Имя Татищева известно в России преимущественно благодаря его историческим и, связанным с ними, географическим трудам. История, действительно, была самой главной заботой части жизни Татищева: ее он не забывал никогда посреди своей разнообразной и многотрудной деятельности. Труд его, по принятому тогда обычаю объяснительных заглавий, появился под многозначительной надписью: "История Российская с самых древнейших времен неусыпным трудом через тридцать лет собранная и описанная". В точности этой надписи мы уже удостоверились: мы видели, что труд этот был постоянным спутником Татищева от Стокгольма до Астрахани, и если вначале он, как мы знаем, обратился к истории как к средству составить географию, то впоследствии и география сделалась для него пособницею истории, которую он понимал в самом широком смысле. Даже для историка нашего времени почти удовлетворителен круг явлений, который Татищев считал подлежащим ведению исторической науки.
Вполне оценить исторический труд Татищева мы можем только тогда, когда предварительно взглянем не его труды географические и на приготовленные им к изданию памятники юридические, служившие в значительной степени подготовкой его истории и свидетельствующие о том, в какую живую связь он постоянно ставил прошедшее с настоящим. Просматривая эти труды, также и "Историю" Татищева, мы неизменно встречаем известные уже нам черты его практической и литературной деятельности. Жизнь практическая и литературная никогда не разрывались у Татищева: наука и литература не были для него "областью беспечального созерцания", в которой он искал бы убежища от бурь житейских; напротив, они были для него таким же служением отечеству, как и его практическая деятельность (чиновника, помещика). Благо России -- ее умственное и материальное развитие -- были на всех поприщах постоянною целью Татищева. В них высшее единство его жизни и сочинений.
Мы уже знаем, что к занятиям историей Татищев побужден был сознанием, что предпринятое по вызову Брюса географическое описание России невозможно без предварительного изучения истории. Занятия историей шли у Татищева параллельно с занятиями географией. Он одновременно собирал сведения по той и другой науке. Из Швеции, в 1725 году, он писал к Черкасову* о том, что он сочиняет географию, указывая на ее пользу: "география, -- писал он, -- как в своих, так и в чужестранных и внутренних советех и рассуждениях, всем высоким и нижним начальникам великую помощь подает, ибо известный о состоянии и положении городов, пределов и прочих мест, правильнее к полезному предприятию советовать может". Указав на то, что кончиною Петра Великого это предприятие остановилось, а также то, что шведское правительство употребило несколько сот тысяч на сочинение карт лифляндских, Татищев просит в пособие себе на это дело 20 000 рублей; но это предложение осталось, кажется, без ответа. В царствование Анны Иоанновны Татищев снова обратился к любимой мысли и сделал "предложение о сочинении истории и географии российской"**, где, объяснив в предисловии пользу истории, которая показывает примеры хороших людей для подражания и дурных для избежания, автор заявляет, что история не может существовать без географии: "Гистория всякая хотя действа и времена от слов имеет нам ясны представить; но где в каком положении или расстоянии что учинилось, какие природные препятствия к способности тем действам были***, також, где который народ прежде жил и ныне живет, как древние города ныне имянуются и куда перенесены, оное география и сочиненные ландкарты нам изъясняют". Указав необходимость географии для практических нужд, автор в заключение предисловия говорит о недостаточности имеющихся сведений для составления школьной географии и карт, о том, что эти сведения собираются академией, что собирание их поручено ему самому и академику Делякроеру (Делил де ла Кроер), посланному в экспедицию, что посланы даже вопросы к некоторым правителям, но, по краткости своей, остались без ответа. Эта неудовлетворительность результата побудила составить новые, более полные, вопросы, которые и были разосланы к правителям областей. Вопросы, составленные Татищевым, разделены им на три отделения, из которых первое касается всей России, второе тех местностей, где жили язычники, третье тех, где жили магометане. В конце опять помещены вопросы, касающиеся жителей всей России. Вопросы общие распределены систематически: в начале требуются сведения о новых и старых наименованиях края, об именах отдельных урочищ (приведен пример Куликова поля), о времени подчинения края русскому владычеству, причем требуется обозначение "из каких гисторических или приказных писем известно, и для того нужно во всех городах древним письмам или архивам обстоятельные описи иметь и их в добром порядке для предка хранить". Затем указывается, какие сведения требуются о границах: обозначение урочищ, если не точное, то приблизительное, указание, нет ли спора о границах и на чем он основан. Следующие 50 вопросов посвящены естественным условиям края: о свойстве и действии воздуха, о водах, о природном состоянии земли (какая почва, есть ли горы, какие произведения), о подземностях (в латинском переводе de mineralibus). При многих из этих вопросов встречаются указания на то, что водится в той или другой местности и вопрос, нет ли этого в других местах или нет ли других подобных особенностей. За вопросами, касающимися страны, предлагаются вопросы о жителях: требуются сведения о их народности, разделении на сословия с указанием по возможности в цифрах распределения по сословиям; о том, не несут ли они особой службы, не имеют ли особого устройства (как малороссийские казаки), не имеют ли особых преимуществ в торговле, какими ремеслами занимаются (причем для примера указаны промыслы некоторых местностей), какой ясак платят ясачные, нет ли им льгот; не грозит ли краю опасность от соседних иноземцев и какие приняты меры (указаны: засеки, сторожевые черты); какие в крае болезни и какие употребляются от них лекарства. Здесь любопытно обстоятельное указание на необходимость сведений о народной медицине, которая может заключать в себе полезные наблюдения над силой трав, еще не изведанных наукою. За вопросом о жителях следуют вопросы о жилищах (местах поселения): о прежнем и теперешнем наименовании населенных местностей, перечень важнейших местностей с определением, если возможно, астрономического их положения. При каждом городе желательно определить время заселения, народность жителей, местоположение, расстояние от других городов, число зданий; нужно указать достопримечательности, особые промыслы, ярмарки, торговые сношения жителей, замечательные события, касающиеся города (не был ли осаждаем, кто были прежние владетели, не было ли бунтов, особых бедствий, не оказал ли особых услуг государству, кто из правителей его какую пользу оказал городу, не было ли поблизости битвы, не сохранились ли развалины старых городов и т.п.). Любопытны вопросы, касающиеся археологических находок: "Не находятся ли где в степях и пустынных каменных болванов или камней с надписями, -- говорится в первом из них, -- или какими-либо начертание, которое елико возможно живописцу надлежит назнаменовать (нарисовать) и, описав ево меру и цвет, притом же сообщить". Из какого бы материала не был сделан предмет древности, его надо хранить, особенно если на нем есть надпись или изображение, "понеже за глиняное заплатится не меньше, как за серебро". "Особливо находятся, -- прибавляет в поучение находчиков, -- горшки и кувшины в гробах, на которых надписи есть, да когда их откопав скоро вынесть, то они истрескаются или развалятся, того ради оные, откопав, надобно не скоро вынимать, проветрить на месте, а потом вынесть, поставить чтоб от солнца высохли". За металлические вещи следует платить по весу; но если окажется изображение или хорошая работа, то следует плату увеличить: "О том таким гробоискателям надлежит объявить, чтоб знали и неведением таких вещей не портили или за страх, что у них даром отымут, не таили".
______________________
* "Нов. изв. о В.Н Татищеве", 25.
** "В.Н.Татищев и его время" п р и л. XIII.
*** Эти слова показывают, как ясно понимал Татищев значение естественных условий для развития человека. Необходимость знания внешних условий Татищев в одном из своих сочинений пояснил мелким, но чрезвычайно наглядным и потому убедительным для современников примером: "в Сибирь и Астрахань во все города присланы указы о нерублении дуба, не ведая того, что во всей Сибири дуба не знают, а в Астрахани никакого леса почти нет, следственно бумага, труд и провоз туне приключен". "Утро", 386.
