Двѣ недѣли спустя послѣ страшнаго сна, напугавшаго миссисъ Монументъ, и когда она уже начала забывать о немъ, онъ снова повторился. И, какъ и въ первый разъ,-- вмѣстѣ со звукомъ хорошо знакомыхъ шаговъ.
Дѣло было вечеромъ, передъ солнечнымъ закатомъ; старуха напилась уже чаю и отослала Роду домой. Она ждала дочку Полли и сидѣла въ большихъ креслахъ около потухшаго камина, съ работой въ рукахъ Вечеръ былъ теплый, и послѣ хорошей чашки чая человѣкъ можетъ чувствовать себя лучше, чѣмъ это вообще дано смертнымъ. Миссисъ Монументъ, какъ разъ въ эту минуту, не испытывала никакихъ ревматическихъ и иныхъ болей, связанныхъ съ настоящими, прошедшими или будущими болѣзнями. А это -- вещь довольно необыкновенная для человѣка, достигшаго шестидесятилѣтняго возраста. Всѣ эти причины, вмѣстѣ взятыя, повели къ тому, что миссисъ Монументъ выронила изъ рукъ работу и мирно задремала.
Она спала около получаса, и вдругъ съ крикомъ проснулась.
Она вздрогнула и выпрямилась въ креслѣ, поблѣднѣвъ, какъ смерть, вытянувъ впередъ руки и безпомощно поводя кругомъ слѣпыми глазами.
-- Шаги! я опять слышу его шаги!-- Она прислушалась, но шаговъ больше не было слышно. Слышно было, какъ ѣхала конка и звонилъ колокольчикъ; стучали проѣзжавшіе, тяжело нагруженные фургоны; свистѣлъ паровозъ; проходили прохожіе; играла шарманка; но тѣхъ шаговъ, что разбудили ее,-- не слышно было. То были особые шаги, ни на какіе другіе не похожіе. Миссисъ Монументъ сидѣла и прислушивалась, но ничего не слыхала.
-- Это сонъ,-- пролепетала она:-- все тотъ же сонъ! Но кто-то былъ въ комнатѣ! Я знаю, что кто-то былъ въ комнатѣ!
Она чувствовала это инстинктомъ слѣпыхъ, которые сознаютъ присутствіе вещей, не видя ихъ и не притрогиваясь къ нимъ. И въ то время, какъ она застыла въ позѣ ужаса и отчаянія, калитка отворилась, и въ садъ богадельни вошла ея дочь Полли.
Миссисъ Монументъ ошибалась: это былъ не сонъ. Она слышала шаги своего мужа, потому что онъ стоялъ передъ ней, глядя ей въ лицо. Онъ вовсе не умеръ, а былъ живъ и только-что отпущенъ по билету изъ тюрьмы. Ему возвратили свободу. Его отпустили на всѣ четыре стороны, наградивъ документомъ, извѣстнымъ подъ именемъ отпускного билета. День или два спустя послѣ своего освобожденія, онъ пришелъ повидаться съ женой, какъ сдѣлалъ бы всякій добрый мужъ, послѣ двадцати-лѣтняго отсутствія. Въ тотъ день она уже легла спать, и потому онъ ушелъ, не повидавшись съ ней. Дѣла, или, вѣрнѣе сказать, жадный, волчій аппетитъ къ вину и всякаго рода развлеченіямъ, послѣ двадцати-лѣтняго воздержанія, отвлекли его на цѣлыхъ двѣ недѣли. А теперь, истративъ всѣ деньги, онъ опять пришелъ.
