Нам представляется, что сказанного достаточно для того, чтобы определить отношение Зайцева к революции. В нашей научное литературе последних лет вопрос о политическом лице "Русского Слова", об отношении к революции такого публициста, как Писарей, обсуждался неоднократно и вызвал оживленную полемику между Б. П. Козьминым и В. Я. Кирпотиным.
Не вдаваясь в оценку этой полемики, так как это лежит за пределами нашей статьи, мы должны только заметить, что определить политическое лицо Зайцева в интересующие нас годы гораздо легче, чем установить подлинные этапы политической эволюции Писарева в начале шестидесятых годов.
Зайцев по своему происхождению и по условиям своей жизни был совершенно законченным, "стопроцентным", как сказали бы теперь, представителем интеллигентной прослойки городской мелкой буржуазии (может быть, даже следовало бы сказать "мельчайшей"). Это значит, что Зайцев был представителем социальной группы, не только не связанной с крестьянством, но и совершенно незнакомой с ним.
При этом не следует упускать из виду, что Зайцев начал работу в "Русском Слове" в 1863 году, т. е. в такой момент, когда крестьянская революция в России была уже разгромлена. Само по себе это обстоятельство имеет важное значение.
Как идеолог мелкой городской буржуазии, Зайцев естественно должен был резко отрицательно относиться к остаткам феодально-крепостнического строя в России. Как интеллигентный пролетарий, он мог искренно ненавидеть и критиковать капитализм, но в то же время ему, как и Писареву, трудно было преодолеть идеал "культурного капитализма", такого капитализма, с который могла бы примириться разночинная интеллигенция.
Неудивительно поэтому, что и отношение Зайцева к революции было двойственным и даже колеблющимся. В этом вопросе вообще нужно различать два момента: отношение к революции в принципе вообще и вера в возможность немедленной революции в России. В принципе Зайцев, конечно, не был противником революции, хотя высказывания его по этому вопросу и страдают неясностью и противоречивостью. Но когда нужно было разрешить вопрос о политической тактике в России, Зайцев чувствовал себя в затруднительном положении, так как не видел той силы, на которую можно было бы опереться. В крестьянство он не верил и довольно ясно выразил это неверие в конце статьи "Белинский и Добролюбов", где он порицает Добролюбова за народнический образ мыслей.
"Добролюбов, -- пишет Зайцев в этой статье, -- в своих отзывах о народе напоминает нам почвенников. И у него проглядывает это мистическое воззрение на народ, эта мысль о каких-то необычайных дарованиях, отличающих массу. Наконец, и то правда, что идеальные представления о народе вводили Добролюбова иногда в заблуждение и заставляли его слишком много ждать от народа. Иногда даже принимал он тон, весьма напоминающий тон платонических поклонников народа, и восторгался там, где следовало бы учить".
А в рецензии на книгу Сориа "Общая история Италии", излагая историю, монархического, контрреволюционного переворога в Неаполе в 1848 году, переворота, совершившегося при участии неаполитанских лаццарони. Зайцев говорит: "Народ груб, туп и вследствие этого пассивен. Эго, конечно, не его вина, но это так, и какой бы то ни было инициативы с его стороны странно ожидать".
В дальнейшем Зайцев доказывает, что иногда бывает нужно, не стесняясь демократическими "нелепостями", действовать против народа, чтобы насильно даровать ему свободу.
Следовательно, признавая в принципе необходимость революции, Зайцев считал, что она может быть осуществлена не в союзе с "народом" -- с крестьянством у нас в России -- а подчас даже в борьбе с ним. На какие же силы должна опираться революция, Зайцев не представлял себе.
Марксистское учение о неизбежности крушения капитализма и о пролетариате, как об основной революционной силе в истории, оставалось Зайцеву чуждым, как, впрочем, и всем русским деятелям шестидесятых годов. И хотя Зайцев интересовался чисто экономическими проблемами, но в области политической экономии он не пошел дальше лассальянства. Общеизвестно, как пренебрежительно отзывался в свое время Маркс о полемике Лассаля с Шульце-Деличем (в письме к Энгельсу от 4 ноября 1864 года) и об экономических "открытиях" Лассаля вообще (в письме к Энгельсу от 12 июня 1863 г.).
Для Зайцева же экономические работы Лассаля и в частности его полемика с Шульце-Деличем были самым высшим проявлением экономической, да и социальной мысли. В рецензии на серию книжек для народа, выпущенных издательством "Общественная польза", Зайцев высмеял экономическую проповедь труда и воздержания, а также защиту денежного процента, заключавшиеся в брошюре "Как надо жить, чтобы добро нажить", аргументируя при помощи тех же доводов, которые были употреблены Лассалем в его полемике с Шульце-Деличем.
Неудивительно поэтому, что когда Зайцеву приходилось подойти вплотную к вопросу о том, на какие силы должна опираться революция, он впадал в уныние и в пессимизм. В некоторых рецензиях Зайцева проглядывает явно упадочное настроение, как, например, в рецензии на журнал "Вокруг Света", где он говорит: "У нас есть драгоценное сознание, что нам и нечего больше делать, потому что мы чужие человеческой семье, собравшие себе на рубашку с миру по нитке... Сиры мы и нищи, никому не нужны, отчего же нам и не предаваться бесплодной рефлексии? И кто может претендовать на нас за то, что мы сидим в трущобе? Ведь если мы попытаемся из нее выйти, то дело кончится только тем, что еще глубже погрязнем" {"Русское Слово" 1863, No 9, "Библиографический листок", стр. 46.}.
Из всего этого вытекает, что Зайцев по своему социально-политическому миросозерцанию был не только идеологом городской мелкой буржуазии, но и утопическим социалистом. Вспомним определение утопического социализма, которое дает Ленин: "Первоначальный социализм был утопическим социализмом. Он критиковал капиталистическое общество, осуждал, проклинал его, мечтал об уничтожении его, фантазировал о лучшем строе, убеждал богатых в безнравственности эксплоатации. Но утопический социализм не мог указать действительного выхода. Он не умел ни разъясните сущности наемного рабства при капитализме, ни открыть законы его развития, ни найти ту общественную силу, которая способна стать творцом нового общества" (Ленин. "Три источника и три составных части марксизма").
Приходится признать, что Зайцев вполне подходит под эту характеристику.