901 г. очутился въ Петербургѣ. На мигъ атмосфера измѣнилась: послѣ крутыхъ мѣръ, послѣ недавно полученныхъ нагаекъ на Казанский площади, казалось, настали другія времена. Я сдѣлалъ еще одну и послѣднюю попытку держаться за институтъ -- учиться, заниматься. Но неумолимая логика жизни преподала мнѣ иное. Она мнѣ подсказала, что учиться при настоящихъ условіяхъ -- невозможно, говоря точнѣе -- работать и заниматься намъ при настоящихъ порядкахъ надо не тѣмъ, чѣмъ я думалъ, а "чѣмъ-то другимъ". Это "что-то другое" я, пожалуй, какъ и многіе другіе, искалъ еще раньше и одно время думалось, что я его нашелъ -- нашелъ я его въ "національной идеѣ". Во исполненіе ея, я началъ оказывать содѣйствіе армянскимъ революціоннымъ организаціямъ. Въ 1898 г., будучи реалистомъ 6-го класса, привлекался по подобному дѣлу, но, благодаря школьнымъ успѣхамъ и начальству, отдѣлался пустяками. Моя послѣдняя неудавшаяся попытка меня окончательно убѣдила оставить всякія надежды на продолженіе институтскаго образованія. Кстати сказать, въ это же время начинается мое первое основательное знакомство съ рабочимъ движеніемъ, Марксомъ и Энгельсомъ... Побыть на волѣ пришлось не долго: въ 1902 г. я былъ вторично арестованъ, вмѣстѣ съ нѣсколькими десятками товарищей, по обвиненію въ "подготовленіи уличныхъ демонстрацій въ Петербургѣ" -- таково было предъявленное обвиненіе -- и приговоренъ къ тремъ годамъ ссылки въ Восточную Сибирь. Вскорѣ послѣ Сипягина, по какому-то Высочайшему повелѣнію, ссылка была замѣнена тюремнымъ заключеніемъ. Отсидѣвъ 5 мѣсяцевъ, уѣхалъ на родину на короткое время. Вернулся въ Петербургъ уже не съ тѣми желаніями и мечтами, съ какими, бывало, пріѣзжалъ раньше, а пріѣхалъ съ намѣреніемъ работать революціонеромъ, но очень скоро былъ арестованъ по предательству. Обвинялся въ устройствѣ нелегальныхъ библіотекъ и содѣйствіи транспорту нелегальной литературы... Затѣмъ получилъ приговоръ сюда...
15.
Мнѣ 23 года. Еврей. Родился въ довольно многочисленной семьѣ, тогда еще состоятельной. Отецъ мой, по ремеслу портной, работалъ самъ мало, а имѣлъ нѣсколько подмастерьевъ. Когда мнѣ шелъ 6-й годъ, меня отдали въ "Хедеръ". По распоряженію высшаго начальства, насъ -- еврейскихъ мальчиковъ стали "принуждать" посѣщать русскую школу, гдѣ учились и христіане. Отцы наши, недовольные такимъ распоряженіемъ, собрались вмѣстѣ и рѣшили "войти въ соглашеніе" съ учителями, разумѣется, за хорошее вознагражденіе, чтобы тѣ считали насъ "офиціально" учениками, но не принуждали посѣщать школу. Сдѣлка состоялась и мы посѣтили эту школу всего два раза. На одиннадцатомъ году моей жизни у насъ начались семейныя бѣдствія: двѣ сестры (одна замужняя) умерли, предварительно истощивъ всѣ наши матеріальныя средства, отецъ сталъ хворать -- пошло полное раззореніе... Въ виду моихъ хорошихъ способностей, обнаружившихся еще въ началѣ "Хедера", отецъ рѣшилъ сдѣлать меня раввиномъ. Меня же "талмудъ" отнюдь не привлекалъ, униженія же, которыя приходилось терпѣть отъ "Ребе" (это было своего рода вознагражденіе, которое "Ребе" себѣ взялъ за то, что сталъ меня учить даромъ, благодаря моей бѣдности), прямо отталкивали меня отъ ученія, и я рѣшилъ сдѣлаться обязательно ремесленникомъ-портнымъ. Мои два старшіе брата уже пошли по этому пути. Пришлось выдержать упорную борьбу съ больнымъ отцомъ, но моя настойчивость, семейное раззореніе помогли мнѣ, и я вышелъ побѣдителемъ. Получивъ дома самое элементарное обученіе портняжеству, я рѣшилъ уѣхать въ большой городъ, а именно въ Z. Обыкновенно, безъ разрѣшенія родителей, дѣтямъ не даютъ паспортовъ, но мнѣ предложили въ полиціи снабдить меня таковымъ за 3 рубля. Я продалъ пальто и, такимъ образомъ, хотя раздѣтымъ, оказался съ паспортомъ и отправился въ Z. Пробывъ тамъ два года, я вернулся домой вмѣстѣ съ однимъ моимъ товарищемъ по "Хедеру" (который остался національно-еврейскимъ интеллигентомъ). Заключили мы съ нимъ такое условіе: я его буду обучать своему ремеслу, а онъ меня наукамъ. Дома я работалъ самостоятельно и за полтора года научилъ ремеслу и своего товарища, онъ же меня едва научилъ писать. За это время я сталъ атеистомъ. Томясь своимъ невѣжествомъ, я рѣшилъ уѣхать въ N. Здѣсь я познакомился съ однимъ добрымъ и честнымъ интеллигентомъ-соціалистомъ, который, однако, непосредственнаго участія въ работѣ не принималъ. Я нанялъ учителя польскаго языка, много читалъ и развивался. 1899 годъ былъ въ N. очень бурный, бастовали почти всѣ ремесла и множество фабрикъ, устраивались многочисленныя собранія и распространялась масса нелегальной литературы. Эта общая волна и меня захватила -- я вступилъ въ организацію "Бунда".
