Наступленіе и конецъ ночи.
Стиснувъ руки, лэди Изольда стояла посреди своей комнаты, какъ мраморное изваяніе. Она была такъ же блѣдна, какъ въ тотъ день, когда герцогъ Орлеанскій встрѣтилъ ее послѣ похоронъ ея ребенка. На ней было черное шелковое платье, словно она готовилась къ другимъ похоронамъ.
Опускалась ночь, и мракъ медленно охватывалъ неподвижную фигуру, стоявшую среди затемнѣвшей комнаты.
Лэди Изольда вздрогнула, хотя въ комнатѣ еще было тепло отъ недавнихъ лучей солнца.
-- Незачѣмъ больше молиться,-- прошептала она.-- Тутъ ничто не поможетъ.
Въ самомъ дѣлѣ, помощи ждать было неоткуда. Кардиналъ камбрійскій уѣхалъ во Францію въ качествѣ папскаго легата. Если бы настроеніе папы измѣнилось, то ей дали бы знать объ этомъ. Кардинала Бранкаччьо нельзя было подкупить, въ этомъ, конечно, случаѣ. Письмо, собственноручно имъ написанное, теперь уже потеряло силу. Нѣкоторое время оно давало ей возможность держать его въ рукахъ, но съ тѣхъ поръ онъ нашелъ способъ сдѣлать его безвреднымъ, и событія сегодняшняго утра доказали это.
-- Некому помочь, если я не исполню его желанія.-- промолвила она глухимъ, безжизненнымъ голосомъ.-- Хотя я и клялась, что я скорѣе готова на самое худшее, но что для меня жизнь? Она разрушена, и что ему до того, какъ я поступлю?
Ея настроеніе измѣнилось, и голосъ опять зазвучалъ твердо и строго.
-- Правильно ли это? Вѣдь и передъ самой собой я обязана кое-чѣмъ.
Мало-по-малу нервный спазмъ прошелъ. Кровь опять прилила къ сердцу и теплой волной хлынула въ виски.
-- Что же говорить!-- изступленно воскликнула лэди Изольда. Жертва должна быть полна!
Пальцы ея разжали другъ друга, руки упали, какъ будто это рѣшеніе лишило ихъ силы.
Она быстро накинула на себя плащъ и твердой поступью вышла изъ комнаты.
-- Я ожидалъ васъ, мадонна,-- сказалъ кардиналъ Бранкаччьо женщинѣ, одѣтой во все черное, съ непроницаемымъ покрываломъ на лицѣ.
Передъ нимъ на столѣ лежало дѣло Магнуса Штейна.
-- Черезъ часъ все будетъ устроено согласно вашему желанію,-- прибавилъ онъ и пошелъ ей навстрѣчу.
Между тѣмъ Магнусъ Штейнъ сидѣла, въ епископской тюрьмѣ. Для него также настала ночь, раньше, чѣмъ для всѣхъ остальныхъ жителей Констанца. Пока легкій свѣтъ еще лежалъ на улицахъ, на стѣнахъ его темницы замеръ и послѣдній слабый его отблескъ. Въ ней стало темно и холодно.
Темно и холодно стало и въ душѣ человѣка, который сидѣлъ на сѣромъ камнѣ, закрывъ лицо руками.
Онъ думалъ о висѣлицѣ, которая ждала его на завтра.
Онъ уже видѣлъ насмѣшливую толпу, окружавшую эшафотъ, жадную до зрѣлищъ такого рода. Онъ уже слышалъ громкія шутки черни, насмѣхавшейся надъ человѣкомъ, таю. часто говорившимъ о самоусовершенствованіи, а теперь умиравшимъ изобличеннымъ воромъ. И онъ ничего не могъ возразить имъ, ибо они могутъ проткнуть желѣзомъ языкъ его.
Никто не любилъ его. Даже палачъ съ особеннымъ удовольствіемъ сообщилъ ему о томъ, что произошло. Единственный человѣкъ, которому онъ былъ дорогъ, не забудетъ нанесеннаго ему оскорбленія. Тѣ, кто не обвиняетъ его, будутъ молчать, а если у кого и вырвется робкое слово въ его защиту, то оно будетъ заглушено гнѣвнымъ ревомъ толпы.
Прижавъ руками сильно бьющіеся виски, онъ всталъ іь лихорадочно, словно звѣрь въ клѣткѣ, принялся ходить по своей темницѣ.
