Прошло много времени.
Изъ убогихъ хижинъ выросли красивые дома, изъ каменистой пустыни образовалось плодородное поле, а жестокіе людоѣды стали кроткими пастухами, не употреблявшими даже мяса животныхъ.
Прошло еще много времени.
Отъ красивыхъ домовъ не осталось и камня на камнѣ; поля опять превращены въ пустыню; кроткіе и трудолюбивые пастухи или убиты, или взяты въ плѣнъ.
Столѣтняя старуха, Кизметь, стоитъ передъ побѣдителемъ -- Алкасаромъ.
-- Ты побѣдилъ насъ,-- говоритъ она съ презрѣніемъ,-- но побѣдилъ подлостью; ты зналъ наши законы,-- зналъ, что они запрещаютъ убійство,-- и не постыдился напасть на неподготовленныхъ... Ты кололъ нашихъ единороговъ ядовитыми стрѣлами, ты не постыдился хитростью пробраться въ городъ, когда это былъ часъ молитвы и всѣ храбрые были въ храмѣ... Мы не хотѣли бы такой побѣды!...
-- А мы очень хотѣли ея,-- улыбнулся побѣдитель.-- Ты -- королева побѣжденныхъ?
-- Я мать и сестра, дочь и раба моей дорогой родины... О, святыя созвѣздія неба,-- воскликнула въ отчаяніи старуха,-- широко раскинулись наши поля и тучные луга, привольно колосились наши золотыя нивы! Звѣри не бѣгали отъ человѣка и птицы не улетали отъ него. Дѣти наши были рѣзвы и кротки, женщинъ видѣли безъ покрывала, потому что никто у насъ не оскорблялъ другаго... И кто же погубилъ все это?-- Воинъ раджи, такъ хорошо управляющій своимъ царствомъ. Устроивъ свою страну, онъ не пожалѣлъ разрушить чужую..
-- Ты упрекаешь меня въ жестокости; а что бы сдѣлали вы съ нами, оставшись побѣдителями?
-- Десять лѣтъ тому назадъ царь далекой страны пришелъ покорить насъ. Онъ воевалъ честно и уважалъ чужіе праздники. Мы побѣдили. Царь-плѣнникъ праздновалъ у насъ нашу побѣду, потомъ уѣхалъ къ себѣ съ алмазами, полученными отъ насъ въ подарокъ.
-- И онъ не напалъ на васъ въ другой разъ?
-- Онъ испыталъ нашу силу и сталъ другомъ.
-- Ты не сдѣлаешь такъ, великій побѣдитель!-- сказалъ одинъ изъ браминовъ, стоявшихъ подлѣ Алкасара.
-- Я не сдѣлаю такъ,-- сказалъ онъ улыбнувшись,-- я отвезу ее къ великому раджѣ -- повелителю нашему.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Столица раджи-повелителя въ радостномъ волненіи празднуетъ великую побѣду. Со всѣхъ хижинъ и храмовъ высыпалъ ликующій народъ. На узкихъ и извилистыхъ улицахъ невообразимый шумъ и гомонъ. Гуссейны, всюду любящіе давку и безпорядокъ, неистово трезвонятъ въ колокольчики, думая привлечь этимъ доброхотную паству, не то она не обращаетъ на нихъ ни малѣйшаго вниманія,-- акробаты поглотили все ея вниманіе. Отъ одного дерева до другаго перекинуты веревки, по которымъ искусно прохаживаются жонглеры, имѣя на головѣ цѣлую корзину горшковъ, а на ногахъ рога буйвола. Громадная толпа окружаетъ фокусниковъ; изъ нея особенно выдѣляются великолѣпно разукрашенныя женщины, небрежно, но съ восхитительною граціей держащія надъ головами наполненные цвѣтами подносы. Недалеко очищено громадное мѣсто; тамъ, сіяя драгоцѣнностями и почти лишенныя всякой одежды, воздушно пар и тъ надъ землею красавицы баядерки, махая колеблющимися прозрачными покрывалами. Вокругъ нихъ, иногда мѣшая пляскѣ, прогуливаются священные зебу, задѣвая неуклюжимъ тѣломъ и висячими горбами толпу, благоговѣйно глядящую на нихъ.