Въ 1900 г. былъ арестованъ на 1 майской демонстраціи, просидѣлъ 12 дней (дѣло осталось безъ послѣдствій). Въ 1901 г. былъ обыскъ на моей квартирѣ (въ моемъ отсутствіи), забрали моего сосѣда и нелегальную брошюру. Мѣсяца 2 скрывался. Затѣмъ былъ обыскъ у моего товарища, гдѣ я жилъ на квартирѣ, опять-таки въ мое отсутствіе. Забрали нелегальную литературу и трехъ человѣкъ. Я послѣ этого уѣхалъ въ Парижъ, гдѣ и пробылъ 7 мѣсяцевъ. При возвращеніи въ Россію былъ арестованъ. Просидѣлъ въ N-ской слѣд. тюрьмѣ 20 мѣсяцевъ и получилъ по приговору 4 года Восточн. Сибири. Моя спеціальность -- дамскій портной. А такъ какъ я побывалъ въ Парижѣ, гдѣ учился также своему дѣлу и работалъ, то вездѣ въ городахъ нахожу работу -- у мѣстной аристократіи. Когда сидѣлъ въ Сибирской Х-ской тюрьмѣ, ко мнѣ въ тюрьму пріѣзжали дамы высшаго свѣта примѣрять костюмы... Вотъ что значитъ любовь прифрантить!...
16.
Мѣщанинъ, 33-хъ лѣтъ. Холостъ.
Родился я въ захолустномъ уѣздномъ городкѣ, въ небогатой семьѣ. Воспитаніе получилъ безпорядочное: игры, которыя укрѣпляютъ и развиваютъ организмъ, были мнѣ строго запрещены родителями.
17 лѣтъ я поступилъ въ начальное училище, которое окончилъ черезъ два года. По окончаніи училища я уѣхалъ въ X., гдѣ сталъ учиться литографскому дѣлу.
Анархистическія покушенія во Франціи въ 1894 г., въ особенности убійство Карно, обратили на себя мое вниманіе и вызвали броженіе въ моихъ мысляхъ.
Это броженіе долго не выливалось въ опредѣленную форму. Въ 1895 г. я пережилъ продолжительную безработицу, во время которой, въ поискахъ за работой, я странствовалъ по югу, сѣверо-западу и западу. Все это время я много натерпѣлся, много насмотрѣлся, въ особенности въ ночлежкахъ, гдѣ часто приходилось ночевать и передо мною весь существующій строй все яснѣе вырисовывался во всей своей ужасающей наготѣ. Въ началѣ 1896 г. я увлекался ученіемъ Толстого, пока, наконецъ, подъ вліяніемъ нелегальной литературы, я не вступилъ на путь соціализма въ духѣ соціалъ-демократіи. Я хотѣлъ вступить въ какую-нибудь организацію, но тогда вездѣ господствовалъ духъ узкаго экономизма, политическая же борьба совершенно игнорировалась, съ чѣмъ я никакъ не могъ согласиться, и это не давало возможности вступить въ организацію того города, въ которомъ я тогда работалъ. Въ 1897 г. я столкнулся съ однимъ товарищемъ, который предложилъ мнѣ вступить членомъ въ "группу Рабочихъ Революціонеровъ", задачи которой состояли въ слѣдующемъ: 1) одновременно съ экономической вести и политическую борьбу, 2) объединить всѣ существующія соц.-демокр. организаціи въ одну соц.-демокр. партію, 3) выработать рабочую интеллигенцію, которая сама руководила бы рабочимъ движеніемъ. Все это было вполнѣ согласно съ моими стремленіями, и я охотно вступилъ въ " группу", я Группа" рѣшила поставить свою типографію и издавать свою литературу. Я взялся поставить типографію и работать въ ней. Осенью 1897 г. я и еще одинъ товарищъ поставили въ Z. типографію и стали работать. Первымъ выпускомъ нашимъ былъ тайный циркуляръ М. В. Д. Горемыкина отъ 12-го августа того же года губернаторамъ, градоначальникамъ и полицеймейстерамъ, какъ имъ поступать съ зачинщиками во время стачекъ. Этотъ циркуляръ былъ напечатанъ въ 8 тыс. экземплярахъ. Вторая брошюра: "Задачи русской рабочей партіи" въ 1500 экземп., 8-я брошюра "Шпіонъ" -- разсказъ изъ фабричной жизни -- 8 тыс. экз., 4-я брошюра: "Боевой кличъ рабочаго класса" (изъ 1-го номера "Рабочаго Знамени") -- 1 тыс. экз. Въ теченіе зимы 1897--98 гг. намъ удалось завязать связи во многихъ фабричныхъ центрахъ и въ нѣкоторыхъ изъ нихъ основать свои комитеты. Весной 1898 г. всѣ комитеты объединились подъ названіемъ "Русск. Соціал.-Демократ. Партія", партійнымъ органомъ которой было объявлено "X."; это было въ то время, когда появился "Манифестъ Росс. Соц.-Демок. Пар.". Вышелъ 1-й No въ количествѣ 1200 экз.; послѣ этого мы приступили къ печатанію краткаго очерка великой французской революціи, но въ срединѣ печатанія мы были арестованы (это было 26 іюля 1898 г.). У меня былъ взятъ складъ нашихъ изданій, а у товарища типографія...
Въ заключеніи пробылъ годъ и восемь мѣсяцевъ... Мнѣ былъ объявленъ приговоръ: 5 лѣтъ Восточной Сибири, куда я въ скорости и былъ отправленъ...
17.
