Пѣшкомъ на Кивачъ.
Утромъ, когда мы вышли на палубу, "Кивачъ" уже подходилъ къ Петрозаводску. Вдали на высокій берегъ лѣпились кучи сѣрыхъ домовъ въ перемежку съ садами. Между ними тамъ и сямъ бѣлѣли низкіе каменные дома, надъ крышами которыхъ высовывалъ свою громоздкую массу бѣлый соборъ съ куполами въ видѣ обычныхъ луковокъ. Виднѣлась еще какая-то церковь да пристани, возлѣ которыхъ уныло стояло нѣсколько барокъ. Пусто и сѣро -- таково первое впечатлѣніе отъ этого губернскаго города, и еслибы не яркое солнце, заливавшее небо и озеро веселыми лучами, да не скалистые берега съ Ивановскими островами, замыкавшими Петрозаводскую губу справа, то было-бы даже грустно. На пристани прихода "Кивача" ожидала цѣлая толпа, и едва сбросили сходни, какъ началось обычное движеніе: покатили извозчики, дребезжа развинченными гайками, какіе-то люди метнулись на пароходъ, откуда на нихъ напирали сходящіе пассажиры, гдѣ-то цѣловались, гдѣ-то ругались, какія-то личности предлагали меблированныя комнаты и еще что-то. Неторопясь вскинули мы свои вещи на плечи и тронулись въ путь, озираясь по сторонамъ на новое для насъ зрѣлище. Съ пристани мы сошли на берегъ и пошли въ гору по одной изъ главныхъ улицъ Петрозаводска. Направо, среди небольшой площади, окруженной лавками, находился небольшой четырехугольный бассейнъ, въ которомъ стояло нѣсколько лодокъ съ рыбой; запахъ ея носился по всей площади. Циклопическая мостовая и слабые намеки на тротуаръ вели вверхъ мимо низкихъ домовъ съ разнообразными вывѣсками: фотографія, меблированныя комнаты, и т. п., а когда мы поднялись по ней, то узрѣли громадный, неуклюжій соборъ, а за нимъ, по ту сторону рѣчки Лососинки, низкія красныя зданія и высокія трубы пушечноснаряднаго Александровскаго завода, положившаго начало городу. Самый городъ съ широкими, пустыми и пыльными улицами, съ низкими казенными каменными домами и обывательскими деревянными, развертывался направо. Мы разыскали гостиный дворъ, пустыя галлереи котораго отличались тѣмъ, что представляли ряды запертыхъ лавокъ, надъ дверями которыхъ возились и ворковали голуби, казавшіеся единственными обитателями этого погруженнаго въ полдневный сонъ зданія. Изъ десяти лавокъ торговала едва одна. Въ одной мы купили пару чайныхъ ложекъ, а въ другой 3 аршина марли для вуалей отъ комаровъ. Городъ такъ невеликъ, что нечего было и спрашивать, какъ выйти изъ него Мы пошли прямо, прошли маленькій скверъ, гдѣ я снялъ фотографію съ прекраснаго памятника Петра, фигура котораго стояла лицемъ къ заводу, простирая руку къ своему созданію, и стали выбираться изъ города. Широкая пыльная дорога пересѣкла рѣчку Неглинку и уходила въ даль; крестьянскія телѣги избороздили ее колеями вдоль и поперекъ, городское стадо усѣяло слѣдами своего прохода, а какіе-то предпріимчивые обыватели повыкопали съ обѣихъ сторонъ разнообразныя ямы, очевидно, добывая оттуда песокъ. Справа тянулись пустыри, слѣва такіе-же пустыри уходили внизъ къ озеру, открывая великолѣпный видъ на всю Петрозаводскую губу. Солнце палило съ яснаго неба, а мы влачились, вздымая пыль, изнемогая отъ жары и тяжести груза. Начиналось наше пѣшеходное странствіе. Ну-ка, ну-ка, думалъ я, какъ это мы приспособимся къ этому первобытному способу путешествія, и съ любопытствомъ поглядывалъ на своего спутника, разрѣшая въ мысляхъ вопросъ, кто раньше запроситъ пардону, я ли, баричъ, городской сидень, или мой спутникъ, крестьянинъ и рабочій съ дѣтства.
Наше дурное настроеніе духа нѣсколько улучшилось, когда мы нагнали бабу съ кузовкомъ, которая отрекомендовала себя, какъ великую грѣшницу на томъ единственномъ основаніи, что больно любитъ чайку попить.
-- И разъ попью на день, а когда случится и два.
-- Не горюй, тетка, мы и три и четыре раза пьемъ, а за грѣшниковъ себя не почитаемъ.
-- Да вы не изъ Питера-ли?
-- Изъ Питера.
-- То-то я смотрю.
Такъ дошли мы до Сулажъ горы, небольшой возвышенности, увѣнчанной церковью среди рощи и селомъ. На улицахъ его, не считая куръ и телятъ, мы не встрѣтили ни души. Здѣсь насъ впервые поразили высокія и широкія крестьянскія избы въ два и даже три этажа. Какъ всѣ русскіе люди, мы были забывчивы и не взяли въ городѣ сахару. А между тѣмъ пить хотѣлось такъ, какъ хочется только грѣшникамъ въ аду, спеціально наказаннымъ мученіемъ жажды. Конечно, мы мечтали о чаѣ, первомъ чаѣ на первомъ привалѣ среди природы. Сунулись мы искать лавку, но лавочки не было. Тогда Иванъ Григорьичъ вломился въ чью-то избу, а я остался сидѣть на дворѣ въ тѣни забора среди навоза, выжидая чѣмъ кончится его экспедиція. Сперва слышно было, какъ онъ отворялъ разныя двери и кликалъ живую человѣчью душу, затѣмъ послышались переговоры и стукъ раскалываемаго на куски сахара, въ перемежку съ которыми голосъ Иванъ Григорьича задавалъ разные мужицкіе вопросы: сколько земли, что сѣете, много-ли скота держите и т. п., на что отвѣчалъ чей-то бабій голосъ.
Справившись на картѣ, по какой дорогѣ идти, мы спустились съ Сулажа по такой-же пустынной дорогѣ.
-- Какъ встрѣтимъ ручеекъ, такъ и чай пить будемъ, -- говорю я Иванъ Григорьичу.
Но ручейка не было. Среди обглоданнаго скотиной тощаго кустарника валялись облѣпленные мохомъ валуны. Тамъ и сямъ изъ-подъ тощей почвы высовывался голый черепъ матерой скалы, горной породы, слагавшей эту каменистую страну. Въ канавѣ и болотцахъ стояла ржавая вода, и, поглядывая на нее, я думалъ объ Александрѣ Македонскомъ, которому принесли воду изъ лужи, а онъ ее вылилъ.
-- Ежели ручья не будетъ, станемъ эту воду пить,-- говорю я спутнику.-- Прокипятимъ и ладно.
-- И выпьемъ. Дивлюсь я только, сколько тутъ озеръ и болотъ, а ручьевъ нѣтъ,-- говоритъ Иванъ Григорьичъ.
-- А вотъ постойте, врѣжемся поглубже, такъ и рѣчки потекутъ,
Должно быть мы выпили-бы чаю на болотной водѣ, еслибы мужикъ, работавшій на дорогѣ, не указалъ намъ "чуда природы".
Возлѣ дороги на голомъ камнѣ лежала плитка сланцу. Поднявъ этотъ черепокъ, мы увидѣли въ камнѣ трехгранную ямку, наполненную чистой холодной водой. По непримѣтной щели сочилась она изъ камня, скатываясь на мохъ прозрачной слезой. Возлѣ лежалъ берестяной ковшичекъ, сдѣланный кѣмъ-то на потребу прохожихъ.
-- Наши знаютъ, -- говорилъ мужикъ,-- какъ въ городъ или оттолѣ идутъ, завсегда тутъ пьютъ. Изъ камня Богъ выжалъ,-- продолжалъ онъ, усаживаясь въ канаву съ цѣлью отдохнуть и покалякать.
Иванъ Григорьичъ наломалъ сучьевъ и сложилъ маленькій огонь, но о томъ, что костеръ горѣлъ можно было судить только по жидкому дыму, стлавшемуся по сѣрому камню -- такъ ярко озаряло солнце сѣрый сѣверный пейзажъ. Низкій кустарникъ не давалъ тѣни, и мы лежали на солнопекѣ, посматривая скоро-ли вскипитъ чай, да калякая съ мужичкомъ о дорогѣ, о ихъ житьѣ-бытьѣ и о прочихъ разностяхъ Иванъ Григорьичъ разстегнулъ сакъ и вынулъ харчи, состоявшіе пока изъ булки, сыру и колбасы, и когда изъ прямого носа чайника показалась струйка пара, мы могли наконецъ залить мучительную жажду.
Долго еще дорога тянулась по пустырямъ, затѣмъ начались луга, рощи, и впереди насъ мелькнулъ одинокій пѣшеходъ въ бѣлой рубахѣ, съ пилой на плечѣ. Мы нагнали его и разговорились. Это былъ глупый парень карелъ по имени Хрисанфъ. Онъ шелъ изъ города, гдѣ путался съ недѣлю въ поискахъ за работой, и не найдя никакой, да проѣвъ деньги, возвращался вспять. Иванъ Григорьичъ немедленно принялся пытать его: что да какъ живете, много-ли земли, что работаете, сколько платятъ, но изъ парня трудно было вымотать что-либо, и присталъ онъ къ намъ, шедшимъ скорѣе его, либо по инстинкту, какъ иногда пристаетъ чужая собака, которой веселѣе идти хоть съ чужими да съ людьми, либо въ надеждѣ поживиться чѣмъ-нибудь отъ насъ.
