Изъ Петербурга на Петрозаводскъ.
Въ четвергъ 7-го Іюня въ 10 ч. утра мы были уже на пароходной пристани. Большой пузатый колесный пароходъ "Кивачъ" спѣшно доканчивалъ нагрузку. Машина гудѣла, изъ трубы вился дымъ, а колеса нѣсколько разъ принимались шлепать по водѣ, словно пароходъ былъ птица, которая машетъ передъ полетомъ крыльями, желая узнать, годны ли они въ дѣло. Бородатые бѣлокурые матросы катали бочки и перекувыркивали въ трюмъ большіе ящики. По сходнямъ бѣгали люди въ пиджакахъ съ какими-то квитанціями; они кричали, дѣлали знаки руками и безъ церемоніи протискивались сквозь густую толпу разной провожающей публики, среди которой рѣшительно преобладали бабы. Всякіе поклоны, пожеланія, напоминанія и даже угрозы неслись по воздуху съ пристани на пароходъ и обратно подъ акомпаниментъ громыханья грузовъ и гудѣнья машины. Насъ никто не провожалъ, и мы никого не покидали, а потому мы спокойно могли наблюдать эту суетню. Наконецъ прозвенѣлъ давно желанный третій звонокъ, но еще прошло не мало времени, прежде чѣмъ сволокли на пароходъ послѣдній пудъ клади, свели по сходнямъ на пристань какого-то слѣпенькаго старичка и согнали прочую постороннюю публику, что, разумѣется, не обошлось безъ крику и ругани. Наконецъ "Кивачъ", потоптавшись нѣсколько минутъ у пристани, высунулся изъ толпы окружавшихъ его барокъ и пошелъ вверхъ по Невѣ серединой рѣки. Утро было теплое, солнечное; невскіе берега, уставленные заводами, фабриками, окаймленные полосой грузившихся барокъ, весело бѣжали по сторонамъ. Звуки, краски и предметы смѣшивались въ одно бодрое настроеніе движенія. Вскорѣ зданія стали рѣдѣть: направо мелькнуло Рыбацкое селеніе, налѣво Саратовская колонія, и за ними потянулись ровные рѣчные обрывы, о которые весело плескали волны. Подъ городомъ жизнь кипѣла на берегахъ, и Нева казалась сравнительно пустынной, теперь, наоборотъ, берега были безлюдны, а барки и буксиры на рѣкѣ придавали ей оживленіе.
"Кивачъ" не торопился; онъ равномѣрно шлепалъ колесами и тяжко и мѣрно вздыхалъ. Каюта ІІ-го класса была набита, тутъ преобладали купеческіе картузы и приказчичьи "спинжаки", которые, прочно усѣвшись за длиннымъ столомъ, пили чаи и вели торговые разговоры. Кромѣ нихъ были двѣ, три чиновничьи фуражки, которыя покушали буфетной снѣди и немедленно затѣмъ завалились спать на красные диваны, выказавъ этимъ полное пренебреженіе и къ спутникамъ и къ природѣ, мелькавшей въ круглыя окошки, за которыми шуршала и плескала вода. Въ темномъ концѣ каюты подъ одѣяломъ лежалъ вытянувшись сильно исхудалый человѣкъ, очевидно больной чахоткой. Глаза его иногда сверкали въ полумракѣ, онъ глухо кашлялъ, плевалъ, а время отъ времени подымался и съ какой то торжественной вѣрой наливалъ въ ложку и выпивалъ лѣкарство, точно исцѣленіе зависѣло именно отъ аккуратнаго пріема его. Помѣщеніе было грязно и изобиловало мухами и другими насѣкомыми, а потому мы заглядывали туда только по необходимости и проводили все время на палубѣ.
Берега Невы мало интересны. Рѣка течетъ, слабо извиваясь, среди ровныхъ обрывовъ; мѣстами она расширяется, образуя заливы, а на порогахъ сильно съуживается, но пороги проявляютъ себя только тѣмъ, что вода сильнѣе рябитъ на нихъ и несется быстрѣе. Около 4-хъ часовъ "Кивачъ" прошелъ мимо Шлиссельбурга и сталъ выбираться въ озеро, въ Ладогу, необъятная гладь котораго уходила въ даль среди низкихъ разступавшихся береговъ. На берегу виденъ былъ соборъ, пристани и пароходы, а изъ шлюза, которымъ открывается въ Неву Ладожскій обходной каналъ, медленно, какъ червь, выползала тяжело нагруженная барка. При истокѣ Невы Ладога образуетъ широкую но мелкую губу, по которой вьется опасный Кошкинскій фарватеръ.
Нева выбѣгаетъ изъ озера двумя рукавами, оставляя между ними небольшой островокъ Орѣховый, на которомъ стоитъ знаменитая выстроенная еще шведами крѣпость Шлиссельбургъ, по русскому Орѣшекъ. Теперь она потеряла свое значеніе, какъ крѣпость и служитъ тюрьмой. Мрачныя стѣны и башни ея долго еще виднѣлись съ озера. Ладога была пустынна, только кое-гдѣ виднѣлись рыбачьи соймы, небольшія лодки съ двумя парусами, да неуклюжій галіотъ, подставляя вѣтру громадный парусъ, тяжело двигался впередъ, закругляя надъ водой свою пузатую корму. Слѣва на мысу виднѣлось досчатое зданіе Кошкинскаго маяка.
Мы съ Иваномъ Григорьевичемъ жадно смотримъ на озеро. Вотъ она -- Ладога, самое громадное озеро въ Европѣ. Чудь, сидѣвшая въ древности по берегамъ озера, называла его Нево, а у новгородцевъ было сначала въ ходу названіе Алдея и Альдога, и только съ 1228 г. озеро называется Ладогой. Но еще раньше новгородцевъ по нему плавали варяги, когда направлялись по великому водному пути въ Кіевъ или Царьградъ. Они даже срубили на южномъ берегу его городокъ Альдегаборгъ (тамъ, гдѣ теперь Старая Ладога).
