-- Проснись, царевна!
Пустынникъ ласково помогъ ей приподняться со дна маленькой лодки...
Что это? Развѣ это пробужденіе? Но Кизметь вѣдь не спить. Итакъ, невозможное совершается, превращается въ живое? Она много слыхала сказокъ, да и сама любила разсказывать ихъ дѣтямъ дорогой родины; но развѣ природа для того оживила эти фантастическія грёзы, чтобъ оковать ихъ ледяною корой, чтобы погрузить ихъ въ вѣчное безмолвіе?...
Неподвижно и угрюмо лежатъ суша и море въ объятіяхъ другъ друга. Невѣдомая сила оковала ихъ и поставила сторожами бѣлыя скалы; но, грозная, хотѣла украсить безмолвную неволю: она возвысила дивныя горы широкими мраморными ступенями, изогнула ихъ амфитеатромъ, унесла вверхъ тонкими стройными башнями, увѣнчала вершины ихъ необычайнымъ сіяніемъ... На это не солнце...
Кизметь глянула на небо: оно дышало, оно содрогалось отъ холоднаго блеска. Это и не звѣзды, которыя здѣсь почти безъ сіянія. Что-то неземное, ослѣпительно-мертвое пламенѣло въ вышинѣ, опускаясь на землю неправильнымъ полукругомъ. На вдругъ то вспыхивалъ повсюду живой огонь, переливаясь эѳирными зелеными струями, то, темнѣя, подымалъ онъ всю дугу вверхъ отъ земли на небо и тамъ прозрачными серебристыми нитями пронизывалъ свинцово-багровыя звѣзды. Острыя ледяныя вершины сверкали при этомъ разнообразными волшебными цвѣтами. Здѣсь все безумно-смѣло и строго-сурово; здѣсь красоту поглощало величіе; здѣсь годы влекутъ за собою меньше перемѣнъ, чѣмъ у другихъ тысячелѣтія...
Долго стояла Кизметь, не говоря ни слова, съ какой-то радостною печалью въ сердцѣ. Ей чудились въ воздухѣ гармоническіе звуки; ей казалось, что это все застывшая музыка, и ей страстно хотѣлось разбудить ее...
-- Но гдѣ же человѣкъ?-- вдругъ спросила она.
-- Ты увидишь его.
И Кизметь увидала человѣка, котораго сначала приняла за звѣря, и звѣря, который совершенно походилъ на человѣка; она не могла бы отличить ихъ другъ отъ друга, еслибы всѣ живущіе на этомъ бѣломъ саванѣ не бѣгали послѣдняго.
-- Несчастный!-- вскричала принцесса.-- Онъ всегда такой грязный? Всегда звѣриная шкура покрываетъ его убогое тѣло?
-- Да,-- отвѣтилъ старикъ.-- Здѣсь вѣка проходятъ мимо и ничего не кинутъ на холодную землю. Великій Богъ оковалъ и забылъ ее; онъ даже не посылаетъ провѣдать солнце, что творится въ этой пустынѣ.
-- Онъ не видалъ никогда свѣтлаго солнца?!-- вскричала въ ужасѣ принцесса.-- Несчастный, видалъ ли ты когда-либо высокія, въ небо уходящія, пальмы и кипарисы!? Вѣдь есть горы, покрытыя вѣчной, неумирающею зеленью, и только вверху алмазный вѣнецъ покрываетъ ихъ царственную вершину... О, хотѣла бы я оживить твои бѣлыя горы и по ихъ мертвому тѣлу раскинуть пеструю сѣть пахучихъ цвѣтовъ! Какъ разорвать и низринуть сѣрыя тучи, чтобъ изъ нихъ потекли говорливыя рѣки, а небо завѣсить голубымъ покрываломъ, гдѣ неустанно скользило бы пылающее солнце?... Только тогда ты сможешь понять, что небо необъятно, только тогда, когда жаркій лучъ солнца коснется тебя, ты заплачешь и скажешь: "я счастливъ!"
-- Остановись, неразумная!-- грустно сказалъ пустынникъ.-- Спроси его сначала, нужно ли ему солнце... Почемъ ты знаешь, что онъ несчастенъ?
-- Скажи, ты счастливъ бѣлый человѣкъ бѣлаго міра?-- смущенно спросила Кизметь.-- Видишь, отецъ, онъ молчитъ, несчастный,-- гдѣ ему знать подобное слово.
-- Дитя, дитя, вѣдь у него есть для этого свои слова, а не чужія! Дитя, они не вынесли бы зноя нашего южнаго солнца, ты погубила бы ихъ, увлекшись призрачнымъ желаніемъ; но боги мудры,-- они никогда не вознаграждаютъ неразумное.
