Встрѣча.
На томъ краю поляны, подъ вѣковой сосной, надъ небольшимъ костромъ вздымается дымъ, который вѣтеръ несетъ прямо на него. Сквозь дымъ видно неясно. И то, что Митя видитъ, кажется ему фантастическимъ. Онъ старается отдать себѣ отчетъ, въ полномъ ли онъ сознаніи, опускаетъ голову, жуетъ травинки и снова всматривается. Та же картина передъ нимъ. Бокомъ къ мему, направо отъ кострища важно и неподвижно сидитъ... индѣецъ. Несомнѣнно, индѣецъ! Митя довольно видѣлъ ихъ въ Америкѣ. Сорочьи перья откидной короной увѣнчиваютъ его голову съ характернымъ носомъ. Индѣецъ словно задумался. Трубка въ его рукахъ кажется потухшей.
Въ десяти шагахъ дальше, прислонясь къ стволу сосны спиной, заложивъ руки назадъ и согнувъ колѣни, сидитъ Михаилъ. Онъ сидитъ также неподвижно, лишь по временамъ ворочаетъ головой изъ стороны въ сторону, словно оглядывается на кого или ищетъ глазами что-то.
Долго лежитъ Митя, не спуская изумленныхъ глазъ съ этой неподвижной сцены. Дымъ стелется, легкимъ вѣтромъ его несетъ прямо на притаившихся соглядатаевъ. Вдругъ Бѣлка не выдерживаетъ и чихаетъ. Митя съ испугомъ глядитъ впередъ, сжимая револьверъ, готовый къ отпору. Индѣецъ поворачиваетъ свой орлиный профиль, и острый взоръ его впивается въ чащу. Мгновеніе и Митѣ кажется, что онъ открытъ. Индѣецъ медленно встаетъ, и Митя видитъ полный военный уборъ его, вампумъ, нагрудникъ изъ иголъ дикообраза, и красную. полосу, которая пересѣкаетъ все лицо воина отъ уха до уха.
Михаилъ начинаетъ что то болтать, но не слышно, что онъ говоритъ. Индѣецъ не обращаетъ на него ни малѣйшаго вниманія. Онъ стоитъ во весь ростъ въ выжидательной позѣ, обратясь лицомъ къ чащѣ, гдѣ притаился Митя, и Митя, не вѣря ушамъ, слышитъ почти забытый, но хорошо знакомый голосъ и англійскую рѣчь.
-- Если блѣднолицый другъ, котораго я ищу такъ долго, близко, пусть онъ выйдетъ. Я. -- сизая Спина изъ племени сіуксъ, и вотъ мой тотемъ!
Молчаніе. Митя чувствуетъ, какъ сердце его начинаетъ стучать. Въ глазахъ почти темнѣетъ.
И снова, еще болѣе громкимъ голосомъ, словно глашатай, краснокожій воинъ повторяетъ:
-- Пусть онъ выйдетъ, я другъ его, Сизая Спина!
Митя вскакиваетъ и бросается впередъ, но еще прытче съ громкимъ лаемъ выносится впередъ Бѣлка. Ломая, раздвигая кусты. Митя кидается къ неподвижно стоящей фигурѣ. Вотъ уже онъ возлѣ, обнялъ его, задыхается, а коимъ, припавъ лицомъ къ его плечу, замеръ. Митя отшатывается, но во-время подхватываетъ падающаго друга. Съ индѣйцемъ легкій обморокъ. Сердце не выдержало долго ожидаемой встрѣчи и радости свиданія. Но одно мгновеніе, и Сизая Спина приходитъ въ сознаніе на рукахъ у Мити. Лицо его какъ всегда спокойно, но глаза блестятъ, и углы губъ дергаетъ какая-то усмѣшка. Бѣлка лаетъ и скачетъ кругомъ нихъ. Но Митя не можетъ выпустить друга4 Онъ обнимаетъ его, цѣлуетъ, гладитъ по щекамъ, смѣясь, шепчетъ слова радости. и на всю эту группу, далеко вытянувъ впередъ шею, разинувъ ротъ, изумленно глядитъ каторжникъ. Теперь только Митя замѣчаетъ, что Михаилъ туго связанъ по рукамъ и по ногамъ. Въ сумасбродной радости Митя ничего не можетъ понять. Онъ закидываетъ Сизую Спину вопросами, которые выражаютъ лишь радость, изумленіе, а Сизая Спина молчитъ и лишь пристально словно молясь, смотритъ въ глаза другу и гладитъ прыгающую на него Бѣлку.