Тихо вылъ вѣтеръ на сосѣднемъ съ темницей кладбищѣ, пробираясь въ темные, запущенные уголки черезъ забытыя могилы, разрушавшіяся статуи и покрытые ржавчиной, изъѣденные временемъ кресты. Тѣ, которые лежали подъ ними, такъ надѣялись на память друзей, но теперь они забыты, и нѣтъ никого, кто разсказалъ бы исторію ихъ страданій и тріумфовъ. Жизнь и смерть оказались одинаковой шуткой. Но мертвые были нѣмы и не могли жаловаться. И только вѣтеръ плакалъ о ихъ судьбѣ, поднимая землю подоломъ своего платья.
Гнѣвъ бушевалъ въ груди Магнуса Штейна. Онъ упрекалъ церковь за то, что она разрушила человѣческое счастье.
И вдругъ ему пришла въ голову жестокая мысль о томъ, что люди имѣютъ такую церковь, какой заслуживаютъ. Это заключеніе представилось ему со всей своей безпощадностью, и, несмотря на всѣ свои усилія, онъ не могъ оторваться отъ него. Оставалось только отвергнуть эту церковь совсѣмъ.
Шпагу и кинжалъ отъ него отняли при задержаніи, но у него оставались еще руки. Онѣ еще были достаточно сильны, чтобы разорвать на полоски его одежду и свить изъ нихъ веревку, которая можетъ выдержать его тѣло. И онъ измѣрилъ глазами разстояніе отъ пола до оконной рѣшетки.
Вдругъ онъ вздрогнулъ, словно его коснулась рука какого-нибудь привидѣнія. Онъ сталъ прислушиваться, думая, что это вѣтеръ бушуетъ снаружи. Нѣтъ, онъ явственно слышалъ чьи-то голоса и шаги.
Сначала онъ подумалъ, что это его обманываютъ его чувства: отъ приподнятаго нервнаго состоянія многое слышалось ему уже въ эту ночь. Но звонъ отпираемаго засова и появившаяся затѣмъ на полу полоска свѣта не оставляли никакого сомнѣнія. Дверь отворилась настежь, и на порогѣ появились два человѣка: одинъ чрезвычайно похожій по фигурѣ на кардинала Бранкаччьо, другой -- монахъ, лица котораго не было видно изъ-подъ плаща.
Неужели кардиналъ привелъ его съ собой для того, чтобы онъ исповѣдывался у него? Или они явились къ нему, чтобы предложить ему сохранить жизнь, если онъ отречется отъ своихъ мнѣніи?
Вдругъ смѣлая мысль пришла ему въ голову: вѣдь ихъ только двое, а за ними свободный проходъ. Что если бъ онъ овладѣлъ имъ? Онъ могъ бы тогда выйти незамѣтно въ плащѣ монаха.
Онъ сдѣлалъ шагъ впередъ, но, ослабѣвъ отъ лихорадки, долженъ было остановиться и схватиться за стѣну. Можетъ быть, онъ бы и нашелъ въ себѣ достаточно силы, чтобы овладѣть своими движеніями, но вдругъ у него явилось какое-то странное чувство, какъ будто бы онъ не имѣлъ права вступать съ ними въ борьбу, словно здѣсь было нѣчто такое, что запрещало это.
-- Не угодно ли вамъ выйти и итти за нами?-- спросилъ кардиналъ.-- Здѣсь намъ не удобно говорить.
Его голосъ звучалъ какъ будто издали, хотя онъ стоялъ всего въ разстояніи одного шага.
Ошеломленный неожиданностью, Магнусъ двинулся за ними. Кардиналъ шелъ впереди, молчаливый монахъ замыкалъ шествіе.
Сдѣлавъ нѣсколько поворотовъ и поднявшись на лѣстницу, они остановились у какой-то лѣстницы. Однимъ изъ ключей, бывшихъ у него въ рукахъ, кардиналъ отперъ дверь и отворилъ ее. Передъ ними открылась комната, похожая на тюрьму, такая же пустая и неуютная, но, по крайней мѣрѣ, сухая и теплая. Войдя въ нее, кардиналъ поставилъ на полъ- свой фонарь и жестомъ пригласилъ Магнуса войти. За нимъ вошелъ и монахъ, притворивъ за собою дверь.
Кардиналъ остановился посреди комнаты въ свѣтломъ кругѣ, который отбрасывалъ фонарь. Магнусъ стоялъ передъ нимъ. Монахъ оставался у двери.