-- Ты правъ,-- прошептала Кизметь.-- Да, ты правъ... Пойдемъ дальше.
-- Никогда не осуждай природы,-- она во всѣхъ видахъ любитъ человѣка; но когда ты содрогнешься отъ людскихъ дѣяній, когда при видѣ ихъ тебя охватитъ ужасъ,-- преодолѣй его и полюби этихъ беззаконныхъ грѣшниковъ, полюби и останься съ ними...
-- Я останусь при нихъ,-- все такъ же тихо шептала принцесса.-- Отецъ, уведи меня отсюда скорѣе!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
-- Проснись, царевна!
Кизметь приподнялась со дна лодки и вышла на берегъ. Это была жаркая страна. Полунагіе люди лѣниво лежали подъ тростниковыми хижинами и кое-гдѣ виднѣлся пасущійся скотъ, изнемогавшій подъ палящимъ зноемъ. Они прошли селеніе и подошли къ громадной рѣкѣ, между скалаии пробивавшей себѣ звонкое ложе. Тропическая зелень раскинулась вокругъ по обрывамъ, а темныя рощи вѣнчали вершины ихъ; вдали лѣсъ густымъ плащемъ одѣвалъ сосѣднія горы и долины. Старикъ топоромъ прорубалъ здѣсь проходы, потому что деревья непроницаемо переплетались сѣтью ліанъ и другихъ ползучихъ растеній. Но убивающая тишина царила вокругъ. Проходя, они не слыхали ни крика обезьяны, ни легкихъ шаговъ газели; даже птицы не перелетали съ одного дерева на другое, даже ни разу не прожужжало насѣкомое... Тоска взяла дочь великаго раджи; этой тишины живаго лѣса она боялась несравненно больше, чѣмъ мертвой тишины холодной пустыни.
-- Гдѣ человѣкъ?-- спросила она содрогаясь.-- Вѣдь здѣсь такъ страшно безъ человѣка.
-- Погоди, ты увидишь его.
Они взошли на невысокій утесъ, у подножья котораго билось и трепетало маленькое озеро, украшая пѣнистою бахромой его гранитные бока.
-- Сюда слетаются зимовать птицы,-- сказалъ старикъ.-- Здѣсь болтаютъ, забавляются и разсказываютъ другъ другу сказки и желтые бѣгуны твоей родины, и пушистая гага блѣдныхъ странъ, покинутыхъ недавно тобою; но теперь всюду лѣто и мѣсто это принадлежитъ одному человѣку; гляди: вотъ онъ.
Подъ густою тѣнью миртъ и алоэ мирно сидѣла небольшая группа. У дымящагося костра дѣлила она на части добычу и жарила ее на деревянныхъ вертелахъ.
-- Что ѣдятъ они?-- еле шевеля блѣдными губами, спросила Кизметь, переведя блуждающій взглядъ свой отъ костра на пустынника.
-- Человѣка.
-- Уйдемъ, уйдемъ скорѣе!-- закричала Кизметь.-- И это люди?... О, птицы назначаютъ себѣ здѣсь свиданія, а люди пожираютъ человѣка... Отецъ, уйдемъ отсюда поскорѣе!
-- Дитя,-- старикъ положилъ на плеча ей свои руки,-- это сюда манили тебя феи лунныхъ ночей, это сюда указывалъ тебѣ мрачный великанъ могучею десницей... Неужели они все будутъ только манить тебя и укоризненно качать своими головами?...
Кизметь заломила руки.
-- Какъ вынесешь ты взгляды ихъ, какъ взглянешь въ кроткія ихъ очи? Вѣдь это ты, а не кто-либо другой, пыталась разгадать таинственное слово... Вѣдь это ты хотѣла испытать значеніе слова "жертва". Вѣдь это ты страшилась узнать святое слово "слава"...
-- Отецъ, я остаюсь... Я къ нимъ пойду сейчасъ!
-- Гляди: вонъ вдали виднѣется нѣсколько бѣдныхъ хижинъ,-- иди спѣло туда и преврати ихъ въ устроенный городъ. Гляди: вонъ вдали безконечное море степей,-- преврати ихъ въ плодородную жатву... А этихъ -- научи любить другъ друга; пусть разводятъ они животныхъ и пасутъ стада, но только для жизни, а не для смерти... Воспрети имъ убійство даже безсловесныхъ животныхъ... Ты благословишь потомъ часъ этотъ. Прощай, дочь моя!
-- Прости, отецъ!-- Кизметь упала на колѣни.-- О, кроткія, о тихія феи лунныхъ ночей, я теперь все сдѣлаю, что вы укажете мнѣ!