Но бываетъ же конецъ всему. Наступаетъ относительное успокоеніе. Митя садится къ огню, и Сизая Спина разжимаетъ свои тонкія губы.
-- Я зналъ, что увижу друга сегодня и не позже, чѣмъ завтра, но не зналъ -- живъ онъ еще или уже мертвъ. Я встрѣтилъ эту собаку -- кивнулъ индѣецъ на Михаила -- за день пути на закатъ солнца отсюда и шелъ по оставленному имъ слѣду.
-- Но откуда-же ты зналъ, что я здѣсь, близко, и какимъ чудомъ ты попалъ сюда?-- изумился Митя.
Индѣецъ помолчалъ и, видимо преодолѣвая волненіе, молвилъ:
-- Маниту все время показывалъ мнѣ дорогу. Когда я сомнѣвался, онъ давалъ знаки. Я прошелъ большую страну лѣсовъ и увидѣлъ большую соленую воду. Я не зналъ, что дѣлать, но Маниту опять далъ знакъ. Люди съ собаками, какъ эта -- Сизая Спина показалъ на Бѣлку, -- ѣдящіе тухлую рыбу, перевезли меня на эту землю, и здѣсь я сталъ чувствовать, что другъ все ближе и ближе. Я шелъ черезъ лѣсъ пять дней и услышалъ шумъ. Эта безумная собака -- снова индѣецъ кивнулъ на Михаила, -- дѣлалъ шумъ, какъ молодой, глупый лось. Я узналъ его. Это худой человѣкъ, онъ уже сдѣлалъ тебѣ разъ зло. Я увидѣлъ у него ружье и захотѣлъ взять ружье, потому-что у меня нѣтъ ружья. И я хотѣлъ узнать отъ него, гдѣ другъ мой. Я связалъ его, взялъ ружье, а когда осмотрѣлъ его вещи, узналъ, что другъ здѣсь и недалеко.
-- Какъ? Онъ тебѣ сказалъ?! Ты научился по-русски?-- изумился снова Митя, радостно разсматривая индѣица.
-- Нѣтъ, я не знаю по-русски, но я узналъ узлы. Я училъ своего блѣднолицаго друга завязывать индѣйскіе узлы, и я увидѣлъ здѣсь въ сумкѣ вещи, и онѣ были связаны индѣйскимъ узломъ. Я понялъ, что другъ близко. Я испугался. Я подумалъ: эта собака -- показалъ индѣецъ на Михаила, не удостаивая его взгляда, -- знаетъ блѣднолицаго друга и сдѣлалъ ему зло, потому что это худой человѣкъ, и у него вещи моего друга. Я спрашивалъ Маниту, живъ ли мой, другъ, но Маниту не отвѣчалъ, а послалъ друга прямо ко мнѣ.
-- Но это же чудо!-- восклицалъ Митя.-- Настоящее чудо! Кто повѣритъ?! Я самъ не вѣрю. Я еще не знаю, не сонъ ли это. Ты ли это въ самомъ дѣлѣ, Сизая Спина, или предо мной только тѣнь твоя, и я сейчасъ проснусь, и все исчезнетъ! Нѣтъ, это невѣроятно!
-- Я шелъ по оставленному слѣду, потому что хотѣлъ знать, гдѣ эта собака дѣлала зло моему другу, и боялся, что другъ уже мертвъ. Но Маниту мудръ и добръ ко мнѣ. Я одѣлся во все лучшее, чтобы хорошо встрѣтить друга, но если бы онъ былъ мертвъ...