-- Мы привлекли къ слѣдствію другого секретаря,-- началъ кардиналъ дѣловымъ тономъ,-- и онъ сознался, что это онъ совершилъ кражу, въ которой обвинили васъ. Онъ отвелъ всѣ подозрѣнія на васъ, что было совершенно естественно. Кромѣ того, его дѣйствіями руководило, быть можетъ, личное чувство мести. Онъ утверждаетъ, что къ этому его побудило одно лицо, называть, которое я здѣсь не буду. Но судъ считаетъ, что это клевета,-- добавилъ кардиналъ съ улыбкой.-- Впрочемъ, это не важно. Вѣдь противъ васъ возбуждено еще обвиненіе въ убійствѣ и ереси, которое вы подтвердили сами. Слѣдовательно, по закону мы должны сжечь васъ.
-- Поступайте, какъ вы должны,-- гордо отвѣчалъ Магнусъ.-- Для этого-то я и нахожусь здѣсь.
Онъ снова овладѣла, собой, и каждый нервъ повиновался теперь его волѣ.
-- Что касается меня, то я съ удовольствіемъ исполнилъ бы вашъ совѣтъ,-- продолжалъ кардиналъ холоднымъ, безразличнымъ тономъ.-- Но святой отецъ, но неизреченному своему великодушію, противъ того. Есть и другія причины, но которымъ это нежелательно. Сказать но правдѣ, я не считаю ваши мнѣнія столь еретическими, какъ они показались другимъ членамъ суда. Это только протестъ мечтателя противъ дѣйствительнаго міра, въ которомъ онъ не жилъ и котораго онъ не понимаетъ. Это обычный крикъ всѣхъ реформаторовъ противъ человѣческой природы, слабый и безвредный, пока преслѣдованіе не дастъ ему нѣкоторой силы. Получивъ полномочіе отъ его святѣйшества, я поэтому приговорилъ васъ къ изгнанію изъ этого города и изъ предѣловъ имперіи и требую съ вашей стороны только формальнаго обѣщанія, что вы сегодня же утромъ уѣдете изъ Конетанца, не говоря ни съ кѣмъ и не показываясь въ какомъ-либо публичномъ мѣстѣ, и затѣмъ не возвратитесь въ имперію, пока вы живы. Ибо церковь не можетъ допустить, чтобы актъ ея милосердія былъ истолкованъ, какъ слѣдствіе ея слабости. Капитанъ Маклюръ снабдитъ васъ всѣмъ необходимымъ для путешествія. О вашей непричастности къ кражѣ будетъ объявлено сегодня же. Вотъ я что хочу предложить вамъ. Если вы не примете этого предложенія, васъ завтра повѣсятъ, какъ вора. Другого выхода нѣтъ. Долженъ еще добавить, что, когда вы перейдете границы имперіи, вы вольны итти, куда вамъ угодно, и дѣлать, что вамъ заблагоразсудится. Если у васъ еще не пропала охота сгорѣть на кострѣ, то случай къ этому, безъ сомнѣнія, еще представится. Вотъ, напримѣръ, въ южныхъ горахъ еще существуютъ шайки потомковъ прежнихъ катаровъ, оставшихся въ живыхъ послѣ истребленія ихъ два вѣка тому назадъ. Во время раскола они набрались храбрости и, какъ намъ сообщаютъ, ищутъ теперь себѣ предводителя. Можетъ быть, это мѣсто придется вамъ по вкусу.
Кардиналъ проговорилъ все это, ни на минуту не поднимая своего спокойнаго, размѣреннаго голоса. Тѣни, падавшія на его лицо отъ фонаря, лежали на немъ попрежнему. Хотя то, что онъ предлагалъ, было неожиданно и странно, но отъ оставался совершенно невозмутимымъ.
-- И вы предлагаете мнѣ итти къ нимъ?-- спросилъ Магнусъ.
-- Да. Ибо ни вы, ни они не передѣлаютъ міръ и не могутъ подорвать могущество церкви. Оно покоится на слишкомъ широкомъ основаніи -- на несовершенствѣ рода человѣческаго. А теперь -- даете ли вы обѣщаніе, что исполните мои требованія? Вотъ, святой отецъ будетъ свидѣтелемъ.
Магнусъ взглянулъ на монаха, который неподвижно стоялъ на своемъ мѣстѣ, спрятавъ руку въ рукава и закрывъ лицо капюшономъ. Молчаливо и непроницаемо стоялъ онъ, какъ изваяніе.