Мнѣ 21 годъ. Я родился въ еврейской семьѣ со среднимъ мѣщанскимъ достаткомъ. Отецъ жилъ постоянно въ отъѣздѣ и только по большимъ праздникамъ пріѣзжалъ въ Z. Мать съ утра до поздняго вечера торговала мануфактурой въ магазинѣ на базарѣ. Мы, дѣти, которыхъ въ разныя времена бывало разное, но довольно значительное, количество, были предоставлены самимъ себѣ. Воспитаніе мое съ самого дѣтства шло подъ вліяніемъ дѣдушки, проповѣдника по профессіи, человѣка съ патріархальной наружностью, глубоко религіознаго и одареннаго неисчерпаемымъ юморомъ. Большую часть времени отъ 8-хъ до 6-ти лѣтъ я провелъ съ дѣдушкой, сопровождалъ его въ синагогу на молитвы и проповѣди. 5-ти лѣтъ я отданъ былъ къ "ребе" въ "хейдеръ". Успѣхи мои въ изученіи Пятикнижія, Библіи и позже Талмуда, должно быть, были очень хороши, такъ какъ меня прочили въ выдающіеся талмудисты. Въ "хейдерѣ" я, однако, отличался "озорничествомъ", за что бывалъ битъ ремнемъ неоднократно. "Конфликты" мои съ "ребе", кончавшіеся для меня всегда печальнымъ пораженіемъ, не могли вселить въ меня особую любовь какъ къ самому "ребе", такъ и къ "хейдеру" и наукѣ, хотя, подъ вліяніемъ постояннаго общенія съ дѣдушкой, я былъ романтически-религіозно настроенъ. Дѣдушка умеръ, когда мнѣ было 8--9 лѣтъ. Живая связь съ религіей порвалась, принудительное посѣщеніе синагоги и "хейдера" не могло привлекать меня. Нѣтъ ничего удивительнаго, что я безъ всякаго сожалѣнія, а съ радостью оставилъ Z. и въ 1898 г., вмѣстѣ съ матерью и сестрой, переѣхалъ къ отцу въ N. Событіе это повліяло радикальнымъ образомъ на дальнѣйшій ходъ моей жизни. Знаніе русской грамоты и ариѳметики дало мнѣ возможность поступить въ первый классъ еврейскаго училища. Жили мы верстахъ въ 5 отъ училища и мнѣ приходилось въ грязь и слякоть, морозъ и вѣтеръ совершать дважды въ день длиннѣйшіе концы. Невольная прогулка стала мѣстомъ постоянныхъ думъ и бесѣдъ съ товарищами попутчиками. Уроженцы N., они были выше меня по общему развитію и, несмотря на молодые годы, были начитаны. Бесѣды съ ними привели меня, въ концѣ концовъ, къ отрицанію религіи и уже 18-ти лѣтъ я помню себя невѣрующимъ. Родителямъ да и мнѣ самому окончаніе казеннаго еврейскаго училища не представлялось практически цѣннымъ и мы задумали постучаться въ двери средняго учебнаго заведенія. Отцу наиболѣе соотвѣтствующимъ казалось реальное училище. Въ 1897 г. я выдержалъ экзаменъ въ 4-й классъ реальнаго училища и, совершенно неожиданно для себя и другихъ и вопреки "процентной нормѣ", былъ зачисленъ ученикомъ реальнаго училища. Я познакомился съ новымъ міромъ товарищества и семьями нѣкоторыхъ. Въ четвертомъ классѣ я болѣлъ тифомъ и засѣлъ на второй годъ. "Второй годъ" повліялъ на меня самымъ благотворнымъ образомъ. Безъ труда я могъ "успѣшно" заниматься, въ сущности ничего не дѣлая. Свободное отъ занятій время, а такого у меня было слишкомъ достаточно, я посвящалъ народной читальнѣ и аудиторіи. Съ особымъ интересомъ я сталъ заниматься геометріей и физикой. Элементы Эвклида и "Единство физическихъ силъ" Секки, самыя стройныя книги, которыя я когда-либо читалъ, окончательно направили меня къ матеріалистическому міровоззрѣнію. 16-ти лѣтъ я мечталъ о высшемъ математическомъ образованіи и ученой дѣятельности на почвѣ рѣшенія физическихъ проблемъ математическимъ способомъ. Вѣроятно, я пошелъ бы по этому пути, но знакомство съ товарищемъ X, превратившееся скоро въ тѣснѣйшую дружбу, измѣнило направленіе моихъ мыслей. Частыя и долгія бесѣды съ X. привели къ тому, что въ кругъ интересующихъ меня вопросовъ, кромѣ математическихъ и физическихъ, которые не оставляютъ меня до сихъ поръ, вошли вопросы общественные. Бокль, Писаревъ, Рибо, Ланге и даже Милль заслонили Эвклида, Менделѣева, Гано и др. Общественные вопросы занимали меня, однако, исключительно своей научной стороной. Матеріалистическій образъ мыслей, воспитанный изученіемъ математики, далъ опредѣленную окраску общественному міровоззрѣнію, но о практической дѣятельности я тогда не думалъ. Этому отчасти способствовали обстоятельства интимной жизни, требовавшей, для выполненія нѣкоторыхъ плановъ, достиженія обезпеченнаго существованія въ будущемъ. Лѣтомъ 1902 г. я кончилъ реальное училище. Предполагалось, что я поступлю въ высшее учебное заведеніе въ Россіи или за границей. Къ конкурснымъ экзаменамъ я совершенно не готовился, но за то успѣлъ много прочесть по общественнымъ вопросамъ. "Монистическій взглядъ на исторію" Бельтова и 1-й томъ Капитала Маркса окончательно опредѣлили мою дорогу въ жизни. Послѣ того, какъ я осенью провалился на конкурсѣ въ политехникумѣ и за отсутствіемъ средствъ не могъ уѣхать за границу, я вмѣстѣ съ X. сталъ думать о вступленіи въ дѣйствующія организаціи. Съ этою цѣлью я ушелъ изъ дома и, добывая средства къ существованію частными уроками, поселился вмѣстѣ съ X. Вскорѣ намъ удалось установить связь съ N-скимъ Комитетомъ партіи и насъ приняли въ качествѣ агитаторовъ и пропагандистовъ. Но недолго мы работали. Въ 1903 г. мы провалились съ поличнымъ по предательству квартирной хозяйки. Меня обвинили въ печатаніи на гектографѣ и распространеніи нелегальныхъ изданій. Я просидѣлъ около пяти, а X. около 4 мѣсяцевъ въ тюрьмѣ. Затѣмъ меня отправили въ ссылку въ Восточную Сибирь на четыре года.
18.
Горный техникъ. 30 лѣтъ. Отецъ крестьянинъ. Мать -- дочь хорунжаго Оренбургскаго казач. войска. Два брата младше меня. Дѣдъ былъ замѣшанъ въ "Бунтѣ государств. крестьянъ Оренбургской губ." Въ шестидесятые годы. Предокъ со стороны матери -- казакъ Ш. былъ въ походѣ вмѣстѣ съ Дежневымъ, прошелъ съ нимъ Беринговъ проливъ и поселился въ Аляскѣ, гдѣ и акклиматизировался.