-- Ну, брось, пожалуйста, свои исторіи о скальпахъ, -- перебилъ Митя Сизую Спину.-- Хорошо, что я поспѣлъ во-время и могу избавить этого злого и глупаго человѣка отъ мучительной смерти. Ты добрый человѣкъ, Сизая Спина, но вѣдь замучилъ бы его на смерть?
Индѣецъ не отвѣтилъ. Митя обратился къ Михаилу.
-- Какъ у тебя хватило духу на такое дѣло?-- сказалъ онъ ему съ упрекомъ.
Каторжникъ молчалъ и сидѣлъ, понуря голову.
-- Скажи этой красной воронѣ, пусть маленько отпуститъ руки, очень рѣжетъ, -- сказалъ онъ хрипло сквозь стиснутые зубы. Видно было, что ремни жестоко впились въ кожу, руки затекли и посинѣли. Митя всталъ и, изрядно повозившись, раскрутилъ тугія путы. Долго разминалъ бѣглецъ затекшія руки, ругаясь и издавая звуки боли.
-- Видно, наказалъ меня Богъ за старый грѣхъ, -- началъ онъ вдругъ глухо и ни на кого не глядя.-- Вѣдь вотъ, господинъ, эта образина сразу узнала меня.-- Онъ помолчалъ и продолжалъ, -- а какъ я съ вами жилъ послѣдніе два дня, такъ хуже, чѣмъ на каторгѣ. Все ждалъ -- вотъ узнаетъ, вотъ узнаетъ! Вѣдь я со страху два раза ночью убить васъ хотѣлъ -- собака воспрепятствовала. Видно, и тутъ не безъ Божьяго изволенія.
-- Что узнаетъ, кого узнаетъ?-- недоумѣвалъ Митя. Ему опять начинало казаться, что дѣйствительность -- сонъ.
-- Да вы меня узнаете?-- спросилъ Михаилъ,
-- Да я тебя въ первый разъ вижу...
-- Нѣтъ-съ, изволите запамятовать. Какъ вы вечеромъ разсказали мнѣ свое невинное приключеніе, и про индѣйца этого, какъ васъ въ Одестѣ арестовали, я и припомнилъ. Вѣдь это я въ сыщикахъ былъ, я и главѣйше на васъ свидѣтельствовалъ. Какъ сказали вы тогда, стало мнѣ очень худо. Заскучалъ нивѣсть съ чего. Ни ѣсть, ни спать тебѣ... Думаю, одно къ одному, одинъ конецъ, убью его, да съ тѣмъ и ладно, чтобы не думать больше. Но потомъ все-жъ таки пронесло это мимо меня. Рѣшилъ уйти, и какъ помнилъ я ваше снисхожденіе, какъ отхаживали меня полумертваго, думаю -- вотъ на зло, оберу, что ни на есть лучшее. На другой день, недалеко тутъ въ лѣсу, въ логу, только расположился, винтовочку вашу отставилъ, самъ хворостъ собираю, -- эта ворона и выкатилась. Винтовку -- хвать, и въ меня навелъ. Я такъ и обмеръ. Думаю -- нечистый самъ! Видитъ онъ, что оробѣлъ я, снялъ съ себя ремень длинный, да какъ захлеснетъ меня!.. Пока я хрипѣлъ, бился, онъ ужъ и ноги опуталъ, какъ коню. Потомъ и руки скрутилъ. Сталъ мои, то есть это ваши вещи смотрѣть, да какъ заскрежещетъ зубищами вдругъ, затрясется, ножъ вынулъ и ко мнѣ. Господи, даже взмолился я, сейчасъ, какъ барана, рѣзать будетъ! Однако онъ отошелъ. Раздумалъ, значитъ. Собралъ вещи, навалилъ на меня и свое и мое и повелъ со спутанными руками, повелъ назадъ и строго такъ, тѣмъ самымъ мѣстомъ, что я шелъ, идетъ, оглядывается, ищетъ чего-то, на меня смотритъ, даже лопотать что-то лопоталъ, но я не понялъ. Какъ отошелъ я немного отъ своего испугу, сталъ соображать. Да не тотъ ли, думаю, индѣецъ, про котораго вы намедни разсказывали. Тотъ, думаю, и есть. Васъ, стало быть, ищетъ. Я ему, и начни махать головой въ вашу сторону, да показывать, да по-русски говорить. И вижу я, что понимаетъ онъ меня. Вечеромъ стали мы здѣсь на полянѣ, связалъ ноги, черная немочь, сами видите, какъ. Вчера все за огнемъ сидѣлъ, трубку курилъ, и сегодня, гляжу, не то что ѣсть или пить, а съ самаго утра разрядился и какъ сѣлъ, такъ и сидитъ, трубку куритъ невступно, да дрова подбрасываетъ въ костеръ. Такъ и просидѣлъ, пока вы пришли. Видно, чуяло у него сердце, что ли, ваше близкое здѣсь расположеніе.