Вдали показалось село Шуя. Широкая рѣка спокойно текла по серединѣ его, раздѣляя село на двѣ части. По рѣкѣ медленно и рѣдко плыли бревна, проходя подъ длиннымъ мостомъ, по которому мы перебрались на ту сторону.
Было около 5 часовъ, но жара еще не спала Дорога наша вилась по берегу рѣки мимо часовни, мимо бань, развѣшанныхъ сѣтей и лодокъ. Но другую сторону тянулись крестьянскіе дома. Жажда, вызываемая обильнымъ потомъ, загнала насъ на крылечко высокаго дома, куда пожилая баба вынесла намъ изъ погреба двѣ крынки холоднаго молока. Появленіе наше вызвало, вскорѣ другихъ обитателей дома -- двухъ дѣвушекъ и дѣвочку; въ сосѣдней избѣ нѣсколько бабьихъ лицъ, припавъ къ стеклу, жадно разсматривали насъ, перекидываясь замѣчаніями. Надувшись молока и обтеревъ молочные усы, мы стали разминать ноги и осматриваться по сторонамъ. Позади высокой двухэтажной избы съ чисто и даже затѣйливо убранными горницами, съ цвѣточными горшками, занавѣсками, картинками, находился большой сарай подъ одной крышей съ ней. Сарай былъ тоже двухэтажный и въѣзжали въ его широкія ворота по наклонному помосту. Баба наша исчезла, и когда мы пошли расплачиваться, то нашли ее и еще другую почтенную женщину въ этомъ сараѣ за станомъ.
-- Вотъ что тетка, сиди ты такъ, а дѣвушки пускай станутъ сзади, я васъ сейчасъ сыму на картинку.
Баба усмѣхнулась серьезно, но съ удовольствіемъ, а дѣвушки, узнавъ въ чемъ дѣло, побѣжали "наряжаться".
-- Не стоитъ,-- говорю имъ, -- эдакъ лучше будетъ.
-- Пущай одѣнутся, ты намъ картинку пришли, мы ее въ горницѣ повѣсимъ.
-- Пришлю обязательно, коли выйдетъ что.
Дѣвушки скоро явились въ другихъ платьяхъ, съ заплетеными косами, въ платочкахъ,-- и дѣвочку принарядили. Я ихъ разставилъ, наказалъ стоять смирно, и затѣмъ: чикъ-чикъ, и готово. Вотъ и портреты ихъ на фонѣ темнаго сарая; это все русскіе типы, потому что Шуя населена русскими, а не карелами. Это первое знакомство съ населеніемъ края произвело на насъ самое хорошее впечатлѣніе: бабы и дѣвицы держали себя съ серьезнымъ, естественно простымъ достоинствомъ, какое мы встрѣчали потомъ вездѣ среди крестьянъ, и это было очень пріятно.
Между тѣмъ рѣзвыя ножки наши притомились, и въ подошвахъ стало что то покалывать, точно туда насыпали крупнаго песку. По настоящему, отмахавъ около 15 верстъ, намъ-бы слѣдовало сдержать свою прыть и ночевать въ Шуѣ, подобно Хрисанфу, который завернулъ къ какой-то своей теткѣ. Но жадность путешественника тянула меня впередъ. Я расчитывалъ, что въ первое время мы будемъ проходить по 30 в. въ день, а затѣмъ дойдемъ и до 50, но дѣйствительность вскорѣ разрушила эти мечты. Великъ ли грузъ въ 20 фунтовъ, а между тѣмъ попробуйте протащить его верстъ 35! Иванъ Григорьевичъ страдалъ хуже моего. Онъ занялъ сапоги у знакомаго, и они были ему велики. Нѣсколько разъ уже онъ останавливался и совалъ туда траву, сѣно, ворча себѣ подъ носъ разныя нелегкія по адресу своихъ щегольскихъ сапогъ, которыя, однако, судя по виду ихъ, уже довольно таки пожили на свѣтѣ.
-- Што, заночуемъ што-ли?
-- Зачѣмъ, мы пойдемъ полегоньку, къ вечеру будемъ въ Косалмѣ, тамъ и станемъ.
-- Да вѣдь у васъ ноги-то того.
-- Ноги... ноги ничего, а вотъ сапоги проклятые, взялъ я ихъ, велики они мнѣ.
-- Ну такъ идемъ!
И мы пошли дальше.
Между тѣмъ характеръ мѣстности сталъ мѣняться. Верстъ черезъ пять лѣсной дороги мы выбрались на узкій каменный перешеекъ, который, словно плотина, тянется на сѣверо-востокъ, раздѣляя два большихъ длинныхъ озера: Кончезеро лежало направо, Укшезеро -- налѣво и тянулось на югъ. Казалось, мы попали въ Финляндію. Темный матерой камень громоздился утесами, обнажая трещины, въ которыя, какъ змѣи, впились корни деревьевъ и кустовъ. Громадныя глыбы, сглаженныя, одѣтыя мохомъ, лежали среди веселой поросли березы и ольхи, и стройныя ели и красныя сосны отчетливо рисовались на алѣвшемъ вечерней зарею небѣ. Дорога вилась по берегу озера, подымалась въ гору, переваливала черезъ каменный кряжъ и выходила къ другому озеру, гладкая поверхность котораго, обрамленная темными берегами, отражала вечернее небо. Мы шли, любуясь этой чудной картиной. Въ одномъ мѣстѣ каменный валъ круто нависалъ надъ дорогой, и изрытые бока его были одѣты удивительно разнообразными мхами; особенно поразила насъ бѣло-желтая плѣсень, которая покрывала и свѣшивалась съ утеса, словно кто-то облилъ его сметаной. Низъ утеса былъ подточенъ и темнѣлъ длинной впадиной-бороздой. Должно быть его подточила вода въ тѣ времена, когда уровень Кончезера стоялъ выше. Какіе-то шутники подперли свисшую громаду жердочками и палками.
-- Смотрите-ка Николай Ильичъ, какъ ловко устроено, теперь насъ тутъ не задавитъ; вполнѣ, можно сказать, безопасно пройдемъ,-- замѣчаетъ Иванъ Григорьичъ.
Мы смѣемся и отдаемъ дань удивленія сообразительности олончанъ. Я хочу снять эти удивительные утесы, но уже темно, пожалуй, не выйдетъ, а вмѣсто нихъ снимаю Ивана Григорьича, поставивъ его на камнѣ такъ, чтобы фигура его вырѣзалась на небѣ и свѣтлой поверхности Кончезера. Затѣмъ онъ снимаетъ меня, но съ непривычки рука у него дрогаетъ, и мой портретъ не выходитъ.
Ужъ вечерѣетъ, садится роса. Мы прошли мимо поселка, усѣвшагося на низкомъ побережьи Кончезера. По картѣ значится Шуйская Чупа. Чупой здѣсь зовутъ концы длинныхъ озеръ, возлѣ которыхъ обыкновенно стоятъ селенія. Слѣдующее поселеніе это имѣніе Царевичи, владѣлица котораго О. Н. Бутенева, проживающая въ Петербургѣ, дала мнѣ письмо на случай, еслибы мы захотѣли остановиться въ ея помѣстьи. Мы уже не идемъ, но плетемся, и къ мукамъ усталости присоединяется новое истязаніе: комары, которыхъ я отгоняю дымомъ трубки и вѣткой, а Иванъ Григорьичъ только вѣткой, но настолько неуспѣшно, что въ безсильной злобѣ извергаетъ по ихъ адресу цѣлые потоки самыхъ скверныхъ пожеланій. Это не вертлявые и прыткіе петербургскіе комары, которые осторожны, коварны и себѣ на умѣ, это наивные жители олонецкихъ болотъ и озеръ, которые въ сознаніи своей невинной природы съ откровенной медленностью садятся на все и сейчасъ-же приступаютъ къ сосанію. Оттого единымъ взмахомъ руки мы валимъ десятки труповъ ихъ съ рукъ, щекъ и шеи. И все же эти части, а особенно плечи, прикрытыя тонкой рубахой, уже зудятъ, и кое гдѣ запеклись пятнышки крови. Но о комарахъ дальше.