______________________
Чрезвычайно обстоятельная инструкция тем, кто будет собирать сведения об инородцах, заключается характеристическими словами: "сии все обстоятельства испытать без принуждения, но паче ласкою и чрез разных искусных людей, знающих силу сих вопросов и язык их основательно, к тому же не однова, но через несколько времени спрашивать от других"; в случае новых сведений сообщить их кому велено. "Остерегать же и то, чтоб кто от крещенных или иного народа умысленно в поношение или хваление чего лишнего не прибавил, или истинного не убавил, дабы тем правости не повредил; понеже многие глупые лжами хотят себе честь или пользу приобрести, но в том всегда обманываются". Уместность подобных наставлений, даже во времена позднейшие, отрицаема быть не может: сколько раз собирание подобных сведений поручалось людям невежественным или своекорыстным*. Сами вопросы чрезвычайно разнообразны: требуется узнать, как русские зовут какой-либо народ и почему, как он сам себя зовет, как он называет русских и других соседей, как он называет населенные местности и урочища, какое у племени было прежде правление, какое времяисчисление, нет ли преданий, туземцы ли они или пришельцы, в чем состоит их вера и ее обряды. Из вопросов, касающихся религиозной жизни, в особенности важен один: "Бога всевышнего под каким видом или именем ни разумели, сказывают ли о нем, что есть: а) без начала и конца, т.е. превечный, b) невидимый и умом непостижимый, с) всюду присутственный, т.е. всегда есть везде, которое ни ангелом приписатца можно, d) всемощный, е) вся и пребудущее един ведущий". Вопрос этот напоминает известную уже нам теорию Татищева о том, что у всех народов языческих живо сознание об одном верховном божестве; мысль эта, выраженная им в "Разговоре", побуждает его требовать фактических подтверждений. С вопросами о религии соединяются вопросы о нравственных понятиях народа, о его богослужении; затем идут вопросы о браках, погребениях, о народных объяснениях сил и явлений природы. Отделение это заключается вопросами о приметах и поверьях.
______________________
* Вспомним прелестные своею правдивостью, хотя и малоизвестные у нас, "Заволжские очерки" графа Н.С.Толстого, где сообщаются совершенно верные (люди, даже не знающие автора, только из книги могут видеть, как мало способен он намеренно искажать факты) очерки того, как в 40-х годах нашего столетия собирались статистические сведения. Припомним также П.И.Мельникова (Печерского) "Пояркова".
______________________
Вопросы о магометанах составлены менее подробно, но касаются существенных пунктов: принадлежит ли народ к суннитам или шиитам*, как устроено духовенство, велика ли его власть, с какими обрядами совершаются обрезание, брак, погребение, какую часть наследства получает жена, какие письмена, как обозначают цифры, какими чернилами пишут: ежели особого состава, то прислать для испытания. Этот чисто практический вопрос чрезвычайно характеристичен для Татищева. За вопросами о магометанах следует несколько общих вопросов, преимущественно касающихся народной медицины и, вообще, тайн природы, которые могут случайно быть замечены в той или другой местности. Затем, сообщив несколько правил о том, как передавать русскими буквами инородческие слова, Татищев в заключение ставит непременным условием описание внешнего вида и костюма каждого племени; причем заявляет желание, чтобы, если можно найти живописца, приложены были рисунки.
______________________
* Татищев этот вопрос выражает так: "с турками или персиянами оные в вере согласие имеют".
______________________
Такова эта инструкция, полагавшая у нас основание не только географии, но и этнографии и археологии. Ширина требований Татищева, его просвещенное внимание ко всему, что должно иметь какое-либо значение, не может не остановить на себе внимательного читателя: мы старались в нашем изложении указать на это значение татищевской инструкции. Общие свойства взглядов Татищева ярко просвечивают в этом памятнике: здесь, как и везде, мы видим отсутствие узости понимания; здесь, как и везде, замечаем, что для Татищева история не повествование о достопамятных событиях, а многостороннее изображение прошедших судеб народа в тесной связи с его настоящим. Конечно, нельзя было и думать, чтобы отовсюду с одинаковой ревностью отозвались на эти вопросы, тем не менее на них получено было несколько ответов*. Самое важное, впрочем, сделано самим Татищевым, который для этой цели употреблял приданных ему геодезистов. Тогда у всех областных правителей были геодезисты, трудам которых мы обязаны атласом, изданным в 1745 году. Геодезисты эти были подчинены, по воле императрицы Анны Иоанновны, Татищеву, и все губернии обязаны были сообщать ему известия**.
______________________
* "Татищев и его время", 439 -- 440. В сведениях, доставленных из Томска, много любопытного. Укажем на следующие две заметки: "в канцелярии старых дел и писем довольное число и, может, что есть и дивное к историческому известию, токмо за ветхостью приискать невозможно, ибо оные несмотрением все погнили, лежа в каменном магазине; (там же, 571) "по усмотрению во время описания в здешних местах хотя могил и довольно, однакож от русских людей уже все разрыты для добычи, а в дальних местах может что и находится, однако нам не объявляют" (там же, 573).
** "Нов иэв. о Татищеве", 44. О геодезистах; "В.Н. Татищев и его время" 440, пр. 147
______________________
В 1741 году, представляя замечания на данную ему инструкцию по случаю смут калмыцких, Татищев жаловался на то, что геодезисты бесплодно живут третий год по провинциям, и что прекратилось собирание исторических документов из архивов, которое поручено было в некоторых городах этим же самым геодезистам*. К царствованию императрицы Анны относится сообщение Татищевым в академию образчиков своих историко-географических работ; сообщение это сопровождалось "изъяснением на посланные начала исторические"**. В этом изъяснении он считает нужным восстановить исторические имена областей, вместо названий губерний по городам; восстановить Петровское деление на губернии и вицегубернии; отделить города, очень отдаленные от провинциальных, в особые провинции; уничтожить чересполосицу уездов. В этом же изъяснении сообщает о приготовляемом им словаре географическом и задуманном историческом. Это представление Татищева заключает в себе несколько любопытных указаний на современные ему обстоятельства; так, между прочим, здесь находим известие о том, что при Петре некоторые из губернаторов "по захватчивости" присоединили к своим губерниям области, которым не следовало бы к ним принадлежать: Меншиков -- Тверь и Ярославль к Петербургу; Апраксин -- Касимов к Азову*** и так далее. Изъяснение это Татищев оканчивает вечным грустным указанием на зложелателей: "ведаю наперед, -- говорит он, -- что некоторые будут недовольны, что я, иногда не закрывая истины, некоторые обстоятельства положил, токмо -- вспомня Павла св. слова: "творяй благая не боится власти", чему и Низианзен согласуя сказует: закон храня страхи вон извержения -- на всех не угодить, понеже болящему желчию и мед горек, но здравый умом сладость обретает".
______________________
* "В.Н. Татищев", 440 -- 441. В библиотеке Татищева хранились выписки из архивов: казанского, астраханского, томского, тарского. -- "Нов. иэв. о Татищеве" 59.
** "Изъяснения" у Н.А. Полова, np. XII, а один из образчиков под заглавием "Россия или как ныне зовут Руссия" в Ж. М. В. Д. 1839 г. Напрасно Н.А. Попов скептически относится к этому отрывку, называя его "приписываемым Татищеву" (443); принадлежность его Татищеву несомненна, и он стоит в непосредственной связи с напечатанным им "Изъяснением". В этом последнем он указывает на необходимость сохранитъ в административном разделении следы истории, а в "России" представляет план подобного историко-географического разделения: губерния Петербургская называется -- Великорусская, Московская -- Белорусская, Казанская -- Болгарская и т.д.
*** В другом же сочинении Татищев объясняет этот факт подробнее: он говорит, что Меншиков приписал "Ярославль для богатого купечества; Тверь для его свойственников, в посаде бывших". Там же он указывает еще причину чересполосицы: "оное поручено было секретарям, которые, хотя выше объявленных наук не слыхали, но к собранию богатств весьма хитрые; оные довольно при сем росписании свою пользу хранили и после города, по щедрым просьбам, из одной провинции в другую переписывали". -- "Утро", 379.