Пока Михаилъ разсказывалъ, Митя успѣлъ замѣтить происшедшую съ каторжникомъ за эти дни глубокую перемѣну. Передряга, случившаяся съ нимъ, конечно, оставила слѣдъ на внѣшности его, но не это поразило Митю. Его вниманіе привлекло какое-то внутреннее просвѣтленіе, обнаруживавшееся въ выраженіи лица, особенно глазъ, въ тонѣ голоса и движеніяхъ недавняго его сожителя. Наглости не было и слѣда, не замѣтно было и страха или опасенія за собственную участь. Чувствовалось, что человѣкъ глубоко подавленъ, смущенъ, даже потрясенъ сплетеніемъ обстоятельствъ, которыя опутали его кругомъ такъ, точно событіями руководила какая-то высшая сила, закончившая свое дѣло справедливымъ возмездіемъ. Но Митѣ пока было не до того. Его даже не поразила почтительность Михаила, который называлъ его "господиномъ", обращался къ нему на "вы". Митя довольно разсѣянно слушалъ его, а глядѣлъ больше на Сизую Спину, который сидѣлъ теперь, какъ давеча, съ важнымъ, серьезнымъ видомъ.
Надо было, однако, что-нибудь предпринять, не оставаться же въ лѣсу.
Стали обсуждать съ Сизой Спиной, что дѣлать, т. е., какъ поступить съ третьимъ членомъ общества, который сидѣлъ теперь молча и безучастно слушалъ звуки непонятной ему англійской рѣчи.
-- Снять скальпъ, -- холодно и коротко сказалъ Сизая Спина.
-- Ну-у, Сизая Спина, перестань!
-- Два года ты мучился, два года я мучился, а онъ виноватъ, -- продолжалъ индѣецъ.
-- Если хочешь, снимай скальпъ, -- сказалъ Митя, -- но я не хочу, мнѣ будетъ непріятно, радость свиданія сдѣлается темной, и ты станешь для меня совсѣмъ красный...
Индѣецъ повернулъ голову и пристально смотрѣлъ на Михаила. Тотъ понялъ, что рѣчь шло о немъ, рѣшалась его участь. Онъ опустилъ голову.
-- Я думаю, Сизая Спина, -- началъ послѣ короткаго молчанія Митя, -- онъ намъ теперь не опасенъ. Но держать его при себѣ... онъ мнѣ и такъ надоѣлъ, сталъ невыносимо противенъ. Если дать ему припасовъ и пустить на всѣ четыре стороны, то, я думаю, онъ, скорѣе всего, пропадетъ въ тайгѣ, а если выйдетъ куда-нибудь въ поселеніе, то самое большее донесетъ на меня. Могутъ насъ, пожалуй, начать искать...
-- Снять скальпъ, -- опять сказалъ Сизая Спина.