Нева и Ладога, въ которое впадаетъ съ юга Волховъ, представляютъ естественный выходъ въ море, и потому понятно упорство, съ какимъ боролись здѣсь новгородцы со шведами. Хотя въ 1240 г. Александръ Невскій отбилъ нападеніе шведовъ, однако они явились снова и загородили путь по Невѣ крѣпостью Ландскроной, стоявшею тамъ, гдѣ теперь находится пригородъ Петербурга Охта. Новгородцы разрушили ее и построили свою на островѣ Орѣховѣ, но шведы въ концѣ концовъ овладѣли всѣмъ побережьемъ. Послѣ основанія Петербурга, Ладога стала русскимъ озеромъ, и Петръ, въ заботѣ о своей новой столицѣ, торопясь соединить ее съ русскими областями хорошей водной дорогой, заложилъ въ 1719 г. первый обходной Ладожскій каналъ. Сюда на топкіе берега озера были согнаны по царскому указу тысячи рабочихъ, которые мерли, какъ мухи, и все-таки къ 1723 г. каналъ былъ вырытъ всего на 12 в. Докончилъ его уже Минихъ въ 1731 г. Вообще эти мѣста привлекли къ себѣ вниманіе проницательнаго Петра еще раньше, въ 1702 г., когда онъ прошелъ съ войскомъ по Онежскимъ болотамъ изъ Архангельска на устье Невы. Петръ еще тогда увидѣлъ, что устье Невы можно соединить съ Волгой въ нѣсколькихъ мѣстахъ. По своей привычкѣ не откладывать дѣла въ дальній ящикъ онъ пригласилъ знаменитаго въ то время англійскаго инженера Перри сдѣлать развѣдки между Онежскимъ и Бѣлымъ озеромъ. Перри былъ толстъ и не могъ ходить по болотамъ, его носили по нимъ на жердяхъ, а за нимъ "нашивали мѣдное блюдце со сквозными рожками, которое онъ ставилъ на распорки и, прищурясь, однимъ глазомъ сматривалъ по волоскамъ, натянутымъ въ сквозныхъ рожкахъ; а по тѣмъ волоскамъ велѣлъ ставить отъ мѣста до мѣста шесты и по шестамъ рубить просѣку". Такъ разсказывалъ графу Сиверсу, строителю Маріинской системы, вытегорскій крестьянинъ Пахомъ, имѣвшій отъ роду 115 лѣтъ и помнившій царя, про астролябію, съ помощью которой Перри намѣчалъ направленіе будущаго канала. "За нѣмчиною случалося мнѣ зачастую носить длинное сквозильце (зрительная труба), въ которое тотъ сматривалъ, когда выходилъ изъ лѣсу на высокое или открытое мѣсто и оттуда видѣлъ Богъ вѣсть, какъ далеко". Черезъ годъ Петръ самъ явился сюда для провѣрки изысканій Перри, переходилъ по болотамъ и лѣсамъ и спалъ въ шалашахъ, сплетенныхъ изъ древесныхъ вѣтвей. Въ народѣ до сихъ поръ живы воспоминанія о Петрѣ, котораго называютъ не по имени, а величаютъ словами "осударь", "батюшка", "надежа". "А батюшка осударь былъ роста высокаго, всѣхъ людей выше цѣлою головою; часто встряхивалъ онъ своими черными кудерьками, а пуще, когда случался въ раздумьи. Не гнушался онъ нашего житья-бытья, кушивалъ нашу хлѣбъ-соль и пожаловалъ отцу моему серебряный полтинникъ". Эта простота царя въ обращеніи съ народомъ, его готовность выносить всякія невзгоды походной жизни и самому подавать примѣръ другимъ, до извѣстной степени примиряютъ народъ съ тѣми бѣдствіями, которыми сопровождались работы на каналахъ, буквально устланныхъ костями погибшихъ здѣсь отъ лихорадокъ и лишеній рабочихъ. Наряду съ воспоминаніями изъ дѣйствительной жизни ходятъ также разные анекдоты. Такъ жителей Вытегры, вытегоровъ, называютъ ворами: "Вытегоры -- воры, Осударевъ камзолъ украли". Преданіе говоритъ, что какой-то Гришка выпросилъ себѣ у Петра, его камзолъ "на шапки, а шапки мы не только себѣ и дѣтямъ, но и правнукамъ запасемъ на память о твоей, осударь, милости", но злые языки утверждаютъ, что Гришка не выпросилъ, а попросту укралъ камзолъ.
Каналъ, заложенный Петромъ и конченный Минихомъ, тянется на 104 версты отъ Шлиссельбурга до устоя Волхова и называется именемъ Петра. За нимъ на 10 в. до устья Сязи тянется каналъ Сязьскій или Екатерины II, оконченный въ 1802 г., а далѣе, да устья Свири на 38 в. проходитъ каналъ Свирскій или Александра I, законченный въ 1810 г. Отсюда судоходство направляется по Свири до пристани Вознесенье, гдѣ начинается обходной Онежскій каналъ, оканчивающійся при устьи Вытегры. Верховье этой рѣки соединено съ рѣкой Ковжей короткимъ Маріинскимъ каналомъ. Вся система этихъ каналовъ была задумана Петромъ I, но проектъ его осуществился лишь въ 1810 г. Говорятъ, что на проектъ этотъ наткнулись случайно въ царствованіе Павла I, да запнулись за неимѣніемъ средствъ, но императрица Марія Ѳедоровна нашла возможнымъ позаимствовать для этого дѣла 400,000 р. изъ суммъ Воспитательнаго Дома. Оттого-то вся система получила названіе "Маріинской", но народъ, который хорошо зналъ, на какія деньги строились каналы, прозвалъ ее "шпитальной". Вскорѣ оказалось, что каналы эти тѣсны для движенія. Тогда, въ 1861 г. принялись прокладывать вдоль этихъ каналовъ, но ближе къ берегу озера, вторую линію, сооруженіе которой закончилось лишь недавно, въ 1883 г. Новые каналы получили названія: Александра II (104 в.), Маріи Ѳедоровны (10 в.) и Александра III (44 в.), но обыкновенно ихъ называютъ по старому: Ладожскимъ, Сязьскимъ и Свирскимъ. Кто видалъ каналы заграницей или хотя бы Сайменскій каналъ въ Финляндіи, тотъ, не задумаясь, признаетъ каналы нашей Маріинской системы жалкими сооруженіями, да и надобность въ нихъ проявляется только потому, что закоснѣлые въ своихъ привычкахъ купцы и промышленники не хотятъ строить порядочныхъ судовъ, которые могли бы ходить по Ладожскому и Онежскому озеру. Они предпочитаютъ сплавлять грузы въ дрянныхъ баркахъ, иныя изъ которыхъ строятся только на одинъ разъ и по прибытіи въ Петербургъ распиливаются на дешевыя дрова. А посмотрите что это за озеро, Ладога,-- цѣлое море Оно тянется въ длину на 194 1/2 версты, въ ширину на 122 1/2, представляя громадную скатерть воды почти въ 16.000 кв. верстъ (15.922,7). На югѣ еле виденъ низкій берегъ, въ топкой почвѣ котораго залегаютъ обходные каналы; чуть замѣтные островки (Зеленцы и Кареджи), мели и камни не позволяютъ плавать въ этихъ мѣстахъ, зато къ серединѣ озера глубина увеличивается до 40 саженей, а въ сѣверо-западномъ углу Ладоги, гдѣ оно врѣзается въ финскіе граниты извилистыми заливами, фьордами, шкерами, глубина доходитъ мѣстами до 122 с. Здѣсь противъ высокихъ береговъ лежитъ множество скалистыхъ острововъ и камней. Цѣпь ихъ отъ г. Кексгольма протягивается до группы Валаамской, состоящей изъ 40 острововъ съ общей площадью въ 33 кв. в., среди которыхъ самый большой Валамо, а на немъ знаменитый Преображенскій монастырь. Сколько воды въ этомъ озерѣ! Нѣсколько большихъ рѣкъ -- Вуокса, Свирь, Сязь, Волховъ и безчисленное число мелкихъ рѣчекъ, льютъ въ него воды изъ сосѣднихъ озеръ и болотъ, и вся масса этой воды, собирающейся съ громаднаго пространства, уходитъ въ море черезъ единственный стокъ -- Неву. Медленно и величаво изливаютъ въ Ладогу свои воды южные и восточные притоки, тогда какъ сѣверные шумно пѣнятся по гранитнымъ порогамъ. День и ночь льется въ озеро вода, вытекая на другомъ концѣ. Но погода перемѣнчива: то идутъ дожди, то сухо, а потому количество воды, приносимой притоками, колеблется, и озеро словно медленно дышетъ, то подымая, то опуская свой уровень. Колебанія эти невелики и рѣдко достигаютъ сажени (самое большое 7 ф. 3 1/2 д., а самое большое въ одинъ и тотъ же годъ 3 ф. 11 1/2 д.), гораздо замѣтнѣе сгоны и нагоны воды въ мелкой Невской губѣ; здѣсь сильный западный вѣтеръ отжимаетъ воду къ востоку, такъ что Кошкинъ фарватеръ мелѣетъ и становится почти непроходимъ, но этотъ же вѣтеръ нагоняетъ воду изъ Финскаго залива въ устье Невы, угрожая Петербургу наводненіемъ. Наоборотъ, восточный вѣтеръ пригоняетъ воды Ладоги къ Невѣ, а въ ней сгоняетъ воду въ Финскій заливъ. Такимъ образомъ вода отъ нажима вѣтра качается въ озерѣ, словно чай въ блюдечкѣ. Тотъ же западный вѣтеръ,-- а вѣдь онъ дуетъ въ нашихъ мѣстахъ чаще всего, приводитъ воду Ладоги въ медленное круговое теченіе, отшибая вмѣстѣ съ нимъ въ ту же сторону воду притоковъ. Начинаясь у устья Волхова, струя теченія медленно движется дальше вдоль восточнаго берега, загибая тамъ на западъ, потомъ на югъ и входитъ въ Неву. Бревно, плывущее внизъ по Волхову, войдетъ въ Неву не иначе, какъ обойдя все озеро. Такъ какъ это теченіе производится вѣтромъ, то по нему ладожскіе рыбаки узнаютъ зимой, замерзла ли середина озера или нѣтъ. Если теченіе увлекаетъ въ свою сторону опущенныя въ проруби сѣти, значитъ по серединѣ вѣтеръ свободно гуляетъ по незамерзшему озеру, если этого нѣтъ -- озеро стало. Но это бываетъ только въ самыя холодныя зимы, а обыкновенно на Ладогѣ замерзаетъ лишь кайма вдоль берега, шириною въ 20--30 верстъ. Это замерзаніе или ледоставъ происходитъ обыкновенно въ срединѣ декабря (14 то числа) въ то время, какъ Нева уже стала (около 20-го ноября), и замерзаетъ то сперва мелкая южная часть озера, потомучто дальше вѣтеръ подымаетъ волну и не даетъ образоваться льду. Здѣсь же на югѣ ледъ раньше таетъ отъ теплой воды, которую приносятъ вскрывшіяся рѣки. Хорошо, если въ ту пору, какъ ледъ весной взламывается на Ладогѣ, дуетъ упорный сѣверный или сѣверо-восточный вѣтеръ -- онъ сгоняетъ ледъ со всего озера къ Невѣ, которая выноситъ его въ море, но если вѣтеръ задуваетъ съ запада, юго-запада или юга, то онъ, наоборотъ, угоняетъ ледъ въ другой конецъ озера, и ледъ долго носится по Ладогѣ, пока не растаетъ въ его волнахъ или не выброситъ его на берегъ. Обыкновенно Ладога совсѣмъ очищается отъ льда около 6-го мая (Нева -- 22 апрѣля). Такимъ образомъ по озеру можно свободно плавать около 200 дней въ году (191--197).
-- Вотъ, Иванъ Григорьевичъ, какое это озеро, -- говорю я своему спутнику, любующемуся невиданнымъ воднымъ просторомъ. Что бы сдѣлали съ нимъ голандцы или англичане? А? Сейчасъ мы точно въ пустынѣ -- не видать ни лодки, ни паруса, а посмотрѣть въ бинокль на берегъ -- вѣдь безлюдье!
-- Н-да.-- отвѣчаетъ Иванъ Григорьевичъ,-- голландцы тѣ бы тутъ селедку развели, да и ловили бы.
-- Ну селедку, не селедку, а должно быть съумѣли бы воспользоваться этимъ внутреннимъ моремъ. Видѣли вы, какіе тутъ суда -- галіотъ да сойма. Вѣдь сойма, на соймахъ здѣсь еще новгородцы плавали, а галіоты строить научилъ Петръ. Что такое галіотъ? Галіотъ голландское судно 17-го вѣка, и хоть бы что нибудь лучшее придумали съ тѣхъ поръ! Вотъ, Иванъ Григорьичъ, еслибъ дали намъ распорядиться, мы бы сейчасъ нарядили экспедицію для полнаго изученія Ладоги и всѣхъ озеръ съ окрестностями, завели бы мореходные классы, образцовыя верфи, прокопали бы каналъ къ Бѣлому морю и въ Финляндію, стали бы рыбу разво...
-- И совсѣмъ ни къ чему,-- обрываетъ меня Иванъ Григорьичъ,-- лучше бы всѣхъ жителей грамотными сдѣлать, да по настоящему, а не какъ мы теперь, тогда нечего вамъ и дѣлать было-бъ, сами все сдѣлали бы, какъ голландцы или англичане.
-- Кто-жъ васъ сдѣлаетъ грамотными? Сами должны сдѣлаться. Не хотите, значитъ.
-- Какъ не хотѣть! Да вѣдь...
Иванъ Григорьичъ машетъ безнадежно рукой и горько улыбается.
-- А знаете, что по озеру большею частью возятъ?
-- Что?
-- Дрова, да лѣсъ; самый дешевый грузъ. Рыбу по бѣдности ловятъ молодою, рыба повывелась, а рыбаки жалуются, точно не сами вывели ее.
Къ вечеру вѣтеръ спалъ, и озеро стало какъ зеркало, отражая алѣющее небо. Вдали темной полоской еле виднѣлся берегъ. На пути парохода то и дѣло попадались рыбачьи сѣти. Деревянные поплавки ихъ, точно вереница чаекъ, тянулись по водѣ, въ то время какъ тяжелыя грузила тянули сѣть внизъ, заставляя ее стоять стѣной. Пароходъ безъ всякаго смущенія идетъ черезъ сѣти, и такъ какъ колеса его сидятъ въ водѣ выше, чѣмъ киль, то сѣти не рвутся отъ такого натиска, а снова всплываютъ за кормой. Вотъ впереди на водѣ показалась какая то черная точка.
-- Утка,-- утверждаетъ Иванъ Григорьичъ.
-- Нѣтъ, не похоже. Вотъ посмотримъ, взлетитъ -- значитъ утка, нырнетъ -- значитъ тюлень.