______________________
Словарь, о котором упоминает Татищев, не был доведен им до конца, а остановился на букве К и издан уже после его смерти*. Словарь этот составился из заметок о разных предметах, которые могли бы требовать объяснения: сюда входят русские географические названия древние и новые, названия должностей, юридические термины, названия вооружений, монет и т.п. Как первый опыт в своем роде, словарь Татищева в высшей степени замечателен, и ни Полунин, ни Максимович, составившие чисто географические словари, не могли упразднить пользы татищевского словаря даже в то время, когда он был издан**. Для современного исследования словарь Татищева служит не только памятником состояния науки в его время, но и обильным источником для изучения этого времени, в чем читатель мог уже убедиться из предлагаемой статьи, для которой нередко приходилось обращаться за объяснениями к "Лексикону" Татищева. К сожалению, он оставил мысль о словаре биографическом***. Тогда мы имели бы образчик того словаря отчизноведения, какой в последние годы замышлял незабвенный труженик М.Д. Хмыров и который совершить не удалось и ему. Самая мысль о трудах, подобных которым в России еще не было и для которых не было собрано никаких материалов, свидетельствует о той умственной высоте, на которой стоял Татищев, и о том редком понимании именно тех задач, разрешение которых потребно и желательно в данную минуту. Если некоторыми своими начинаниями Татищев как будто доказал справедливость пословицы: "один в поле не воин", то все-таки многое в его деятельности свидетельствует о том, что и один может сделать много, хотя, конечно, не может сделать всего, что желал бы сделать. Появись лексикон Татищева в наше время, мы могли бы требовать от него и большей полноты, и большей обстоятельности; но для своего времени он является изумительным подвигом настойчивого трудолюбия, и нас удивляет не то, что Татищев не довел до конца своего подвига, но то, как многое успел он совершить****.
______________________
* "Лексикон российский исторический, географический, политический и гражданский". 3 т., СПб., 1793. Не понимаю, отчего Н.А. Попов, ссылающийся часто на "Лексикон", сказал в прим. 153: "Лексикон Татищева издан уже в нынешнем столетии".
** Старорусские "Азбуковники", по самому свойству нашего старого просвещения, в этом случае в счет не идут. В практическом пользовании мог с ними соперничать еще более широкий по плану словарь священника Алексеева: "Пространное поле", М, 1793 -- 1794 гг., 2 т. (тоже неоконченный). Словарь Полунина вышел в 1773, Максимовича -- в 1788 и 1789 (это первое издание, а второе вместе со Щекатовым в 1807 -- 1809).
*** "Я сначала хотел сочинить исторический лексикон нашего государства, по подобию Морериа ("Исторический и географический словарь" Морери, вышедший в первый раз в 1673 году в I т in 1, был переиздаваем и дополняем в XVIII веке и наконец доведен до 10 т. in f. Наши современники знают Морери более потому, что он подал повод Бейлю издать его "Dictionnaire critiqu", но Морери и теперь небесполезен для справою в нем встречаются имена лиц, которых трудно найти в других словарях), чтобы... всех российских государей, яко же знаменитых людей и фамилий с родословием и приключениями описать, которого начало показало, что требуется к тому несколько искусных и к тому охотных людей, а одному, особливо как мне по моей слабости и отягощению делами, ни в десять лет окончитъ не можно и для того оставил". -- "Татищев и его время", прил. XII. Из письма к Шумахеру (7 июня 1745 г.) видно, что лексикон уже был доведен до буквы К, "но к окончанию способа не вижу". (Входящие письма в Арх. Ак.).
**** Сохранилась попытка Татищева написать краткую школьную географию России. "В.Н. Татищев", 443.
______________________
Собирая источники для своей истории, Татищев встретился с памятниками юридическими и два из них -- "Русскую Правду" и "Судебник царя Иоанна Васильевича" -- приготовил к изданию со своими объяснениями*.
______________________
* Оба памятника напечатаны в "Продолжении Древней Российской Библиотеки", I, СПб. 1786; сверх того, "Судебник" два раза был издан отдельно (М. 1768 -- 1786). В отдельном издании примечания полнее.
______________________
Приготовив к изданию эти памятники, Татищев написал любопытное предисловие, в котором вкратце рассказывает историю их, причем описывает самый список "Судебника", по которому издает. Список этот, великолепно писанный, поднесен им Анне Иоанновне и куплен из дома Бартенева, предок которого был казначеем у Александра Романова и, донесши на него царю Борису, получил в награду некоторые его вотчины и пожитки, почему Татищев полагает, что книга эта могла принадлежать Романовым*. Говоря о древних юридических памятниках, Татищев приводит любопытное указание, что видел у князя Д.М. Голицына "книгу не малую, в которой были собраны областные узаконения; а также духовные в. князей". К сожалению, здесь он не говорит какие, ибо между ними могли быть и неизвестные нам. Любопытно, что ему пришлось в том же предисловии отстранять возражение невежд, которые "оные древности не токмо складом и наречием порицают; но их и печатать более за вред и поношение, нежели за пользу и честь почитают, говоря: "Когда мы их в суде употреблять не можем, то они останутся втуне и что их странное сложение и обстоятельства поносны". Он возражает на это, что знание всякой древности полезно, и что хотя то же можно сказать о трудах древних законодателей, но "для того их не презирают, всюду с изъяснением печатают и славнейшие юристы их читать и силу их разуметь не гнушаются"**. Комментарий Татищева не филологический, а реальный. Комментарий на "Русскую Правду" по большей части краток: он состоит из объяснений древних званий (не всегда удачных: так ябетник, по мнению Татищева, обетник или по договору служащий, то есть холоп) и толкований по разуму той или другой статьи. Попадаются любопытные указания; например, сближение 12 мужей "Русской Правды" с шведскими, где "сей порядок хранится до днесь"***; или по поводу древних денег: "до употребления же серебряных монет счисляли белые лобки, их же неколико в Новеграде я лет пред 38 видел хранимые и слышал, что в гривне счисляли 380"****. Более важны замечания на Судебник, изданный Татищевым по трем спискам. Замечания или представляют объяснения юридических терминов, или пояснения на статьи, состоящие то из рассуждений, характеризующих взгляды Татищева, то из рассказов, касающихся близкого к Татищеву времени (Алексея, Федора, Петра). Для характеристики взглядов Татищева любопытно, например, его рассуждение о посуле*****. "Посул есть безгрешный, -- говорит автор, -- когда судящийся, видя соперника коварного ябедника, просит о его охранении, или кто, не хотя долго за делом волочиться, имея другую неменьшую нужду, просит о скором решении"; тогда судья хотя "в доме имеет от дел свободу, но когда хочет, то может, оставя свой домашний распорядок, умалить свой покой или веселья и забавы, а употребить то время к рассмотрению дел просящих его: то уже взятое за труд не есть лихоимство, но мзда должная, яко Ап. Павел учит: делающему мзда не по благодати, но по долгу". Это рассуждение уже известно нам по разговору Татищева с Петром******. Здесь Татищев прибавляет, что Петр хотел издать об этом указ, "только, знатно, время и другие дела воспрепятствовали". Анекдоты, сообщаемые Татищевым в пояснение той или другой статьи "Судебника", давно уже обратили на себя внимание наших Юристов и историков. Укажем для примера на анекдот о дворянине, просившем кормления у царя Алексея Михайловича и нажившем менее, чем думал, узнав о чем и убедившись, царь дал ему другой город7*. Такие известия, а также пояснения юридических терминов, ныне вышедших из употребления, но еще памятных Татищеву, дают труду его все значение первоначального источника8*.
______________________
* Пр. Виол. I. 5. Татищев говорит, что дополнительные статьи к Судебнику идут в рукописи до года ссылки Романовых (1601, напечатано 1610).
** Там же, 6 -- 7. По этому поводу говорит Татищев в письме к Блюментросту ("Входящие письма 1750 в Арх. Акад ): "О потребности и пользе сих напечатания я хотя главное по моему скудоумию показал, что мудрейший профессор лучше может изъяснить, однакоже сии сами собою довольно могут наставлением быть, сколько к сочинению законов наука юриспруденции, граматика и риторика нужны и сколько знание древних законов, и паче сочинение вновь по правилам государству пользует, а безразумно сложенные вредны и в корень сами собою разорятся и сочинителям поношение оставляют".