-- Ваше благородіе, -- внезапно вмѣшался въ ихъ разговоръ Михаилъ.-- Не обо мнѣ ли изволите рѣчь держать?
Митя молчалъ.
-- Дозвольте вамъ замѣтить... хотите -- вѣрите, хотите -- нѣтъ, а мнѣ теперича безразлично, какое будетъ ваше рѣшеніе насчетъ меня. Въ живыхъ ли оставите или...-- онъ помолчалъ, какъ бы ожидая этого рѣшенія, и затѣмъ, не дождавшись приговора, продолжалъ:
-- Скажу вамъ безо всякой фальши. Ежели отпустите меня, пойду прямо до начальства. Такъ и такъ, молъ, бѣжалъ и самъ пришелъ, и дозвольте заявить слово и дѣло: такого-то года въ городѣ Одестѣ ложно обговорилъ я господина -- вотъ фамилія ваша мнѣ неизвѣстна -- совмѣстно со слугой ихъ изъ индѣйцевъ, въ послѣдствіе чего вышло лишеніе правъ и каторжныя работы, то дозвольте заявить о полной невиновности ихъ и переводѣ въ первобытное состояніе, а мнѣ -- прибавить срокъ наказанія за ложное показаніе, хотя и безъ присяги. Потому я теперь такъ разсуждаю: достукался я въ Рассеѣ до каторги за хорошія дѣла. Это мнѣ первое было указаніе черезъ перстъ Божій. Допустилъ меня Господь бѣжать и на край гибели привелъ -- второе. Но я не внялъ и тому и противу васъ зло умыслилъ. Отвелъ и это Господь черезъ пса неразумнаго. Я и тому не внялъ. Обобравши васъ, благодѣтеля жизни моей, убегъ въ тайгу, но тутъ окончательное вышло мнѣ вразумленіе: сцапалъ меня этотъ вашъ Личарда вѣрный. Допустимо ли, скажемъ, чтобъ онъ случаемъ какимъ оказался тутъ вовсе кстати! Я, господинъ, всю ночь не спалъ нынче. И скрутилъ-то онъ меня безо всякаго милосердія, руки, ноги пухнуть стали. Вижу: золъ на меня до невозможности.. Но больше, откровенно скажу вамъ, было мнѣ мученія черезъ себя самого. Все это я обдумалъ и вразумился.
Митя слушалъ эти признанія бѣглаго каторжника не безъ волненія. Ему, дѣйствительно, казалось, что грубую натуру проходимца поразили и проняли до дна души чисто чудесныя событія послѣдняго времени, стеченія которыхъ онъ и самъ не могъ еще объяснять себѣ.
Подумавъ, Митя разсчиталъ, что если даже бѣглый каторжникъ, обнаруживавшій теперь искреннее раскаяніе, выбравшись въ какое-нибудь жилье, объявитъ о немъ, т. и. o другомъ бѣгломъ, утаившемся въ тайгѣ, то пройдетъ, пожалуй, никакъ не меньше мѣсяца, прежде чѣмъ ихъ разыщутъ. Да и будутъ ли еще искать? Развѣ мало шляется въ лѣсу бѣглыхъ, особенно теперь, лѣтомъ! А мѣсяцъ спустя онъ уже разсчитывалъ -- вѣдь ихъ теперь двое, -- быть далеко отъ этихъ мѣстъ. Такимъ образомъ Михаилъ Рыбченко, бывшій агентъ, а затѣмъ бѣглый каторжникъ, свидѣтельскія показанія котораго сыиграли такую роль въ судьбѣ Мити, дѣйствительно былъ теперь совершенно безпреденъ. Въ лучшемъ же случаѣ, если онъ на дѣлѣ выполнитъ свое намѣреніе, Митя могъ разсчитывать на отмѣну несправедливаго приговора и возстановленія своихъ правъ. Вотъ, развѣ, побѣгъ съ каторги... "Впрочемъ, если мы съ Сизой Спиной очутимся въ Америкѣ, правительство заступится за насъ. Вѣдь мы -- американскіе граждане".