За нѣсколько минутъ до того, какъ миссисъ Монументъ съ крикомъ проснулась, въ богадельнѣ подходилъ человѣкъ довольно преклонныхъ лѣтъ. Онъ былъ чисто одѣтъ въ приличный сѣрый костюмъ, съ круглой шляпой на головѣ. Онъ былъ деликатнаго сложенія и ниже средняго роста; худой, тщедушный человѣкъ, съ рѣзкими чертами лица и маленькими, изящными ручками. Волосы у него были коротко острижены и совсѣмъ сѣдые, а щеки гладко выбриты; блестящіе глаза окружены множествомъ мелкихъ морщинъ. Онъ похожъ былъ на камердинера или буфетчика изъ очень знатнаго дома, или на швейцара въ одномъ изъ модныхъ клубовъ, словомъ -- на весьма респектабельнаго слугу, и тѣмъ страннѣе было его появленіе въ такомъ мѣстѣ, гдѣ совсѣмъ нѣтъ лакеевъ, и гдѣ иные клубы, кромѣ политическихъ, совсѣмъ неизвѣстны. Безъ сомнѣнія, онъ казался особой респектабельной, и только невѣрная походка обличала какъ бы иностранца, непривычнаго къ люднымъ улицамъ. Онъ остановился передъ низкой кирпичной стѣной, съ калиткой по срединѣ, и съ минуту колебался, войти или нѣтъ. Затѣмъ отворилъ калитку и вошелъ въ богаделенскій садъ, окружавшій группу коттеджей.
Человѣкъ повернулъ направо и направился въ послѣднему изъ коттеджей, въ которомъ жила миссисъ Монументъ. Наблюдательный человѣкъ замѣтилъ бы, что онъ шелъ почти неслышно; всякій, конечно, можетъ научиться такъ ходить, но, во всякомъ случаѣ, это -- искусство, требующее большой практики. Дойдя до двери коттеджа, настежъ раскрытой, онъ заглянулъ въ нее. Передъ потухшимъ каминомъ сидѣла старуха съ бѣлыми волосами и спала. Человѣкъ съ любопытствомъ поглядѣлъ на нее.
-- Она перемѣнилась,-- пробормоталъ онъ.-- Любопытно, узнаетъ ли она меня и что скажетъ, когда увидитъ? Любопытно, извѣстно ли ей, что я живъ, а не умеръ?
Онъ неслышно вошелъ и оглядѣлся. Женщина не просыпалась. Въ комнатѣ не было ничего, что стоило бы украсть, если-бы онъ пришелъ за тѣмъ, чтобы воровать; въ ней не было также ничего интереснаго для него, но, когда глаза его остановились на полкѣ съ книгами, онъ кивнулъ головой съ довольнымъ видомъ. До сихъ поръ книги, его книги, находятся здѣсь,-- онъ, значитъ, не позабытъ. На столѣ лежало шитье и иголки въ корзинкѣ, а подлѣ -- разорванный конвертъ. Онъ взялъ его, такъ какъ былъ крайне любопытенъ, и прочиталъ адресъ: "Клоду Монументу, эсквайру. 25, Кингсъ-Бенчъ-Уокъ, Тэмиль". Конвертъ этотъ оставила здѣсь Валентина.
"Клодъ Монументъ! Да, теперь онъ припомнилъ! У него былъ сынъ, котораго онъ назвалъ Клодомъ. Значитъ, его сынъ живъ и живетъ въ Тэмплѣ, гдѣ живутъ судейскіе. Быть можетъ, онъ у одного изъ нихъ клэркомъ. Какъ странно, что его сынъ клеркомъ у какого-нибудь законовѣда! Что за странная иронія судьбы!"
Онъ сложилъ конвертъ и положилъ его въ карманъ. Конвертъ могъ ему пригодиться. Человѣкъ этотъ былъ, въ сущности, не это иной, какъ самъ великій Джемсъ Керью, признанный авторитетъ въ своей профессіи, царь грабителей. Его снова, послѣ двадцати-пяти-лѣтняго заключенія, выпустили на свѣтъ божій, ничѣмъ не заслужившій такого бѣдствія.
Когда такого человѣка, какъ Джемсъ Керью, выпускаютъ на свободу, то слѣдовало бы предупреждать добрыхъ людей. Его шаги слышала бѣдная богаделенская старушка на дняхъ вечеромъ. Онъ приходилъ, увидѣлъ, что въ комнатѣ темно и пусто, и опять ушелъ. Теперь онъ вернулся, чтобы сообщить о своемъ освобожденіи своей любящей семьѣ и поглядѣть, что изъ этого воспослѣдуетъ. Двадцать лѣтъ тюремнаго содержанія не располагаютъ человѣка къ честной работѣ; если удастся высосать денегъ изъ жены и дѣтей, то, разумѣется, онъ употребитъ всѣ къ тому усилія.