*** Там же, 14.
**** Там же, 18.
***** Пр. к § 1. Свой метод приводить примеры Татищев, в указанном выше письме, объясняет следующим образом: "Я в изъяснениях некоторые истории в пример внес в том разумении, что правила морали и закона естественного многим не столько как приклады понятнее, вразумительнее и приятнее. Персон я в случаях досадных не упоминал, а в похвальных всех положил, чрез что оное многим будет приятно, а некоторые собственно к чести государей принадлежат".
****** "Дух ", 34 -- 37
7* Прим. к § 24.
8* Н.А. Попов (в прил. XVIII) напечатал по рукописи некоторые заметки Татищева на "Судебник", не вошедшие в печатные издания. Любопытно, что пропущено указание на нераздачу вотчин при Петре II и в малолетство Петра Великого; быть может, опасались, что это покажется намеком на современность.
______________________
Занятию вопросами политическими, юридическими и экономическими Татищев посвящал немало времени, что видно из ссылок в истории на Пуффендорфа, Локка, Гобеса, Маккиавели; из того, что в его библиотеке встречаются Europaischer Staatscantzley (сборник в 40 томов), Lunigs Teutsche Reichs-cantzley*; из того, что в своем "Разговоре" он считает нужным изучение не только действующего законодательства, но и права естественного. Ясно, что Татищев не мог не отзываться на политические и юридические вопросы своего времени; и, действительно, мы видим, что он считает нужным высказаться не только там, где его деятельность требуется прямо его службою, как, например, при составлении горнозаводского устава, но и там, где он считает выражение своего мнения полезным, как, например, в событиях 1730 года. До нас дошли еще два произведения Татищева в публицистическом роде, на которых лучше всего остановиться именно здесь. Одно из них -- "Напоминание на присланное росписание высоких и нижних государственных и земских правительств"**, другое -- "Рассуждение о ревизии поголовной"***. Первое из этих сочинений писано при Анне Иоанновне и -- по мнению Н.А. Попова -- в конце ее царствования****. Мнение это писано к лицу, очевидно, высокопоставленному и бывшему в сношениях с Татищевым (быть может, к князю Н.Ю. Трубецкому, известному своей образованностью и дружбою с князем Кантемиром). Повод, по которому оно написано, неясен; но видно, что дело идет о проекте государственных и губернских учреждений. Татищев находит, что проект грешит против основ политической науки (мудрости) и географии, и решается в общих чертах напомнить главные -- по его мнению -- требования этих наук. Вначале он спешит оговориться, что не дерзает считать себя умнее ни сената, который составил проект, ни того лица, к которому пишет; решается же писать, потому что хотя прежнее расписание губерний и составлено сенатом, однако заключает в себе многие ошибки, причины которых Татищев видит в малом знании России и недосуге собрать подробные сведения, властолюбии и любоимании сильных, своекорыстии секретарей. Что же касается до лица, то Татищев припоминает слова Соломона: "Даждь премудрому причину и премудрее будет, скажи мудрому и той прияв умножит", и на этом основании решается говорить.
______________________
* "Нов. изв. о Татищеве", 60 -- 63.
** "Утро", М" 1859, 379-388.
*** "В.Н. Татищев и его время", прил. XVI и XVII.
**** Там же, 513.
______________________
Возведя начала общества и власти в нем к союзу семейному: супругов, родителей и детей, господ и слуг, и намекнув на переход семейного союза в гражданский, и государственный, причем перечисляет формы правления, Татищев останавливается на действиях власти государственной относительно веры, просвещения, суда, народного богатства. По вопросу о вере автор высказывает такие положения: "всякая область приятное содержит и хранит и оное почитает за главное. А для пользы государства благорассуднейшие правительства терпят все законы". Так делается и в России, "токмо един закон еврейский у нас от 1124 г. сеймом князей извержен и жестоко запрещен. Как оных к правоверию христианскому принуждать за неполезно и паче вредно признано, так всем иноверцам народно учить и от православия отвращать жестоко запрещено; равно безбожное и атеистов учение и рассуждения никакая власть и правительство, яко весьма вредного, терпеть не может". По вопросу о народном образовании автор вкратце рассказывает историю школ в России. Для характеристики мнения Татищева важно, что уменьшение просвещения в период под-татарский он приписывает усилившейся власти духовенства, в котором также видит причину медленного роста школ, заведенных Петром. Суд -- по мнению Татищева -- "есть главная должность и преимущество высоких властей". "Судейство, -- продолжает он, -- тишину внутреннюю сохраняет и страхом наказания всех в тишине и любви содержит, и вражды и междоусобия пресекает, без которого, если вражда умножится, междоусобие родится и весь народ в смятение придти может: тогда ни великие богатства, ни сила войск крайнему всего общества разорению воспрепятствовать не могут". Суд должен исходить от верховной власти; пример Соломона: "Бог, видя его искреннюю любовь к подданным, даровал ему неисчерпаемое богатство, преславные победы на враги и славу вечную с мудростью правосудия. Сие же утверждают все титулы древних государей, яко царь, rex, ??ц?"??І; все на тех языках обозначают судью". Но так как государь не может повсюду лично отправлять правосудие, то следует избирать в области достойных судей, "достоинство же оное состоит не в чести породной или заслугами приобретенном чине; но в природном уме, благонравии и через науку приобретенной мудрости, дабы чрез глупость и злонравие оных честь царская не нарушалась и в судах невинные обид не терпели. И хотя у нас в научении, как выше сказано, велик недостаток, то хотя бы смотря на природный ум и благонравие в судьи выбирали. Кто не может ужасаться или с горестью удивляться, когда видит из войска за пьянство, воровство, или иное непотребство и за леность изгнанного судьею немалого предела"? Мало определить достойного судью, надо составить сборник законов. Татищев, как мы уже видели, недоволен Уложением. Неудачу предприятия Петра составить новое Уложение он объясняет таким образом: "Как оное тем, которые обыкли с большею их пользою в мутной воде рыбу ловить, было неприятно, и, не имея иного способа оному воспрепятствовать, избрали к тому людей более бессовестных, ябедников, которые ово за распложением над потребность, ово за спорами время туне провождали". Заботы о народном благосостоянии (мудрость экономии), по Татищеву -- "состоять в приобретении и хранении всех польз государственных, яко: во умножении народа; в довольствии всех подданных; побуждение и способы к трудолюбию, ремеслам, промыслам, торгам и земским работам; во умножении всяких плодов от животных и рощений; в поучении страху Божию и благонравию, в умеренном управлении имением и т.д.". Свое изложение содержания науки государственного права автор заканчивает заметками об областных правителях. В России, по его мнению, правители областей различаются между собою только названиями; но нужно ввести различие по положению в чести и в обязанностях. "Ежели кто, -- рассуждает он, -- на чести оскорблен бывает, то конечно или в верности, или в прилежании ослабевает; а из того иногда великий вред происходит. У нас сей порядок непреложно наблюдают; например, в некоторых конторах и канцеляриях главный полковник или бригадир указы посылает генералу или губернатору, правящему целое царство; да еще с неучтивыми угрозы и досадительными включении. Нужна по чину поверенность и власть; а ежели сие отнимается, то не иначе как верность и ревность ко изобретению пользы отьемлется"; далее Татищев замечает, что в предоставлении преимуществ, власти и почета правительство должно быть осторожно, "помня примеры многих и своего государства, что некоторые в отдалении, получа надменную власть, великий вред или совершенное падение государству причинили". Советуя определить преимущества и права правителей, Татищев требует и строгого определения их обязанностей. Требуя точного разграничения прав и обязанностей разных правителей, Татищев требует также точного определения отношения сословий; "Сия разность чинов временная, -- говорит он, -- но другая есть пребывающая и наследственная, яко шляхетство, гражданство и подлость, а негде четвертое счисляют -- духовенство. У нас в уложении неколико шляхетство от прочих отменено, токмо без основания, недостаточно и неясно. До того у нас всяк, кто только похочет, честь шляхетскую похищает". Таков этот конспект государственного права, показывающий, что Татищев вникал в теорию этой науки и был знаком с европейскими трудами. Его взгляд на сословия объясняется господствовавшим и на практике, и в теории разделением общества на сословия и нисколько не должен удивлять нас, тем более, что внимательное исследование русского XVIII века показывает, что именно в это время и правительственными ерами, и стремлениями интеллигенции создается у нас сословное различие, которое в древней Руси было не сознаваемо ясно и существовало только в виде разделения на людей служилых и тяглых, то есть основанное на том, как и чем человек служит государству, и приноровленное к потребностям государства. Знакомство с бытом Европы, где сословные различия крепко вросли в почву, не могло не отразиться у нас в стремлениях дворянства (принимавшего в XVIII веке многозначительное название шляхетства); "собирание рассеянных храмин" касалось не только городского общества; но и шляхетство образуется из "разных чинов и служб служилых людей" и стремится достичь сословного сознания. В депутатских наказах и прениях знаменитой екатерининской комиссии ясно видно это стремление, навстречу которому идут попытки правительства организовать "среднего рода людей", то есть создать tiers-etat; духовенство же, в силу других обстоятельств, организуется в замкнутое сословие. С этой точки зрения заметка Татищева становится нам понятной. Вообще же во всем мнении важно обращение к теории, вызываемой здесь на место дотоле признаваемой практики, к указаниям которой дома и за границей любили обращаться в начале XVIII века. Перед нами рисуется в неясной дали знаменитый "Наказ". Не будем останавливаться на том, что Татищев говорит далее о географии: здесь он повторяет сам себя.