Дѣтство провелъ на глухомъ хуторѣ отца, но, послѣ его смерти, осенью переѣхалъ съ матерью въ г. Z. Въ 1894 г. кончилъ Уральское горное училище. Два каникулярныя лѣта провелъ на работахъ: одно на пушечномъ заводѣ, другое на постройкѣ Западн. Сибирск. ж. д. По окончаніи училища поѣхалъ начальникомъ развѣдочной партіи въ среднюю Азію. Ликвидировалъ во второй половинѣ лѣта дѣла по развѣдкамъ и выѣхалъ обратно въ Россію верхомъ, въ сопровожденіи проводника киргиза. Проводникъ, однако, скрылся и я ѣхалъ одинъ, руководствуясь компасомъ и картой Главнаго Штаба. Одинъ разъ сбился съ дороги въ пескахъ и замертво былъ поднятъ пастухами-киргизами. Два раза подвергался нападенію киргизовъ -- "барантачей" и русскихъ конокрадовъ, но оба раза, отстрѣливаясь, благополучно избѣжалъ опасности. Путь свой -- верховья рѣки Кара-Тургай, Кустанай и Челябинскъ (около 1000 верстъ) сдѣлалъ въ 14 дней. По пріѣздѣ нѣкоторое время былъ монтеромъ на золотыхъ пріискахъ, а потомъ тамъ же химикомъ при постройкѣ завода и химической обработкѣ золотыхъ рудъ. На золотыхъ пріискахъ пробылъ до осени 1897 г. Весной 1898 г. приглашенъ управляющимъ на золотые же пріиски. Пріиски были недалеко отъ Z., вблизи желѣзной дороги. Возобновилъ дѣтскія знакомства съ мѣстными интеллигентами. Вошелъ въ нелегальный кружокъ, начавшій работу на Уралѣ. Послѣ ареста многихъ товарищей, явившагося слѣдствіемъ предательства, разыскивался, но, благодаря своему общественному положенію, мундиру и "нахальному" визиту къ жандармскому ротмистру съ требованіемъ дѣлового свиданія съ агентомъ Страх. Об-ва "Надежда", не только остался цѣлъ, но даже не былъ допрошенъ. Тогда же занялся покупкой шрифта для нелегальной типографіи, не порывая связей съ Z-омъ. Осенью случай меня свелъ съ X., и -- типографія была спѣшно закончена, а мы приступили въ концѣ декабря къ работѣ. Результатомъ ея явился 1-й No Сборника "--къ". Въ 1899 году былъ, благодаря неосторожности товарища, арестованъ и привлеченъ въ дѣлу "С.-Д. группы". Сидѣлъ въ Z. Въ. 1901 г. получилъ приговоръ -- 5 лѣтъ Вост. Сибири и въ февралѣ же выѣхалъ изъ Z. Въ Александровской перес. тюрьмѣ пробылъ до 12-го мая въ ожиданіи партіи на Якутскъ, но 11-го мая вечеромъ по телеграммѣ изъ Иркутска -- объявлено переназначеніе. Проводивъ партію, уѣхалъ на мѣсто назначенія. Изъ мѣста поселеній опротестовалъ переназначеніе, такъ какъ узналъ, что это сдѣлано по ходатайству знакомыхъ въ Снб. Не получивъ отвѣта, поѣхалъ лично въ Иркутскъ, но, получивъ на пріемѣ у ген.-губерн. Пантелеева отказъ въ просьбѣ безъ всякой мотивировки, заявилъ, что добровольно въ деревнѣ не останусь, а уѣду; тогда же скрылся и такъ какъ далъ слово помочь товарищу по дѣлу въ побѣгѣ, направился не въ Россію, а въ N. Въ 1902 году удалось устроить ея побѣгъ. Мы благополучно доѣхали до Иркутска. Тамъ я задержался на нѣсколько дней и поѣхалъ то же въ Россію. Но съ Томска вернулся обратно, такъ какъ получилъ предложеніе устроить побѣгъ важнаго политическаго. Въ 1902 году былъ уже на мѣстѣ, но онъ еще не пріѣхалъ туда. Время было пропущено, дорога испортилась. Побѣгъ былъ, по необходимости, отложенъ до лѣта. Товарищъ не дождался и умеръ. Я уѣхалъ съ другимъ. Въ тайгѣ были разъ арестованы вооруженными якутами, но, выдавъ себя за золотоискателей, благополучно вывернулись, благодаря заранѣе и нарочито приготовленной нотаріальной довѣренности на розыски золота. Довѣренность эта замѣнила намъ паспортъ. Благополучно оба прибыли за границу, хотя и въ разное время. Первый переходъ мой черезъ границу оказался неудачнымъ -- былъ арестованъ. Однако офицеръ пограничной стражи, оштрафовавъ на 4 руб. 50 коп. "за попытку перейти границу", отпустилъ. Я попытался перейти границу въ другомъ мѣстѣ и, когда мнѣ удалось подойти къ границѣ на 3--4 шага, я бросился бѣжать, солдатъ выстрѣлилъ, но промахнулся. Осенью 1902 г. я вернулся въ Россію и занялся работой по транспорту "И". Арестованъ, благодаря предательству одного ксендза въ Галиціи. Въ 1908 г. я сдѣлалъ попытку къ побѣгу, но, благодаря простой случайности, приготовленія были открыты наканунѣ дня побѣга и пришлось ожидать приговора.
Осенью получилъ приговоръ -- 8 лѣтъ Восточной Сибири... Назначили Колымскъ.
-----
Таковы "политическіе" въ ихъ собственномъ освѣщеніи... Я видѣлъ этихъ сильныхъ людей, среди которыхъ такъ много самородковъ, выдающихся талантовъ, людей рвущихся къ свѣту, знанью, правдѣ и всегда готовыхъ на великое самопожертвованіе... И они, такіе живые люди, не нашли себѣ мѣста на лонѣ необъятной, изстрадавшейся родины!.. Ихъ она выбросила на свою далекую, мертвую окраину, какъ выбрасываютъ на окраину города негодный хламъ...
Горе такой странѣ!..
