Варфоломѣй Хахинъ.
Варфоломѣй Хахинъ былъ моимъ первымъ кліентомъ. Можетъ быть, поэтому въ своихъ воспоминаніяхъ я сохранилъ къ нему даже нѣжное чувство. Это былъ маленькій человѣкъ, коренастый, съ большой головой, заросшей черными съ просѣдью волосами, съ плутовскимъ лицомъ. Онъ сразу же, повидимому, понялъ свое привилегированное положеніе "перваго" кліента у молодого адвоката и зачастилъ ко мнѣ каждый день. Варфоломѣй Хахинъ былъ необычайно развязенъ со мною и обращался не только за панибрата, но и какъ учитель. У него было серьезное увѣчье лѣвой руки, полученное имъ на заводѣ лѣтъ восемь назадъ и выбившее его изъ колеи. Изъ больницы Хахинъ былъ выпущенъ еще съ перевязанной рукой... Не будучи въ состояніи работать, онъ началъ просить милостыню. Его сразу же арестовали, доставили въ Николаевскій Комитетъ для разбора нищихъ, а паспортъ подшили къ дѣлу. И хотя Хахина не выслали на родину, но отдали на судъ къ мировому, послѣдній задержалъ паспортъ Хахина, т. е. сдѣлалъ то, что обыкновенно дѣлаютъ мировые судьи, забывая о человѣкѣ. Мѣсяца два-три ждалъ Варфоломѣй суда. Безъ паспорта онъ окончательно потерялъ возможность работать и опустился... Ухватившись за меня, онъ непрерывно искалъ доказательствъ увѣчья. Одѣтъ Хахинъ былъ въ рубище, ночевалъ въ ночлежномъ домѣ, нигдѣ не работалъ; когда, однажды, я спросилъ его, чѣмъ онъ добываетъ себѣ кусокъ хлѣба, Хахинъ весело разсмѣялся.
-- Меня тутъ на тракту всѣ знаютъ, всѣ купцы цѣнятъ, уважаютъ,-- заявилъ онъ.-- Подойду я къ ларю и стою, стою и облизываюсь да только молчу. Вотъ купецъ и начинаетъ: "Голубчикъ, Хахинъ, не стой, Христа ради, здѣсь, уйди!" -- Чего такъ?-- полнокровно отвѣчаю я.-- "Не томи мою душу, уйди подальше отъ грѣха: поговорить ни съ кѣмъ изъ-за тебя не могу, не рѣшаюсь"...-- А что дашь за то что уйду? Яблоко дашь?-- "Дамъ". И вотъ мы поторгуемся, поторгуемся, и, глядишь, онъ отпуститъ мнѣ, кромѣ яблока, и баранковъ, и колбасы, а иногда и папиросъ еще поднесетъ... Такъ и кормлюсь.
-- Чего жъ васъ такъ купцы уважаютъ?
-- Чего?!-- переспросилъ меня Хахинъ съ удивленіемъ и покровительственно.-- А боятся, чтобы я "не взялъ чего на шушу".
-- Какъ?
-- Этакъ, по благородному, потихоньку... "Егоръ съ того свѣта" научилъ ихъ: не давали такъ, онъ все больше и "бралъ на халтай"... И все сходило. Отсидитъ въ "притворительномъ домѣ" и снова: свидѣтелёвъ не было, умѣлъ обойти.
-- Что же это за халтай?
-- А это -- изъ рукъ въ руки: схватилъ и убѣгай!.. Да бѣда случилась: "Егоръ съ того свѣта" "погладилъ" трактирщика; дѣло заварили,-- по сей часъ сидитъ...
-- Ну, а вы какъ?
-- Я смирной, отговорю даже... Вы и не знаете. Разъ вы ночью въ городъ шли: помните, осенью, подъ Покровъ... А мы трое въ ночлежный опоздали и за амбаромъ ночевали... Идете вы одинъ по мосткамъ и пѣсню еще напѣваете. Вотъ "Павлушка-сѣдло" и говоритъ Василію Ивановичу: "Должно веселъ -- деньги есть".-- Я васъ сразу не узналъ, а все-таки заступился: охота вамъ, окаянные, людей по ночамъ безпокоить?.. Анъ приглядываюсь, а это -- вы... Тутъ я ихъ, подлецовъ, даже выругалъ по настоящему... Какъ же можно: съ нашего же адвоката и пальто на халтай брать?.. Примѣты ваши приказалъ запомнить. Можете хоть пьянымъ идти, не тронутъ!
На этотъ разъ уже зимою, Хахинъ пришелъ ко мнѣ и застрялъ. Онъ очень удобно усѣлся въ пріемной, уступилъ всѣмъ очередь и по тому, какъ онъ началъ потягиваться, зѣвать, я понялъ, что онъ имѣетъ тайное намѣреніе остаться у меня чуть не на всю ночь. Желая поскорѣе освободиться отъ него (въ это время онъ уже былъ единственнымъ посѣтителемъ), я прямо приступилъ къ дѣлу.
-- Вы чего, Хахинъ?
-- Холодно на дворѣ, Владиміръ Аверьяновичъ,-- одежа худая стала... хорошо бы платьице.!.