Уединившись отъ суетности, факиры подъ деревьями тянутъ медленно и заунывно жалобный мотивъ священной пѣсни. Одинъ изъ нихъ, въ порывѣ религіознаго усердія, повѣсился вверхъ ногами на высокое дерево и, перебирая чотки, неустанно поетъ псалмы въ честь бога-карателя; но голоса его почти неслышно,-- зеленые попугаи и глазастые павлины постоянно летаютъ вокругъ съ дерева на дерево и оглушаютъ воздухъ визгливыми, рѣзкими криками. Въ нѣмомъ экстазѣ стоитъ вокругъ факира многотысячная толпа. Благоговѣйно разсматриваетъ она великаго сподвижника, съ восторгомъ внимая еле доносящейся пѣснѣ. На землѣ, вокругъ факира, разбросано пропасть колецъ, серегъ и запястьевъ; сюда работникъ броситъ послѣднюю заработанную рупію, чтобъ обезпечить себѣ милость на небѣ великаго Бога.
Но скоро на улицахъ водворился стройный порядокъ: чубдары урегулировали толпу въ два равныхъ ряда. Готовилось великое шествіе. Народъ любопытно глядѣлъ направо: тамъ уже виднѣлись королевскіе сов и ри, въ сопровожденіи многочисленной свиты, сіяющей ослѣпительными одеждами; за ними гордо, повинуясь магуту, выступаетъ королевскій слонъ и на немъ, въ открытомъ паланкинѣ, сидитъ Алкасаръ. Статная фигура великаго побѣдителя укрыта туникой изъ зеленаго шелковаго газа съ золотыми узорами и въ шелковые панталоны пунцоваго атласа, вышитые серебромъ; изящный станъ его перетянутъ поясомъ фіолетоваго съ золотомъ кашемира.
Другой слонъ, шедшій подлѣ, везъ мать героя, бывшую нютню пропавшей царевны Кизметь. При появленіи ея раздалась хвалебная пѣсня. Затѣмъ потянулась процессія плѣнныхъ; они шли связанные по трое, въ бѣлыхъ полотняныхъ рубахахъ; единственное украшеніе "пастуховъ" составляли гордыя безъ чванства, кроткія безъ униженія, возвышенно-спокойныя лица. Впереди всѣхъ шла, могуче закинувъ голову, высокая старая женщина. Она глядѣла на любопытную толпу и сильное, еле сдерживаемое, волненіе виднѣлось на ея лицѣ. Когда звуки хвалебной пѣсни коснулись ея слуха, она вздрогнула и обратилась къ сѣдому, еле двигавшемуся отъ старости, старику, шедшему рядомъ съ нею.
-- Кому поютъ эту хвалебную пѣсню.
-- Твоей бывшей нютнѣ, теперь матери великаго героя -- твоего побѣдителя.
-- Что же сдѣлала эта женщина?
-- Она, я сказалъ тебѣ, родила Алкасара.
-- Но что же славнаго сдѣлалъ Алкасаръ?
-- Онъ побѣдилъ тебя.
-- За это даже мать его прославлена?-- Кизметь горько улыбнулась.-- Помнишь, учитель, то далекое время, когда я пришла къ тебѣ за разрѣшеніемъ двухъ вопросовъ,-- помнишь, что ты сказалъ мнѣ тогда? Я все исполнила, что ты велѣлъ мнѣ; я всю жизнь свою положила на это, и что же?-- Я не узнала, что такое "слава", я не понимаю слова "амритасара"... Помнишь это?
Старикъ молчалъ.
-- Помнишь ли, ты вдохновенно говорилъ мнѣ тогда: "оно любитъ того, что любитъ другихъ; оно помнитъ того, что забываетъ себя; оно награждаетъ не требующихъ себѣ награды". Я забыла себя, я любила другихъ, я не требовала себѣ награды... Гляди на мои руки: ихъ покрыли морщины; гляди на лицо мое и глаза мои: они уже почти не видятъ свѣта небеснаго. И станъ мой согнулся, и дрожатъ мои дряхлыя ноги. Гдѣ моя юность?-- Она утонула въ трудѣ непосильномъ, ужасномъ! Гдѣ моя старость?-- Ее заковалъ въ цѣпи мой побѣдитель, славный тѣмъ, что разрушилъ устроенное мною, что однимъ взмахомъ погубилъ все, что я взростила кровавымъ потомъ, безконечными усиліями... Значитъ, разрушитель безсмертнѣе создателя?
Старикъ молчалъ.