Быть можетъ, половица скрипнула подъ его ногами; быть можетъ, онъ забылъ обычную осторожность -- не знаю, но вдругъ женщина проснулась и, выпрямившись въ креслѣ, закричала:
-- Его шаги! Я опять слышу его шаги!-- Онъ тотчасъ понялъ, что жена его слѣпа. Ея вытаращенные глаза уставились въ него, но тщетно, и онъ догадался, что она слѣпа, по ея протянутымъ рукамъ и вообще безпомощнымъ жестамъ. Это было для него неожиданно: поспѣшно и безъ всякаго шума перешелъ онъ черезъ порогъ, отошелъ отъ дверей, сталъ между грядами капусты, притаился и ждалъ. Жена его была слѣпа и въ богадельнѣ. Онъ приготовился къ перемѣнамъ. Онъ зналъ, что жизнь не стоитъ на мѣстѣ; дѣти должны вырости; быть можетъ, они будутъ стыдиться отца; мать ихъ относилась въ подвигамъ отца съ глупымъ предубѣжденіемъ. Онъ не сомнѣвался, что она постаралась сдѣлать изъ нихъ честныхъ людей; тогда какъ онъ самъ, если-бы ему предоставили воспитывать дѣтей, образовалъ бы изъ нихъ искуснѣйшихъ воровъ, веселую, дружную семью, которая въ изобиліи пользовалась бы земными плодами -- чужими, разумѣется. Стыдъ и срамъ, что человѣку не позволяютъ, хотя бы даже изъ тюрьмы, руководить воспитаніемъ своихъ собственныхъ дѣтей, въ ихъ собственномъ интересѣ. Но если они честные люди и не захотятъ признать родного отца, то должны откупиться отъ него и назначить ему еженедѣльное содержаніе. Но кто бы думалъ, что его жена ослѣпнетъ? Онъ не зналъ, что сказать и сдѣлать, а потому притаился и молчалъ. Она же, шатаясь, подошла къ дверямъ и, протянувъ руки, кричала:
-- Кто тамъ, кто тамъ?
Мистеръ Керью не отвѣчалъ. Онъ было твердо вознамѣрился явиться къ ней и сказать: "Ну, вотъ, я опять вернулся назадъ. Подавай мнѣ всѣ деньги, какія у тебя есть. Говори, гдѣ дѣти? Мнѣ понадобятся деньги, пока я не вернусь къ моему старому ремеслу. Что касается раскаянія, то объ этомъ лучше не думай и, пожалуйста, удержи языкъ за зубами".
Вотъ любезная рѣчь, которую онъ было приготовилъ для своей жены. Но онъ увидѣлъ сѣдую и слѣпую старуху, и искра гуманности, гнѣздившаяся гдѣ-то въ глубинѣ его души, помѣшала ему произнести эту рѣчь, а пока онъ стоялъ посреди грядъ съ капустой, между имъ и его женой появилось третье лицо -- какая-то молодая барышня.
-- Мама,-- сказала она, беря слѣпую за руку:-- что это такое?-- Она естественнымъ образомъ объяснила ужасъ и безпомощно протянутыя руки старухи присутствіемъ чужого, незнакомаго человѣка.
-- Опять мой сонъ! О, Полли, слава Богу, что ты пришла, моя душа! Я опять видѣла страшный сонъ. Я опять слышала его шаги. Милая, милая! я сама себя не помню отъ ужаса. Неужели мертвецъ приходитъ меня мучить?
-- Опять тѣ же шаги?
-- Шаги твоего отца, душа моя. И кто-то былъ въ моей комнатѣ. Я чувствовала это. Кто-то былъ въ моей комнатѣ. Должно быть, его привидѣніе.
Валентина повернула къ человѣку лицо, исполненное такого ужаса, омерзѣнія и стыда, что это поразило его, несмотря на то, что совѣсть въ немъ была какъ бы выжжена, а двадцать лѣтъ тюремнаго заключенія только пуще ожесточили его. Но передъ этимъ взглядомъ онъ опустилъ глаза.
Какъ странно! Она не спускала глазъ съ человѣка, какъ укротитель дикихъ звѣрей -- съ того звѣря, котораго хочетъ обуздать.
-- Вы увѣрены, что вы опять слышали его шаги?
-- Совершенно увѣрена! Какъ будто я могла забыть его шаги!
Незванный гость самодовольно улыбнулся.