Я подумалъ и вспомнилъ, что у меня въ шкафу виситъ старый студенческій сюртукъ, отслужившій уже свою службу. Я подарилъ его Хахину... На радостяхъ онъ тутъ же сбросилъ свой изодранный пиджакъ и надѣлъ новое облаченіе. Я не узналъ Варфоломѣя Хахина. При своей полной достоинства осанкѣ онъ сдѣлался очень похожимъ на любого изъ сторожей мирового судьи. Только полы сюртука, повисшаго на немъ довольно свободно, достигали до земли. Но особую радость Хахину, повидимому, доставляли блестящія съ орлами пуговицы. Онъ повернулся предо мною и многозначительно произнесъ:-- Енералъ!..
Хахинъ ушелъ. На другой же день онъ снова былъ у меня и съ нетерпѣніемъ показывалъ, что ждетъ -- не дождется очереди. На сюртукѣ его не было ни одной мѣдной пуговицы и, вмѣсто ихъ, красовались какія-то двѣ большія дамскія сѣрыя.
-- Ну, что?
-- Бѣда, Владиміръ Аверьяновичъ,-- живо заговорилъ онъ, войдя въ кабинетъ,-- вчера, думалъ я, пропадать мнѣ отъ этого "дипломата".-- Хахинъ показалъ на сюртукъ.-- Первое пришелъ въ ночлежный, въ очередь стать не поспѣлъ,-- кругомъ свистъ подняли: Хахинъ "въ кадеты" поступилъ... въ сыщики значитъ!.. Подарено мнѣ, говорю, знакомый человѣкъ подарилъ -- никто не вѣритъ!.. Услыхала смотрителька, выглянула и руками всплеснула, позвала "самого".-- Смотри, говоритъ, анафема Варфоломѣй какого-то барина обобралъ.-- Позвалъ меня смотритель и сталъ ругать: сначала нѣжностью хотѣлъ взять: "ты, сукинъ сынъ", говоритъ, "сознайся, какого студента обчистилъ, совѣсти въ тебѣ нѣтъ, кого вздумалъ обижать"... Я и говорю -- знакомый человѣчекъ одинъ подарилъ... Тутъ онъ и началъ на меня наступать -- повели въ участокъ... Элъ, мать чесна!.. Самъ дежурный, ѣдятъ его мули, вышелъ съ кулаками.-- Да тебя, говоритъ, Варфоломѣй, и узнать нельзя, ну-ка признавайся, а нѣтъ, такъ узнаешь каменную постель.-- Счастье тутъ меня выручило. Вспомнилъ я, что вы письмо мнѣ разъ писали, форменное и печатка синяя съ боку стоитъ. Я и вынулъ его, показавъ.-- Вотъ кто мнѣ подарилъ, письма пишетъ -- мой защитникъ. Посмотрѣли и отпустили.-- Ты-бы, говорятъ, отъ него сразу-бы запиской запасся, что тебѣ подарилъ. И намъ бы и тебѣ спокойнѣе...-- А на утро -- снова бѣда. Вышелъ я на улицу, всякій останавливаетъ.-- Хахинъ, гдѣ укралъ?-- никто не вѣритъ, пальцами показываютъ... Пришелъ я въ портерную и упросилъ дать эти двѣ бляхи замѣсто енеральскихъ...-- И Хахинъ ударилъ рукою по пуговицамъ.-- Теперь посвободнѣе. Только нельзя ли будетъ на самомъ "дипломатѣ" вашу печатку поставить и надписать, что мнѣ подарили, а то какъ бы не поссориться съ полиціей...
Дѣлать нечего: Хахинъ снялъ сюртукъ, и я выставилъ на бѣлой подкладкѣ рукава, свой штемпель, надписавъ, что сюртукъ этотъ мною подаренъ навсегда Варфоломѣю Хахину, чему препятствій не чинить... руку приложилъ и т. д.
Странно порвались мои отношенія съ Хахинымъ. Когда, наконецъ, доказательства увѣчья имъ были собраны, я далъ Хахину бланкъ довѣренности и 1 р. 80 в. на засвидѣтельствованіе ея у нотаріуса. Получивъ ихъ, онъ исчезъ и довѣренности не принесъ. Потомъ я случайно узналъ, что, со своими уже собранными доказательствами вполнѣ возможнаго иска, онъ побывалъ у нѣсколькихъ моихъ товарищей и со всѣхъ ихъ получилъ деньги на довѣренность. Такъ тянулось-бы долго, но одинъ изъ присяжныхъ повѣренныхъ далъ Хахину, вмѣсто денегъ, карточку въ нотаріусу съ просьбой засвидѣтельствовать довѣренность за его счетъ, Хахину это не понравилось, и онъ сталъ настойчиво просить, вмѣсто карточки, дать рубль восемь гривенъ деньгами. Присяжной повѣренный понялъ, въ чемъ дѣло, и попросилъ его удалиться, пригрозивъ всякими ужасами.
Какъ-то, идя по улицѣ, я встрѣтилъ Хахина. Отъ моего сюртука на немъ ничего уже не осталось, а висѣли прежнія лохмотья. Увидя меня, онъ быстро перебѣжалъ на мою сторону улицы и весело, улыбаясь во весь ротъ, какъ ни въ чемъ не бывало, поздоровался:-- Мое почтеніе, Владиміръ Аверьяновичъ! Ваше здоровьице!
Онъ привѣтливо кивнулъ мнѣ головой и побѣжалъ снова къ ларю...