Наконецъ-то вотъ и Царевичи, вотъ и дача съ готической башней, стоящая высоко надъ озеромъ на голомъ сглаженномъ черепѣ скалы. Но она пуста, и въ окнѣ кухни видна только жена сторожа съ кучей ребятъ. Снявъ фотографію съ дачи и передавъ изумленной сторожихѣ поклонъ отъ "барыни", мы поплелись дальше и черезъ часъ добрались до Косалмы, нашей ночевки. Косалма удивительное мѣсто: здѣсь каменный перешеекъ, по которому мы шли нѣсколько часовъ, понижается и съуживается до 100 шаговъ въ ширину, и вода изъ Кончезера течетъ журчащимъ каскадомъ въ Укшезеро, которое лежитъ ниже на нѣсколько футовъ. Влѣво отъ дороги по сю и ту сторону каскада чернѣли въ свѣтломъ сумракѣ бѣлой сѣверной ночи зданія двухъ крестьянскихъ дворовъ, изъ которыхъ одинъ представлялъ почтовую станцію. Сюда мы и направили свои стопы, съ изумленіемъ поглядывая на груды бревенъ, безпорядочно наваленныхъ по берегу каскада; въ самомъ каскадѣ были уложены широкіе досчатые желоба, а въ нихъ поверхъ и между стиснутыхъ и сжатыхъ бревенъ кипѣла и шумѣла вода. Насъ приняла довольно ветхая старушка, видно было, что она привыкла къ прохожимъ и проѣзжимъ и знала, чего имъ требуется, а потому въ большой, еще не вполнѣ отдѣланной горницѣ вскорѣ уже кипѣлъ самоваръ и шипѣла, яичница, и запахъ ея, смѣшиваясь съ ароматомъ свѣжаго смолистаго дерева, манилъ къ ѣдѣ и покою. Но сперва мы вымылись въ каскадѣ. Какое наслажденіе погружать искусанныя комарами руки въ холодную воду и лить ее пригоршнями на голову, шею и пылающее лицо! Пока мы закусывали, старушка протащила мимо насъ въ смежную комнатку перины, ватныя, крытыя ситцевыми лоскутами одѣяла и подушки и устроила намъ на полу подъ разбитымъ окномъ, въ которое вѣтеръ съ озера вдувалъ прохладу, шумъ воды и комаровъ, двѣ заманчивыхъ постели.
Поужинавъ и попивъ чайку, мы вышли на воздухъ. Тихая бѣлая ночь была такъ хороша, что несмотря на усталость, не хотѣлось уходить въ душную избу. На каскадѣ возлѣ полуразрушенной мельницы какой-то мужикъ длиннымъ коломъ выворачивалъ застрявшія бревна. Бревна медленно двигались по желобу, стискивали другъ друга на поворотахъ и затирались такъ основательно, что казалось, никакія человѣческія силы не пропихнутъ ихъ дальше. Мужикъ подпускалъ подъ нихъ свой колъ, вонзалъ его въ промежутки, топилъ одни бревна подъ другія и въ концѣ концовъ добивался того, что спертыя бревна, вертясь и колыхаясь, уходили дальше въ пѣну каскада, а на ихъ мѣсто появлялись новыя, и вся исторія начиналась снова. Мы подивились генію строителя желоба, который не съумѣлъ устроить такъ, чтобы бревна проходили съ Кончезера на Укшъ быстро и не мѣшая одно другому, но, зараженные титаническими усиліями рабочаго, взяли тоже по колу и принялись ковырять и спускать бревна, да такъ увлеклись этой заманчивой работой, что провозились за ней часа полтора.
-- Ну, Иванъ Григорьичъ, айда спать!
-- Идемте.
Наступилъ вожделѣнный моментъ отхода ко сну, но не тутъ-то было: хочу содрать съ ногъ сапоги, а они не лѣзутъ.
-- Иванъ Григорьичъ, будьте отцомъ роднымъ, помогите!
Иванъ Григорьичъ, шутя, кобенится.
-- Што, будете знать какъ по Олонецкимъ губерніямъ пѣшкомъ ходить. Вотъ не сыму и лягете такъ, а утромъ не встанете.
Я сажусь на стулъ, а Иванъ Григорьичъ, ухватившись за правую ногу, начинаетъ отрывать ее отъ туловища.
-- Ой-ой! Легче, легче!
-- Ничего, держитесь за стулъ.
Но стулъ наклоняется и грозитъ свалить меня на полъ. Я пересаживаюсь на лавку, а Иванъ Григорьичъ, осторожно раскачивая сапогъ, сдираетъ его наконецъ съ опухшей ноги. Послѣ правой ноги наступаетъ очередь лѣвой. Каторжникъ, съ котораго послѣ тяжкой неволи сняли тяжелыя цѣпи, испытываетъ, должно быть, такое-же чувство легкости, какое я ощущаю теперь. Начинаю изслѣдовать ноги -- пятка, подошва и пальцы въ большихъ бѣлыхъ пузыряхъ, подъ которыми упруго движется жидкость, причиняя невыносимую рѣзь.
-- Ну, Иванъ Григорьевичъ, крышка, какъ завтра пойдемъ?
Но у Ивана Григорьича положеніе дѣлъ еще хуже.
-- Какъ пойдемъ? А вотъ застрянемъ въ этой Касалмѣ, пока мозоли не пройдутъ.
Смѣясь и подшучивая надъ своими ногами, надъ комарами, которые уже поютъ подъ потолкомъ, мы залѣзаемъ подъ одѣяло и вскорѣ засыпаемъ подъ пѣнье комаровъ и журчанье каскада.
Утромъ, натянувъ съ неимовѣрнымъ усиліемъ на больныя ноги сапоги, мы вышли на озеро и первымъ дѣломъ осмотрѣли странное плавучее сооруженіе, оказавшееся машиной для черпанія со дна озера желѣзной руды. Эта "озерная руда" устилаетъ дно многихъ озеръ нашего озернаго края и Финляндіи, и много ея добываютъ крестьяне самодѣльными снарядами съ плавучихъ плотовъ для продажи на заводы. Обиліе этой озерной и еще другой "болотной" руды было причиной, почему древніе жители сѣверо-запада Россіи, "чудь", занимались добываніемъ изъ нея желѣза. Костеръ, разведенный въ ямѣ на днѣ прежняго болота или озера на слоѣ этой руды могъ быть причиной самаго открытія желѣза и искусства его обработки. Жаръ огня и куча тлѣющихъ углей выдѣлили изъ руды желѣзо, и дикіе звѣроловы могли неоднократно замѣтить, что послѣ разведеннаго въ такомъ мѣстѣ костра тамъ оставался новый камень, мягкій какъ воскъ въ огнѣ и звонко-твердый, когда остынетъ.
Что открытіе желѣза у чуди произошло подобнымъ образомъ на это указываетъ миѳъ о желѣзѣ въ народныхъ финскихъ былинахъ, извѣстныхъ подъ общимъ именемъ "Калевала". Вотъ что разсказываютъ тамъ объ открытіи желѣза и о томъ, почему оно приноситъ зло міру, облегчая людямъ жестокое дѣло войны:
Финская руна о желѣзѣ.
"Старый мудрый пѣвецъ и волшебникъ Вейнемейненъ быстро катилъ на своихъ легкихъ санкахъ изъ холодной Пойолы, снѣжнаго царства злой вѣдьмы Лоухи. Вдругъ до слуха его долетѣли звуки чудесной пѣсни, звѣневшей гдѣ-то высоко надъ нимъ. Взглянувъ на небо Вейнемейненъ увидѣлъ на немъ широкую блестящую радугу, а на радугѣ сидѣла прекрасная дѣвушка, дочь Лоухи; она пряла, и золотая нить пряжи вилась къ ней съ неба отъ яркой звѣзды.
-- Спустись, красавица, ко мнѣ!-- взмолился старикъ.
-- Зачѣмъ?
-- Поѣдемъ со мною домой и будь моей женою.
На это дѣва смѣясь отвѣчала:
-- Однажды на закатѣ солнца я сбирала въ рощѣ цвѣты. На деревѣ щебеталъ дроздъ. Щебеталъ онъ о томъ, кому живется лучше, дѣвушкѣ или женѣ. "Жизнь дѣвушки въ домѣ родителей яснѣй и безмятежнѣй весенняго дня, а невѣсткѣ въ домѣ мужа холоднѣе желѣза въ морозной день". Такъ щебеталъ дроздъ. Вотъ если ты, старикъ, расщепишь конскій волосъ тупымъ концомъ ножа, свяжешь яйцо узломъ, сдерешь съ гранитной скалы бересту и наколешь кольевъ изо льда, тогда, пожалуй, я выйду за тебя.
Мудрый Вейнемейненъ принялся за работу. Раздвоилъ волосъ, связалъ яйцо узломъ, надралъ со скалы бересты и нарубилъ цѣлую груду кольевъ изо льда.
Увидавъ это дѣвушка засмѣялась и сказала: "сдѣлай еще лодку изъ моего веретена и спусти ее въ воду, не касаясь ея руками".