-----
Я познакомился въ Якутскѣ съ Панкратовымъ, бывшимъ шлиссельбуржцемъ. Когда-то рабочій, онъ произвелъ на меня впечатлѣніе ученаго профессора. Правда, Панкратовъ много работалъ еще въ шлиссельбургской крѣпости. Между прочимъ, онъ вспомнилъ и прочелъ мнѣ стихотвореніе Вѣры Фигнеръ къ нему, случайно говорящее именно это. Такъ какъ оно нигдѣ не напечатано, то вотъ оно:
Тукъ! Тукъ!
Полно, сосѣдъ, заниматься!
Мало-ль на свѣтѣ наукъ!
Если за нихъ такъ хвататься,--
Силъ недостанетъ, мой другъ!
Молодъ: себя не жалѣешь,
Рвешься впередъ, все узнать.
Полно, мой милый, успѣешь
Ты стариковъ обогнать.
Правда, что многое ново,
Правда, что нѣтъ здѣсь работы другой,
Но впереди у насъ времени много,
А для ума нуженъ отдыхъ порой!
Брось же ты книжку на время,
Выйди изъ храма наукъ,
Сбрось отвлеченностей бремя
И отзовись на мой стукъ!
Тукъ! Тукъ!
Глубокой любовью и уваженіемъ къ В. Н. Фигнеръ дышали его разсказы о ней... Онъ вспомнилъ и продиктовалъ мнѣ также акростихъ, составленный о "Вѣрѣ" въ Шлиссельбургской крѣпости Морозовымъ:
В ѣтромъ жестокимъ на островъ забытый,
Ѣ дкой полынью и терномъ увитой,
Р оза заброшена, но среди скалъ
А лый цвѣтокъ тѣмъ прекраснѣе сталъ...
-- Такой сильный и въ то же время такой тонкій съ поющей душой она человѣкъ.
-- Когда къ ней послѣ долговременнаго заключенія пришла на свиданіе мать и крикнула -- "здравствуй, Вѣрочка!" -- она отвѣтила: "мама, мама, какъ я рада, что ты меня такъ назвала, я такъ давно не слыхала своего имени!"... Она жила на нелегальномъ положенія по чужому паспорту...
Горячо разсказывалъ о ней и другихъ товарищахъ по заключенію Панкратовъ... О себѣ онъ мало говорилъ и я не могъ добиться отъ него -- за что его такъ тяжело покарали..-- Стрѣлялъ во время ареста,-- сказалъ Панкратовъ и замолчалъ...
Такое же сильное впечатлѣніе произвелъ на меня и Шебалинъ... Я глядѣлъ на него и Панкратова и думалъ о томъ, какъ ничтожны мои путевыя тяготы въ сравненіи съ тѣмъ, что пережили они... Оба не сгинули въ ссылкѣ, оба много читали, думали, работали.
Я пріѣхалъ къ Шебалину въ юрту на заимкѣ. Онъ жилъ недалеко отъ Якутска на опушкѣ не то вырубленной, не то начинающей рости молодой тайги. Мы пошли гулять. По обѣимъ сторонамъ дороги просвѣчивала вода болота.
-- Ну, не важный лѣсъ!-- сказалъ я,-- болото, сырость!..
Шебалинъ вступился за свою тайгу.
-- Знаете, когда меня освободили изъ крѣпости, то сразу же повезли сюда. Везли непрерывно. И нигдѣ жандармы меня не освобождали, не пускали отойти отъ нихъ ни на шагъ... Ѣхать было такъ же тяжело, какъ сидѣть въ Шлиссельбургской крѣпости... А мы все ѣхали и ѣхали. Желѣзной дороги тогда не было... Наконецъ меня привезли въ наслегъ. Одинокая юрта стояла на опушкѣ тайги. Приведя къ ней, жандармы оставили меня. И я вдругъ почувствовалъ свободу. Я не вѣрилъ себѣ, не вѣрилъ своему счастію... Они ушли... Я бросился въ тайгу. Дальше, дальше!.. Я шелъ по лѣсу и никто не слѣдилъ за мной, никто не глядѣлъ на меня въ глазокъ дверей! Я не вѣрилъ себѣ! Я оглядывался кругомъ. Никого не было! Да, жандармы оставили меня! И я свободно шелъ дальше и свободно, широко дышалъ полной грудью свѣжимъ, не тюремнымъ воздухомъ... О, какъ прекрасна тайга!..
-----
Якутскій протестъ имѣлъ громадное значеніе для судьбы всей ссылки. Онъ совершенно терроризировалъ своимъ европейскимъ скандаломъ высшую мѣстную администрацію. Она сдѣлалась необыкновенно терпѣливой, и въ Якутскѣ временно стали возможными такіе факты, которые раньше были совершенно немыслимы. Въ области царили если не административная смута, то во всякомъ случаѣ административное смущеніе...
Едва пріѣхавъ въ Якутскъ, я уже услышалъ о Фальцѣ. Кто онъ, какъ-то никто не интересовался. Можетъ быть, это былъ рабочій-самоучка, а то выброшенный за бортъ университетской жизни студентъ... Онъ не пошелъ съ товарищами за баррикады дома инородца Романова, но все-же проживалъ въ Якутскѣ. Въ это время съ нимъ поселился К., который и разсказывалъ мнѣ о немъ...
-- Представьте себѣ,-- говорилъ К.,-- просыпаемся мы однажды утромъ... Тоска смертная. Въ городѣ ни души. Всѣ лучшіе ушли на "романовку". Не съ кѣмъ слова вымолвить... Лежимъ мы съ Фальцемъ на постеляхъ и молчимъ. Наконецъ Фальцъ произноситъ: -- Тоска, скучно, чортъ возьми!..
-- Да-а!-- отвѣчаю я...
-- Вѣдь во всемъ городѣ нѣтъ ни одной собаки, съ которой бы поговорить... Тоска!..-- лѣниво тянетъ Фальцъ, и вдругъ вскакиваетъ съ постели, точно осѣненный блестящей мыслью...-- Батюшки, пойду-ка я поговорить съ губернаторомъ!
-- А надо замѣтить, что въ Якутскѣ мы жили не легально. Вѣдь и протестъ товарищей начался изъ-за борьбы за право отлучекъ. А въ видѣ наказанія за отлучки начальство грозило ссылкой въ Верхоянскъ или Колымскъ...