Другим публицистическим трудом Татищева было "Рассуждение о ревизии поголовной", по случаю объявленной в 1742 году второй ревизии. Здесь, как и всегда, Татищев начинает с общих понятий: перепись людей (или ревизия) имеет целью "управление дани или сбора с людей". Доходы государства разделяются на окладные и неокладные дани (по-нашему -- сборы); окладные: поголовные, поземельные, оброки с угодий, -- определяют собою и окладные (определенные) расходы, при определении которых должно стараться, "чтобы для случаев нечаянных нечто в казне в запас оставалось"; неокладные же: пошлины с торговли, ремесел -- более случайны. Оклады доходов и расходов следует по временам изменять, частью вследствие благоразумных мер к умножению доходов и уменьшению расходов, частью вследствие случайных перемен в состоянии подданных. Мерами к умножению доходов со стороны правительства, по мнению автора, могут быть: 1) меры к увеличению народонаселения; 2) учреждение в государстве "домостроительства, дабы елико возможно работы и труды крестьян уменьшить, а плодородие в житех, скотах и пр. умножить"; 3) хорошие законы и строгий надзор за жизнью и работами населения; 4) увеличение мануфактур, и особенно тех, которые обрабатывают местные произведения; 5) усиление и улучшение внешней и внутренней торговли; 6) улучшение путей сообщения, безопасности сношений, "устроение училищ к приобретению разума и способности в рассуждениях и поступках, яко же им знание закона Божия и гражданского главное"; 7) меры против тунеядства; 8) "содержание войск во время мирное в таком порядке, чтобы оное работам и торгам не токмо не повредило, но паче тому помошествовало и не праздно или туне хлеб ели"; 9) правосудие; 10) заботы о том, чтобы подданные не имели причины выселяться за границу и призыв населения в степи; 11) учреждение коммерческих банков. Рассказав вкратце историю податной системы в России, автор останавливается на подворной переписи 1711 года и ревизии 1723 года и указывает на их неполноту, побудившую в 1727 году предписать поверку. Новые недоборы понудили в 1743 году предписать новое свидетельствование. Татищев недоволен ведением дела и потому представляет критику инструкции, предварительно заметив, что срочные переписи дело хорошее, что подтверждает примером Римской империи (индикт через 15 лет) и Швеции. Рассматривая подробно инструкции, Татищев останавливается на том, что назначены офицеры из полков, которые оторваны от службы, "а в деле многие никакого искусства не имеют, но более обыкли властью повелевать и чужим, а не своим быть довольны"; многие назначены к своим деревням, что ведет к продолжению ревизии и утеснению людей (в объяснение припомним, что тогда служба продолжалась 25 лет). Недовольные данными им секретарями, офицеры эти потребовали "тех, на кого имели злобу, чтобы отомстить, или своих доброхотов, чтобы обогатить". Укажем из подробного и основательного разбора нашего автора на более важные пункты: запрещено крестьянам отлучаться на промыслы, что ведет к расстройству; нет общей формы ведомостей; крестьян пишут без прозвищ, что ведет к путанице. Всего затруднительнее является вопрос о беглых: трудно было их отыскивание, определение пожилого (плата тому, кто, купив беглого не зная, держал его у себя), штрафа за них, подушных с них и т.п. Указав на недостатки инструкции, Татищев предлагает свой план. Он советует вместо офицеров для ведения ревизии выбрать самому шляхетству каждой провинции отставных из местных жителей, при чем в выборы не должны вступаться местные власти; где нет шляхетства, там можно "по два мужика лучших определить, выбрав от волостей самим волостным, как в Судебнике Иоанна II о судьях волостных написано", разослать форму сказок, крестьян писать с прозваниями. Вопросы о беглых Татищев старается разъяснить, опираясь на существующие узаконения. Мы уже видели, что с этим вопросом он встретился практически на Урале. Так, между прочим, вместо строгих наказаний, иногда не исполнявшихся, он предлагает ввести умеренный штраф. Впрочем, вопрос этот был неразрешим, пока существовало крепостное право: какие бы меры ни принимались, беглые все-таки были. Любопытно, что, полагая полезным при межеваниях, вводах во владение и т.п. определять комиссаров из шляхетства, он прибавляет: "Сие по состоянию нынешнего шляхетства было бы тщетно: 1) у нас между шляхтичем и подлым никакой разности и закона о том нет, а почитаются все, имеющие деревни: подьячие, посадские, холопы, имеющие отчины, купленные или иным случаем полученные, за шляхетство; гербы себе берут, кто какой сам вымыслит, и почитаются по богатству, чего нигде не ведется; 2) шляхетство не учено и училищ не устроено". В конце рассуждения* Татищев говорит: "Все сии законы, как бы они полезны ни были, не могут быть действительны, если по ним исполнения судей не последует, как того с горестью довольно видим, что сильным и немощным, ябедникам и простодушным иные порядки в суде и иные законы к решению находятся: но сие более от разногласных законов и бесстрашия судей происходит, что толковать оставляю". Этот грустный принцип, как мы видели, не раз приходилось повторять Татищеву. Обзор сохранившихся его мнений об общих вопросах показывает, что и в них Татищев оставался верен себе, и в них мы видим постоянное стремление объяснить настоящее прошедшим и, вместе с тем, употреблять все усилия улучшить это настоящее по указаниям и теории, и опыта, и русского и других стран; словом, мы видим перед собою человека, идеал которого -- прогресс на исторической почве, а единственный прочный путь к достижению этого идеала -- развитие просвещения.
______________________
* Середина которого, к сожалению, не отыскана.
______________________
При таких воззрениях Татищев должен был стать тем, чем он стал, и потому весьма естественно, что один из замечательнейших людей XVIII века сделался первым русским историком.