Видя, что онъ не отвѣчаетъ, кардиналъ заговорилъ опять.
-- Вамъ нечего бояться, что васъ обманутъ. По-моему, вамъ необходимо принять мое предложеніе, ибо вы не можете разсчитывать что васъ поведутъ по улицамъ съ тріумфомъ.
Магнусъ заколебался.
-- Хорошо, я согласенъ,-- сказалъ онъ.
-- Отлично. Святой отецъ, будьте свидѣтелемъ,-- торжественно провозгласилъ кардиналъ.-- А теперь идите за мной.
Онъ взялъ фонарь съ пола и пошелъ рядомъ съ безмолвнымъ монахомъ. Сначала они шли по коридору, прошли черезъ двѣ или три двери, спустились внизъ по лѣстницѣ и остановились наконецъ возлѣ низкой и узкой двери въ стѣнѣ, почти незамѣтной для не знающаго ее человѣка. Кардиналъ отперъ эту дверь, и Магнусъ почувствовалъ на своихъ щекахъ холодное дыханіе ночного воздуха. Снявъ съ своихъ плечъ плащъ, кардиналъ накинулъ его на Магнуса.
-- Прикройтесь этимъ плащомъ,-- произнесъ онъ -- Когда взойдетъ солнце, явитесь къ капитану Маклюру. А теперь идите.
Магнусъ словно во снѣ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ. Очутившись за дверью, онъ оглянулся назадъ, какъ бы желая убѣдиться, что все это не сонъ. Онъ увидѣлъ, какъ высокая фигура кардинала нагнулась, чтобы поднять фонарь. Онъ теперь былъ безъ плаща, и Магнусъ узналъ его хорошо. Надъ нимъ, нѣсколькими ступеньками выше, стоялъ темный безмолвный монахъ, который, словно тѣнь, слѣдовалъ за ними всюду. Вдругъ онъ повернулся и сталъ подниматься но лѣстницѣ. Взявшись рукой за ручку внутренней двери, онъ собирался уже отворить ее. Въ это время внезапный порывъ вѣтра откинулъ его рукавъ. Свѣтъ отъ фонаря падалъ прямо на него, и Магнусъ увидѣлъ длинные тонкіе пальцы, а изъ-подъ монашескаго одѣянія мелькнула стройная женская нога, обутая въ сандалію.
Ошеломленный этимъ зрѣлищемъ, Магнусъ нѣсколько секундъ стоялъ въ полномъ недоумѣніи. Вдругъ истина, словно молнія, прорѣзала его мозгъ. Какъ сумасшедшій, бросился онъ назадъ. Ему хотѣлось протестовать, взять назадъ свое согласіе, ибо онъ не хотѣлъ купить свою свободу такой цѣной. Тысячу разъ онъ предпочелъ бы быть повѣшеннымъ, какъ воръ..
Но обѣ фигуры на лѣстницѣ уже исчезли. Наружная дверь отъ вѣтра со стукомъ захлопнулась прямо передъ его носомъ. Напрасно онъ въ отчаяніи стучалъ по ней кулакомъ и что-то кричалъ: дверь была массивна, и тѣ, кто находился за ней, не отвѣчали ему. Онъ искровянилъ себѣ руки о заржавѣвшую ручку двери, но все было напрасно. Запоръ крѣпко держался на своемъ мѣстѣ, и стучать въ нее было все равно, что стучать въ домъ, въ которомъ все вымерло. Ни одного звука не было слышно изъ-за этихъ толстыхъ стѣнъ. Цѣна, которой была куплена его свобода, была уплачена,и нельзя было потребовать ее обратно. Но онъ не хотѣлъ мириться съ такимъ положеніемъ. Позоръ его былъ выше всякой мѣры. И онъ снова, обезумѣвъ, бросился на дверь, напрягая въ послѣднемъ отчаянномъ усиліи всѣ свои силы, и упалъ безъ чувствъ.
Довольно долго лежалъ онъ у подножія стѣны. Когда сознаніе вернулось къ нему, все оставалось попрежнему. Передъ нимъ была запертая дверь, суровыя, непроницаемыя стѣны, а за нимъ кладбище и могилы мертвецовъ. Было очень тихо. Только вѣтеръ тихо вздыхалъ надъ его головой и пѣлъ свою грустную пѣсню среди могильныхъ крестовъ.