Принялся за работу Вейнемейненъ. Два дня работа шла успѣшно, но на третій день злой завистливый лѣшій Хіизи прикоснулся къ топору старика, и желѣзо глубоко вонзилось въ колѣно Вейнемейнена. Кровь полилась ручьями изъ глубокой раны. Чтобы остановить ее Вейнемейненъ запѣлъ заклинанія, но онъ никакъ не могъ припомнить нѣсколько словъ о происхожденіи желѣза, и оттого кровь не останавливаясь текла ручьемъ, и силы его слабѣли. Приложивъ къ ранѣ плюсникъ и мохъ, онъ съ трудомъ дотащился до ближней деревни. Но и тамъ никто изъ стариковъ не могъ напомнить ему забытыхъ словъ, пока онъ самъ отъ боли и страданія не вспомнилъ ихъ. И вотъ онъ запѣлъ могучую руну о происхожденіи желѣза:
-- Все въ мірѣ родилось отъ воздуха, отъ него произошла вода, потомъ огонь и наконецъ желѣзо. Укко, владыко неба, отдѣлилъ воду отъ воздуха и землю отъ воды, а потомъ приступилъ къ сотворенію желѣза, котораго еще не существовало на землѣ. Онъ потеръ рукою лѣвое колѣно, и изъ него явились три дѣвы. Выступивъ на край неба они стали орошать землю молокомъ. Первая источала молоко черное -- изъ него произошло мягкое желѣзо; вторая молоко бѣлое -- изъ него образовалась сталь; третья молоко красное -- изъ него сплавилось хрупкое желѣзо. Вскорѣ желѣзо пожелало сойтись со своимъ старшимъ братомъ, огнемъ. Но огонь былъ свирѣпъ, пылая яростью онъ кинулся на желѣзо; въ страхѣ оно кинулось отъ него прочь и попряталось въ обширныхъ болотахъ, въ такихъ трясинахъ, на днѣ рудниковъ и въ трещинахъ утесовъ, гдѣ дикіе лебеди и гуси вьютъ свои гнѣзда. Много вѣковъ пролежало желѣзо въ болотѣ, дикіе звѣри, лоси, волки и медвѣди ходили по нему, оставляя слѣды, и въ эти слѣды набиралось желѣзо. Но вотъ родился на свѣтъ съ клещами и мѣднымъ мопотомъ въ рукѣ вѣщій кузнецъ Ильмариненъ. Быстро росъ онъ, такъ быстро, что уже на другой день по рожденіи строилъ себѣ кузницу. На болотѣ онъ увидѣлъ слѣды волка и медвѣдя. Подошелъ онъ поближе къ этимъ слѣдамъ, и къ удивленію своему замѣтилъ въ нихъ ржавчину. Изъ любопытства онъ собралъ ее, принесъ къ своему горну и положилъ на уголья. Раздувая съ силой мѣхи, Ильмариненъ вскорѣ увидѣлъ, что ржавчина превращается въ жидкую искрящуюся массу желѣза. И вдругъ желѣзо взмолилось къ нему человѣчьимъ голосомъ, прося прекратить эти мученія на яркомъ огнѣ. Взявъ съ желѣза клятву, что оно никогда не повредитъ своему повелителю, Ильмариненъ вынулъ его изъ горна и принялся ковать изъ него топоры, подковы и лемехи для плуговъ. Чтобы закалить желѣзо, Ильмариненъ послалъ пчелку собрать меду съ цвѣтовъ. Но злой духъ Хіизи подслушалъ, его приказаніе и послалъ послушную ему осу собрать змѣинаго яду Ильмариненъ принялъ осу за пчелку и влилъ змѣиный ядъ въ воду, въ которой должно было закалиться желѣзо. Вотъ причина коварства желѣза; вотъ почему оно забыло свою клятву и, возставъ противъ своего обладателя, проливаетъ его кровь въ жестокихъ войнахъ".
Любопытно, что эта желѣзная руда сама нарождается въ озерахъ и болотахъ, такъ что, если ее выбрать, то черезъ нѣкоторое довольно продолжительное время она снова отложится на днѣ. Вотъ какъ объясняется это странное явленіе:
Какъ извѣстно, вся поверхность Финляндіи и смежныхъ съ нею частей Олонецкой и Архангельской губерніи сложена изъ древнихъ кристаллическихъ породъ, именно изъ гранита {Главныя составныя части гранита и гнейса составляютъ минералы: полевой шпатъ, кварцъ и слюда; гнейсъ отличается отъ гранита тѣмъ, что въ немъ замѣтна нѣкоторая слоистость. Діоритъ состоитъ изъ полевого шпата (но другого, чѣмъ въ гранитѣ) и роговой обманки, діабазъ -- изъ такого же полевого шпата, какой въ діоритѣ и авгитѣ, а мелафиръ не столько отличается отъ діабаза своими составными частями, сколько строеніемъ; въ его темной, зеленоватой или бурой массѣ наблюдается много отдѣльныхъ кусковъ въ видѣ миндалинъ, состоящихъ изъ разныхъ минераловъ. Это оттого, что мелафиръ вылился нѣкогда на земную поверхность въ видѣ огненно-жидкой пузыристой лавы, и въ этихъ пузыряхъ уже потомъ просачивающаяся вода отложила разные минералы: известковый шпатъ, агатъ, халцедонъ, аметистъ, горный хрусталь и даже мѣдь и серебро.} и гнейса; мѣстами между ними попадаются и другія древнія кристаллическія породы, какъ напр. діоритъ, діабазъ и мелафиръ. Поверхъ ихъ на всемъ Финно Скандинавскомъ массивѣ залегали нѣкогда болѣе молодыя и болѣе мягкія слоистыя породы, которыя впослѣдствіи исчезли; ихъ, такъ сказать, содралъ обширный ледникъ (именно потому что они были мягкія), покрывавшій нѣкогда всю эту область мощной толщей льда и снѣга. Всѣ указанныя выше кристаллическія породы заключаютъ въ своемъ составѣ примѣсь желѣза въ видѣ различныхъ соединеній. Когда такая порода разрушается отъ дѣйствія воздуха и воды, какъ говорятъ, вывѣтривается, то дождевыя и проточныя воды, проникая въ трещины утесовъ, довольно легко растворяютъ соли закиси желѣза, тѣмъ легче, чѣмъ больше содержится въ водѣ углекислаго газа (а примѣсь его есть во всякой водѣ). Эти воды собираются въ рѣки, рѣки втекаютъ въ озера, и если стокъ изъ озеръ ничтоженъ, то вода надолго остается въ озерѣ. Но дно лѣсного озера, а тѣмъ паче болота, всегда усѣяно медленно гніющими остатками растеній и животныхъ, а эти вещества обладаютъ способностью превращать закись желѣза въ окись, которая мало растворима въ водѣ и потому садится на тѣ самыя предметы, которыя послужили причиной ея выдѣленія. Она обволакиваетъ ржавымъ слоемъ полусгнившія листочки, наростаетъ въ нихъ и на нихъ и въ концѣ концовъ образуетъ лепешки, похожія на монеты, почему ее и называютъ "денежной рудой". Если руда садится на песчинки, то образуетъ "бобовую руду". Само собой понятно, что озеро съ такой рудой представляетъ неисчерпаемый источникъ ея, и это до тѣхъ поръ, пока въ него притекаетъ вода, содержащая закись желѣза. Многія озера Олонецкаго края обладаютъ этимъ свойствомъ, обладаетъ имъ и Укшезеро.
Машина, которую мы осмотрѣли, была выписана изъ заграницы и стоила колоссальныхъ денегъ, но пользы отъ нея. кажется, мало, такъ какъ она не приспособлена къ нашимъ озерамъ и часто портится, а чинить ее здѣсь некому. Предполагалось, что она будетъ добывать руду для Кончезерскаго чугунно-плавильнаго завода. И сейчасъ она стоитъ, протянувъ надъ озеромъ свои гигантскія желѣзныя руки, словно благословляя его плодить въ своихъ нѣдрахъ руду. Машина стояла у пристани въ тихой заводи, отдѣленной отъ остального озера грядой длинныхъ, вытянутыхъ въ линію острововъ. Еще вчера вечеромъ, вглядываясь въ ихъ очертанія, я заподозрилъ въ нихъ такъ называемые "бараньи лбы". Теперь при дневномъ свѣтѣ подозрѣніе смѣнилось увѣренностью, и хотя по маршруту намъ было пора выступать въ походъ, но я рѣшилъ лучше потерять дорогое время, но не упустить случая изучить этихъ явныхъ свидѣтелей бывшей здѣсь нѣкогда ледниковой эпохи.
Кстати на берегу валялась лодка, мы спихнули ее въ воду, Иванъ Григорьичъ сѣлъ за весла, и спустя пять минутъ носъ нашего судна ткнулся въ каменную грудь большого острова. Издали дикій гранитный островъ, поросшій соснами и можевельникомъ, невольно вызывалъ своимъ видомъ представленіе о "чудо-юдо рыбѣ китѣ", у которого "частоколы въ ребра вбиты", а возлѣ него точно киты дѣтки, слѣдующія за матерью, выставляли надъ водой свои гладкія спины мелкіе островки.
-- Что такое бараньи лбы? спрашиваетъ меня Иванъ Григорьичъ.
Пока мы тащимъ лодку на колкій щебень и продираемся сквозь чащу кустарника по хаотически изрытому камню скалы, я читаю Иванъ Григорьичу краткую лекцію о ледниковомъ періодѣ. Онъ, впрочемъ, кое что знаетъ объ этомъ, читалъ по книгамъ и схватываетъ мысли налету, съ любопытствомъ разсматривая ясныя свидѣтельства самой природы о томъ, чего не могъ видѣть и не видѣлъ человѣкъ.
-- Видите ли, вся эта страна была покрыта громаднымъ ледникомъ. Ледника вы не видали, и я не видалъ, но читалъ въ геологіи, есть такая наука о земной корѣ...
-- Знаю, знаю.
