Много было покоевъ у маленькой принцессы, и были они громадны, великолѣпны. Высокіе потолки ихъ поддерживали могучія зеленыя каріатиды, со свѣтящимися карбункуловыми глазами. Ковры окутывали полъ и стѣны; по угламъ, въ бронзовыхъ кадильницахъ, курились благовонія далекой Аравійской земли. Но тихо и мрачно въ роскошныхъ покояхъ: это -- жилище безмолвія. Уже давно маленькая принцесса уступила ихъ своему мрачному другу, и осталась у нея теперь только маленькая комната со странными надписями и буквами по стѣнамъ; на полу, по серединѣ, было вырѣзано одно какое-то слово, котораго не понималъ никто -- ни нютни, ни ученыя баядерки, и даже самъ великій раджа, посѣщая дочь, въ недоумѣніи останавливался предъ надписью.
А маленькая принцесса К и зметь все сидѣла надъ нею, все просила разгадать ее, но напрасно. И принцесса тосковала.
Тосковали и маленькія нютни. Робко притаились онѣ у ногъ своей безмолвной повелительницы; тихо сидятъ черныя дѣти, не шелохнутся; коротенькія юбки еле прикрываютъ ихъ тонкія ноги; курчавыя головы ихъ убраны золотыми монетами, звенящими при малѣйшемъ движеніи.
Тосковали и строгія, ученыя баядерки. Сурово выпрямившись и облокотясь воздушнымъ тѣломъ о каріатиды, стоятъ онѣ, высокія красавицы; легкая прозрачная ткань окутываетъ ихъ члены; алмазы и перлы покрываютъ съ головы до ногъ ихъ легкую одежду, а волоса стягиваетъ золотой обручъ.
Тосковали и дѣвушки-прислужницы. Уныло забившись въ уголъ и поджавъ подъ себя ноги, сидятъ онѣ, бережно поддерживая корзины со свѣжими яйцами.
Тосковала и старая няня Acпола.
-- Принцесса, великая дочь раджи-повелителя,-- рѣшилась, наконецъ, выговорить старая няня,-- принцесса, пожалѣй рабовъ своихъ... Гляди: они устали отъ тоски, они унылы отъ безмолвія.
Тогда подняла свои глаза маленькая принцесса.
-- О, дѣвы,-- сказала она, обращаясь къ баядеркамъ,-- я знаю, вы много знаете,-- васъ долго учили великіе брамины,-- скажите, что такое "слава"?
-- Слава?-- Баядерки задумались. Наконецъ, одна изъ нихъ выступила и сказала:
-- Принцесса, слава -- это наслажденіе; слава -- это восторгъ, это -- упоеніе летать съ покрывалами предъ большою толпой, летать и чувствовать, какъ подымаешься на небо, и совсѣмъ улетѣть только мѣшаетъ тяжесть драгоцѣнностей, въ которыя укутано стройное тѣло, а удивленная толпа кричитъ, ликуетъ, и перлы, брильянты сыпятся вокругъ, подобно алмазному снѣгу на сѣдыхъ вершинахъ священныхъ нашихъ горъ.
-- Это -- слава?-- К и зметь покачала головой.-- А вы не можете прочесть это чудное слово, что на полу написано?
-- О, нѣтъ! Никто никогда не пытался сдѣлать это... Оставь и ты,-- мы будемъ веселить тебя иначе.
И вотъ медленно выплыли онѣ стройными парами на середину комнаты; легко скользятъ ихъ маленькія ноги, обутыя въ голубые сандаліи; пригибаясь къ землѣ, склоняютъ онѣ легкіе станы, то выпрямляясь возносятся вверхъ, окутанныя покрывалами, и, сплетаясь чудными руками, тихо пляшутъ въ тактъ мелодичной музыки.
-- Мы полетимъ еще выше, мы обнимемъ и тебя, маленькая принцесса, ты заглянешь на небо вмѣстѣ съ нами, только забудь это чудное слово, только улыбнись на наши рѣчи.
-- Чтобы летѣть, надо быть легкой, я же упаду и мнѣ будетъ только больнѣе.
И баядерки устаютъ плясать, не слыша одобренія...
Тогда рѣзво вскакиваютъ маленькія нютни; онѣ разбрасываютъ передъ собою тяжелыя мѣдныя пуговицы, иголки, нитки и одна изъ нихъ, наклонившись, говоритъ принцессѣ:
-- Повелительница, гляди: я подыму глазами эту тяжелую пуговицу, я долго такъ буду держать ее для твоего удовольствія, только улыбнись мнѣ за это.
-- Но вѣдь изъ глазъ твоихъ текутъ слезы въ это время?
-- Улыбнись, принцесса, я покажу тебѣ новую штуку: я ногами продѣну нитку въ иголку,-- улыбнись только скорѣе.
-- Оставь,-- у тебя трещатъ въ ногахъ кости... Дѣти, васъ ничему не учили мудрые брамины, вы ничего не знаете; но можетъ-быть вы съумѣете угадать, что значитъ это слово?
-- Нѣтъ, не можемъ,-- грустно отвѣтили дѣти.