Въ это мгновенье черная точка исчезаетъ въ водѣ, подтверждая тѣмъ справедливость послѣдняго предположенія. Мы съ любопытствомъ смотримъ, долго ли тюлень пробудетъ подъ водой, не вынырнетъ ли онъ возлѣ борта парохода. Но проходитъ нѣсколько минутъ, и только тогда черная точка снова показывается далеко за кормой парохода. Осторожный звѣрь, видно, хорошо знаетъ, что встрѣчи съ людьми надо избѣгать. Тюлени водятся въ Ладожскомъ озерѣ издавна. Это потомки тюленей, которые жили въ этихъ водахъ еще въ тѣ отдаленныя времена, когда широкій морской проливъ соединялъ Бѣлое море съ Балтійскимъ. Ихъ теперь немного, потому что рыбы въ озерѣ мало. Прибрежные жители по своей бѣдности не брезгаютъ мелкой рыбой, которую вылавливаютъ сачками, отчего озеро годъ отъ году теряетъ свои рыбныя богатства. Къ вечеру нашъ пароходъ сталъ приближаться къ восточному берегу и вскорѣ вошелъ въ устье рѣки Свири. Какое грустное впечатлѣніе производятъ эти топкія, поросшія жидкимъ камышомъ мѣста! Справа и слѣва камыши и озера, и только кое гдѣ торчитъ на сваяхъ полуразвалившаяся рыбачья лачуга. Утки, вспугнутыя пароходомъ, стаей летятъ низко надъ водой и исчезаютъ за стѣной камышей.
Въ часъ ночи пароходъ причаливаетъ къ мѣстечку Сермакса. Ночь, но свѣтло, какъ днемъ, и чуть ли не все населеніе Сермаксы высыпало на пристань. Пароходъ спускаетъ нѣсколькихъ пассажировъ и спѣшно сбрасываетъ кое-какой грузъ. Опять крики, толкотня, нищіе и слѣпые съ поводырями-мальчишками канючатъ у равнодушныхъ пассажировъ милостыню; лавочникъ открылъ свой ларекъ съ булками и папиросами, а нѣсколько бабъ наперебой предлагаютъ изъ своихъ корзинъ пироги съ сигами. Мы хотимъ купить, но въ это время отъ пристани отчаливаетъ лодка съ солдатами пограничной стражи: офицеръ величественно стоитъ на кормѣ и очевидно хочетъ блеснуть своей молодцоватой командой, которая начинаетъ лихо гресть, но въ самый торжественный моментъ у какого-то солдатика срывается весло, и онъ летитъ кубаремъ назадъ, высоко дрыгая въ воздухѣ ногами въ дрянныхъ сапогахъ. Весь эффектъ потерянъ, и сконфуженная лодка спѣшитъ поскорѣе убраться прочь. Не успѣли мы отойти отъ смѣха, вызваннаго этимъ случаемъ, какъ разыгрывается новое происшествіе. Какой-то несчастный, больной падучей болѣзнью, грохнулся на полъ, чуть не свалившись въ воду. Мужики въ сермягахъ столпились кругомъ, бабы заохали и принялись соболѣзновать, но пароходъ далъ свистокъ и сталъ отваливать, оставляя за собой въ блѣдномъ свѣтѣ бѣлой ночи Сермаксу и ея обитателей. Мы еще сидимъ нѣсколько времени на палубѣ, но становится свѣтло и клонитъ ко сну. Кое какъ устроились мы на красныхъ диванахъ въ душной каютѣ, но заснули не скоро и спали всего какихъ нибудь три часа.
На зарѣ "Кивачъ" присталъ къ Лодейному Полю. Лодейное поле получило свое названіе отъ корабельной верфи, которую заложилъ здѣсь въ 1702 г. Петръ I. Царь собственноручно заложилъ на ней 6 фрегатовъ и 9 шнявъ и въ сентябрѣ 1703 г. возвратился отсюда въ Петербургъ на первомъ построенномъ здѣсь фрегатѣ "Штандартъ", который былъ первымъ русскимъ кораблемъ, вышедшимъ черезъ ладогу и Неву въ Балтійское море Вѣроятно Петръ возлагалъ большія надежды на эту верфь, заложенную въ лѣсистой мѣстности. Посмотрѣлъ бы онъ теперь, что сдѣлали изъ творенія его рукъ потомки: жалкіе домишки тянутся вдоль единственной улицы, за которой видно пустое поле, большой бѣлый соборъ и возлѣ него обелискъ -- памятникъ, поставленный великому царю какимъ-то неизвѣстнымъ почитателемъ, съ надписью, которая заканчивается словами: "да знаменуетъ слѣды Великаго сей скромный простымъ усердіемъ воздвигнутый памятникъ".
Стоитъ только посмотрѣть на это несчастное мѣстечко, чтобы понять какое жалкое существованіе ведутъ его обитатели. Но въ отдаленныя времена было еще хуже. Тогда по берегамъ Свири тянулись дремучіе лѣса, въ которыхъ звѣринымъ образомъ жила дикая корела и лопь -- чудскія и финскія племена, остатки которыхъ до сихъ поръ населяютъ мѣстности далѣе на сѣверѣ.
И сюда то въ эти глухія мѣста, въ "лѣшія рѣки, озера и лѣса" принесли первые начатки человѣческой жизни новгородскіе славяне. Они покорили этихъ дикарей, обложили ихъ данью и начали селиться въ странѣ, конечно, ради разныхъ выгодъ, доставляемыхъ ею. Въ тѣ отдаленныя времена славяне недавно приняли христіанство, и потому иные изъ нихъ, подъ свѣжимъ впечатлѣніемъ прочитанныхъ житій разныхъ святыхъ просвѣтителей, сами заразились такимъ же духомъ. Тамъ и сямъ въ лѣсной пустынѣ стали возникать хижины пустынниковъ, которые видѣли все назначеніе своей жизни въ спасеніи души подвижнической жизнью и въ просвѣщеніи темныхъ несчастныхъ дикарей. Дикари сначала ополчились на этихъ проповѣдниковъ новыхъ неслыханныхъ дотолѣ истинъ; они пожигали ихъ хижины, грабили "животы" и даже грозили имъ смертью, но постепенно пустынножители кротостью и терпѣніемъ приручили къ себѣ дикѣрей. Тѣ скоро увидѣли, что эти люди не только не дѣлаютъ, но даже не желаютъ имъ зла, и стали обращаться къ нимъ сперва за совѣтами въ своихъ дѣлахъ, а потомъ и за поученіемъ. Кругомъ пустынника собиралась братія, и вскорѣ возникало трудовое общежитіе, члены котораго общими силами расчищали лѣса, осушали болота и заводили хлѣбопашество и промыслы. Такъ Кириллъ Челмогорскій научилъ чудь вскапывать землю лопатой, Филиппъ игуменъ ввелъ въ употребленіе вѣялки и завелъ первый кирпичный заводъ, и трудно себѣ представить до чего дошли бы въ устроеніи земли здѣшніе трудолюбивые и трезвомыслящіе славяне, еслибы ихъ не тревожили разными преслѣдованіями московскіе воеводы и другіе за приверженность къ старой вѣрѣ. Еще въ прежнія времена даже соловецкіе монахи дивились искусству здѣшнихъ насадителей культуры. Такъ одинъ старецъ пишетъ по поводу водопровода, устроеннаго въ одномъ скиту: "како умудри Господь избранныхъ своихъ, черезъ трубу нѣкую великую поднимется вода вверхъ, перейдетъ цѣлое зданіе, да и въ погребъ сама льется, да и по всѣмъ бочкамъ сама разойдется", и до сихъ поръ всюду встрѣчаются остатки этого стараго порядка, когда люди сами могли промышлять о себѣ, слѣдуя только велѣніямъ своего ума, а не указамъ начальства, жившаго за тридевять земель. Народъ не забылъ своихъ древнихъ учителей и до сихъ поръ чтитъ имена ихъ, но увы, поселенія, гдѣ жили и трудились эти подвижники, представляютъ теперь совсѣмъ другую картину.