Теперь только онъ ясно увидѣлъ ея душу...
Съ трудомъ поднявъ свою горѣвшую голову съ мокрой травы и взглянувъ на сѣрое, зловѣщее зданіе, гдѣ рѣшилась его судьба, онъ залился слезами.
Луна была уже высоко. Она была на ущербѣ и бросала слабые лучи, висѣвшіе на крышѣ и башенкахъ, словно шелковое покрывало. Постепенно этотъ свѣтъ спускался все ниже и ниже, задерживаясь на фризахъ и рѣзныхъ фигурахъ святыхъ. Медленно опускался онъ, пока не дотронулся до земли и не засверкалъ тысячами брильянтовъ на росистой травѣ.
Магнусъ вздрогнулъ.
Было уже поздно. Появились предвѣстники зари. Медленно поднималась она съ востока, чтобы смѣнить ночь, медленно, но неудержимо.
Свѣтъ все усиливался. Башни и шпили уже ярко обрисовывались въ свѣтломъ эѳирѣ. Насталъ наконецъ день.
Горячія слезы хлынули по щекамъ Магнуса.
Небо надъ крышами сіяло свѣтлой синевой. Готическія башенки, украшавшія зданіе, разомъ пріобрѣли форму и цвѣтъ. Тѣни, словно лишнія одежды, упали на полъ. Нѣкоторое время онѣ подержались еще на могильныхъ крестахъ и вдругъ исчезли безслѣдно
Сѣрыя до сихъ поръ стѣны тюрьмы стали розовыми, какъ бы предваряя славу того грядущаго дня, который уже не умретъ. По щекамъ Магнуса пронеслось свѣжее дыханіе утренняго вѣтерка, какъ бы предостерегая его, что пора итти. Тѣмъ не менѣе онъ продолжалъ оставаться у двери, какъ бы ожидая, что она отворится.
Чу! Въ вышинѣ зазвучали голоса ласточекъ, привѣтствующихъ наступленіе дня. Сильныя своей любовью, онѣ весело идутъ навстрѣчу своимъ радостямъ, опасностямъ, страданіямъ, ибо и ихъ день не свободенъ отъ этого. Но онѣ не боятся этого, и ихъ маленькія сердца наполнены радостью, ибо Отецъ Небесный въ своей справедливости печется и о нихъ.
Взгляни! Вотъ домъ стоитъ какъ бы въ огнѣ. Лучи солнца сползаютъ съ крыши по стѣнамъ, словно расплавленное золото, и въ окнахъ отражается пламя загорѣвшагося востока. Выше и выше поднимались ласточки, воспѣвая славу Господню. И къ нимъ вдали присоединялись другіе голоса, словно эхо музыки сферъ, грядущихъ изъ мірового звѣзднаго пространства. И, проносясь надъ могильными плитами, голоса эти громко возглашали: "Нѣтъ смерти тамъ, гдѣ есть любовь. И любящіе во грѣхахъ не погибнутъ. Ибо праведенъ Богъ, и надъ любящими будетъ иной судъ, чѣмъ надъ тѣми, кто не любилъ..."
Тихо скрипнула узкая дверь, черезъ которую ушелъ онъ отъ рабства. Изъ нея вышла женщина, закутанная во все черное. Голова ея была низко опущена. Тяжело шла она, какъ вдругъ рѣзкій звукъ заставилъ ее вздрогнуть и остановиться. Темная мужская фигура перегородила ей дорогу. Онъ бросился передъ ней
на колѣни и сталъ цѣловать подолъ ея платья, пряча голову въ складкахъ ея одѣянія.
Онъ хотѣлъ говорить, но не могъ. Съ его губъ вырывались какіе-то нечленораздѣльные звуки. Наконецъ рѣчь его стала болѣе внятной.
-- Прости, прости!--кричалъ онъ прерывающимся голосомъ.
-- Что вы хотите?-- хрипло спросила она, стараясь освободиться отъ него.
-- Развѣ ты не видишь, что я не могу говорить? Что я не могу поднять голову отъ стыда? О, зачѣмъ ты это сдѣлала!
-- Что я сдѣлала?-- спросила она тѣмъ же холоднымъ тономъ.-- И зачѣмъ вы здѣсь?
Наконецъ онъ сталъ говорить болѣе связно.