Митя сообщилъ свои соображенія Сизой Спинѣ.
Индѣецъ выслушалъ его и хладнокровно замѣтилъ: "хорошо, а самое лучшее -- снять скальпъ", но на своемъ намѣреніи уже не настаивалъ.
Но отпустить бѣглеца немедленно казалось Митѣ все таки жестокимъ: онъ былъ изнуренъ, потрясенъ, мало было съ ними и припасовъ. Рѣшили увести его пока назадъ и отправить въ путь черезъ два-три дня.
И вотъ это странное общество, собравшееся какимъ-то невѣроятнымъ путемъ вокругъ костра въ глухой, сахалинской тайгѣ, снялось съ лагеря. Михаила пустили впередъ, избавивъ его отъ путъ: за нимъ, высуня языкъ и видимо радуясь, трусила "Бѣлка", а позади, оживленно болтая, шли оба друга. Впрочемъ, болталъ Митя, а Сизая Спина серьезно отвѣчалъ на его безчисленные и довольно безпорядочные вопросы, не упуская по привычкѣ поглядывать по сторонамъ, незамѣтно наблюдая и за Михаиломъ.
Спустя два дня этого послѣдняго снарядили въ путь и отпустили. Бѣглый каторжникъ былъ все время тихъ, какъ вода, молчаливо печаленъ и какъ-то сосредоточенъ.
Вывелъ его Митя съ индѣйцемъ въ тайгу и простились. Разставаніе было странное: въ самый послѣдній моментъ Михаилъ упалъ на колѣни, торжественно осѣнилъ себя широкимъ крестомъ и бухнулъ земной поклонъ Митѣ, а потомъ... Сизой Спинѣ. Затѣмъ всталъ, нахлобучилъ шапку, поднялъ палку и пошелъ, не оборачиваясь. Только его и видѣли.
Передъ тѣмъ Митя наказалъ ему, чтобы онъ увѣдомилъ его о своей судьбѣ, буде выйдетъ изъ тайги живъ и здоровъ, а также о дѣйствіяхъ своихъ по Митиному дѣлу, буде не оставитъ своего намѣренія. Далъ и адресъ: Японія, Нагасаки.
-- Не забудь; Японія, Нагасаки.
-- Какъ же, знаемъ, Нагасаки, слыхали.
Посмотрѣли оба друга вслѣдъ высокой, сѣрой фигурѣ, ковылявшей черезъ верескъ, и, когда она скрылась въ опушкѣ тайги, Митя вздохнулъ съ облегченіемъ: присутствіе третьяго мѣшало ему теперь, пожалуй, не меньше, чѣмъ раньше.
Много чего было разсказать имъ обоимъ другъ другу. А въ то же время надо было торопиться -- лѣто ушло наполовину, могли нагрянуть нежданные гости. Но работа кипѣла теперь въ рукахъ. Сизая Спина ловилъ рыбу, пласталъ, вялилъ ее, промышлялъ звѣря, а Митя доканчивалъ оснастку лодки. Онъ предполагалъ плыть берегомъ Сахалина на югъ, пока не достигнетъ острова Iecсo. Вѣроятно, и дальше придется плыть моремъ, пока они не достигнутъ какого-нибудь большого города Японіи, гдѣ найдется американскій консулъ, который окажетъ имъ помощь. Такъ предполагалъ Митя, но могло случиться, что буря прибьетъ ихъ къ берегу Сахалина, или ихъ остановитъ въ морѣ какое-нибудь русское сторожевое судно, высылаемое затѣмъ, чтобы не давать японскимъ рыболовамъ промышлять рыбу и звѣря въ чужихъ водахъ. Послѣдніе вечера они провели у очага, и, казалось, разсказамъ о томъ, что перенесъ каждый, что случилось съ ними въ эти два знаменательныхъ года, не будетъ конца.