Цѣлый день мы плыли по Свири, любуясь ея берегами. Свирь вдвое уже Невы, но гораздо красивѣе. Берега ея высоки, а за ними виднѣются холмы и горы, одѣтые лѣсами. Теченіе ея быстрое особенно на порогахъ, которыхъ много. Самые большіе пороги залегаютъ между Подпорожьемъ и Мятусовымъ и носятъ названіе "Сиговецъ" и "Медвѣдцы", они невольно обращаютъ на себя вниманіе по быстротѣ теченія и замѣтному даже на глазъ паденію рѣки въ этихъ мѣстахъ. Особенно любопытенъ порогъ Сиговецъ; оба берега сближаются здѣсь до того, что буквально рукой подать. Вода бѣжитъ стрѣлой, бурлитъ, пѣнится, и возлѣ самаго парохода видны камни, "луда", какъ ихъ здѣсь зовутъ. Капитанъ уже не надѣется на себя и сдалъ команду лоцману съ бляхой на груди, который стоитъ на мостикѣ и подаетъ знаки штурману. "Кивачъ" работаетъ колесами изо всѣхъ силъ, но ползетъ впередъ какъ черепаха. Взглянешь на воду -- вода бѣжитъ съ головокружительной быстротой, посмотришь на берегъ -- мы почти стоимъ. На берегу видна сторожка и сигнальная мачта, на которой ночью вывѣшиваются сигнальные фонари, а дальше влѣво длинный, но узкій и низкій валъ изъ камней отрѣзаетъ отъ Свири тихую заводь и стѣсняетъ теченіе ея -- очевидно это какое-то инженерное сооруженіе для облегченія судоходства на порогѣ. За порогами Свирь снова расширяется. По берегамъ тамъ и сямъ видны деревни съ высокими, почернѣвшими и покосившимися избами, а у самой воды то и дѣло виднѣются сложенныя полѣницы дровъ, которыя тянутся иногда чуть не на сотню саженей. Это тѣ дрова, которыя доставляются лѣтомъ въ Петербургъ на громадныхъ баржахъ, выгружающихся на Невѣ и на всѣхъ петербургскихъ каналахъ. Между сложеными саженями копошатся жалкія закутанныя во всякую рвань фигуры -- это складчики и грузчики. На каждомъ шагу "Кивачъ" обгоняетъ или встрѣчаетъ караваны баржъ, которыя буксируютъ такіе же колесные буксиры, какіе ходятъ по Волгѣ. Иногда попадается махонькій винтовой пароходикъ безъ палубы; онъ выпускаетъ изъ своей трубы цѣлые клубы дыма, усердно буравитъ воду винтомъ и съ трудомъ тянетъ противъ теченія вереницу баржъ, точно муравей, ухватившій соломину не по силамъ. Команда, вымазанная сажей, чайничаетъ подъ закоптѣлымъ балдахинчикомъ, раскинутымъ надъ рулевымъ колесомъ, равнодушно поглядывая на "Кивачъ". Всѣ эти барки тянутся съ Волги; пройдя Свирь, они вступятъ въ Ладожскій обходной каналъ, начинающійся въ топкой мѣстности устьевъ Свири, гдѣ въ нее впадаетъ рѣчка Свирица. Изъ канала они вынырнутъ у Шлиссельбурга, чтобы, пройдя короткую Неву, выгрузиться на Калашниковой пристани въ Петербургѣ. На Свири пароходы останавливаются у пристаней Важны, Подпорожье, Мятусово, Остречины и Гакъ-Ручей. Это большія и богатыя села съ хорошими двухэтажными домами, населенныя преимущественно лоцманами и отчасти рыбаками. Лоцмана работаютъ порядочно, и такъ какъ каждое судно обязательно должно брать лоцмана по отдѣльнымъ участкамъ, а большіе пароходы даже двоихъ, то лоцмановъ требуется много.
Публики на пароходѣ довольно много, но изъ нихъ мало съ кѣмъ тянетъ познакомиться. Во второмъ классѣ "спинжаки" съ ястребинымъ выраженіемъ лица, какое налагаетъ на человѣка вѣчное исканіе наживы, въ третьемъ -- возвращающіеся домой изъ Питера мужики и тоже "спинжаки", только приказчичьи, при лакированныхъ сапогахъ и неизмѣнной фуражкѣ. Пассажиры перваго класса, чиновники и офицеры, даже и не показывались: они сидѣли гдѣ-то тамъ внизу и все время играли въ карты. Исключеніе среди нихъ составляла одна пожилая дама, обратившая на себя наше вниманіе: одѣта она была по иностранному, не говорила по русски и большую часть пути проводила на палубѣ, съ необыкновеннымъ любопытствомъ разсматривая все окружающее. Видно было, что многое ей было непонятно, о многомъ хотѣлось бы разспросить, но языкъ, русскій языкъ, которымъ иностранцы овладѣваютъ съ такимъ трудомъ, не давалъ простору мысли. Еще на Ладогѣ, когда "Кивачъ" шелъ мимо сѣтей, любопытство этой дамы дошло до того, что она совершенно безотчетно дернула меня за плечо и произнесла неизмѣнное нѣмецкое: васъ истъ дасъ (что это такое?). Я знаю по нѣмецки, и мы разговорились. Она оказалась женой пастора изъ средней Германіи и ѣхала прямо оттуда въ гости, въ городъ Пудожъ, къ дочери, женѣ тамошняго чиновника. Поразительно, какъ любознательны иностранцы по сравненію съ нами, русскими. Эта дама подробно разспрашивала меня обо всемъ, и видно было, что это не праздное любопытство, такъ, отъ путевой, скуки, а самый живой интересъ. Прежде всего ее поражала наша природа: эти громадныя озера, могучія рѣки, лѣсныя дебри и болота, весь этотъ просторъ, неизвѣстный въ густо заселенной Европѣ. Она никакъ не ожидала, что наша сѣверная природа такъ красива.
-- Знаете, -- говорила она, указывая на холмы и горы по берегамъ Свири, эти мѣста напоминаютъ мнѣ берега Рейна, а ваша Свирь -- громадная рѣка. Право, она не уже Эльбы, а вѣдь Эльба одна изъ самыхъ большихъ нѣмецкихъ рѣкъ. Но, Боже мой, до чего несчастны эти жители. Какъ могутъ они жить въ этихъ грязныхъ домахъ! Посмотрите, вонъ на берегу коровы. Развѣ это коровы! Кожа да кости. Вѣдь отъ такой коровы нельзя получить масла и сыра. Какіе вы русскіе странные люди, природныя богатства лежатъ кругомъ васъ, а вы не умѣете использовать ихъ.
