Кто-то стонетъ въ городѣ Стамбулѣ:
То ли вила *), то ли гуя **) злая?
То не вила, то не гуя злая:
Стонетъ м о лодецъ Юришичь-Янко;
И не даромъ день и ночь онъ стонетъ:
Янко запертъ въ темную темницу,
Въ ней три года м о лодецъ бѣдуетъ,
У Тирьянскаго царя, у Сулеймана;
Тамъ ему и тяжело и горько,
Такъ и стонетъ вечеромъ и утромъ;
Надоѣлъ ужь и стѣнамъ холоднымъ,
А не только злому Сулейману.
Вотъ приходитъ Сулейманъ Тирьянскій,
Онъ приходитъ къ воротймъ темницы,
Кличетъ громко Юришича-Янка:
"Будь ты пр о клятъ, гяуръ окаянный!
Что съ тобою за бѣда такая,
Что все воешь ты въ моей темницѣ?
Не поятъ тебя, или не Армятъ?
Или плачешь по какой гяуркѣ?"
Отвѣчаетъ Янко Сулейману:
"Говорить ты воленъ, царь, что хочешь;
Но не жажду я, не голодаю,
Только горько мнѣ и раздосадно,
Что попался я къ тебѣ въ темницу:
Доняла меня твоя темница!
Ради Бога, царь-султанъ великій,
Сколько хочешь попроси за выкупъ,
Но пусти мои отсюда кости."
Сулейманъ ему на это молвитъ:
"Брешишь, гяуръ, Янко окаянный!
Твоего мнѣ выкупа не надо,
Но мнѣ надо, чтобъ сказалъ ты правду,
Какъ зовутъ тѣхъ воеводъ могучихъ,
Что мое все войско всполошили,
Какъ мы шли Косовскимъ чистымъ полемъ."
Отвѣчаетъ Янко Сулейману:
"Говори ты, царь-султанъ, что хочешь,
Я скажу всю истинную правду:
Самый первый сильный воевода,
Что посѣкъ и разогналъ всѣхъ турокъ,
Потопилъ и въ Лабѣ и въ Ситницѣ --
Это былъ самъ Королевичъ-Марко.
А другой великій воевода,
Что разбилъ большую рать у турокъ --
Это будетъ Огникъ-Недоростокъ,
Милый сестричь воеводы Марка.
А послѣдній славный воевода,
Что сломалъ свою кривую саблю
И что турокъ навздѣвадъ на пику
И погналъ передъ собою въ Лабу,
Въ Лабу и студеную Ситницу --
Этого зовутъ Юришичь-Янко,
Что сидитъ, султанъ, въ твоей темницѣ:
Учини надъ нимъ теперь что хочешь!"
Говоритъ на то султанъ Тирьянскій:
"Вотъ какой ты гяуръ окаянный!
Ну, скажи, какой ты хочешь смерти?
Хочешь, въ морѣ мы тебя утопимъ,
" Или, хочешь, на огнѣ изжаримъ,
Или къ репицамъ коней привяжемъ:
Разнесутъ они тебя на части?"
Отвѣчаетъ Янко Сулейману:
"Говорить ты воленъ, царь, что хочешь;
Но вѣдь муки никому не милы;
А коль смерти миновать не можно,
Такъ послушай: я тебѣ не рыба,
Чтобы въ море ты меня закинулъ;
Я тебѣ не дерево-колода,
Чтобы вы огнемъ меня спалили;
Не блудница, чтобъ меня конями
Приказалъ ты разорвать на части;
Но изъ добрыхъ витязей я витязь.
Дай же ты разбитую мнѣ лошадь,
Что стояла тридцать лѣтъ безъ дѣла,
Никакого бою не глядѣла;
Да еще тупую дай мнѣ саблю,
Тридцать лѣтъ нет о ченую вовсе,
Что и въ битвѣ съ-роду не бывала,
А лежала ржавчиной покрыта
И забыла изъ нож о нъ ужь лазить;
А потомъ пусти меня ты въ поле,
И за мною двѣсти янычаровъ:
Пусть они меня на сабли примутъ,
Пусть погибну я, какъ добрый витязь!"
Сулейманъ Юришича послушалъ:
Далъ ему разбитую онъ лошадь,
Что стояла тридцать лѣтъ безъ дѣла,
Никакого бою не глядѣла;
Далъ еще ему тупую саблю,
Тридцать лѣтъ нет о ченую вовсе,
Что и въ битвѣ съ-роду не бывала,
А лежала ржавчиной покрыта
И забыла изъ нож о нъ ужь лазить;
Выпустилъ потомъ онъ Янка въ поле,
И за нимъ двѣ сотни янычаровъ.
Какъ схватилъ коня Юришичь-Янко,
Началъ бить въ бока его ногами:
Конь понесся по чист о му полю,
Вслѣдъ за Янкой двѣсти янычаровъ;
Впереди одинъ уд а лый турка:
Онъ задумалъ снесть башку у Янки,
Чтобы взять подарокъ отъ султана,
И совсѣмъ нагналъ-было онъ Янку;
Только Янко скоро спохватился:
Онъ бѣду надъ головою видитъ,
Помянулъ онъ истиннаго Бога,
Хвать рукой могучею за саблю,
Разомъ дернулъ -- выскочила сабля,
Какъ сейчасъ откованная только;
Выждалъ Янко молодого турка
И на саблю басурмана принялъ,
Поперегъ его ударилъ тяжко --
И съ коня двѣ пали половины.
Подскочилъ Юришичь, мигомъ бросилъ
Онъ свою неѣзженную лошадь,
На коня турецкаго метнулся,
Изъ ножонъ у турки вынулъ саблю
И пошолъ косить онъ янычаровъ:
Половину ихъ посѣкъ онъ саблей,
А другую онъ пригналъ, какъ стадо,
Къ самому султану Сулейману,
А потомъ -- и здравъ, и цѣлъ, и веселъ --
Онъ домой поѣхалъ чистымъ полемъ.
Н. Бергъ.
*) Горная нимфа
**) Змѣя.