Путешествіе Сизой Спины черезъ всю Россію само по себѣ представлялось невѣроятнымъ. Какимъ образомъ безъ денегъ, безъ языка; избѣгая людей, индѣецъ могъ выдержать длинный путь, особенно въ суровыя зимы, добывая себѣ пропитаніе своимъ жалкимъ оружіемъ? Но еще невѣроятнѣе, чего Митя ужъ никакъ не могъ постигнуть, это то, что Сизая Спина пришелъ къ нему такъ, точно его все время велъ кто-нибудь. хорошо знавшій мѣстопребываніе Мити. Сизая Спина все приписывалъ своему Маниту: Маниту велъ, Маниту давалъ знаки, Маниту совѣтовалъ, а онъ, Сизая Спина, только слушался, -- вотъ и все. Что же тутъ удивительнаго?
-- Да ты видалъ этого Маниту?-- допытывалъ Митя индѣйца.
-- Никогда не видалъ. Его нельзя видѣть.
-- Но говорилъ съ нимъ?
-- Не говорилъ.
-- Такъ онъ говорилъ тебѣ?
-- Не говорилъ.
-- Какъ же ты съ* нимъ сообщался?
-- Я курилъ, очень много курилъ, потомъ сидѣлъ, пока перестану видѣть и слышать. Тогда съ четырехъ сторонъ сначала все одинаково, а потомъ, чую -- тянетъ въ одну сторону. Точно слабымъ вѣтромъ туда несетъ. Это Маниту показывалъ сторону. Сперва тянуло слабо. А потомъ стало сильнѣе и сильнѣе. Черезъ лѣсъ тянетъ, черезъ горы, черезъ море. Потомъ я будто проснусь и уже знаю, въ какую сторону мнѣ идти. А въ то утро, когда ты вышелъ изъ кустовъ, я слышу -- никуда не тянетъ. Я и сидѣлъ, ждалъ. Но я уже зналъ, что тутъ: и этого человѣка узналъ, и вещи твои узналъ. Боялся только: не тянетъ никуда -- значитъ здѣсь, и значитъ мертвъ. О жизни и смерти Маниту ничего не говорилъ.
-- Можетъ быть, и теперь тянетъ? Ты накурись хорошенько, достигни безчувствія и прислушайся, -- предложилъ Митя индѣйцу.
-- Нѣтъ, нельзя, -- рѣзко отвѣтилъ Сизая Спина.
-- Отчего?
-- Нельзя, -- отрѣзалъ еще увѣреннѣе Сизая Спина.-- Развѣ можно шутить съ Маниту!? Когда нужно было, Маниту помогъ, а теперь разсердится. Худо будетъ.
-- Что же, всякую вещь можно такъ найти при помощи Маниту?-- спросилъ Митя съ любопытствомъ.
Индѣецъ помолчалъ, подумалъ и сказалъ:
-- Нѣтъ, можно найти только живое -- звѣря, человѣка.
-- И всякій можетъ найти?
Индѣецъ опять помолчалъ.
-- Нѣтъ, не всякій. Только кого Маниту любитъ, и когда очень хочешь, когда сердце болитъ.
Тутъ Сизая Спина всталъ и вышелъ вонъ изъ хижины. Митя понялъ, что индѣйцу непріятно его любопытство, что эти его отношенія къ Maниту составляютъ нѣчто священное, чего не слѣдуетъ касаться изъ простого любопытства. "Неужели, однако, -- подумалъ Митя -- человѣкъ человѣка можетъ чувствовать на такомъ разстояніи".
Нѣсколько дней спустя парусъ, сшитый изъ разныхъ лоскутьевъ, былъ готовъ. Утромъ рано оба друга вывели шлюпку къ устью рѣчки, нагрузили ее, сами вошли въ нее, прихватили и Бѣлку. Слабый, легкій вѣтеръ медленно погналъ лодку въ море. Слышно было, какъ мѣрно хлопали волны въ борта. Впереди мерещилась новая жизнь.
КОНЕЦЪ.