-- Я слышала его шаги, осторожные, какъ кошачьи. Ахъ, Полли! слава Богу, что ты пришла!-- сказала она, цѣпляясь за дочь.
-- Успокойтесь, матушка!-- проговорила Валентина страннымъ голосомъ и съ пылающимъ лицомъ.-- Онъ давно уже умеръ, пять лѣтъ тому назадъ,-- и слава Богу!-- негодный, скверный человѣкъ умеръ въ тюрьмѣ той жалкой смертью, какую заслуживалъ, и схороненъ, какъ того заслуживалъ, посреди себѣ подобныхъ воровъ и разбойниковъ. Не дрожите такъ, мама!-- онъ умеръ, и мы позабыли его и всѣ его гадости.
-- Такъ, такъ, душа моя! Но вѣдь это твой родной отецъ. Не говори дурно про отца съ матерью, потому что это приноситъ несчастье. И къ тому же, онъ умеръ. Но почему же я слышала его шаги?
-- Не знаю; но здѣсь никого нѣтъ, милая,-- солгала Валентина.-- Вамъ это приснилось; а теперь пойдемте въ комнату, сядьте и успокойтесь. Я пойду и соберу вамъ что-нибудь на ужинъ: саладу или чего-нибудь другого. Я вернусь черезъ пять минутъ. Сидите и не бойтесь. Бѣдная, бѣдная, какъ вы испугались! Но вѣдь теперь я съ вами, и если-бы кто-нибудь видумалъ васъ испугать, то я выгнала бы его.
Усадивъ старушку въ кресло, она вышла въ садъ и знакомъ пригласила посѣтителя слѣдовать за собой. Онъ повиновался и пошелъ между грядами, гдѣ шаговъ его не было слышно.
Выйдя изъ сада, Валентина повернула въ первую улицу направо, которая оказалась вновь проведенной и съ недостроенными кирпичными домами. Никто никогда не гуляетъ въ недостроенной улицѣ, даже влюбленные, которые всюду ходятъ гулять, но только не между рядами противныхъ кирпичей.
Наконецъ она остановилась и съ яростью повернулась въ человѣку.
-- Негодяй!-- вскрикнула она:-- я знаю, кто вы. О, низкій и скверный негодяй! Мы думали, что вы умерли; мы радовались тому, что вы умерли, какъ жалкая крыса въ западнѣ, въ своей тюремной кельѣ, и схоронены на тюремномъ кладбищѣ.
-- Что вы говорите?!
-- Молчать! не смѣть говорить!
Она поняла, что случилась самая страшная вещь въ мірѣ, какая только могла съ ними случиться. Страшная, для каждаго изъ нихъ. Для бѣдной старушки, для Джо, честнаго и респектабельнаго Джо, у котораго не было ничего, кромѣ честнаго имени, для Сама, Меленды и -- всего ужаснѣе -- для Клода, и... нѣтъ, нѣтъ... Віолета не должна объ этомъ узнать, ни за что на свѣтѣ! Она понимала, чего этому человѣку нужно, и въ ней кипѣло бѣшенство, потому что она не была его дочерью.
-- Вы, значитъ, не умерли и воспользовались своей свободой, чтобы придти и пугать свою жену. Вамъ бы слѣдовало забиться въ какой-нибудь уголъ и схоронить въ немъ свой позоръ, пока смерть не придетъ за вами. О! я знаю вашу исторію, вашу постыдную исторію!
-- Вы звали ее матерью,-- сказалъ онъ, безсмысленно тараща на нее свои глаза:-- а между тѣмъ сами вы барышня... или, можетъ быть, вы -- горничная?
Она не отвѣчала.
-- Если она вамъ мать, то вы, значить, моя дочь.
Она опять не отвѣчала.
-- И, нечего сказать, почтительную дочь она изъ васъ воспитала!-- Онъ прокашлялся, и смѣлость вернулась къ нему.-- Я ей задамъ за это,-- слышите?-- я вамъ задамъ! Слышите?-- обѣимъ вамъ задамъ! Таково-то ваше дочернее повиновеніе? Развѣ вы забыли пятую заповѣдь? Припомните, пока я не взялъ и не свернулъ вашу непочтительную шею!