-- Это вѣрно, но что же дѣлать. Всему мѣшаетъ ужасающее невѣжество народа. Нашъ народъ умный, способный, онъ умѣетъ работать и веселиться, но вѣдь ему мѣшаютъ на каждомъ шагу. Посмотрите сколько кругомъ земли и лѣсу, а между тѣмъ здѣшніе крестьяне, какъ и вездѣ въ Россіи, страдаютъ отъ малоземелья. Лѣса всѣ казенные, и рубятъ и торгуютъ ими вотъ эти пиджаки, которые истребляютъ ихъ самымъ хищническимъ образомъ. Вѣдь у васъ въ Германіи совсѣмъ иначе. Тамъ даже дѣти бѣдняковъ проходятъ толковую школу, въ семьѣ и вездѣ кругомъ чистота и порядокъ, много разныхъ учрежденій, гдѣ они могутъ научиться и молочному хозяйству и садоводству и разнымъ промысламъ; нѣмецкому крестьянину легко занять деньги подъ малые проценты для улучшенія своего хозяйства, у него хорошія лошади, коровы, овцы, словомъ все кругомъ помогаетъ, идетъ навстрѣчу ему, а не мѣшаетъ на каждомъ шагу: дороги хорошія, рѣки исправлены, все легко получить, все можно узнать. И если и у васъ много бѣдноты, такъ ужъ по другой причинѣ. У насъ ничего такого нѣтъ. Вонъ внизу сидятъ чиновники -- они играютъ въ карты; спросите ихъ о чемъ нибудь изъ жизни этого края, и вы увидите, что они ничего не знаютъ, да и знать не хотятъ.
-- Какъ это все печально, и тѣмъ печальнѣе, что мнѣ русскій народъ очень нравится.
-- Да, народъ хорошій.
Около пяти часовъ вечера "Кивачъ" сталъ подходить къ пристани Вознесенье. Прямо впереди открылось Онежское озеро, Онего по здѣшнему. Вознесенье представляло оживленную картину грузовой дѣятельности. Громадная, но дрянная деревянная пристань съ разными мостками была завалена дровами, мѣшками и разными грузами. По ней во всѣ стороны сновалъ народъ, толпы котораго густо облѣпили то мѣсто, куда причалилъ "Кивачъ". Здѣсь намъ предстояло остаться до часу ночи, потому что "Кивачъ" забиралъ дрова и грузъ. Едва сбросили сходни, какъ мы поторопились сойти на берегъ и отправились наблюдать жизнь и людей.
Сейчасъ же за пристанью открывается конецъ Онежскаго обходного канала. Узкая насыпь отдѣляетъ его отъ озера и отъ устья Свири. Озеро и рѣка были усѣяны барками всѣхъ фасоновъ, которые мѣстами сгрудились въ длинные ряды; тонкія мачты ихъ съ красными вымпелами, рангоуты гальотовъ, пароходныя трубы, да какія-то высокія сооруженія, должно быть подъемные краны для грузовъ, тянулись въ небо. По рябившей водѣ сновали лодки, звучали ровные удары и всплески веселъ, и далеко по глади водъ неслись во всѣ стороны крики лодочниковъ и бурлаковъ. По каналу медленно, точно сонная, двигалась громадная барка, которую тянуло за длинную привязанную къ верхушкѣ мачты бичеву нѣсколько жалкихъ лошадокъ въ веревочной сбруѣ. Сзади шелъ оборванный мальчишка, нахлестывавшій клячъ кнутомъ, а въ сторонѣ у полѣнницы дровъ, понуря голову, смирно и неподвижно, уставивъ кроткія стеклянныя глаза въ одну точку, стояло еще нѣсколько такихъ бѣдныхъ конягъ; шерсть лѣзла съ нихъ клочками, обнажая стертую кожу и ребристые впалые бока. За что страдаютъ эти несчастныя лошади? За то, что люди не хотятъ подумать и улучшить и ихъ и свое положеніе. Тысячи тощихъ клячъ, продаваемыхъ на эту службу за негодностью къ другой или за болѣзнью, кончаютъ свое жалкое существованіе на этой тягѣ, распространяя далеко во всѣ стороны страшную сибирскую язву. И все-таки конная тяга не вывелась еще на всей системѣ.
Само Вознесенье лежитъ по ту сторону канала. Къ нему ведетъ плавучій мостъ, который сейчасъ по случаю прохода барки отведенъ въ сторону. Толпа людей скопилась на томъ и этомъ берегу -- это бурлаки и судорабочіе, да бабы торговки. Скоро мостъ навели, и мы перебрались на ту сторону, обозрѣли обелискъ, воздвигнутый строителямъ канала, не тѣмъ, которые по колѣно въ водѣ махали лопатой и дрогли въ сырыхъ землянкахъ, а тѣмъ, кто въ роскошномъ кабинетѣ указывалъ перстомъ на готовый планъ. Рядъ домовъ выстроился вдоль набережной, мимо ходили и шмыгали разные люди, въ числѣ которыхъ было немало "Спиридоновъ-поворотовъ", "рѣшенныхъ столицы", мотавшихся здѣсь на проходѣ. Изъ зданій наше вниманіе привлекла "Народная чайная и читальня", куда мы и завернули. Здѣсь въ двухъ большихъ комнатахъ съ маленькими настежь отпертыми окнами, за грязными столами, засѣдало нѣсколько компаній бурлаковъ. По стѣнамъ висѣли картины патріотическаго и религіознаго содержанія, въ томъ числѣ "Семь тяжкихъ гроздовъ пьянства", расчитаиныхъ на то, чтобы всякій по прочтеніи ихъ немедленно ужаснулся и оставилъ бы навсегда пагубное пристрастіе къ горячительнымъ напиткамъ. Публика, очевидно, привыкла къ этому заведенію и знала, какъ держать себя: такъ шапки мужики клали на полъ возлѣ стула, сунувъ туда же платокъ, а дѣвушекъ, подававшихъ чай, величали "барышнями". Но привычка къ забористымъ словамъ брала свое, и изъ устъ гостей то и дѣло вырывались крѣпкія выраженія. Такія же выраженія слышались съ улицы, гдѣ у воротъ стояли и сидѣли аборигены Вознесенья обоего пола и разныхъ возрастовъ, вступавшіе въ оживленныя препирательства съ прохожими. Изъ чайной мы вернулись на пристань, гдѣ готовился отвалить "канальскій" пароходъ, судно совершенно особаго типа, приспособленное къ хожденію по каналу. Это сооруженіе напоминало скорѣе большую плавучую кухню. На плоскомъ днищѣ стояли двѣ каюты съ лавками внутри, совершенные вагоны. Между ними помѣщалась машина -- нѣчто вродѣ плиты съ трубой съ пузатой сѣткой наверху, чтобы не пропускать искры. Обѣ каюты были покрыты общей крышей, перегороженной какими-то дугами изъ толстаго желѣза. Все судно было обсыпано пассажирами, какъ мухами. Горы ящиковъ, корзинъ, узловъ, узелковъ едва позволяли двигаться, и курьезно было видѣть, какъ среди сценъ прощанія и проводовъ изъ черной дыры въ полу страннаго сооруженія вылѣзалъ грязный равнодушный машинистъ, Харонъ этой ладьи.