-- Ну и прекрасно! Ледниковъ много въ горныхъ странахъ и большею частью по сосѣдству морей, но такого ледника, какой залегалъ здѣсь, мы теперь на свѣтѣ не найдемъ, развѣ что у южнаго полюса. По примѣрнымъ расчетамъ онъ занималъ пространство въ 115.000 кв. миль, а это знаете сколько?
-- Сколько?
-- На 15 000 кв. миль больше всей Европейской Россіи.
-- Ничего ледничекъ былъ.
-- Да. Вродѣ него, но поменьше есть теперь ледникъ въ Гренландіи....
-- Гдѣ этиисамые самоѣды...
-- Не самоѣды, а эскимосы, и Нансенъ, который нѣсколько лѣтъ тому назадъ пересѣкъ южную Гренландію поперекъ, исчисляетъ толщу льда и снѣга въ тѣхъ мѣстахъ до 1900 метровъ, такъ примѣрно немногимъ больше полуторы верстъ. Вотъ посмотрите на это облачко, это низкое кучевое облако, значитъ ледникъ тотъ примѣрно до него.
Иванъ Григорьичъ смотритъ наверхъ и что-то соображаетъ.
-- И этотъ ледъ не лежитъ неподвижно, а ползетъ, и не то что ползетъ, а течетъ. Дойдетъ до моря, впятится въ воду, а вода его выталкиваетъ, выпираетъ, наверхъ, дескать, ты легче меня, такъ не ползи по дну, а плыви. Ледъ со страшнымъ грохотомъ обламывается, качаясь всплываетъ, кружится, кувыркается, такъ, что все море кругомъ точно кипитъ, а потомъ, какъ установится, плыветъ...
-- Ледяная гора...
-- Вотъ, вотъ, а на ней плывутъ пассажиры...
-- Тюлени, стало быть, бѣлые медвѣди...
-- Да и эти, но есть и мертвые, замороженные пассажиры. Это камни и всякая мелочь: илъ, песокъ, щебень... Когда ледъ еще ползъ или текъ по Гренландіи, онъ облѣплялъ неровности почвы, напиралъ на нихъ, срывалъ, соскребалъ, а все сорванное вмерзало въ него, такъ что еслибы можно было перевернуть всю толщу этого льда низомъ наверхъ, то онъ обнаружилъ бы сходство съ напильникомъ, на которомъ набиты крупныя, мелкія и мельчайшія насѣчки. Конечно, вы понимаете, что дѣлается съ поверхностью земли, когда ее точитъ такой напилокъ и точитъ все въ одну сторону, туда, куда ползетъ ледъ.
Въ это время мы успѣли пробраться къ сѣверо-западному концу острова и очутились на округло покатой, какъ конецъ яйца, скалѣ, спускавшейся пряхмо въ озеро.
-- Вотъ, смотрите, я сейчасъ, не вынимая компаса, скажу вамъ, что этотъ "лобъ" смотритъ на сѣверо-сѣверо-западъ и туда же уставились всѣ эти бороздки и штрихи, которые вы видите на этой гладкой поверхности.
Мы нагибаемся и ощупываемъ эти неровности руками, затѣмъ я вынимаю компасъ, и мы удостовѣряемся, что направленіе указано вѣрно.
-- Замѣтьте, что и острова и озера и тотъ каменный перешеекъ, по которому мы вчера тащились, и, вотъ сейчасъ посмотримъ на карту, рѣки и длинные холмы, озы, по здѣшнему сельги, и губы Онежскаго озера, все, все въ этомъ краю вытянуто въ томъ же направленіи. Какъ по вашему это объяснить?
-- Неужто-жъ все ледникъ сдѣлалъ?
-- А ужъ это какъ угодно. Если не желаете вѣрить глазамъ и разсужденію, то какъ вы мнѣ объясните, почему этотъ сѣверо-западный конецъ острова, и не у одного него, а, изволите видѣть, у всѣхъ, сколько ихъ тутъ есть, именно эти концы гладкіе, какъ яйцо или бараній лобъ, и исчирканы параллельными штрихами, а задніе концы, юговосточные, естественно неровные.
-- Н-да, стало быть съ этой самой стороны ледникъ и напиралъ.
-- Напиралъ, бороздилъ, чиркалъ, шлифовалъ, содралъ, что лежало поверхъ, въ ложбинахъ и долинахъ вытеръ наносы до каменнаго дна, такъ что потомъ въ нихъ могла скопиться вода, словомъ, куда кругомъ ни глянь, на все наложилъ онъ свою тяжелую руку. Да и эти скалы не устояли бы, еслибы онъ не стаялъ.
-- Но, скажите Николай Ильичъ, по какой же причинѣ сдѣлался такой ледникъ и по истеченіи времени исчезъ?
-- Это я вамъ разскажу потомъ, вотъ пойдемъ по дорогѣ, скучно станетъ, и заведемъ рѣчь объ этихъ вещахъ, а сейчасъ надо фотографіи снимать.
Мы пробираемся къ лодкѣ и объѣзжаемъ всѣ островки, дѣлая съ нихъ снимки, а затѣмъ торопливо направляемся къ берегу, потому что уже около полудня. Но выбраться такъ скоро изъ Косалмы намъ не удалось: по случаю воскреснаго дня хозяева были дома и пригласили насъ откушать ихъ хлѣба-соли. Мы переглянулись съ Иванъ Григорьичемъ: "что-жъ, думаемъ, пошли знакомиться со страной и народомъ, надо посмотрѣть, чѣмъ питаются олонецкіе крестьяне". Въ большой избѣ за столомъ посерединѣ ея уже сидѣла семья хозяина, мужика среднихъ лѣтъ, по имени Петръ Гавриловъ Михаилинъ, и два рабочихъ, карела, мы присѣли, положили на колѣни вмѣсто салфетки длинное полотенце, общее для всѣхъ обѣдающихъ, и получили отъ хозяйки по деревянной ложкѣ, которою принялись степенно и въ очередь черпать изъ большой миски жидкую, грязно-сваренную уху, заѣдая ее очень грубымъ чернымъ хлѣбомъ. Хозяинъ и работники по случаю праздника роспили небольшую бутылочку водки, угостили и меня; пили благоговѣйно, крестясь передъ чашкой и крякая по осушеніи ея. Чашку съ ухой хозяйка пополняла раза два, а потомъ подала тарелку съ мелкой рыбой, которая, очевидно, послужила матеріаломъ для ухи. Небрежно вычищенная рыба съ чешуей костями и нутромъ была прѣснаго вывареннаго вкуса, такъ что ѣсть ее не доставляло особаго удовольствія, но наши сотрапезники, очевидно, были довольны ею, потому что ѣли ее и все время, не стѣсняясь, громко рыгали. Эту рыбу,-- все больше окуньки и ерши,-- они заѣдали "кокачами", длинными пирогами изъ чернаго тѣста, начиненными кашей. Какъ ни былъ я голоденъ послѣ жидкой ухи и рыбы, но откусивъ кусокъ этого пирога, не зналъ какъ проглотить его -- до того изъ рукъ вонъ плоха эта снѣдь: прѣсное тѣсто не пропечено, каша сухая, черствая. Бесѣда за столомъ велась о ѣдѣ и охотѣ: хозяйка перечислила нѣсколько блюдъ, по ея словамъ очень вкусныхъ, которыя готовятся въ разные праздники, въ томъ числѣ какія-то "калитки", съ которыми мы познакомились впослѣдствіи, а хозяинъ разсказалъ, какъ онъ зимой убилъ медвѣдя.
-- Выстрѣлилъ въ него, а онъ стоитъ, только когти въ снѣгъ запускаетъ, какъ стоялъ, такъ и замерзъ, потомъ ужъ пришли съ него шкуру снимать.
-- Изъ управы 15 р. дали, замѣчаетъ хозяйка, съ одобреніемъ и гордостью поглядывая на мужа.
Что убитый медвѣдь остался стоять на ногахъ, да такъ и замерзъ, показалось мнѣ подозрительнымъ, но не платить же за гостепріимство недовѣріемъ, и я промолчалъ. Впослѣдствіи намъ пришлось немало слышать о медвѣдяхъ, и тогда же случайно выяснилось, что этого медвѣдя убилъ вовсе не нашъ Михаилинъ, а другой охотникъ, Михаилинъ же только присутствовалъ на охотѣ загонщикомъ или чѣмъ-то въ этомъ родѣ. Съ тѣхъ поръ мы окрестили его въ своихъ разговорахъ "знаменитымъ охотникомъ на медвѣдей". Съ охоты на медвѣдей рѣчь перешла на охоту вообще.
-- У насъ на озерѣ утки подъ самой деревней, даве утромъ одна плавала.
-- Когда, сегодня?
-- Севодни, севодни.
-- Развѣ попробовать по ней изъ винтовки?
-- Отчего-жъ, можно.
Я побѣжалъ за винтовкой и патронами и въ сопровожденіи "знаменитаго медвѣжьяго охотника" вышелъ на озеро. Дѣйствительно, на камнѣ шагахъ въ полутораста сидѣла утка, а вдали плавали еще двѣ. И вотъ мы принялись палить по ней. Слабые звуки выстрѣловъ не вспугивали довѣрчивой птицы, а пульки, шлепавшія въ воду возлѣ нея, утка принимала за плескъ рыбы. "Знаменитый охотникъ на медвѣдей" стрѣлялъ хуже меня, даже когда прислонялъ винтовку къ сучку дерева. Раза два утка перелетала, мы подкрадывались къ ней, палили, но все съ тѣмъ же успѣхомъ, пока я не спохватился, что пора идти.