Онъ говорилъ еще грубѣе, но сущность его словъ была такова. Онъ даже помахалъ кулакомъ передъ лицомъ Валентины, но не очень увѣренно.
-- Если вы осмѣлитесь хотя пальцемъ меня тронуть,-- отвѣчала Валентина,-- то я переломаю вамъ всѣ кости, негодный человѣкъ!
Она была гораздо выше его ростомъ и, повидимому, сильнѣе. Кромѣ того, въ глазахъ ея сверкало такое бѣшенство, и вся ея фигура выражала, что она это непремѣнно сдѣлаетъ и съ превеликимъ удовольствіемъ, а потому онъ струсилъ.
-- Но вы, однако, моя дочь?-- спросилъ онъ:-- какъ васъ зовутъ?
-- Меня зовутъ Полли,-- отвѣчала она послѣ нѣкотораго колебанія.-- Вашу младшую дочь окрестили Марлой.
-- Хорошая же изъ васъ вышла Марла! Вотъ что значитъ, когда дѣвушка воспитывается безъ отца! И чѣмъ вы живете, желалъ бы я знать? Марлп -- да, теперь я припоминаю! Въ тюрьмѣ позабудешь многое. У меня еще была дочь Меленда и трое мальчиковъ: Джо, Самъ и Клодъ; хорошенькій мальчикъ былъ Клодъ, похожъ на меня. Я назвалъ его Клодомъ, въ честь Клода Дюваля, царя разбойниковъ.
Валентина вздрогнула. Клодъ былъ похожъ на него, а также, увы, и Віолета. Сходство бросалось въ глаза.
-- Ну, довольно,-- сказалъ онъ.-- Не будьте такой злючкой. Я вернулся, и этого вамъ не передѣлать. Будемъ жить въ мирѣ. Боже мой! я вовсе не хочу ссориться. Я никогда не любилъ ссоры. Мать скажетъ вамъ, что я всегда былъ миролюбивый человѣкъ, лишь бы у меня былъ грогъ, портвейнъ и хересъ. И вы хорошенькая дѣвушка, душа моя, и съ энергическимъ характеромъ. Прекрасно; я васъ за это уважаю. Вы съумѣете постоять за свою мать, не правда ли? Поцѣлуй, ну, поцѣлуй своего стараго отца, моя дорогая Марля!
Онъ сдѣлалъ движеніе, какъ бы собираясь поцѣловать ее. Валентина съ содроганіемъ -- или, вѣрнѣе,-- Валентина съ отвращеніемъ отскочила назадъ и изо всей мочи ударила его по щекѣ, такъ что онъ пошатнулся. Король Ричардъ Львиное Сердце не нанесъ бы болѣе мѣткаго удара: чтобы этотъ негодный преступникъ, этотъ воръ, вздумалъ ее поцѣловать!
-- О!-- вскричала она:-- только троньте меня, а васъ убью!-- Онъ подналъ шляпу, свалившуюся съ головы, и безсмысленно глядѣлъ. Слыханное ли дѣло, чтобы дочь прибила родного отца!
-- О! какая жалость, какая ужасная жалость,-- продолжала жестокосердая Валентина,-- что вы не умерли!
Онъ занылъ, держа шляпу въ рукахъ и обращаясь къ безчувственнымъ кирпичамъ:
-- Я вернулся домой послѣ двадцати-лѣтняго отсутствія,-- жаловался онъ:-- и въ первую же свободную минуту спѣшу повидаться съ женою; я сбросилъ съ себя ветхаго Адама и намѣреваюсь облегчить ея участь, скрасить послѣдніе ея дни. Я исполненъ раскаянія и оставилъ всѣ суетныя мысли, какъ часто говорилъ доброму тюремному пастору, который вѣрилъ этому... (онъ осклабился; затѣмъ продолжалъ съ серьёзнымъ лицомъ:) -- что же касается моей, репутаціи, то я собираюсь возстановить ее въ глазахъ добрыхъ людей и разсчитываю, что во мнѣ отнесутся съ должной симпатіей. И, вмѣсто того, что же я нахожу? Родная дочь ругаетъ меня и бьетъ старика-отца! Но я готовъ подставить и другую щеку!-- и онъ въ дѣйствительности подставилъ щеку, но Валентина не воспользовалась этимъ.