-- Скажите, пожалуйста, на что эти дуги наверху?-- спрашиваю я у празднаго матроса послѣ напряженной попытки самому разгадать ихъ назначеніе.
-- То што ходитъ онъ по каналу, а канаты пропущаетъ надъ собой, такъ чтобъ не задѣвали.
-- Такъ. Ну, а труба зачѣмъ такая?
-- Труба? То што ходятъ барки съ сѣномъ и дровами, а отъ него искры, и можетъ сдѣлаться пожаръ.
-- Да вѣдь искры сквозь такую сѣтку пролетятъ!
-- Извѣстно пролетятъ. Ну да вѣдь форма.
-- А скоро ходитъ эта машина?
-- Эта машина ходитъ не болѣе 9 верстъ въ часъ, скорѣй не дозволено, потому что отъ нея волны идутъ и каналъ размываютъ.
Въ это время странное сооруженіе сипло рявкнуло три раза, подъ нимъ что то забултыхало, и оно тронулось въ путь-дорогу, а мы вернулись на свой "Кивачъ". Тамъ шла оживленная работа: съ одного борта матросы возили на тачкахъ здоровыя круглыя полѣнья, которыя складывали тутъ же на палубѣ, пока она не стала похожей на дровяной дворъ, а къ другому борту подвели громадную барку съ крышей. Сквозь снятыя доски крыши видна была внутренность: тамъ на днѣ лежали несчетные мѣшки и мѣшечки съ мукой, кучка людей съ фонаремъ возилась въ одномъ углу, откуда по узкой доскѣ двигалась на пароходъ вереница бурлаковъ съ мѣшками на спинахъ. Порожніе подходили, подставляли дюжую спину, на которую двое другихъ сажали куль или четыре маленькихъ мѣшка по пуду каждый, и бурлакъ, крякнувъ и поправивъ ношу, дробнымъ шагомъ бѣжалъ наверхъ. Работали быстро, страстно, даже, можно сказать, весело.
-- Почемъ получаете?
-- Полкопѣйки съ пуда.
-- А сколько въ кулѣ?
-- Четыре пуда.
-- Много-ли зарабатываете?
-- И рупь и два.
Чтобы заработать одинъ рубль, надо перетащить на собственной спинѣ 50 такихъ мѣшковъ по четыре пуда каждый, итого 200 пудовъ. Можно себѣ представить, во что превращается бурлакъ къ вечеру. Нѣкоторые изъ нихъ, улучивъ свободную минуту, отходили въ сторону, вытаскивали изъ кармана бутылку съ водкой и подкрѣпляли себя изъ горлышка. Да, каторжная работа!
Скоро перегрузку кончили. "Кивачъ", представляя съ одной стороны дровяной дворъ, превратился съ другой въ мучной лабазъ. Люди съ фонаремъ вылѣзли наверхъ, заложили дыру досками, и вскорѣ барка, отпихнувшись отъ парохода, отошла въ сторону.
Суета работы по мѣрѣ того, какъ темнѣло, смѣнялась вечернимъ времяпрепровожденьемъ. На баркахъ рабочіе разсѣлись кучками на кормѣ вокругъ чашекъ съ пищей. Какой-то весельчакъ, взгромоздившись на высокій руль барки, наяривалъ на гармоніи задорный плясовой мотивъ; на сосѣдней баркѣ отужинавшій бурлакъ, покуривъ цыгарку, вышелъ на помостъ и, мягко притоптывая веревочными лаптями, началъ выдѣлывать разныя колѣна, заражая своимъ весельемъ сосѣдей, а на носу кучка другихъ, громыхая какими-то цѣпями, заполняла темнѣвшее пространство горластой руганью. Но небо темнѣло, сквозь бѣлую тьму скромно замерцало надъ озеромъ нѣсколько звѣздъ, и утомленные дневной тревогой люди понемногу отходили къ сну. Замолкла гармошка, опустѣли палубы барокъ, по темной водѣ перестали ходить лодки, и все Вознесенье понемногу погрузилось въ сонъ. Заснуло и Онего; водная гладь его исчезала вдали въ полумракѣ бѣлой ночи, сливаясь съ небомъ и одѣтыми сумракомъ берегами. Только на югѣ, гдѣ виднѣлась вдали пологая возвышенность, небо было темнѣе и иногда точно вздрагивало отъ слабыхъ вспышекъ молніи. Мой барометръ быстро падалъ, предвѣщая грозу. Спать мнѣ не хотѣлось, я остался на палубѣ и сталъ ждать наступленіе ея. Вспыхиванія неба на югѣ становились чаще и сильнѣе, составляя какой-то зловѣщій контрастъ съ погруженной въ сонъ и полумракъ окрестностью. Гроза приближалась, молніи вспыхивали чаще и чаще, и вскорѣ издали стали доноситься глухія громыханья. Казалось тамъ вдали шла какая-то титаническая борьба между силами земли и неба, свѣта и тьмы, которая волновала зрителя и вовлекала его въ свои перипитіи. Небо то загоралось изъ конца въ конецъ, содрогалось и меркло, угрожая землѣ глухими раскатами грома, то изъ выси его въ грудь земли вонзалась извилистая, какъ мечь архангела, молнія, которая, постоявъ немного, точно не имѣя силы проникнуть далѣе въ кору земли, мгновенно и неожиданно тухла, покрывая свое исчезновеніе яростнымъ трескомъ, отъ котораго, казалось, поролось на части все небо. Становилось страшно, и эта зловѣщая жуть еще росла оттого, что все кругомъ спало въ безмятежномъ покоѣ. Но вотъ съ юга донеслось первое дуновеніе прохлады. Порывы ея налетали все чаще и чаще, какъ авангардъ медленно надвигавшихся черныхъ тучъ. Вода на озерѣ зарябила, упавшія вымпела зазмѣились на мачтахъ, пали первыя холодныя капли дождя, и молніи загорались не только на югѣ, но и вправо и влѣво. Черезъ пять минутъ гладкое озеро потемнѣло и надулось, вода закачалась, и гряды волнъ со вспѣненными верхами побѣжали по нему, флаги яростно бились, веревки хлопали о мачты, закрутились на пристани брошенныя бумаги и соръ, и надо было крѣпко надвинуть фуражку и застегнуть пуговицы. Мы попали въ самый развалъ битвы. "Кивачъ" закачался, скрипя о пристань, заколыхались кругомъ барки, двигая мачтами, и пошли вертѣться на якорной цѣпи. Какая перемѣна! Давно ли все было недвижно и сонно кругомъ, а теперь свистъ и вой вѣтра мѣшался съ всплесками воды, скрипомъ дерева, и все покрывали собой жесткіе, рѣзкіе звуки грома. Но въ хаосъ разгулявшейся природы не вмѣшалъ своего голоса одинъ человѣкъ Люди спали еще. Однако вотъ и они. Очевидно, никто не ждалъ бури, и теперь, когда барки съ жалобнымъ скрипомъ затерлись другъ о друга, и одна, бороздя якорь по дну, сдвинулась съ мѣста и нажала на сосѣдей, сонные, встрепаные бурлаки выскочили наверхъ. И вотъ въ величественное и зловѣщее зрѣлище бури люди внесли свой комическій элементъ: этимъ лохматымъ, камаринскимъ мужикамъ было не до красотъ природы, а вотъ какъ навалитъ барку на барку, да помнетъ бока, да полопаются канаты, да въ широкія щели польетъ вода, подмачивая муку, такъ задастъ те хозяинъ звону почище этого грома. И люди кучами метались по палубамъ, тянули что-то, отчаянно ругаясь, перебѣгали съ барки на барку и завозили на лодкахъ какія-то снасти. Нашъ капитанъ тоже дѣлалъ распоряженія съ мостика, и матросы лихорадочно, но увѣренно подвязывали разныя снасти и накрывали брезентами грузы и люки. Пошелъ сильный косой дождь, и стало свѣтлѣе.