Иванъ Григорьичь уже сложилъ вещи по походному, и намъ оставалось только распрощаться и откланяться. Солнце палило немилосердно, ноги рѣзало при каждомъ шагѣ, и первыя версты мы испытывали невыносимыя мученія, но потомъ обошлось, и когда, спустя часа полтора поперегъ дороги, среди высокаго тѣнистаго березняка протянулся гремучій ручей, мы разложили огонекъ и залили жажду нѣсколькими кружками чая, прячась отъ комаровъ въ дыму костра. Что за прелесть эти привалы въ дѣвственномъ сѣверномъ лѣсу! Кругомъ тѣнь и прохлада, между бѣлыми стволами березъ темнѣютъ кусты можжевельника, съ котораго, если нарѣзать колючихъ вѣтвей его, да положить ихъ на костеръ, идетъ сизый пахучій дымокъ, особенно нелюбимый комарами. Возлѣ мелодично и ровно журчитъ ручей, и шумъ этотъ сливается съ шелестомъ листьевъ, когда по верхушкамъ деревьевъ пробѣгаетъ вѣтерокъ. Ни души кругомъ, даже не пахнетъ человѣкомъ; впрочемъ нѣтъ,-- вонъ по залитой солнцемъ дорогѣ идетъ какой-то пѣшеходъ.
-- Эге, говоримъ мы съ Иванъ Григорьичемъ, да это нашъ Хрисанфъ!
Фигура, качаясь въ неуклюжихъ сапожищахъ, подходитъ ближе, слышенъ сухой звукъ шаговъ, и Хрисанфъ, здороваясь, проходитъ мимо и садится за мостомъ на камешекъ. Мы убираемъ посуду и вещи и трогаемся въ путь уже втроемъ и часа черезъ два ходьбы по живописной дорогѣ, на которой я съ помощью своего аппарата увѣковѣчиваю Хрисанфа, мы выбираемся изъ лѣсу въ холмистую мѣстность, съ высотъ которой открывается живописный видъ на Конче-озеро. Вдали показываются строенія и бѣлая церковь Кончезера. Тутъ Хрисанфъ разстается съ нами и сворачиваетъ влѣво. Дорога вьется по холмамъ вверхъ, внизъ, и мы, изнемогая отъ зноя, усталости и груза, медленно приближаемся къ селенію. Вотъ и оно: бѣлая церковь направо, налѣво лавка и дома. Но это только часть селенія. Кончезеро расположилось на перешейкѣ у сѣвернаго конца озера Конче, а за перешейкомъ, къ сѣверо-западу -- новое длинное озеро, Пертозеро, воды котораго шумной бѣлой завѣсой стекаютъ въ Конче черезъ плотину, подъ длиннымъ высокимъ мостомъ. Самый заводъ, т. е. домна, стоитъ по ту сторону, а здѣсь находятся лишь обширные сараи съ рѣшетчатыми стѣнами, а сквозь нихъ виднѣются груды шоколадно-рыжей руды. За домной по ту сторону озера Конче, подъ живописно разорванными утесами растянулись въ длинный рядъ обывательскіе домишки. Но это мы увидѣли потомъ, а пока мы останавливаемся у лавки, возлѣ которой, по случаю праздничнаго дня, толпятся мужики.
Мужики затихаютъ и съ любопытствомъ поглядываютъ на насъ, а мы на нихъ. Всматриваясь въ ихъ лица, я замѣчаю два типа: русскій и финскій.
-- Вы русскіе?
Мужики молчатъ, переглядываются.
-- Русскіе или карелы?
-- Русскіе, русскіе, православные.
-- Давайте, я васъ сейчасъ сниму на карточки.
-- Что-жъ, можно.
-- Снимите меня, заявляетъ неожиданно и нѣсколько нахально стоящій въ сторонѣ парень; онъ одѣтъ щеголевато: въ пиджакѣ, при своихъ собственныхъ часахъ и цѣпочкѣ, въ новенькой фуражкѣ, хорошіе сапоги и гармонь подъ мышкой.
-- Нѣтъ, говорю, васъ мнѣ не надо.
Парень сконфузился, но сейчасъ же затѣмъ разозлился.
-- Тутъ нешто можно снимать, нешто не видите церковь, противъ церкви нельзя снимать! кипятится онъ.
Мужики загалдѣли, принимая мою сторону.
-- Какъ же это вы, вмѣшивается Иванъ Григорьичь, говорите, что противъ церкви нельзя снимать, а сами сейчасъ хотѣли сниматься?
-- Xo, xo, xo! Ловко! хохочетъ публика, а парень пытается защитить свое мнѣніе, но неудачно и стушевывается.
-- Евоный отецъ на озерѣ живетъ, самый богатый здѣсь, ну, вотъ и куражится, объясняютъ мужики, довольные тѣмъ, что сына богача осрамили.
Я выбираю трехъ мужиковъ русскаго типа и снимаю ихъ, а затѣмъ снимаю двухъ, по моему карелъ. Въ лавочкѣ мы беремъ табакъ и баранки и спрашиваемъ, гдѣ аптека. Уже на первыхъ порахъ начали обнаруживаться недостатки нашаго снаряженія; такъ изъ медикаментовъ имѣлся только хининъ, но не было ничего антисептическаго. А между тѣмъ пузыри на ногахъ, лопаясь, обнажали молодую кожу, засореніе которой угрожало воспаленіемъ. Надо было во что бы то ни стало устранить эту опасность. Аптеки, какъ аптеки, въ Кончезерѣ, конечно не оказалось, но здѣсь жилъ земскій врачъ съ фельдшеромъ и заводскій фельдшеръ. Сперва мы разыскали земскаго врача, обитавшаго во второмъ этажѣ большого дома, куда надо было "пропялиться" по лѣстницѣ, какъ сказалъ мнѣ маленькій мальчикъ въ сѣняхъ. Доктора дома не оказалось. Тогда я пошелъ на ту сторону села искать его фельдшера. Но дома либо были пусты, либо въ нихъ происходили праздничныя сцены. Такъ въ окно одной избы было видно, какъ два мужика, пьяныхъ до-нельзя, стояли качаясь по обѣ стороны стола и кланялись другъ-другу, не переставая орать пѣсню, въ которой звуки пьяной радости и горя такъ перемѣшались, что невозможно было опредѣлить, радуются ли пѣвцы или тоскуютъ.
-- Фершалъ въ гости уѣхалъ, сообщила мнѣ на его квартирѣ баба.
-- А гдѣ другой фельдшеръ живетъ.
-- На той сторонѣ, рядомъ съ лавкой.
-- О, Господи, это значитъ тащиться назадъ черезъ плотину.
Этотъ фельдшеръ, толстобородый, серьезный мужчина среднихъ лѣтъ, выслушавъ мою просьбу, немедленно пошелъ въ сосѣднюю комнату и отлилъ мнѣ въ скляночку немного карболки, которой у него у самого было мало. Отъ всякой платы онъ отказался и, узнавъ, что мы идемъ на Кивачъ, сообщилъ, что выше Кивача на Сунѣ есть еще два водопада, которые, хотя не такъ красивы, какъ Кивачъ, но очень стоятъ, чтобы взглянуть на нихъ.
-- Разъ вы забрались въ такіе края, то ужъ вполнѣ естественно обозрѣть и ихъ.
Я поблагодарилъ и ушелъ.
Пока мы бродили по заводу, солнце уже склонилось къ горизонту и золотило гладкое озеро, скалы и кресты на церкви. Было 9 часовъ, а до Кивача оставалось еще 20 верстъ.
На выходѣ изъ селенія, пока я снималъ фотографію съ воза съ сѣномъ на полозьяхъ, которыми по здѣшнему каменистому и неровному мѣсту часто замѣняютъ колеса, возлѣ насъ завертѣлся мужичекъ. Онъ еще раньше у лавки приставалъ къ намъ, предлагая доставить насъ въ лодкѣ на другой конецъ Пертозера, откуда до Кивача оставалось 5 верстъ. Тогда мы не согласились въ цѣнѣ, теперь же, измученные ходьбой по Кончезеру, уступили. Онъ посовѣтовалъ намъ зайти къ начальнику завода, горному инженеру Л., и взять у него билетъ на право воспользоваться павильономъ, т. е. казеннымъ домомъ, выстроенномъ на Кивачѣ для посѣтителей, не для такихъ, какъ мы съ Иванъ Григорьичемъ, а для высокопоставленныхъ. Не совсѣмъ понятно, зачѣмъ нужна эта формальность, потому что отказа въ билетѣ не бываетъ; между тѣмъ, необходимость запастись имъ заставляетъ останавливаться въ Кончезерѣ и безпокоить начальника завода, что должно стѣснять обѣ стороны. Билетъ выправили живо, а затѣмъ мы спустились съ крутого берега въ лодку, усѣлись, мужикъ, оказавшійся бывшимъ матросомъ, поплевалъ въ руки и пошелъ махать веслами. Лодка медленно шла по озеру, позади живописно догорало въ лучахъ солнца село, а впереди чернѣлъ высокій лѣвый берегъ Пертозера. Берега понемногу терялись, тамъ и сямъ на вороненой поверхности озера чернѣли точки -- утки и гагары, и когда мы проѣзжали достаточно близко отъ нихъ, я стрѣлялъ изъ винтовки, но безуспѣшно -- разстояніе было слишкомъ велико, даже при поднятомъ прицѣлѣ
Становилось холодно. Мы одѣли теплую одежу, а нашъ Харонъ равномѣрно махалъ веслами и разсказывалъ про здѣшнее житье-бытье. Онъ жаловался на отсутствіе заработковъ, на оскудѣніе рыбы въ озерѣ, разсказывалъ про заводъ, про начальника его, который, по его выраженію, былъ "душа человѣкъ", и, тыча пальцемъ вдоль берега, называлъ деревни и сельбиша.