-- Фальцъ ушелъ. Я полежалъ, полежалъ нѣкоторое время и думаю себѣ: чего-жъ я валяюсь безъ дѣла, пойду-ка посмотрю, какъ Фальцъ съ губернаторомъ разговариваетъ и самъ заодно поговорю... Отправился. Вхожу въ пріемную. Публики разной масса. Вижу -- сидитъ Фальцъ въ креслѣ, важно развалился, ногу на ногу закинулъ и куритъ... А, надо замѣтить, на головѣ у него колоссальная шевелюра -- для конспираціи, по его словамъ. Во время побѣговъ онъ сразу мѣняетъ свою наружность: поднялъ волоса подъ шапку и не узнать, другой человѣкъ...
-- Сидитъ себѣ Фальцъ и такъ солидно дымъ пускаетъ, будто въ головѣ его великія мысли витаютъ, тогда какъ витаетъ только дымъ, да и тотъ лишь вокругъ головы...
-- Одѣтъ онъ въ блузу французскаго рабочаго, штаны въ заплатахъ, точно шахматная доска... Самъ Горькій призналъ бы, что въ вопросѣ штановъ ниже его "дна" другое дно существуетъ...
-- Объ обуви Фальца я и не говорю...
-- Только мимо Фальца пробѣгаетъ дежурный чиновникъ... Фальцъ важно манитъ его пальчикомъ и говоритъ:
-- "Послушайте! доложите губернатору, что Фальцъ пришелъ!".
-- Слушаюсь,-- отвѣчаетъ тотъ. И ушелъ.
-- Спустя нѣкоторое время, чиновникъ возвращается и сообщаетъ: -- "Его превосходительство проситъ подождать".
-- Въ это время чиновникъ снова бѣжитъ мимо. Фальцъ манитъ его пальчикомъ и говоритъ:
-- "Доложите губернатору, что Фальцъ ждетъ! "
-- Сію минуту!
-- Черезъ нѣкоторое время выходитъ губернаторъ и прямо къ нему, но, прежде чѣмъ губернаторъ успѣваетъ открыть ротъ, Фальцъ набрасывается на него и кричитъ: "послушайте, губернаторъ, когда же наконецъ вы сошлете меня въ Верхоянскъ или Колымскъ?"
-- Губернаторъ, оторопѣвъ было, вдругъ обрадованно спѣшитъ заявить, что готовъ отправить Фальца хоть завтра, притомъ сдѣлаетъ это съ большимъ удовольствіемъ, такъ какъ давно собирается, и откладывать не станетъ.
-- Не отправите,-- вдругъ ехидно заявляетъ Фальцъ,-- теперь туда нѣтъ дороги, начинается весеннее и лѣтнее бездорожье, по болотамъ не довезете!
-- Губернаторъ молчитъ и Фальцъ торжественно уходитъ. Его даже не пытаются задержать.
-- Отъ нечего дѣлать, я тоже подхожу къ губернатору и заявляю, что мнѣ надоѣло жить въ наслегѣ, почему нельзя ли перебраться въ Якутскъ... И губернаторъ, волнуясь и горячась, увѣряетъ, что это было бы вопреки всѣмъ циркулярамъ, совершенно невозможно и немыслимо. Онъ и не подозрѣваетъ, что я живу въ Якутскѣ уже цѣлый мѣсяцъ безъ всякаго разрѣшенія. Не до насъ администраціи!..
-- Задумалъ Фальцъ пробраться къ засѣвшимъ въ домѣ товарищамъ -- посмотрѣть, что тамъ творится, вынести ихъ письма... Домъ былъ уже окруженъ солдатами, никого не пропускали. Вотъ подходитъ онъ къ кордону... Солдаты къ нему. А Фальцъ заложилъ руку въ карманъ, вздулъ кулакъ и кричитъ: "подступи, подступи, застрѣлю, застрѣлю!"
-- И что вы думаете? Всѣ солдаты, какъ мыши, разбѣжались! А Фальцъ вошелъ въ домъ, передалъ письма, получилъ для воли и выходитъ... Между тѣмъ, и солдаты, и полицейскій надзиратель Ол--въ, главный сыщикъ области, уже ждутъ его у воротъ. Только-что Фальцъ вышелъ, а они и набросились на него, схватили. Ол--въ зналъ его хорошо и, злорадствуя, что поймалъ, посадилъ рядомъ на свои саночки, чтобъ отвезть въ полицейское управленіе. А, надо замѣтить, саночки эти маленькія, безъ козелъ и полости, потому что у насъ всѣ въ длинныхъ дохахъ ѣздятъ, нѣтъ и надобности укрываться. Везетъ Фальца Ол--въ, а Фальцъ сидитъ спокойно, точно въ гости ѣдетъ. Только выѣхали они на глухую улицу, Фальцъ вдругъ совершенно равнодушно и говоритъ:-- "вонъ, вороны летятъ! "
-- А вороны у насъ большая рѣдкость...
