Слухи в Грузии о приезде императора Николая на Кавказ. -- Предварительные распоряжения к приему государя. -- Поездка корпусного командира барона Розена в Редут-кале. -- Остановка в Гори. -- Курьезный случай с профессором Кохом. -- Прибытие императора в Редут-кале. -- Его свита. -- Зугдиди. -- Кутаис. -- Малит. -- Сурам. -- Ахалкалаки. -- Гумри. -- Заложение церкви во имя св. Александры и переименование города в Александрополь. -- Прием турецкого сераскира Мамед-Асад-паши. -- Мастара. -- Сардар-абад. -- Поднесение государю ощипанного петуха. -- Эчмиадзин и патриарх Иоаннес.
В Грузии уже давно поговаривали о предположении императора Николая посетить Кавказ, но слухам этим не придавали особенного значения, пока, наконец, письмо графа Чернышева, от 18 марта 1837 года, к тогдашнему корпусному командиру барону Розену, не рассеяло все на этот счет сомнения. В Тифлисе немедленно была учреждена комиссия под председательством генерал-лейтенанта Фролова, с обязанностью изыскать средства к безостановочному проезду государя и устройству встречи, согласно высочайшей воле. Главная при этом забота комиссии состояла в приведении в относительно удовлетворительное состояние путей сообщения, хотя в какие-нибудь 5--6 месяцев немыслимо было что-нибудь сделать там, где дороги находились в первобытном положении. Тем не менее, работа закипела по всему тракту высочайшего проезда, порученного особенному попечению генерала Лачинова. Но лихорадочная суета охватила все учреждения, не исключая даже духовного, которое, вследствие общего вкоренившегося суеверия, распорядилось, чтобы во время пребывания государя в Тифлисе, духовные, во избежание всяких с ним встреч, не дерзали показываться на улицах.
Наконец, не было забыто испросить высочайшее соизволение на принятие в Тифлисе бала, на что и последовало согласие государя с разрешением как гражданским, так и военным лицам быть на бале не в башмаках, как то было принято, а в сапогах. Это обстоятельство весьма важное, ибо с самого занятия нами Закавказского края не представлялось надобности ни в башмаках, ни в бальной одежде, за которыми пришлось бы посылать нарочного в Москву.
Между тем, время уходило. Лето сменилось дождливою и ненастною осенью, какой не могли запомнить старожилы. Труды и усилия, потраченные на исправление дорог, не достигли цели, и государю, как мы увидим ниже, не раз приходилось во время поездок пересаживаться из экипажа на обыкновенную казачью лошадь или же ехать полсуток там, где в сухое время переезд совершался в какие-нибудь два-три часа. В виду устранения подобных неудобств, а главное, незапоздания прибытием в Редут-кале для встречи царственного путешественника, барон Розен еще в первой половине сентября выехал из Тифлиса. Проехав 70 верст, он остановился в городе Гори, где поместился в доме рядом с заставою, которая в то доброе старое время была весьма обыкновенным явлением на Руси. Расскажу здесь весьма забавный случай -- быть может, плод досужего воображения, но, тем не менее, сохранившийся в памяти некоторых закавказцев.
У барона Розена был повар, любивший топить горе в вине; в самый день приезда в Гори, он запил и пропал без вести. Случай этот крайне возмутил барона, приказавшего во что бы то ни стало отыскать и доставить ему виновного. Как на беду в это самое время через Гори ехал профессор Кох, направлявшийся к стороне Черного моря. А как о всяком проезжавшем приказано было доносить корпусному командиру, то дежурный вестовой, задержав почтенного ботаника, отправился заявить о нем барону. Услышав слово "Кох", барон приказал его высечь и представить в его присутствие. Вестовой возвращается, приглашает Коха следовать за ним, и, захватив с собой на пути двух-трех солдат, приводит его в отдельную комнату, где ему предлагает раздеваться.
-- Зачем? -- спрашивает изумленный путешественник.
-- А затем, -- отвечает вестовой, -- что корпусный командир приказал отодрать ваше благородие розгами.
Кох, весьма понятно, начал горячиться, а когда солдаты вздумали было обратиться к силе, поднял такой крик, что барон, услышав шум на гауптвахте, потребовал к себе виновного. Но каково было его удивление, когда он в проезжающем встретил совсем не того, кого предполагал. Сконфуженный вконец перед незнакомцем, он стал рассыпаться в извинениях и объяснил происшедшее недоразумение.
Такие и им подобные курьезы, впрочем, случались с Кохом нередко. Так, например, рассказывают, что когда он прибыл в Мингрелию и представился владетелю, то князь Леван Дадиани спросил его:
-- Кто вы такой?
-- Ботаник, -- отвечал Кох.
-- А что это значит?
-- Это значит, что я посвятил себя изучению растительного мира.
-- А зачем ты приехал сюда?
-- По приказанию моего короля, чтобы собирать разные травы.
-- Знаешь ли что, -- твой король очень странный человек: вместо того, чтобы прислать тебя, ему стоило бы написать мне два слова, и я с величайшим удовольствием отправил бы к нему несколько арб сена.
Но обратимся к нашему рассказу. Оставив Гори и продолжая путь к Черному морю, барон Розен зорко присматривался ко всем распоряжениям местных властей по приему высокого гостя и личным участием старался устранять малейшие упущения, которые могли возбудить высочайшее неудовольствие. Но вот он прибыл в Редут-кале. Наступило 27 сентября, и на горизонте бушевавшего моря показалась "Полярная звезда". Пароход быстро приближался и в виду города бросил якорь. Барон Розен стоял на берегу.