"История" Татищева -- памятник многолетних и добросовестных трудов, воздвигнутый при условиях самых неблагоприятных, при отсутствии не только предварительных работ, не только собранного материала, но даже указаний на то, где какой материал существует, -- долго оставалась непонятною и неоцененною. Мы уже знаем, что При жизни Татищев встретил не только холодность, но даже враждебное отношение к своему предприятию, и "История" его появилась только при Екатерине и то без последней книги, случайно найденной и изданной уже в настоящем столетии; а многочисленные заметки его остаются и до сих пор не вполне изданными*. Встреченная сарказмом Шлецера**, заподозренная в выдумках Карамзиным, "История" Татищева долго не пользовалась никаким авторитетом; но исследователи позднейшие начали, однако, обращать внимание и на Татищева: М.П. Погодин и Бутков в борьбе со скептиками обращались к Татищеву; им пользовался С.М. Соловьев в своих диссертациях и в истории; пр. Макарий в "Истории русской церкви" и другие. Благодаря статьям С.М. Соловьева*** и часто упоминаемому труду Н.А. Попова теперь уже никто из ученых не сомневается в добросовестности Татищева; подозрение в выдумке "Иоакимовой летописи" -- опровергнуто в замечательной статье П.А. Лавровского****. Впереди остается еще важная и трудная работа, которая могла бы служить достойною темою для магистерского или докторского рассуждения: отделение всех особых известий Татищева, определение, какие из них принадлежат которому из его неизвестных источников, и затем оценка их достоверности на основании частью памятников сохранившихся, а частью внутренних соображений*****. Многое, конечно, было бы гадательным в подобной работе; но все-таки были бы достигнуты важные результаты, по крайней мере вошли бы окончательно в историю многие факты. Вся первая книга "Истории" посвящена, собственно, введению в свод летописных известий, составляющих главное содержание труда Татищева. Начинает он с определения понятия истории, под которое он подводит не только дела человеческие, но и "приключения естественные или чрезъествественные". "Нет такого приключения, -- говорит он, -- чтоб не могло деянием назваться, ибо ничто само собою и без причины или внешнего действия приключиться не может: причины же всякому приключению разные, яко от человека"******. Разделив историю на Сакра, или святая ("лучше сказать, -- прибавляет он, -- божественная"), еклезиастика, или церковная, политика, или гражданская ("у нас более обычно именовать светской"), на историю наук и ученых, Татищев переходит к пользе истории, причем указывает сначала на пользу добрых и худых примеров, потом переходит к пользе ее для богослова, юриста7*, медика и вообще философа (естествоиспытателя), политика (по Татищеву политика заключает три части: правительство внутреннее или экономическое, дела внешние и действия воинские). Всем им нужна история как собрание примеров; "Многие великие государи, -- говорит Татищев, -- если не сами, то людей искусных к писанию их дел употребляли, не токмо для того, чтобы их память со славою осталась, но паче для прикладов наследникам своим показать прилежали". Сказав, что все это относится к русской истории, как и ко всякой другой, Татищев доказывает необходимость пользоваться иностранными источниками, ибо 1) писателям не всегда было известно, какие обстоятельства в их землях помогали или препятствовали событиям; 2) современники многие умалчивают или искажают из страха или пристрастия. С тем вместе указывает и на то, что иностранцы найдут разъяснение многому, касающемуся древней истории в истории русской. За указанием на пользу и значение истории следует указание на вспомогательные ей науки: географию, хронологию, генеалогию, а затем автор переходит к условиям изложения исторического: по способу изложения история бывает генеральная (общая), универсальная (пространная), партикулярная (частная) и специальная (особая). По эпохам история делится на древнюю, среднюю и новую; по порядку изложения одни пишут историю областей, другие государей (архонтология), третьи пишут погодно (летопись, временник). Переходя к тому, что требуется от историка, Татищев указывает, что одни желают только начитанности, памяти и рассудка, другие полного философского образования. По его мнению, первое требование "скудно", а второе "избыточественно"; желая держаться середины, он требует от историка начитанности, критического смысла, знания логики и риторики (причем, однако, замечает, что иногда грешат и ученые, а похвалы заслуживают неученые). Важнейшее же требование от историка есть справедливость сказаний и отвержение басен.
______________________
* "История Российская с самых древнейших времен, неусыпным трудом через тридцать лет собранная и описанная покойным, т.е. астраханским губернатором В.Н. Татищевым", кн. I, ч. 1. М. 1768; кн. I, ч. 2. М. 1769; кн. II, М. 1773; кн. Ill, М. 1774; кн. IV, СПб. 1784. Пятая книга появилась в "Чт. общ. истории" год 3 (1847 -- 48), а потом отдельно. Первое известие о ней сообщено было С.М. Соловьевым в "Москвитянине". Переписку о печатании "Истории" см. в "Нов. изв. о Татищеве", 49 -- 55, 64 -- 66.
** Во введении к "Нестору".
*** В "Арх. историко-юрид. св.", No. II, пол. 1.
**** "Зап. II отд. Ак. Наук" кн. II вып. 1. Бутков тоже написал обширное рассуждение об этой летописи, которое Академия собиралась издавать несколько лет тому назад; но что остановило издание -- неизвестно.
***** Как на блистательный образчик возможности подобных поверок укажем на объяснение известия Татищева о походе Мономаха на помощь грекам, сделанное по соображениям с византийцами одним из самых талантливых молодых исследователей В.Г. Василевским в его статье "Византия и Печенеги" (Ж. М. Н. пр. 1872, кн. 12, стр. 305 -- 306). Сомнения Н.П. Лыжина в подлинности полоцких летописей, будто бы подделанных Хрущевым ("Изв. Ак. Наук", VII), были основательно опровергнуты Н.А. Поповым ("Татищев", 461).
****** Эти слова он подтверждает ссылкою на "Физику" и "Мораль" г. Вольфа Так следил Татищев за всем, что было любопытного в тогдашней науке.
7* "Юриспруденция учит благонравию и должности каждого к Богу, к себе самому и другим, следственно к приобретению спокойствия души и тела, то не может никакой юрист мудрым назван быть, если не знает прежних толкований и прений о законах естественных и гражданских, и как может судья право дело судить, если древних и новых законов и причины применениям неизвестен".
______________________
Далее автор представляет краткий перечень своих источников, между которыми есть несколько неизвестных нам (например, летопись Муромская, Нижегородская, сказания Луговского о царе Алексее Михайловиче, Лихачева о Федоре и другие)*. Потом, рассказав уже известную нам неудачу, которую потерпел он, привезя "Историю" в Петербург, Татищев рассказывает, как он принялся за "Историю", что мы тоже уже знаем, и переходит к плану своей "Истории", которую делит на четыре книги: 1) до начала русского государства; 2) до 1238 года; 3) до 1462 года; 4) до 1613 года. Новой истории он писать не хочет, потому что она более известна, "а наипаче, что в настоящей истории явятся многих знатных родов великие пороки, которые если писать, то их самих или их наследников подвигнуть на злобу, а обойти оные -- погубить истину и ясность истории". Заявив потом, что из иностранцев сам он мог пользоваться только польскими и немецкими книгами, Татищев жалуется на недостаток переводчиков. Указав на то, что для первой книги он много пользовался статьями Байера и что следующие намерен был сначала писать "историческим порядком, сводя из разных лет к одному делу", но потом, зная трудность добывать летописи и видя отступления одной от другой, предпочел сделать простой, объясненный примечаниями свод, подновив кое-где язык и исключив то, что не входит в светскую историю: чудеса, явления и тому подобное**. Татищев заключает свое "предвозвещение" исчислением периодов умственного развития, которое он начинает с изобретения письмен. Это ему было необходимо, потому что свое введение в историю он начинает главою: о древности письма славян.
______________________
* В списке книг его библиотеки, сгоревшей в деревне его, встречаются летописи Нижегородская до 1347; Ростовская до 1318 ("Нов. изв. о Татищеве, 51"),
** По случаю этого подновления вот что говорит автор в письме у Шумахеру (9 июля 1745 г.): "История русская, как вам известно, древним наречием писана и как я их не мало читал, то мне казалось довольно ясно, но когда я по просьбе некоторых принялся оную на новое наречие переложитъ, то не токмо монах, коему было поручено, ни сам точно и ясно настоящим наречием положить без труда не мог, однакож оной близ половины переложил, некакие темные места изъяснил". (Вход. лис.).