-- Кабы вы семь лѣтъ тому пріѣхали, посмотрѣли бы Кончезеро. По окна вода стояла. Плотину прорвало, вода изъ Пертзера ушла въ Кончезеро, и всю деревню, что внизу, залило. Потомъ ужъ починили, ушла вода снова, слилась у Косалмы въ Укшезеро.
-- Какъ же видѣли, льется черезъ камень.
-- Ну вотъ. Ружье, баринъ, уберите, все одно тутъ ни утокъ, ни гагаръ нѣтъ. Самое глубокое мѣсто, тутъ имъ не водъ, не достать дна. Онѣ, вишь ты. ныряютъ, копаются на днѣ, а тутъ глыбко, и рыбы тоже нѣтъ. А вотъ налѣво двѣ горы, первая то Соколуха, а вторая Орелъ.
Дѣйствительно, лѣвый берегъ озера круто подымается въ гору и весь уставленъ густымъ темнымъ лѣсомъ. Неподвижныя мрачныя деревья, камни и утесы отражаются въ темномъ озерѣ. Дико и красиво.
-- Что это! Что это!
Поперекъ озера волнистымъ, змѣинымъ движеніемъ плыло что-то. Мы замерли, стараясь отгадать странный предметъ. Казалось, это плыла змѣя. Всматриваюсь пристально:
-- Бѣлка!
Дѣйствительно, по глади озера, пустивъ пушистый хвостъ по водѣ, быстро поребирая лапками, плыла бѣлка. Она плыла къ тому берегу, куда ее манилъ еловый лѣсъ, съ его большими смолистыми шишками. Странно, необычайно было видѣть этого маленькаго звѣрька, отважно пустившагося поперекъ озера, ширина котораго тутъ около двухъ верстъ. Нашъ гребецъ поворачиваетъ лодку и въ нѣсколько взмаховъ догоняетъ звѣрька. Бѣлка, почуя опасность, заторопилась, ясно виденъ испугъ въ маленькихъ черныхъ глазкахъ. Мужикъ наровитъ ударить бѣлку весломъ, но вмѣсто того поддѣваетъ ее, и звѣрекъ, пользуясь весломъ какъ точкой опоры, широкимъ, граціознымъ прыжкомъ падаетъ далеко въ воду.
-- Не трогай! Не трогай! Пусть плыветъ! Экая, въ самомъ дѣлѣ, смѣлая какая!
И нѣсколько минутъ мы смотримъ ей вслѣдъ. Спустя нѣсколько дней на обратномъ пути мы ѣхали ночью по другому озеру и опять встрѣтили плывшую черезъ него бѣлку.
Скоро три часа, какъ мы выбрались изъ Кончезера. Вотъ на берегу чернѣетъ деревня. Это Викшица -- цѣль нашаго плаванія. Еще четверть часа, и мы расправляемъ на берегу онѣмѣлыя долгимъ сидѣньемъ ноги. Но вотъ бѣда, нѣту мелкихъ расплатиться съ гребцомъ, и долго ходитъ онъ по спящей деревнѣ, стучитъ въ окна и пытается размѣнять золотой -- пять рублей. Изъ ближней избы выходитъ огромный босой, распоясанный мужикъ съ лохматой головой. Онъ, зѣвая и почесываясь, равнодушно подаетъ совѣты, пока нашему гребцу не удается, наконецъ, произвести требуемую финансовую операцію.
Лохматый мужикъ выводитъ насъ за деревню и показываетъ дорогу къ Кивачу, и вотъ, завѣсивъ затылокъ платкомъ отъ комаровъ, которые поютъ, трубятъ и воютъ кругомъ и сѣрой массой облѣпили наши спины и фуражки, мы плетемся по мягкой песчаной дорогѣ сквозь рѣдкій неподвижный лѣсъ березы и ольхи. Бѣлая ночь смотритъ съ неба и сквозитъ въ кружева недвижной въ сонномъ воздухѣ листвы.
Но, чу! Никакъ подымается вѣтеръ.
Слышите, лѣсъ зашумѣлъ. Однако, все тѣ же стоятъ неподвижныя деревья, не колеблятся, не качаются вершины ихъ, уснувшія подъ безсоннымъ свѣтлымъ небомъ. Но словно неосязаемое дуновеніе, сквозь чащу кустарника, промежъ темныхъ стволовъ плыветъ и льется симфонія далеко шумящаго моря.
-- Да это Кивачъ слышенъ!
-- Кивачъ?
-- Прислушайтесь!
Мы стоимъ неподвижно и слушаемъ. Ровный мелодичный рокотъ несется по воздуху.
-- А вѣдь вѣрно, Кивачъ!
-- Да безъ сомнѣнія!.
-- Какъ далеко слышно, за четыре версты!
Чѣмъ ближе подходимъ мы, тѣмъ яснѣе и звучнѣе рокотъ. Уже слышны въ ровномъ гулѣ отдѣльныя ноты, которыя выдѣляются на фонѣ его, какъ яркія краски на картинѣ.
Вотъ и лѣсъ кончается, мостъ, и стремительно несется и пѣнится подъ нимъ Суна.
Это былъ торжественный моментъ, когда съ моста открылся видъ на Кивачъ. Мы шли, не отрывая отъ него взоровъ. Было 2 ч. ночи, но свѣтло, какъ днемъ, и пѣнистыя струи воды ясно вырѣзались между темныхъ скалъ и деревьевъ. Вотъ и павильонъ направо. Мы приближаемся къ нему, переходимъ мостки надъ разорванными пропастями, гдѣ всюду журчитъ вода, сочась по мельчайшимъ трещинамъ, и останавливаемся у запертой двери. Иванъ Григорьичъ отправляется искать сторожа и долго бродитъ гдѣ-то, а я стою и любуюсь Кивачемъ. Мнѣ прежде казалось невѣроятнымъ, чтобы люди забывали объ усталости, голодѣ, изнеможеніи, пораженные красотами природы, и вотъ теперь я испытывалъ нѣчто подобное. Конечно, ноги и плечи ныли, комары продолжали виться кругомъ, но эти болѣзненныя ощущенія какъ-то расплывались въ странномъ состояніи созерцательнаго оцѣпенѣнія и еще придавали ему какую-то особую остроту. И когда наконецъ явился сторожъ, отперъ дверь, и мы могли выйти на балконъ, висящій надъ самымъ Кивачемъ, то долго стояли, пораженные величественнымъ зрѣлищемъ. Груды воды падали съ оглушительнымъ грохотомъ въ клокочущую пѣну, вздымая пыльное облако мельчайшихъ брызгъ, оплескивая черные утесы, и производя внизу все тѣ же узоры пѣны и водоворотовъ. Изъ бѣлой воды на самомъ водоскатѣ, точно гигантскіе зубы, торчали утесы-камни. Все бѣшено движется, и все-же остается на мѣстѣ. Обманъ движенія въ покоѣ или покоя среди движенія вызывается встрѣчей и столкновеніемъ двухъ силъ. Мрачный, разбитый трещинами діоритъ упрямо и молчаливо упираетъ свою каменную грудь навстрѣчу водѣ -- эмблема какой-то любви къ покою и неподвижности. Вода, наоборотъ, эмблема кипучей страсти и движенія. Вздымая все новые и новые водометы, стрѣлой уносится она прочь, бѣшено бьетъ, плещетъ, кипитъ и неумолчно реветъ, рокочетъ и бурлитъ, какъ дикій звѣрь, отчаянно и злобно, стемясь раздвинуть сжавшую ее громаду, повалить эти черные зубья, упорно торчащіе поперекъ ея стремленія. Кто побѣдитъ въ этой борьбѣ, незнающей пощады и примиренія? Вѣчная-ли сила, стремящая себя и все живое съ собою впередъ и впередъ, кидающая все новыя и новыя массы энергіи и вещества въ пекло борьбы, или эта разъ созданная и окаменѣвшая въ неподвижныхъ формахъ жажда покоя и старины. Діориты Кивача, какъ и вся окрестная природа, какъ и люди этой страны дремучихъ лѣсовъ и стоячихъ болотъ, производятъ впечатлѣніе, что пока перевѣсъ на сторонѣ косной силы покоя. Напрасно шумятъ рѣки по каменьямъ на порогахъ, вода ихъ, можетъ быть единственное что живетъ и движется впередъ въ этомъ краѣ.