-- Сказалъ Фальцъ, и Ол--въ сразу же голову задралъ, во всѣ стороны крутитъ. Тутъ Фальцъ, какъ хватитъ его кулакомъ по груди! Тотъ вожжи выпустилъ и вывалился назадъ, запутался въ дохѣ, барахтается въ снѣгу... А Фальцъ, не будь дуракомъ, подхватилъ вожжи и по лошади!-- Удирать!.. Проѣхалъ нѣкоторое разстояніе и рѣшилъ скрыться во дворъ. Лошадь погналъ, а самъ на ходу соскочилъ и въ сторону... А ужъ погоня слѣдомъ, за переулкомъ кричатъ. Фальцъ забѣжалъ во флигель къ товарищу и въ окошко довольный глядитъ: вотъ, молъ, какъ благополучно отъ погони ускольздулъ!.. Но онъ забылъ, что по сторонамъ дороги лежалъ нетронутый снѣгъ и его слѣды остались... Домъ полиція и окружила... Фальцъ ихъ сразу же замѣтилъ... Во флигелѣ-то въ окнѣ три рамы были, оно не замерзло, видать все... Что тутъ дѣлать?!. Онъ и обращается къ товарищу П., у котораго находился:-- Дай мнѣ твою фуражку и пальто, одѣвай мою шубу, надвинь папаху на голову -- точно это ты волосатый -- а на папаху мою шапку. Иди позади. Я пойду впередъ и стану тебя звать... Такъ и сдѣлали... Фальцъ поднялъ волоса подъ фуражку, вытянулся, идетъ впереди и все время кричитъ, оборачиваясь назадъ къ П-у: "Фальцъ, да или же скорѣе, слышишь, или скорѣе, если удирать хочешь!" Полиція за воротами притаилась. Ждутъ. Вышелъ Фальцъ на улицу, они его и пропустили. Иди, иди, голубчикъ, намъ не тебя надо, веди его за собою въ ловушку!.. Фальцъ прошелъ за линію кордона и пріостановился. Только показался за ворота П., какъ накинется на него полиція, давай колотить, вязать хотятъ. Папаха у П. свалилась, онъ крикъ поднялъ, за что деретесь! А въ это время Фальцъ издали фуражку снялъ, началъ раскланиваться и кричать: "вотъ, и я!" Волоса-то у него изъ-подъ шапки вывалились, его сразу же и узнали... Бросили П. и къ нему! Да, не тутъ-то было. Его и слѣдъ простылъ... Ол--въ былъ такъ взбѣшенъ, что идти не могъ: стоитъ и качается"...
Дѣло объ якутскомъ протестѣ слушалось десять дней сряду. Пока не выяснилась роль и. д. губернатора вице-губернатора Ч. при усмиреніи "романовцевъ", мы, оба защитника, не подходили къ нему и не знакомились. Но послѣ его показанія, осторожнаго къ судьбѣ обвиняемыхъ и честнаго для губернатора, мы убѣдились, что Ч. былъ кругомъ обманутъ мѣстной администраціей... И мы рѣшили познакомиться съ Ч.
Во время перерыва я подошелъ къ нему и скоро у насъ завязался разговоръ... Мы стояли въ корридорѣ у окна, выходящаго на улицу.
-- Согласитесь сами,-- говорилъ я ему,-- что положеніе ссылки ужасно, оставить ее такъ дальше невозможно, циркуляры изъ Петербурга безграмотны и нелѣпы, такъ какъ основаны на абсолютномъ незнаніи мѣстныхъ условій... Только петербургскій чиновникъ, стряпавшій ихъ, могъ думать, что наслегъ похожъ на русскую деревню, гдѣ, такъ или иначе, можно, достать все крайне необходимое... Вы должны принять мѣры къ тому, чтобъ облегчить положеніе ссылки, должны смотрѣть сквозь пальцы на отлучки къ доктору, за покупками, къ товарищамъ.. Не губите молодежь! Вѣдь то, что дѣлается, незамѣтное убійство!
-- Да, это все такъ,-- отвѣчалъ Ч.,-- и я стараюсь облегчить положеніе ссыльныхъ, но, знаете, это возможно лишь до поры, до времени. А затѣмъ всякое терпѣніе лопается!
-- Полноте, какое тутъ терпѣніе?...
-- Вы тоже не знаете "мѣстныхъ условій"!
-- А что?
-- Да вотъ взять хотя бы господина Фальца!.. Невозможный субъектъ! И откуда онъ сюда свалился на нашу голову?..
-- Но, вѣдь, вы сами называете только одного!..
-- Одного?! Онъ стоитъ двадцати! Такого скандалиста я не встрѣчалъ за всю мою жизнь... Представьте себѣ, если на базарѣ собралась толпа, а посреди нея кто-нибудь ораторствуетъ, я заранѣе знаю, что это господинъ Фальцъ! Если кто-нибудь передъ соборомъ въ праздникъ или подъ губернаторскими окнами, когда собрались гости, горланитъ революціонную пѣснь или кричитъ: долой самодержаніе,-- я заранѣе увѣренъ, что это -- господинъ Фальцъ! Когда я ему говорю: послушайте, господинъ Фальцъ, да какъ вы смѣете такъ кричать, онъ мнѣ спокойно отвѣчаетъ: "я за это сюда присланъ, а потому имѣю право!" Ну, что вы подѣлаете съ такимъ господиномъ? За каждую исторію мы переводимъ его все дальше и дальше отъ Якутска. На бумагѣ онъ значится уже на 800 верстъ отъ Якутска, въ самомъ глухомъ наслегѣ, но увѣряю васъ, что онъ никогда и нигдѣ не былъ далѣе ста верстъ отсюда! Буквально ради него одного приходится держать урядника, отвозить этого субъекта на мѣсто приписки... И нѣтъ ни одного урядника, отъ котораго онъ не бѣжалъ бы! Я пробовалъ мѣнять урядниковъ,-- ничто не помогаетъ. Онъ, какъ сквозь землю, проваливается! Ужасно, ужасно надоѣлъ. Мы его снова отправляемъ, а онъ снова бѣжитъ и, вернувшись, немедленно подъ окнами губернаторскаго дома даетъ о себѣ знать! "Вставай, поднимайся, рабочій народъ!" Точно губернаторскій домъ рабочая казарма!... Но это все пустяки... Вы сами знаете, какъ здѣсь коротко лѣто... Я рѣшилъ воспользоваться имъ и устроить пикникъ. Обратился къ Боковину и Басову и они дали мнѣ пароходъ. Я пригласилъ самое избранное общество. Всѣ дамы въ бѣлыхъ платьяхъ, точно на балъ съѣхались!.. Вхожу я на пароходъ и вдругъ вижу на верхней палубѣ собрались наши барыни, а между ними стоитъ Фальцъ, руки въ боки, ноги циркулемъ разставилъ, голову задралъ и ораторствуетъ на тему, что буржуа прогуливаютъ народныя деньги...