______________________
Говоря о письме древних славян, автор высказывает мысль, что до известных нам азбук у славян могла быть своя самостоятельная азбука. Мы уже знаем, что глаголицу Татищев приписывает св. Иерониму. Следующая глава посвящена идолослужению славянскому. Любопытно, что в этой главе пришлось указывать на различие икон от идолов. За вопросом об идолослужении автор излагает историю крещения Руси и переходит к летописи, названной Иоакимовою. Летопись эта, сообщенная ему архимандритом Бизюкова монастыря (Херсонской губернии), долго подавала повод к сомнению в добросовестности Татищева; но после превосходных исследований П.А. Лавровского нет никакого сомнения в том, что сборник этот составлен задолго до Татищева и принадлежит к довольно многочисленной семье сборников летописных XVII века, составленных по образцу польских летописцев; характеристическим представителем этого разряда служит знаменитая книга "О древностях российских" Каменевича-Рвовского*. Помещение этой летописи отдельно от свода, в основу которого легла летопись, так называемая Несторова, автор объясняет так: "Мне ни на какой манускрипт известный сослаться нельзя", ибо архимандрит сообщил ему только выписки. Летопись эта разделяется на две части, из которых одна состоит из баснословных сказаний о древних славянах и не имеет никакого значения; другая, представляя некоторые известия, касающиеся первых варяжских князей, иногда принимается историками к сведению (например, причины успеха Владимира против Ярополка, известие о том, что Анна -- царевна Болгарская, сказание о крещении Новгорода); и действительно, эти известия имеют некоторую долю вероятности, хотя форма их слишком книжна; но, быть может, в основу легли какие-нибудь древние сказания. Печатая сообщенную рукопись, Татищев, по своему обыкновению, снабдил ее примечаниями, из которых некоторые весьма интересны. Так, по поводу сна матери Рюрика он сообщает об юродивых, живших при дворе царицы Прасковьи Федоровны. В последнем примечании Татищев изъявляет надежду, что, может, найдется полная история того времени, и выражает желание, чтобы синод повелел монастырям сделать полную опись своих библиотек и архивов. Желание это и до сих пор еще не вполне осуществлено; а сколько с тех пор погибло памятников! Следующая глава посвящена изложению сведений о Несторе и общим замечаниям о характере сохранившихся списков первоначальной летописи. Затем автор указывает на продолжателей Нестора, причем по догадкам называет имена некоторых; в этой главе есть много указаний на списки, известные Татищеву и теперь уже погибшие. Так, он указывает на список, который он называет Волынским, составитель которого описывает наружность князей XII века. Действительно, много таких описаний встречаются в выписках Татищева. Куда девался этот список и к какому времени он принадлежит -- неизвестно. Описания Татищева очень неясны; впрочем, ясными они не могли быть ввиду того, что ни палеография, ни история языка тогда не были нисколько развиты. В этой же главе есть первое указание на то, что летопись замолкла при Алексее Михайловиче с учреждением тайной канцелярии. Это показание повторялось многими, но теперь оставлено, ибо теперь известно, что "Приказ тайных дел" Алексея Михайловича совершенно не то, что тайная канцелярия времен Бирона: это просто государева канцелярия, ведавшая те дела, которые ей государь поручал. Описанию списков, которыми пользовался Татищев, посвящена следующая глава. Здесь, кроме указаний на списки утраченные, важность которых может оказаться только после такого труда, о каком мы говорили выше, встречается любопытное замечание о "Никоновском списке" и "Степенной книге", что в них видно стремление возвысить духовную власть. Изложив вопрос об источниках, Татищев переходит к вопросу о хронологии; здесь он излагает различные времяисчисления, указывает на существование у нас мартовского и сентябрьского года. Как добросовестен был Татищев в своих работах, видно из одного указания этой главы: видя разноречие в показаниях списков, Татищев составил для себя пасхальную табель на все время, обнимающее его историю, и алфавитный список святых со днями их чествования, что помогало в хронологической работе, ибо нередко в летописях обозначен только святой, памяти которого посвящен день. Следующие главы заняты рассуждениями о происхождении, разделении и смешении народов, о причине разности званий народов, о скифах; затем следуют извлечения -- с примечаниями нередко любопытными -- известий о древнем состоянии русской территории Геродота, Страбона, Плиния Секунда, Клавдия Птоломея, Константина Порфирогенета (переведено из Байера), из книг северных писателей (тоже по Байеру). Представив этот материал, Татищев обращается к соображениям по древней этнографии и посвящает несколько глав сличению данных древней и новой этнографии: скифы, по его мнению, народ тюркский; в этой главе много любопытных этнографических и географических сведений, относящихся ко времени автора и собранных им в Оренбурге. Здесь есть ссылка на сибирскую историю Татищева, не дошедшую до нас**. Сарматов автор считает финнами и по этому поводу сообщает множество сведений о современных ему финских народах. Гетов и готов он соединяет в один народ и считает его сарматским. Кимбров он относит тоже к сарматам. Первоначальное их жительство на Волге подтверждает названием села Кимры, гербом ярославских князей -- медведем, который был и на кимбрских знаменах, и толкованием слов Птоломея, что они живут к северу от Каспийского моря; древних агрипеев и иседонов он считает болгарами и хвалисами, последних считает козарами. В другой главе он разделяет болгар на городских и сельских и считает первых славянами, а вторых -- сарматами (то есть финнами); козар же считает славянами. В этой главе любопытны указания на развалины; между прочим, он считает развалины на Ахтубе, рукаве Волги, за козарские; теперь же известно, что это развалины Сарая. Печенегов, половцев и торков Татищев называет тоже сарматами. Узов, которых он сливает с гуннами, Татищев считает славянами, а аваров (обров) -- сарматами, аланов и роксоланов -- тоже сарматами. Несколько следующих глав посвящены варягам и Руси. Татищев излагает все известные ему мнения о происхождении Рюрика и Руси, причем приводит целиком всю статью Байера о варягах; самого же Рюрика производит от королей или князей финляндских, причем замечает: "При Абове в самом почти городе зовется русскою гора, где сказано издавна жили Русы"***. Таким образом выходит, что основание русскому государству, по Татищеву, положил скандинавский князь, владевший Финляндией; мы уже видели, что таково же было мнение и приятеля Татищева, шведского ученого Биорнера. Обозрев все сведения и мнения о варягах, Татищев обращается к славянам, которых производит от малоазийских енетов, и подробно сообщает все найденные им сведения и мнения о движениях славян, причем представляет обозрение славян восточных, южных, западных и северных (новгородцев и великоруссов -- по Татищеву белоруссов). Татищев счел нужным обозрение всех славянских племен потому, -- как он говорит, -- что "без описания прочих славянских областей и пределов о славянах, в России поселившихся неколико будет неясно, а некоторые древних сказания останутся в сумнении". В атом мнении поддержали его Феофан и Брюс, с которыми он беседовал в 1722 году. Они снабдили его книгами, другие он выписал из Германии; но о сербах и алабанцах он ничего не нашел, но слышал, "что о тех славянех историй нет, а хотя и есть негде письменные, токмо паписты печатать не допускают, и где сведают, отняв, истребляют"****. Любопытно, что Татищев первый из русских указывает на возможность переселения новгородцев с балтийского поморья. Домысел этот находит себе впоследствии много сторонников и едва ли можно его отвергнуть, хотя вполне доказать трудно. Следующая глава о славянском языке и его наречиях состоит из общих рассуждений, объясняющих происхождение наречий искажением и заимствованием из чужих языков. Мы уже видели, что этому вопросу Татищев посвятил подробное рассуждение в "Разговоре". В главе об умножении и умалении славян и языка указывается на тот факт, что русские славяне распространили и власть свою и язык, а другие значительно умалились.
______________________
* В.И. Григорович пытался найти какие-нибудь следы происхождения этого сборника в Бизюковом монастыре; но тщетно (см. "Заметки Антиквара", Од. 1874.).