Было уже около 5 ч. утра, когда мы удалились на покой въ домишко вдали отъ водопада, гдѣ сторожъ приготовилъ намъ постели. Это было полное повтореніе ночлега въ Косалмѣ: такіе же тюфяки, красныя подушки и ватныя ситцевыя одѣяла, и также мы съ трудомъ сняли сапоги и долго возились съ ногами, примачивая натертыя раны слабымъ растворомъ карболки. Разница была только въ томъ, что мы заснули здѣсь подъ громовой грохотъ водопада, а не журчащаго каскада Косалмы.
Поднялись мы поздно, должно быть въ одиннадцатомъ часу, умылись въ струѣ водопада и пили чай въ павильонѣ, куда жена сторожа принесла самоваръ, молоко и яичницу. Кивачъ былъ чудно красивъ въ привѣтливомъ блескѣ солнечнаго утра; внизу поперекъ главнаго паденія въ облакѣ пыли легкой прозрачной аркой висѣла радуга, и яркіе блики на струяхъ воды, на пѣнѣ, еще рѣзче оттѣняли мрачный цвѣтъ темныхъ утесовъ. Я занялся фотографической съемкой, когда въ павильонѣ появилось новое лицо. Это былъ черный молодой человѣкъ въ велосипедномъ костюмѣ, обличавшемъ долгія дорожныя мытарства. Мы познакомились Г. Н. чиновникъ министерства юстиціи, воспользовавшись отпускомъ, прикатилъ сюда на велосипедѣ прямо изъ Петербурга. Онъ только заѣхалъ на Кивачъ, а собственно путь его лежалъ на Соловецкій монастырь. Вмѣстѣ съ нимъ мы занялись осмотромъ и съемкой Кивача. Сперва я осмотрѣлъ и снялъ водопадъ нѣсколько разъ съ лѣваго берега, а потомъ мы переправились по двумъ мостамъ на ту сторону, дѣлая все время новые снимки. Первый мостъ, тотъ, по которому мы пришли, широкій и основательный, имѣлъ по срединѣ павильонъ самоѣдско-индусскаго стиля, представлявшій такой видъ, точно его воздвигли для примирительнаго банкета тѣхъ устьсысольскихъ и сольвычегодскихъ купцовъ изъ "Мертвыхъ душъ", которые уходили другъ друга подъ микитки и въ другія мѣста. Другой мостъ былъ длинный пѣшеходный и велъ къ бесѣдкѣ, воздвигнутой на вершинѣ утеса. Бесѣдка была построена, повидимому, въ томъ расчетѣ, чтобы въ ней нельзя было сидѣть -- ее всю. обволакивала пыль Кивача, такъ что перила, скамьи и полъ блестѣли въ потокахъ и лужахъ воды. Вѣтеръ несъ пыль прямо въ эту сторону, и кусты, деревья и трава были сочно обрызганы ею, а клочки почвы на діоритѣ представляли чистое болото, въ которомъ глубоко и скользко вязли ноги. Вотъ съ этой стороны діоритовому утесу угрожаетъ гибель. Корни деревьевъ и другихъ растеній, внѣдряясь въ него, кислымъ сокомъ своимъ медленно травятъ и расщепляютъ камень въ союзѣ съ воздухомъ, морозомъ и водой. Тропинка отъ моста, взвиваясь на утесъ, уходитъ по правому берегу Кивача по опушкѣ веселаго лѣса далеко вдоль Суны, и, пробираясь по ней, можно удобно осмотрѣть все паденіе воды. Кивачъ отнюдь не состоитъ изъ одного уступа, какъ Ніагара; я насчиталъ на немъ 4 уступа поперекъ рѣки и три боковыхъ, расположенныхъ вдоль лѣваго берега. Если идти внизъ по правому берегу Суны, то видишь сперва быструю, но довольно спокойную рѣку шириной съ Мойку, текущую среди невысокихъ пологихъ береговъ. Затѣмъ видишь первое невысокое паденіе въ видѣ вогнутой подковы, захватывающее только половину рѣки; вторая половина Суны продолжаетъ течь вдоль лѣваго берега, спускаясь по продольнымъ уступамъ между утесами, которые стоятъ все чаще и въ концѣ образуютъ нѣчто вродѣ зубьевъ гребенки, сквозь которые стремится и падаетъ вода нѣсколькими широкими и узкими струями За первымъ поперечнымъ паденіемъ черезъ нѣсколько саженъ лежитъ второй уступъ; онъ выше, но уже перваго, и тоже захватываетъ лишь полъ-рѣки до громаднаго утеса, разбитаго на отдѣльности. Затѣмъ значительно ниже по теченію лежатъ почти рядомъ два послѣднихъ уступа, примыкающихъ къ описанному выше частоколу утесовъ. Но передъ ними со дна рѣки подымается конусовидный утесъ, на которомъ красуется поэтическая надпись "Elise". Второй изъ этихъ уступовъ есть главное паденіе воды, которая низвергается съ него въ съуженіе, образованное двумя утесами, причемъ утесъ праваго берега выше и дальше выступаетъ въ рѣчку, заставляя ее дѣлать изгибъ. На утесѣ лѣваго берега стоитъ павильонъ съ видомъ на весь водопадъ.
Не знаю, сколько времени мы провели здѣсь, снимая водопадъ и любуясь его видомъ. Первымъ спохватился нашъ новый знакомый г. Н. Оно и понятно, -- онъ видѣлъ Кивачъ не въ первый разъ. Но и намъ было пора двигаться. Мы вернулись въ павильонъ, проводили велосипедиста, посмотрѣли, какъ онъ покатилъ черезъ мостъ и быстро скрылся въ лѣсу, закусили и двинулись бы немедленно въ путь, еслибы въ павильонѣ не появились новые гости. Это были карелы -- мальчики и дѣвушки, которыхъ я немедленно снялъ. При нашемъ отбытіи жена сторожа принесла книгу, въ которую заносятъ свои имена посѣтители Кивача. Мы долго перелистывали ее. читая фамиліи нашихъ предшественниковъ, нашли нѣсколько знакомыхъ, нѣсколько извѣстныхъ именъ и, конечно, стихи
Въ дорогѣ много неудачъ
Я перенесъ. Не каюсь въ этомъ,
Увидя пѣнистый Кивачъ,
Самимъ Державинымъ воспѣтый.
написалъ одинъ посѣтитель съ фамиліей извѣстнаго поэта Плещеева, но не онъ, потомучто здѣсь стояло имя Александръ, а поэтъ -- Алексѣй. Мы начертали и наши имена въ эту книгу. Можетъ быть когда-нибудь вновь придется увидѣть ее. Однако многіе посѣтители прибѣгаютъ къ записямъ иного рода, не столь безобиднымъ. Именно, не мало пошляковъ, которымъ величіе природы кажется ниже ихъ собственнаго достоинства, любятъ прибѣгать къ надписямъ на самой картинѣ, уродуя ее и отравляя этимъ производимое ею впечатлѣніе. Фараоны, воздвигшіе пирамиды, не посадили на нихъ свои имена саженными буквами; не сдѣлалъ этого и Наполеонъ, когда смотрѣлъ на сорокъ вѣковъ, взиравшихъ на него съ высоты этихъ каменныхъ могилъ. На горѣ Синаѣ нѣтъ автографа Моисея, и если вы въ подземельи Шильонскаго замка читаете на столбѣ выцарапанное тамъ слово "Byron", то вамъ понятно, что великій поэтъ, авторъ "Шильонскаго узника", имѣлъ право на то. Но зачѣмъ разные Нали. Борисы и Теодоры мажутъ свои невѣдомые міру имена и вензеля бѣлыми буквами на великолѣпныхъ черныхъ утесахъ Кивача, этого совершенно нельзя понять. И добро-бы какой-нибудь Теодоръ, желая увѣковѣчить свое имя или имя своей возлюбленной, пробрался на эти утесы самъ съ опасностью жизни. Но нѣтъ -- деньги, деньги! Бородатый мужикъ съ лохматой прической, перекинувъ досчечки съ камня на камень, пробирается надъ кипящей бездной съ ведеркомъ краски въ рукѣ на указанное мѣсто и, балансируя тамъ на скользкомъ камнѣ, мажетъ вензель за цѣлковый или два. Надпись Elise красуется на главномъ утесѣ среди ревущей пѣны Кивача. Я не могъ понять, какимъ образомъ пробрался туда маляръ, пока сторожъ не разъяснилъ мнѣ, что эту надпись сдѣлалъ онъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ въ сухой годъ, когда воды въ Кивачѣ было меньше, такъ что надъ пѣной выступали камни, скрытые теперь подъ водой.
Было около 3-хъ часовъ дня; когда мы тронулись въ путь. Прощай, Кивачъ! Будемъ долго помнить твою величественную красоту! И мы шли, оборачиваясь, останавливаясь, пока чаща лѣса не скрыла отъ взоровъ рѣки, но еще долго провожалъ насъ привѣтливый шумъ водопада. Съ нами увязался одинъ изъ карельскихъ мальчиковъ, по имени Степанъ. Мамкинъ платокъ, повязанный на шею и распростертый по спинѣ, спасалъ его прикрытыя старой розоваго ситца рубахой плечи отъ комаровъ, и мы шли, коротая дорогу болтовней съ нимъ. Между прочимъ онъ сообщилъ намъ, что "киви", отъ котораго происходитъ названіе Кивача, по карельски значитъ "камень".