-- Оставь это слово!-- вскричали дѣвушки-прислужницы, вынося на середину комнаты корзины со свѣжими яйцами.-- Забудь его и мы покажемъ тебѣ невиданные фокусы, только улыбнись намъ, маленькая принцесса!
И дѣвушки раскладываютъ на цыновкахъ свѣжія яйца, ловко танцуя между ними; все танцуя, хватаютъ онѣ ихъ изъ корзины, перебрасываютъ другъ другу, вертятъ на ладони, крутятъ на пальцахъ. Высоко взлетаютъ вверхъ свѣжія яйца и дѣвушки, поочередно, составляютъ изъ нихъ въ воздухѣ всевозможныя замысловатыя фигуры.
Но К и зметь не видала ихъ. Она тихонько выскользнула изъ комнаты и прошла во дворецъ отца своего. Тамъ, обвивъ руками его шею, спросила робко:
-- Отецъ, говорятъ, что ты -- мудрый и хорошо управляешь народомъ своимъ,-- скажи же мнѣ, что такое "слава".
Великій раджа съ изумленіемъ поднялъ глаза на свою дочь.
-- Къ чему тебѣ, женщинѣ-ребенку, знать такія слова?
-- Почему же мнѣ нельзя знать это?
-- Развѣ женщина можетъ истерзать вражеское тѣло, когда у нея слабыя руки? Развѣ осмѣлится она вырвать глаза супостату, разбить его голову о скалы, высосать мозгъ его?... И можетъ ли она однимъ именемъ своимъ окрылить пятки вражескаго войска и въ то же время быстрѣе урагана догнать его, искрошить всѣхъ?...
-- Погоди, отецъ,-- перебила его мертвенно блѣдная К и зметь,-- я только спросила тебя, что такое "слава", а ты заговорилъ объ убійствѣ и терзаніи... Я не понимаю тебя.
-- Вѣдь это и есть слава, глупый ребенокъ! Ничего нѣтъ страшнѣе своимъ могуществомъ имени воина-побѣдителя.
-- Это -- страхъ,-- гдѣ же слава?
-- Слава есть страхъ; страхъ есть слава!
Раджа остановилъ огнемъ сверкающій взглядъ на маленькой К и зметь.
-- Но что это, ты испугалась?
-- Да, я боюсь... Но что тебѣ до этого? Страхъ есть слава! Теперь и мною ты прославленъ. И неужели божественное слово, отъ одного звука котораго трепещетъ мое сердце,-- неужели оно кроваво? У тебя, при воспоминаніи о немъ, дико блестятъ глаза и воинственно вздымаются руки...
К и зметь умолкла. Сначала она хотѣла спросить и о другомъ, ей неизвѣстномъ, словѣ, но теперь она была увѣрена, что отецъ безсиленъ разгадать его.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Рано утромъ, когда весь дворецъ еще былъ укутанъ соннымъ покрываломъ, К и зметь вышла изъ своихъ покоевъ и направилась къ маленькой калиткѣ въ саду, ведущей прямо на улицу. Она хотѣла пройти къ Великой Равнинѣ Милостыни и омыться въ Рѣкѣ Милосердія, прежде чѣмъ рѣшиться на важный шагъ, рѣшающій судьбу ея жизни.
Кизметь подошла къ истокамъ божественной рѣки. Скалы свѣтлаго гранита окружали ее. Она поднялась на эти скалы. Дорога цѣплялась надъ бурлившимъ потокомъ. Уже отсюда были видны алмазныя горы. Принцесса не скоро дошла до нихъ. Ей приходилось взбираться на ледяныя иглы, громоздившіяся другъ на друга, опускаться въ крутые овраги... Часто громады облаковъ плыли у ногъ ея, надъ горами и долинами. Онѣ не казались маленькой принцессѣ плоскими массами, какъ людямъ внизу живущимъ,-- нѣтъ, она видѣла башни, замки, грозящихъ исполиновъ, уродливыхъ карловъ. Наконецъ, Кизметь спустилась въ Великую Равнину. Было раннее утро.
Въ рѣкѣ уже подходили богомольцы, одѣтые въ красный или оранжевый цвѣтъ, и набожно погружались въ холодную воду. Подъ высокими пальмами сидѣли брамины, укрывшись большими зонтиками, въ полотняныхъ бѣлыхъ рубахахъ и остроконечныхъ шапкахъ. Нѣкоторые изъ нихъ, стоя, кропили священною водой во всѣ стороны; богомольцы, въ рѣкѣ, благоговѣйно повторяли то же. Потомъ они отрѣзывали пряди волосъ своихъ и кидали въ священную воду.
Царевна, притаившись, не рѣшалась выйти, пока одинъ браминъ, увидавъ ее, не спросилъ: "Желаешь ли и ты за нѣсколько рупій омыться и оставить грѣхи въ Рѣкѣ Милосердія?"
Тогда Кизметь опустилась въ воду и, отрѣзавъ громадную прядь черныхъ волосъ своихъ, пустила ихъ по рѣкѣ. Волосы поплыли направо и не прибивались къ берегу. Принцесса, одѣвшись, пошла по тому же направленію.