-- Куда дѣвались вы, мои труды, мои надежды? Куда ушло все доброе, все святое, все прекрасное, что я взростила въ народѣ моемъ?... О, не молчи, учитель!-- вскричала Кизметь въ отчаяніи, потрясая тяжелыми цѣпями.
-- Дитя, дитя, что сдѣлалось съ тобою? Опомнись, ты вѣдь говоришь теперь о наградѣ, а я сказалъ тебѣ, что только тотъ способенъ познать великія слова, кто не думаетъ о ней... Помнишь ли, какъ спрашивала ты значеніе слова "жертва"?-- Ты знаешь его теперь... Помнишь ли, какъ я сказалъ, что слава -- великое страданіе, и что слово "амритасара" позн а етъ только тотъ, кто не страшится смерти?
-- Помню!-- въ недоумѣніи прошептала Кизметь.
-- Дитя, ты все не понимаешь меня!... Слушай: еслибы великій Богъ при началѣ твоей жизни предложилъ тебѣ два жребія на выборъ, захотѣла ли бы ты взять славу твоей прислужницы, а ей отдать свою смерть и несчастіе?
-- О, нѣтъ, нѣтъ!-- быстро сказала Кизметь.-- Но я бы попросила великаго Бога не уничтожать моихъ трудовъ и успѣховъ.
-- Плоды трудовъ твоихъ никогда не могутъ уничтожиться,-- добро, разъ посѣянное, постоянно возрастаетъ... Неужели ты думаешь, что грубая рука побѣдителя уничтожитъ твои святыя сѣмена? Опять поправится твоя страна, опять зацвѣтутъ сады, опять заколышутся плодородныя нивы. Кизметь, дитя мое, слава -- благодарность человѣчества, а это -- не легкое бремя! Ты видишь, трудно иногда бываетъ. Развѣ мало тебѣ, моя Кизметь, что ты пробудила людей отъ мертваго сна, пробудила навѣки? Развѣ ты хотѣла хвалебныхъ криковъ?... Или ты хотѣла, чтобы толпа бѣгала за тобою и нечистыми устами объясняла тебѣ твои поступки? Но въ этомъ нуждаются только не понимающіе дѣлъ своихъ,-- къ чему же тебѣ цѣпи людскаго одобренія?
-- Но зачѣмъ же всѣ хвалятъ и поютъ ему, разрушителю? Зачѣмъ разрушилъ онъ мои поля и нивы?
-- Зачѣмъ земледѣлецъ вспахиваетъ поле прежде, чѣмъ посѣять на немъ сѣмена маиса? И развѣ онъ презираетъ соху за то, что она только взрываетъ спокойную землю?... Зачѣмъ налетаетъ на море внезапный шквалъ, вспѣнитъ, загрязнитъ воду, потопитъ попавшіеся корабли, погубитъ людей, на нихъ находящихся?... И ропщутъ люди, и кажется имъ, что шквалъ -- только злая сила злаго бога... Но всмотрись поглубже: безъ сохи, разрывающей грудь нашей земли-матери, не взросла бы пшеница; безъ шквала, губящаго многое, заплѣсневѣло бы море...
-- Ты правъ, опять ты правъ,-- грустно сказала Кизметь.-- Но все же мнѣ страшно и горько,-- развѣ я заслужила это?-- Она указала на цѣпи.
-- Ты не заслужила ихъ; но развѣ тебѣ обѣщано было что-либо въ награду?... И что такое эти цѣпи? Развѣ онѣ заковали твою мысль, развѣ онѣ погубили добро, которому ты отдала жизнь твою? Неужели ты думаешь, что, сидя на престолѣ пурпуровомъ вмѣсто бывшей нютни, ты принесла бы больше пользы человѣку?... Алкасаръ не уничтожилъ твоей славы своимъ торжествомъ. Вспомни: далеко, далеко опять уже отстраиваются твои братья, уцѣлѣвшіе отъ его убійствъ и разрушенія... Они помнятъ тебя и твои заботы; они любятъ тебя, и вспоминаютъ въ своихъ молитвахъ, и говорятъ о тебѣ своимъ маленькимъ дѣтямъ. Они благодарны тебѣ, и это -- твоя слава, которой нельзя отнять у человѣка. Оставь Алкасару и его матери ихъ славу, не оскорбляйся ею,-- всякій трудъ имѣетъ свою награду... Не тебѣ, не твоимъ грубымъ рукамъ и загорѣлому рабочему лицу подготовлены блестящіе тріумфы.