Былъ уже часъ ночи, срокъ отхода "Кивача", но мы и не думали трогаться.
-- Что-жъ не ѣдемъ?-- спрашиваю матроса.
-- Гдѣ-же ѣхать, вишь какая буря!
-- Что за буря, это ли буря!
-- Нашему "Кивачу" и то буря. Онъ заслуженный, должонъ беречься.
-- Когда-жъ двинемся?
-- Должно часа черезъ полтора,-- отвѣчаетъ матросъ, зѣвая, и уходитъ спать.
На палубѣ пусто, только я да дождь, который хлещетъ, образуя лужи на полу и въ складкахъ брезента. Мнѣ онъ не мѣшаетъ, потомучто я спрятался подъ резиновую накидку и стою спиной къ нему и вѣтру, наблюдая уходъ грозы. Бурлаки, натопавъ и накричавъ, снова скрылись подъ палубу, и опять все тихо кругомъ, только дождь сѣчетъ воду и землю. Становится совсѣмъ свѣтло, гроза замираетъ вдали, дождь стихаетъ, и на палубѣ
"Кивача" появляется капитанъ въ такой же накидкѣ, какъ на мнѣ. Вылѣзаетъ команда, облачившаяся въ разныя непромокаемости, штурманъ сталъ къ рулю, и "Кивачъ". сбросивъ сходни и подобравъ причалы, началъ ерзать, стараясь выбраться изъ толпы барокъ. Вотъ онъ выбрался, выставилъ носъ въ озеро и, покачиваясь, пошелъ полнымъ ходомъ впередъ, а Вознесенье стало таять у насъ за кормой. Я не уходилъ съ палубы -- надо-же было посмотрѣть Онего-озеро, о которомъ говорится въ каждомъ учебникѣ географіи. А ну-ка почитаемъ географію!
Названіе Онего, очевидно, не русское, а финское, и когда русскіе сюда попали, въ точности неизвѣстно. Это были несомнѣнно новгородцы, заселившіе всю эту озерную полосу до Бѣлаго моря. По очертанію оно сильно разнится отъ Ладоги, потомучто очень длинно, но по характеру береговъ сходно съ нимъ: южный берегъ низкій, топкій, а сѣверо-западный еще болѣе изрѣзанъ, чѣмъ на Ладогѣ, образуя пять длинныхъ узкихъ губъ и длинный изогнутый Повѣнецкій заливъ. Онего почти вдвое меньше Ладоги (8569,9 кв. в. или 9751,1 кв. км.), но все еще такъ велико, что въ 18 разъ превосходитъ Женевское озеро и является вторымъ по величинѣ въ Европѣ. Особенно разительно различіе въ его длинѣ и ширинѣ: длина 210 в., наибольшая ширина всего 85. Извилистые берега охватываютъ его линіей въ 1.200 в. Разъ Свирь течетъ изъ него въ Ладогу, то ясно, что Онего лежитъ выше его надъ уровнемъ моря, а именно на высотѣ 125 ф. (43 м.). и принадлежитъ къ кольцу большихъ озеръ, охватывающихъ Ладогу со всѣхъ сторонъ. Сходство съ Ладогой довершается еще тѣмъ, что большая часть острововъ и наибольшія глубины расположены въ сѣверной части озера. Здѣсь особенно кидается въ глаза большой островъ Климецкій, расположенный при южномъ концѣ полуострова Заонежье. Возлѣ него къ западу, при входѣ въ Лижемскую губу, залегаютъ, если такъ можно выразиться, пучины; онѣ залегаютъ вдоль тѣхъ же линій, по которымъ вытянуты полуострова и острова, а именно: съ с.-з. на ю.-в., причемъ наибольшая глубина не превосходитъ 68 саженъ. Есть еще пучина въ самомъ сѣверномъ концѣ Повѣнецкаго залива, но глубина тамъ всего 44 с. Высокій сѣверный берегъ съ его шкерами и фьордами, носитъ совершенно финскій характеръ. Обнаженный гранитъ и другія кристаллическія породы отшлифованы и отполированы великимъ Скандинавскимъ ледникомъ, который стекалъ и сползалъ здѣсь именно по направленію съ с.-з. на ю.-в.
Отъ Ладоги Онего отличается тѣмъ, что замерзаетъ сплошь, такъ что зимой черезъ него ѣздятъ на саняхъ, и несмотря на то, что лежитъ сѣвернѣе, замерзаетъ на югѣ позже, а вскрывается раньше Ладоги (у Вознесенья 22 декабря и 5 мая), такъ что въ среднемъ остается свободнымъ отъ льда 205--231 день въ году, тоже дольше, чѣмъ Ладога. Конечно, сѣверныя губы замерзаютъ раньше. Опредѣленнаго теченія въ Онего, какъ въ Ладогѣ, не замѣчается. Значенія это озеро имѣетъ гораздо меньше, но это внутреннее море могло-бы принести большую пользу не для одного этого края, еслибы его соединили съ Бѣлымъ моремъ каналомъ. А въ этомъ нѣтъ ничего невозможнаго, потомучто къ сѣверу отъ Онеги расположено нѣсколько большихъ озеръ и текутъ рѣки, такъ что изъ 219 верстъ (между г. Повѣнцомъ и Сороками), которыя отдѣляютъ его отъ моря, 129 приходятся на судоходныя озера и рѣки, а остальныя 90 также частью приходятся на рѣчки и озера, которыя стоитъ только расчистить и углубить. А пока по Онего возятъ только мѣстные грузы: муку, пшено, соль и керосинъ туда; рыбу, лѣсъ, чугунъ, желѣзо и сгаль -- изъ него, чѣмъ занято около 550 разныхъ судовъ (въ томъ числѣ около 25 пароходовъ).
Но не буду долѣе надоѣдать читателю этой географіей, тѣмъ болѣе, что три часа утра, "Кивачъ", слава Богу, выбрался въ пустое озеро и тащится на сѣверъ вдоль высокаго западнаго берега, и мнѣ хочется спать. Но это не такъ просто устроить, потомучто въ Вознесеньи насѣло много спинжаковъ, которые живописно разлеглись на красныхъ диванахъ, наполнивъ бѣлесый сумракъ каюты храпомъ, свистомъ и другими сонными звуками. Но попытаемся!