-- Честь имею явиться, -- произнес государь, ступив на берег и держа под козырек, и тут же протянул барону руку.
Свиту государя составляли: генерал-адъютант граф Орлов, граф Адлерберг (при нем чиновник и писарь), лейб-медик Арендт, флигель-адъютант полковник Львов (при нем чиновник), прусской службы полковник Раух; затем три фельдъегерских офицера, три камердинера его величества, придворный певчий, метрдотель Миллер (при нем два повара) и магазин-вахтер.
Из Редут-кале император отправился в Зугдиди, в резиденцию владетеля Мингрелии князя Левана Дадиани, встретившего его величество в недальнем расстоянии от морского берега. Посещение Зугдиди осталось не без последствия. Когда в том же 1837 году князь Леван ходатайствовал об учреждении здесь города Григориополя, то его величество собственноручно написал на докладе:
-- Видел сие место и сомневаюсь, чтобы когда-либо тут мог быть город, ибо среди мхов и на болоте, можно в угождение владетеля Мингрелии назвать сие место Григориополем, но звание города дать только тогда, когда город будет. 28 сентября государь прибыл в Кутаис, где в числе других ему представились архиепископ Софроний, митрополит имеретинский Давид и князья цебельдинские и сванетские Михаил и Татархан Дадишкелиани, а 29-го в Малит, в Сурумском ущелье, встреченный в этом месте грузинским гражданским губернатором князем Палавандовым, предворителем дворянства, князьями и дворянами, а также старшинами ближайших осетинских аулов. На следующий день государь, через Месхийский хребет, отделяющий Имеретию от Карталинии, достиг Сурама, проведя здесь ночь. 1 октября он через Боржомское ущелье прибыл в Ахалкалаки, а 4-го числа в Гумры. Заложив тут церковь во имя св. Александры и разрешив назвать город Александрополем, его величество после приема эрзерумского сераскира Мамед-Асад-паши, прибывшего с приветственным письмом от султана, проследовал через Мастары, где его встретил начальник армянской области, князь В.О. Бебутов, и 5 октября прибыл в Сардар-абад. С приездом в эту крепость, его величеству начали подавать жалобы на злоупотребления местных властей. В числе жалобщиков какой-то армянин, не знавший ни слова по-русски и желавший как можно нагляднее представить государю плачевное положение населения, поднес ему тощего и ощипанного петуха. К такого рода средствам и с тою же целью прибегали и в других местах по пути высочайшего проезда. Так, например, по дороге раскидывали и зажигали сено, дрова и пр.
За Сардар-абадом следовал Эчми-адзин. Не доезжая трех верст до монастыря, государь милостиво приветствовал выехавшего навстречу армянского патриарха Иоаннеса, а несколько далее, в Вагаршапате, когда-то столице Армении (197--345 гг. от Рождества Христова), 12 армянских епископов и прочее духовенство с крестами и хоругвями. Подойдя к патриаршему наместнику епископу Парсегу, император приложился к кресту и евангелию. Сам же патриарх поспешил в близлежащий Эчмиадзинский монастырь, где встретил царственного путешественника краткой, прочувствованной и приличною случаю речью. По окончании богослужения, государь выразил желание осмотреть монастырские редкости и драгоценности, между которыми особенной известностью пользовалась древняя патриаршая корона. Но каково было его удивление, когда крупные сапфиры, лучшее украшение короны, оказались поддельными. На сделанное по этому случаю замечание, государю ответили, что камни действительно были настоящие, но потеряли свою цену после возвращения короны от супруги барона Розена, которая потребовала ее к себе для подробного и ближайшего осмотра. Передаваемый мной случай упорно сохраняется в устах закавказского населения. Называют даже местного ювелира, некоего Кусикова, заменившего настоящие камни фальшивыми и будто получившего за это медали и 300 червонцев. Насколько такое тяжкое обвинение супруги корпусного командира правдоподобно, я оставляю скрытым за завесою сомнения и догадок и передаю приведенный рассказ с единственною целью быть верным повествователем событий за время русского владычества на Кавказе.
Из-под сводов древнего храма император проследовал в патриаршие палаты, где остался наедине с Иоаннесом и прокурором Эчмиадзинского синода, коллежским советником Коргановым, служившим переводчиком. Сам патриарх, кроме армянского языка, мог объясняться только еще на азербайджанском наречии. При этом свидании государь спросил, между прочим, патриарха, не имеет ли он какой-то до него просьбы. Пользуясь таким милостивым к себе вниманием и не желая упустить представившегося ему удобного случая, Иоаннес отвечал, что он имеет две просьбы: 1) оказать могущественное покровительство армянам, всегда и непоколебимо преданным России, и 2) пожаловать двум его племянникам Тегумовым новые русские ордена для получения прав на дворянство.
Последняя просьба, по своей оригинальности, не могла не вызвать улыбки у государя, милостиво сопричислившего Тегумовых к ордену св. Станислава 3-й степени, пожаловавшего самому патриарху орден св. Александра Невского и повелевшего выдать Эчмиадзинскому монастырю тысячу червонцев.
По окончании беседы государь встал, простился с патриархом и, отказавшись от предложенного ему завтрака, уехал в Эривань.