-- Когда ты открывала внутреннюю дверь, ты протянула руку, и рукавъ откинулся. Я узналъ твою руку, но въ это мгновеніе наружная дверь захлопнулась передо мной. Я въ отчаяніи стучалъ въ нее, но никто не откликнулся мнѣ. О, не хитри со мной!-- воскликнулъ онъ, замѣтивъ ея отрицательный жестъ,-- Я знаю все. И все это... ради меня... о, Боже мой! И ты опять впала въ грѣхъ, ты, отринувшая грѣхъ!
-- Да, я согрѣшила. Но не вы... Я имѣю право быть тѣмъ, чѣмъ хочу.
Пораженный величіемъ и ужасомъ того, что она сдѣлала, онъ продолжалъ стоять передъ ней на колѣняхъ.
-- Если вы все знаете,-- продолжала она:-- то развѣ вы не знаете того, что вы не должны медлить здѣсь?
-- Послѣ того, что было, развѣ я могу уйти отсюда, жизнь моя? Скажи, развѣ я могу уйти отъ тебя?
Ея фигура замерла, какъ у человѣка, переживающаго мучительную боль.
-- Я думала, что жертва полна,-- прошептала она:-- но вижу, что ошиблась. Любовь ко мнѣ! Теперь! Вы, который такъ осуждали всякую нечистоту! Вы, который недѣлю тому назадъ объявили мнѣ, что любите другую! Я не знала, что вы принадлежите къ числу тѣхъ, у которыхъ любовь мѣняется черезъ недѣлю...
-- Бываютъ въ жизни человѣка дни, которые нужно считать за годы. Бываютъ и такія событія, которыя стираютъ границы пространства и времени.
-- Но есть вещи, память о которыхъ сохраняется,-- продолжала она съ горечью.-- Развѣ вы забыли, что вы сказали мнѣ всего нѣсколько дней тому назадъ? Теперь я стала дѣйствительно тѣмъ, чѣмъ вы меня назвали.
-- Нѣтъ, нѣтъ!-- страстно закричалъ онъ и поднялся съ колѣнъ.-- Ты. согрѣшила, но твой грѣхъ посрамилъ добродѣтель другихъ. Ты рискнула миромъ своей души, чтобы спасти душу того, кто такъ жестоко оскорбилъ тебя. Пойти на все, чтобы спасти меня!
И онъ страстно бросился къ ея ногамъ и обнялъ ея колѣни.
-- Прости меня!-- вскричалъ онъ.-- Прости!
-- Я прощаю васъ, если только такая особа, какъ я, могу прощать. Теперь встаньте и дайте мнѣ пройти.
-- Пройти!-- вскричалъ онъ, не выпуская ея колѣнъ.-- Понимаешь ли ты, что говоришь? Развѣ наши судьбы теперь не соединились?
-- Нѣтъ, это невозможно
-- Ты не простила меня?
-- Я для васъ не товарищъ.
-- Можетъ быть, я недостоинъ тебя, хотя всѣ эти годы я безсознательно, но страстно искалъ тебя въ образѣ другихъ, искалъ, какъ въ темную ночь человѣкъ ищетъ зари!..
-- Зари! Вы бредите! Довольно. Позвольте мнѣ уйти съ миромъ.
Онъ поднялся съ колѣнъ и загородилъ ей дорогу.
-- Послѣ всего того, что было, какъ можемъ мы разстаться?-- просто спросилъ онъ.-- Моя любовь сильна, хотя и родилась во мракѣ ночи. Съ тѣмъ же успѣхомъ стала бы ты останавливать восходъ солнца: черезъ минуту оно взойдетъ, и лучи его заиграютъ на твоемъ лицѣ. Всю жизнь мою я мечталъ о томъ, чтобы встрѣтить человѣка, который возлюбилъ бы меня, какъ ты возлюбила меня,-- тихо и нѣжно продолжалъ онъ.-- Мы оба впали въ грѣхъ, но не совершили низости. Въ заблужденіи мы искали истину, во мракѣ свѣтъ. Неужели мы, наконецъ, не увидѣли его? Господь справедливъ, и ты обрящешь новую непорочность, когда разогнанъ будетъ мракъ.
Впервые она вышла изъ своего оцѣпенѣнія.
-- Будетъ ли?-- съ отчаяніемъ вскричала она.-- О, никогда не вернуть мнѣ моей чистоты и непорочности.
Чтобы не упасть, она прислонилась къ стѣнѣ и, схватившись руками за выступавшіе камни, судорожно зарыдала.
-- Не прикасайтесь ко мнѣ!-- восклицала она сдавленнымъ голосомъ.-- Молчите! Я не раскаиваюсь, нѣтъ, тысячу разъ нѣтъ! Но я для васъ не товарищъ. Теперь я знаю, что такое стыдъ и понесу его одна!-- гордо добавила она, выпрямляясь.-- Идите! Неужели я должна просить васъ напрасно?
-- Да, дорогая моя. Связь, которая насъ теперь соединяетъ, нельзя разорвать словами. Какъ ты протянула мнѣ руку, чтобы спасти меня отъ отчаянія, такъ и я протягиваю тебѣ руку, когда тѣни прошлаго овладѣваютъ твоей душой. Твой грѣхъ -- мой грѣхъ. Не сердись, если я прибѣгну къ силѣ, ибо ты научила меня дерзать на многое.
Сильнымъ движеніемъ онъ вдругъ обнялъ ее и поцѣловалъ. Она закрыла глаза, какъ будто этотъ поцѣлуй обжегъ се и со страстью и отчаяніемъ отвѣтила ему тѣмъ же.
Вдругъ она вырвалась изъ его объятій и бросилась на колѣни передъ могилой, которая находилась возлѣ нея. Передъ ними было кладбище, еще покрытое мракомъ. Между блѣдными цвѣтами тихо высились темнѣвшіе кресты. Лучи солнца ударили ей прямо въ лицо, но видъ этихъ молчаливыхъ крестовъ отнималъ у нихъ всю ихъ прелесть. Сзади нихъ поднимался уже день, но непреодолимая сила, казалось, задерживаетъ его передъ этой священной оградой, за которой царствуютъ смерть и темнота. Только черезъ рѣшетчатыя ворота на другомъ концѣ кладбища падали скудные золотые лучи, освѣщая стоявшія за оградой деревья въ цвѣту, выдѣлявшіяся на серебристомъ фонѣ озера.
Лэди Изольда съ тоской глядѣла на эти темныя забытыя могилы. Закрывъ лицо руками, она разразилась рыданіями -- въ первый разъ съ тѣхъ поръ, какъ онъ узналъ ее.
-- Идите,-- промолвила она, рыдая.-- Между нами стоитъ прошлое, котораго нельзя стереть.
-- И не нужно стирать, дорогая моя! Оно уже побѣждено нами.
И какъ бы желая доказать, что онъ правъ, солнце медленно стало охватывать всю ея фигуру. Отъ нея оно пошло дальше, все болѣе и болѣе захватывая мрачное царство мертвыхъ. Но она не видѣла этого. Ея глаза были полны слезъ.
-- Нѣтъ, нѣтъ!-- повторяла она и вдругъ, поднявшись во весь свой ростъ, взглянула ему прямо въ глаза.
-- Понимаете ли вы, что все во мнѣ будетъ напоминать вамъ, что когда-то я принадлежала ему? Глядите!
И сильнымъ движеніемъ она откинула капюшонъ. Ея грудь волновалась, волосы отливали на солнцѣ золотистымъ свѣтомъ.
-- Глядите!-- безжалостно продолжала она.-- Глядите внимательно. Все, что есть во мнѣ красиваго, все это принадлежало ему! Я сама думала, что прошлое можно вычеркнуть и забыть, но это оказалось невозможнымъ. И вы не можете убить его за это! Это была сдѣлка, постыдная сдѣлка, но сдѣлка! И вы не можете убить его!
Лицо его омрачилось.
-- Да, я не могу этого сдѣлать,-- мрачно прошепталъ онъ.
-- Да, но вы хотѣли бы этого. Даже теперь ваша рука схватилась за поясъ, хотя на немъ и нѣтъ уже кинжала. И всякій разъ вы будете повторять, что хотѣли бы убить его.
-- Нѣтъ,-- сказалъ онъ, тряхнувъ головой:-- этого не будетъ. То говоритъ во мнѣ плоть, а не духъ. Мы согрѣшили и вмѣстѣ должны нести грѣхъ свой. Но будетъ и этому корецъ.
И онъ посмотрѣлъ на освѣщенное мѣсто передъ собой, какъ бы набирая отъ него силы.
-- Убійца обрѣтаетъ не миръ, а тоску. Онъ убиваетъ, но не покоряетъ. Пусть онъ остается живъ. Твоя любовь будетъ принадлежать мнѣ, а не ему.