-- Молчите!-- сказала она повелительно:-- я знаю, что вы умѣете разговаривать, но довольно разговоровъ и выслушайте меня. Вы уѣдете далеко, далеко отсюда, на другой конецъ Лондона. Мнѣ все равно -- куда, только подальше. Вы не будете безпокоить свою жену, ни письмами, ни попытками свидѣться съ нею или какъ-нибудь извѣщать ее, что вы живы. О! мы такъ часто благодарили Бога, что вы умерли, и не можемъ допустить, чтобы вы ожили. Вы умерли, слышите! Самое первое условіе: чтобы вы не видѣлись съ вашей женой и никогда, никогда не писали ей.
-- Слышу. Жду, что дальше будетъ.
Тѣхъ временемъ онъ замѣтилъ -- по старой привычкѣ къ наблюдательности -- двѣ, три вещи, удивлявшія его я наводившія на размышленія: у дѣвушки были бѣлыя, нѣжныя руки; на пальцахъ не видно было слѣдовъ иголки или отъ другой какой грубой работы; платье ея было просто, но хорошо сшито, а ноги обуты въ изящныя и сшитыя по мѣркѣ ботняки. "Только барышни носятъ сшитыя по мѣркѣ ботинки",-- подумалъ онъ.-- "Но какимъ образомъ его дочь могла быть барышней?"
-- Второе условіе -- это чтобы вы никогда не входили въ сношенія ни съ кѣмъ изъ вашихъ дѣтей и не разыскивали, гдѣ они живутъ. Слышите? Я не хочу, чтобы вы отравляли имъ жизнь вашимъ присутствіемъ.
-- Предположимъ, что я не дамъ такого обѣщанія. Зачѣмъ я буду обѣщать это?
-- Въ такомъ случаѣ, вы не получите никакой помощи. Даю вамъ честное слово, что вы не получите отъ насъ ни пенса, а пугать жену мы помѣшаемъ вамъ силой, если понадобится. Хотя бы вы умирали съ голода подъ заборомъ, мы вамъ не поможемъ.
Трудно представить, какъ бы встрѣтила Валентина этого человѣка, если-бы она знала всю правду относительно Полли. Одно несомнѣнно: она не разговаривала бы съ нимъ такъ безцеремонно и не закатила бы ему такой здоровой пощечины.
-- Я хочу только честной работы,-- захныкалъ онъ:-- дайте мнѣ честную работу, и я не буду никого безпокоить. Вы не будете даже знать, что у васъ есть отецъ. Я прощаю вамъ ваши жесткія слова и ваши побои. Будемъ жить въ мирѣ.
-- Я не вѣрю, чтобы вы хотѣли работать,-- сказала Валентина:-- вы не работали, прежде чѣмъ попали въ тюрьму, и я не вѣрю, чтобы вы начали работать теперь. Вамъ нужно вино, табакъ и праздность. Хорошо, я доставлю вамъ то, что нужно, но съ условіемъ. Сколько у васъ денегъ?
Онъ со вздохомъ отвѣчалъ, что у него нѣтъ ни одного шиллинга, и, конечно, солгалъ. Онъ началъ объяснять, забывъ то, что сказалъ раньше, а именно, что только-что вышелъ изъ тюрьмы, что истратилъ всѣ деньги въ безполезныхъ поискахъ за работой.
-- Я усталъ, я отбилъ себѣ ноги,-- продолжалъ онъ со вздохомъ:-- но не жалуюсь на усталость и принимаю ее какъ наказаніе за грѣхи.
-- Поднимите ногу.
Онъ повиновался. Двадцать лѣтъ тюремнаго заключенія кого угодно сдѣлаютъ послушнымъ.
-- Это неправда! ваши сапоги совсѣмъ новые; совсѣмъ не видно, чтобы вы такъ много ходили.
-- И это моя родная дочь! А я-то думалъ, что она пожалѣетъ меня и успокоитъ своего несчастнаго отца! Ахъ, какое у нея жесткое сердце, какое жесткое! Пусть лучше у меня будутъ мозоли на ногахъ, чѣмъ такое жесткое сердце!