** Кн. I, ч. 2, 290 -- 291. Если не относить этих слов к сделанному для него переводу Строленберга, на который он написал примечания ("В.Н.Татищев" 585 -- 589), или к запискам его о сибирских народах (там же, прим XV).
*** Кн. I, ч 2, 390.
**** Кн. I, ч. 2, 467. Татищев пользовался сочинением Вальвазара (ум. в 1693) о Крайне; хроникой Гельмонда (жил в XII веке; издана в 1659 г.); Кранцем о Вандалии (ум. в 1517); Кромером о Польше (ум. в 1589); Гагецием о чехах (здесь разумеется хроника Гайка, ум. в 1553); но у трех последних "о древности не токмо о других, но и их собственных многое не описано или описано неправо".
______________________
Окончив это обозрение славян, Татищев переходит к географии. Определив понятие географии, рассказав вкратце ее историю и вообще указав на ее пользу, Татищев передает и историю своих географических занятий и переходит к исторической географии России. В обширной главе (44) он излагает свои сведения по древней русской географии: указывает на области, княжества, племена. Многое здесь неточно, но нельзя не заметить обилия фактов и той внимательности, с которою многое отмечается.
За географией следует рассуждение о древнем правительстве русском, где автор развивает свою теорию происхождения власти государственной от семейной и власти господ над служителями. Эту последнюю Татищев отличает от власти победителя над побежденным: "преодолитель или хищник, -- говорит он, -- от господина разнится тем, что первый каким-либо насилием своего неприятеля или нагло бессильного преодолев себе покорит; противо тому сущий господин правом благодения, яко отец над чады, или добровольным договором в служении или холопство примет, так между рабом и холопом есть разница". Это идеальное представление крепостного права уже знакомо нам из "Экономических записок" Татищева. Разрозненные семьи, подвергаясь опасности, соединяются вместе; является город, а в нем разделение труда, ремесла и городское управление. Между семьями, живущими в городе, начинают возвышаться некоторые и образуют аристократию. Ссоры аристократов побуждают избрание монарха. Указав на происхождение верховной власти, Татищев исчисляет разные способы правлений и приходит к известной уже нам мысли, что способ правления должен согласоваться с условиями общества. В больших государствах правление должно быть монархическое, наследственное, но с правом государя назначить себе наследника, что Татищев подтверждает примерами из русской истории и свидетельством святого писания, что отцы могут передавать старшинство меньшим (сам Бог так избрал Моисея). Исчислив титулы государей, Татищев припоминает историю изменения титула в России (великий князь, царь, император) и переходит к развитию власти: до уделов он видит самодержавие, в удельное время аристократию, с Иоанна восстановлено самодержавие. Потом указывает на попытку боярства при Шуйском, причем сообщает любопытные сведения о Мстиславском, "которого два раза избирая на царство просили, но он безнаследия ради отрекся". Боярскому правлению конец положил Алексей Михайлович, и то не вполне: ему мешало властолюбие Никона, а после болезнь. Окончательно утвердил самодержавие Петр. После него "некоторый коварный вельможа (Меншиков) ко умножению власти своей вымыслил учредить верховный тайный совет". Уничтожение его окончательно утвердило самодержавие. В последних главах введения Татищев рассказывает историю русского государственного герба, представляет краткое родословие великих князей и царей до Шуйского, разбирает вопрос об иерархии духовной, ее происхождении, взаимных отношениях и ее истории в России, притом сильно восстает против притязаний духовной власти на преобладание над светской. Оканчивает заметками о чинах и суевериях древних (то есть обрядах), где говорит об обрядах при рождении, наречении имени, браках и погребениях.
Таково это введение, свидетельствующее о любознательности, начитанности и ширине ученых требований автора: география и этнография, политика и правоведение, филология и археология -- все занимает его, все кажется ему важным на страницах истории. И этот человек стоит в самом начале нашей исторической науки и работает почти что один на поле, совершенно неразработанном. Грустно только думать, что так долго мы его не знали или, что еще хуже, пренебрегали им. Что же касается до самого свода, то подробно говорить о нем здесь не место; довольно только заметить, что Татищев часто указывает свои источники -- и это, по большей части, в тех случаях, где мы не находим сведений в сохранившихся до нас летописях, -- и тем облегчает труд тому, кто принялся бы за полную проверку его известий. Примечания Татищева, заключающие в себе, по обыкновению, множество указаний, важных для истории его времени и для характеристики его воззрений, идут только до нашествия татар*.
______________________
* Н.А. Попов ("Татищев и его время", 591 -- 598) описывает сохранившиеся рукописи Татищева, не вошедшие в "Историю". Сверх того известно, что сохранились его заметки о Федоре Алексеевиче. В письмах Татищева есть указания на то, как тяжка была ему неизвестность судьбы его "Истории". Так пишет он Блюментросту (6 марта 1750 г.): "Историю русскую за неполучением от вас посланных мною глав та кож доканчивать оставил, и принялся изъяснять Лызлова Скифию, в которой опасности о противных рассуждениях не чаю, да хотя бы кому ныне противно явилась, то может до времени пролежать, когда опасность минет, тогда может с благодарностью примется".
______________________
От Татищева сохранилось довольно большая переписка, касающаяся не только служебных дел, но и ученых вопросов. Ее частью напечатал П.П. Пекарский, частью приводит С.М. Соловьев. В течение этого труда мы пользовались некоторыми письмами. В письмах Татищев рисуется нам со всею своею любознательностью: он пишет и о правописании, и о недостатке переводчиков, просит книг, математических инструментов, предлагает завести общество в складчину, которое поощряло бы переводы; вкладчики вносили бы деньги и получали бы книгами. Сам он предлагает внести 1000 рублей. "Рассуди что не токмо всему отечеству польза, но мне, моим детям и внучатам будет награждение с увеселением". Переводить всего нужнее "греческие и латинские древние истории и географии, а наипаче церковные и бизантина (т.е. византийцев)". В письмах же встречаем повторение выраженного в сочинениях желания о дозволении вольных типографий, ибо прежде были только казенные, что и исполнено было при Екатерине.
Ввиду важности этой переписки нельзя не желать, чтобы она была издана в строго хронологическом порядке, желательно также собрание всех мелких, как напечатанных, так и остающихся в рукописи, статей Татищева. Надеемся, что когда-нибудь это будет сделано Академией, владеющей и рукописями и письмами Татищева.
Боюсь, что мой слабый очерк не вполне уяснил образ одного из замечательнейших русских людей XVIII века, но думаю, что кое-какие новые встречающиеся в нем подробности, а также свод всего существенного старого, помогут, быть может, со временем другому воздвигнуть ему достойный памятник. Изучая внимательно и пристально и жизнь и сочинения Татищева, я пришел к тому убеждению, что, уступая Ломоносову силою творческого гения, он тем не менее должен занять равное с ним место в истории русского развития. Естествоиспытатель Ломоносов стремился возвести к общему философскому единству учение о природе; историк и публицист Татищев стремился, со своей стороны, найти общее начало человеческого общежития и человеческой нравственности. Менее самостоятельный в этом отношении, он, однако, не теряет своего значения относительно общества, среди которого жил и на которое мог и должен был иметь действие. Если его философское сочинение оставалось неизвестным (и то не вполне, ибо рукописи -- говорят -- попадаются), то в других его трудах рассыпаны те же мысли. Одно уже стремление внести обобщение есть важный шаг в умственном развитии. Но не это одно дает право Татищеву на вечную благодарную память: он поставил науку русской истории на правильную дорогу собирания фактов; он обозрел, насколько мог, сокровища летописные и указал дорогу к другим источникам; он тесно связал историю с другими сродными ей знаниями. Но если бы даже и этого не было, имя Татищева должно бы жить вечно за то одно, что он всюду заводил школы и хлопотал о развитии просвещения.
Опубликовано: Бестужев-Рюмин К.Н. Биографии и характеристики: Татищев, Шлецер, Карамзин, Погодин, Соловьев, Ешевский, Гильфердинг. Санкт-Петербург. Издательство: Типография В.С. Балашева, Средняя Подъяческая, д. No 1. 1882.