-- Хорошо произносить такія слова въ свѣтѣ утра,-- тихо замѣтила она, наклонивъ голову.-- Но когда наступитъ ночь... Идите!-- рѣзко закричала она.-- Идите. Я не должна уступать вамъ?
-- Ты хочешь оставить меня одного? Безъ тебя ночь будетъ еще темнѣе. Если бъ не было тебя, я умеръ бы въ эту ночь съ проклятіемъ на устахъ.
-- Я знала это,-- прошептала она, задерживая дыханіе.
-- Ты знала это -- и хочешь оставить меня одного?
Ему наконецъ удалось тронуть ее.
-- А что, если у меня будетъ ребенокъ отъ него?-- спросила она, широко раскрывая глаза.-- Вы не подумали объ этомъ?
-- Это будетъ твой ребенокъ, дорогая моя,-- съ безконечной нѣжностью отвѣчалъ онъ.-- И мы сдѣлаемъ изъ него настоящаго человѣка.
Она взглянула на него.
-- Невозможно, чтобы мужчина мирился съ этимъ...
-- А ты развѣ колебалась бы взойти и со мной на костеръ?
Взявъ ее за руки, онъ повелъ ее среди могилъ, залитыхъ теперь веселымъ свѣтомъ солнца.
Преображенные, они стояли среди цвѣтовъ -- эмблемы вѣчной жизни.
-----
Какъ вошелъ, такъ и закатился этотъ день во славѣ. На западѣ небо пылало желтымъ пламенемъ. Только надъ горизонтомъ виднѣлись пушистыя облачка синевато-сѣраго цвѣта, словно обшивка золотого платья.
По дорогѣ, тянувшейся къ золотистому западу, прошелъ дождь. Самая пыль блестѣла вездѣ, куда только хваталъ глазъ. Вдали солнца поблескивало послѣдними лучами на копьяхъ всадниковъ, вырисовывавшихся темными силуэтами на оранжево-желтомъ горизонтѣ. Скоро въ яркомъ заревѣ заката ихъ уже не было видно. Надъ дорогой стояло густое облако пыли. Сегодня здѣсь проѣхалъ весь папскій дворъ. Задержался лишь пышный поѣздъ кардинала Бранкаччьо, ожидавшій, пока подкуютъ его лошадь, потерявшую подкову.
Кардиналъ сошелъ съ лошади и стоялъ въ нѣкоторомъ отдаленіи отъ другихъ на небольшомъ, поросшемъ травою возвышеніи. Передъ его глазами разстилалась огромная волнистая равнина. Вправо отъ него катилъ свои быстрыя волны Рейнъ.
Задумчиво смотрѣлъ онъ вдаль, гдѣ уже замиралъ стукъ подковъ. Его лошадь уже подкована, и его свита дожидалась только его знака, чтобы тронуться дальше. Но онъ оставался на прежнемъ мѣстѣ, и печально было лицо его. Землистое и усталое было это лицо, несмотря на падавшіе на него отблески вечерней зари. Онъ смотрѣлъ на дорогу, гдѣ недавно перегналъ его маленькій отрядъ. Онъ встрѣтился глазами съ его предводителемъ. Женщина, ѣхавшая рядомъ съ нимъ, бросила на него взглядъ холоднаго презрѣнія и отвернулась, какъ отвертываются отъ надоѣдливаго уличнаго нищаго.
-- Онъ выигралъ, а я проигралъ,-- шепталъ кардиналъ про себя, грустно смотря на дорогу.-- Она принадлежитъ ему и никогда уже не будетъ моей. Я владѣлъ только тѣломъ, но не душою этой женщины: воспоминаніе не изъ пріятныхъ. Богачами уходятъ они отсюда, а я остаюсь бѣднякомъ. И не осталось у меня-ничего, кромѣ недовольства собою и сознанія своего безсилія.
Кардиналъ вздохнулъ.
-- Возрожденіе! Вотъ великое теперь слово! Но увы! Я уже старъ для него.
И въ самомъ дѣлѣ, онъ имѣлъ усталый видъ и смотрѣлъ старикомъ, хотя лѣтъ ему было еще не много. Печально смотрѣлъ онъ на западъ, гдѣ послѣдніе лучи умиравшаго дня серебрили быстрыя воды Рейна.
Завтра настанетъ другой день, и свѣтомъ его насладятся тѣ, кто жаждалъ его.
"Историческій Вѣстникъ", тт. 137--138, 1914. ПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛІЙСКАГО А. Б. МИХАЙЛОВА.