-- Мнѣ не надо ни вашихъ обѣщаній, ни вашихъ увѣреній,-- продолжала Валентина.-- Я не желаю дальше слушать вашихъ лицемѣрныхъ разглагольствованій. Я вамъ дамъ -- она подумала, какую бы наименьшую сумму предложить ему -- я вамъ буду давать по соверену въ недѣлю, до тѣхъ поръ, пока вы будете держаться въ сторонѣ. Съ той минуты, какъ вы покажетесь кому-нибудь изъ своихъ дѣтей или напугаете свою жену, вы не получите ни пенса. Слышите? И понимаете?
-- Да, слышу и понимаю. Но что такое соверенъ? Изъ-за этого не стоитъ давать никакихъ обѣщаній. Я могу издержать соверенъ въ день, и не подумать объ этомъ.
-- Ну, такъ заработайте соверенъ въ день.
-- Если вы можете давать по соверену въ недѣлю, то можете дать и два. Я не буду спрашивать, откуда вы ихъ берете. Я вѣдь хорошо знаю, моя душа, что у горничныхъ бываютъ всякаго рода доходы.
И онъ такъ хитро посмотрѣлъ на Валентину,-- что та чуть0чуть его опять не ударила. Когда женщины начинаютъ драться, то онѣ быстро входятъ во вкусъ -- за доказательствами стоитъ только обратиться въ исторіи.
-- Я дамъ вамъ одинъ соверенъ въ недѣлю -- и ни пенса больше, и то если вы согласитесь на мои условія. Вотъ вамъ на эту недѣлю.
Она раскрыла кошелекъ и вынула изъ него золотую монету. Глаза его алчно уставились на кошелекъ, въ которомъ -- фактъ этотъ не ускользнулъ отъ его вниманія -- было еще нѣсколько золотыхъ монетъ.
-- Этотъ соверенъ будетъ первымъ и послѣднимъ, если вы нарушите мои условія. Если же нѣтъ, то я пришлю вамъ на будущей недѣлѣ другой, по тому адресу, который вы мнѣ дадите. Она подала ему листокъ изъ записной книжки, и онъ написалъ на немъ свой адресъ.
-- Вы можете адресовать свои письма въ богадельню, на имя матери, но не смѣйте подписываться своимъ именемъ и не вздумайте называть меня своей дочерью.
-- Но кто же вы?-- спросилъ онъ, глядя на нее съ удивленіемъ и восхищеніемъ.-- Кто же вы, если не моя дочь? Дочь Эстеръ Монументъ должна бы была быть прачкой. Кто же вы?
-- Этого я вамъ не скажу. Помните только, что каждый изъ вашихъ дѣтей -- никто изъ нихъ не знаетъ истины -- встрѣтитъ васъ съ ужасомъ и стыдомъ. Ни одинъ не поможетъ вамъ, кромѣ меня. Ну, вотъ и выбирайте, что хотите. Или берите мои двадцать шиллинговъ въ недѣлю и уходите, по добру, по здорову, пьянствовать вмѣстѣ съ ворами и негодяями -- вашими пріятелями. Если же вы откажетесь отъ моихъ условій или вздумаете безпокоить кого-нибудь изъ насъ, то увидите, много ли вы выжмете ибо всѣхъ насъ, вмѣстѣ взятыхъ. Ступайте!
Онъ повиновался и побрелъ по улицѣ, не говоря ни слова.
-- Нѣтъ,-- сказала она:-- не по этой улицѣ. Она проходитъ мимо богадельни, и ваша жена можетъ снова услышать ваши шаги. Ступайте вотъ здѣсь.
-- Но я не знаю этой дороги.
-- Мнѣ все равно. Ступайте,-- говорятъ вамъ!
Онъ повиновался и медленно пошелъ, безпрестанно оборачиваясь, и каждый разъ видѣлъ дѣвушку стоящею на дорогѣ и глядѣвшею ему вслѣдъ.
Когда онъ скрылся изъ виду, Валентина медленно вернулась въ богадельню.
-- Какой ужасный сонъ, Полли!-- не правда ли?
-- Ужасный, мама. Но я не думаю, чтобы онъ опять вамъ приснился. Я останусь у васъ ночевать, чтобы вамъ не было страшно. Вѣдь вамъ не будетъ страшно, если вы будете не однѣ?
-- Полли, милая моя, совсѣмъ не страшно, когда ты здѣсь. И я такъ рада, когда мнѣ есть съ кѣмъ говорить о моихъ тревогахъ.