-- Тогда я прошу надзирателя Ш. подойти въ Фальцу и незамѣтно попросить сойти съ парохода. Ш. идетъ, возвращается и сообщаетъ, что господинъ Фальцъ не же-ла-етъ сойти съ парохода! Я зову надзирателя О--ва и говорю ему: сходите къ г-ну Фальцу и скажите -- что либо онъ, либо я. О--въ возвращается и говоритъ, что господинъ Фальцъ отвѣтилъ: "во всякомъ случаѣ не я!" Послѣ этого я лову полицеймейстера Б. и приказываю ему распорядиться, чтобы городовые снесли Фальца на берегъ. Что вы, думаете? Подходятъ они къ нему. Фальцъ не сопротивляется. Городовые берутъ его на руки, и онъ садится, точно пава какая-то! Сидитъ и во всѣ стороны отвѣшиваетъ высокомилостивые поклоны... Снесли его городовые и поставили на берегъ. А онъ снова разставилъ ноги, руки въ боки, а голову задралъ и, будто китайскій богдыханъ, изрекъ: "я позволилъ городовымъ снесть меня, такъ какъ мнѣ было интересно прокатиться на рукахъ полицейскихъ!" Ну, какъ вамъ это понравится?! Да, вѣдь, это профанація власти! Но это только цвѣточки, а вотъ позвольте разсказать вамъ объ его ягодкахъ. Ожидали мы пріѣзда губернатора. Въ качествѣ вицегубернатора, я распоряжался встрѣчею. На осеннюю пристань отправился казакъ, чтобы во-время извѣстить о приближеніи парохода... Мы всѣ были въ полной парадной формѣ. Дамы съ букетами цвѣтовъ... По берегу разоетлали коверъ... Казалось, что все благополучно, что все, что нужно сдѣлать, сдѣлано... Но я забылъ о господинѣ Фальцѣ и своевременно не вывезъ его изъ города, хотя бы на нѣсколько дней!..
-- Когда подплылъ пароходъ, съ него спустили на берегъ двѣ доски, связали ихъ вилками... Перилъ, сами знаете, нѣтъ. Все это такъ примитивно... На борту парохода показался губернаторъ и только собрался раскланяться съ нами, какъ тревожно обернулся и за его спиной я увидѣлъ гордо поднятую голову господина Фальца! Я сразу же почувствовалъ упадокъ духа... Губернаторъ началъ сходить на берегъ. А вы знаете какой крутой и высокій здѣсь берегъ. Идя по доскамъ, губернаторъ все время тревожно оборачивался... И тогда я понялъ отчего! Сзади него, вплотную, напирая на него животомъ, шелъ господинъ Фальцъ! Можете себѣ представить жалкій видъ губернатора! Вся торжественность встрѣчи пропала... Вечеромъ, за обѣдомъ, губернаторъ только спросилъ меня: "кто у васъ этотъ нахалъ-дьячекъ, съ такой гривой волосъ, тотъ, что чуть не свалилъ меня въ Лену?"... И я промолчалъ, что это -- политическій Фальцъ! Вы говорите, что я плохо отношусь къ политическимъ, но, поймите, я не могъ сразу же испортить отношеніе къ нимъ у губернатора и покрылъ этого невозможнаго субъекта... Вы не можете себѣ представить, сколько мнѣ было хлопотъ съ этимъ Фальцемъ теперь, въ ожиданіи пріѣзда сюда старшаго предсѣдателя и прокурора палаты... Вѣдь я былъ убѣжденъ, что Фальцъ устроитъ какой-нибудь скандалъ. И потому я поднялъ на ноги всю полицію"...
Мы стояли у окна корридора, выходящаго на улицу. У зданія суда толпилась полиція,-- и Ч. показалъ на нее рукой.
-- Всѣ эти полицейскіе бѣгали по всему городу, разыскивая Фальца... Наконецъ, слава Богу, нашли. На этотъ разъ я принялъ всѣ мѣры къ тому, чтобы онъ не могъ бѣжать. Выбралъ двухъ самыхъ надежныхъ урядниковъ, приказалъ имъ не спускать съ Фальца глазъ, его обыскали въ моемъ присутствіи и повезли за 800 верстъ. Теперь, наконецъ...
Но тутъ Ч. вдругъ остановился, изумленно глянулъ въ окно, лицо его вытянулось до неузнаваемости, и я услышалъ какой-то непонятный не то вопль, не то восклицаніе.
-- "О-о! Однако!.. Смотрите, смотрите, это онъ! Да, это онъ! Одна-а-ко!.." -- Взволнованный и красный Ч., протягивая къ окну руку, указывалъ мнѣ на гордо идущаго прямо на полицію юношу съ громадной гривой волосъ... Лицо у него было усталое, глаза уныло глядѣли впередъ...
-- Это онъ, это Фальцъ! Смотрите, онъ опять вернулся!-- О-о! Это онъ! Нѣтъ, больше я не стану церемониться, я упрячу его въ тюрьму! Это невыносимо, надо его немедля же арестовать! Да гдѣ же полицейместеръ?!!..
Я сдѣлалъ все, чтобъ успокоить Ч.:-- Вы такой всесильный здѣсь человѣкъ, въ вашемъ распоряженіи область, равная Европейской Россіи, и вы станете размѣнивать свою власть на такіе пустяки... Нѣтъ, вы не тронете его! Фальцъ -- жертва ссылки, жертва тоски бездѣлія. Кому какой вредъ отъ его пѣсенъ или криковъ. Вѣдь якуты не понимаютъ его!...
-- "Жертва?! А развѣ мы сами не жертва ссылки?!.. Здѣсь такая тоска"...
-- Здѣсь?! Но вѣдь Фальцъ рвется сюда, что же тамъ, въ наслегѣ?..
Ч. махнулъ рукой: -- "Ну, и Богъ съ нимъ"...
Нашъ разговоръ продолжался, но я думалъ о Фальцѣ, этомъ героѣ скуки, и о ссылкѣ, и объ ужасѣ того, сколько, по своей суммѣ столѣтій и тысячелѣтій, плодотворнаго труда человѣческаго уже потеряно для счастья родины, благодаря системѣ ссылки -- этого наказанія вынужденнымъ бездѣліемъ здоровыхъ людей...
Сколько способныхъ, талантливыхъ, находчивыхъ людей погубила и погубитъ она, сколько большихъ и широкихъ натуръ бросила въ тиски духа и сдѣлала маленькими и незамѣтно сѣрыми...
Будь же проклята эта гиблая ссылка, претворившая громадный, интересный и богатый природными сокровищами край въ гиблыя мѣста -- этотъ страшный край погибели, горя и страданій...