-- Хвала тебѣ, святой утѣшитель!-- вскричала Кизметь голосомъ, задыхающимся отъ волненія.-- Ты во второй разъ пробудилъ мою душу, и этотъ разъ священнѣе перваго... Я спокойна и никому не завидую... Мнѣ хорошо, потому что я ничего не желаю.
-- Ты прославлена не криками людей, а неустаннымъ ихъ совершенствованіемъ и чѣмъ совершеннѣе будутъ созданія трудовъ твоихъ, тѣмъ славнѣе будешь ты, моя Кизметь. Люди будутъ прославлять тебя, не зная даже, кто ты. Не имя, а душу свою оставила ты людямъ; но вѣдь чистая душа твоя дороже пустаго слова.
Лицо Кизметь просвѣтлѣло.
Торжественное шествіе повернуло въ узкую улицу и затѣмъ вышло на огромную площадь, усѣянную толпой ликующаго, разодѣтаго народа. Посреди возвышался большой помостъ, покрытый бѣлымъ суконнымъ покрываломъ. Вокругъ сидѣли брамины въ своихъ бѣлыхъ полотняныхъ рубахахъ и остроконечныхъ шапкахъ; за ними расположились факиры и, качаясь, тянули медленно приличные случаю гимны. Шествіе остановилось. Изъ приготовленнаго огороженнаго мѣста магутъ дрожащими руками вывелъ громаднаго бѣлаго слона, покрытаго-какою-то зеленоватою плѣсенью.
Пустынникъ поглядѣлъ на Кизметь. Ея спокойное лицо все дѣлалось свѣтлѣе.
-- Народъ мой!-- прошептала она.
-- Успокойся, моя Кизметь... Народъ твой будетъ смѣлъ и свободенъ... Это нападеніе научило его храбрости и теперь онъ заставитъ всѣхъ уважать себя.
-- Хвала тебѣ, святое созвѣздіе неба!... Отецъ, учитель, я стою передъ своею смертью и не боюсь ея. Сейчасъ тяжелая ступня раздавитъ мою сѣдую голову, но я благословляю тотъ часъ, когда увидѣла впервые дикихъ людоѣдовъ.
-- Только тотъ и познаетъ великое слово, кто не страшится смерти... Теперь ты знаешь его: "амритасара" есть безсмертіе.
-- Готовься, старуха!-- сказалъ подошедшій прислужникъ.-- Готовься скорѣе!
-- Прости, отецъ! Я благословляю минуту нашей встрѣчи... Я счастлива. Передай это моему народу...
-- Прости, дитя...
-- Сейчасъ душа моя отлетятъ къ моему народу и съ нимъ я буду жить вѣчно, вѣчно... Даже когда забудутъ они свою старую Кизметь, и тогда душа моя, неумирающая, будетъ съ ними... Да и къ чему имъ помнить пустое имя?... Я готова, прислужникъ, веди меня!
Пустынникъ взошелъ на помостъ. Народъ, увидя его, смолкъ. Замолкли и пѣсни факировъ.
-- Дѣти жаркой страны, кто изъ васъ помнитъ маленькую церевну Кизметь, которая ушла разыскивать, что такое слово "слава" и "амритасара"?
-- Я помню ее,-- сказала старая нютня, мать побѣдителя -- Алкасара.
-- Мы тоже знаемъ о ней,-- вскричали старухи и старики,-- мы въ юности много говорили объ этомъ.
-- Мы также слыхали о ней,-- закричали юноши и дѣти,-- намъ отецъ и мать иного разсказывали о маленькой царевнѣ.
-- Она посылаетъ вамъ привѣтъ и благословеніе великаго Бога. Она, наконецъ, узнала, что это за вѣщія два слова, и просила меня передать вамъ ихъ. "Слава", говорила она, есть благодарность человѣчества, а то вѣщее слово, что начертано на полу ея большой комнаты -- "амритасара" -- есть безсмертіе.
-- Нѣтъ на нашемъ языкѣ такого слова!-- вскричали въ одинъ голосъ Алкасаръ и мать его.
-- Нѣтъ на нашемъ языкѣ такого слова!-- закричалъ народъ, мужчины и женщины.
Одни только юноши и дѣти задумчиво молчали, опустивъ юныя головы, и съ сомнѣніемъ внимали недовѣрчивымъ крикамъ изумленной толпы. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Юлія Безродная.
1881 года.
"Русская Мысль", No 8, 1882