В течение четырех дней "Санта Мария" наудачу искала пути среди белых ледяных полей. Весенний прилив из Берегового пролива уносил ее к северу; наконец на утро пятого дня на востоке показалось открытое море. Медленно ползя вперед, пароход под восторженные клики утомленных пассажиров выбрался на последний перегон дальнего пути. Глухой шум машины показался райской музыкой девушке, заточенной в палубной каюте.
Вскоре затем они увидали гористый берег, поднимающийся царственными, пустынными кряжами, еще белеющими от тающих снегов. В десять часов вечера, под золотистыми лучами вечернего солнца, среди пронзительных свистков, они бросили якорь на рейде Нома. Еще не улегся шум спущенных цепей и не отзвучало эхо салюта на береговых горах, как корабль уже был окружен тучей маленьких лодок, шнырявших вдоль его бортов, а чиновник, в форменном мундире и фуражке с позументом, уже всходил на мостик и здоровался с капитаном Стивенсом. Буксирные суда и барки осторожно кружили вокруг парохода, выжидая окончания кое-каких формальностей. Затем джентльмен в мундире вернулся в свою лодку и отчалил.
-- С санитарной стороны все благополучно, капитан, -- крикнул он, салютуя командиру.
-- Благодарю вас, сэр, -- рявкнул моряк в ответ.
После того гребные лодки, точно пираты, накинулись на пароход со всех сторон. Капитан повернулся и, глядя со своего: мостика на палубу, встретился взглядом с Дэкстри, который с величайшим вниманием наблюдал процедуру приема парохода. Оставаясь внешне все таким же важным и торжественным, капитан Стивенс слегка подмигнул левым глазом и ухмыльнулся самым мальчишеским образом. В тот же миг с мостика посыпались резкие приказания, матросы засуетились, реи заскрипели и застучали донки.
-- Приехали, г-жа Заяц, -- сказал Гленистэр, входя в каюту девушки. -- Санитарный инспектор пропустил нас. Пора всем посмотреть волшебный город. Идите, посмотрите, какой чудный вид.
Они впервые остались вдвоем после сцены на палубе. Она либо вовсе игнорировала его, либо устраивалась так, что они видались только в присутствии Дэкстри, хотя он с тех пор был неизменно вежлив и внимателен. Она не могла не видеть его еле сдерживаемые порывы и страстно ждала момента, когда можно будет покинуть пароход и бежать от чар его личности. Она содрогалась, думая о нем, но при виде его не была в состоянии ненавидеть его, как ей того хотелось; он подавлял ее своей волей, не позволяя ненавидеть себя и не обращая внимания на ее пренебрежение. Она помнила, как он охотно и без всяких расспросов заступился за нее и бился с матросами с "Охайо" по первой ее просьбе. Она знала, что он всегда готов на то же самое, если не на большее. Вообще трудно быть злопамятным в отношении человека, готового отдать за вас жизнь, даже если он и обидел вас, в особенности же, если он обладает физической привлекательностью, заставляющей вас забывать все веления нравственности.
-- Никто не увидит вас, -- продолжал он... -- Толпа окончательно лишилась рассудка; кроме того, мы сойдем прямо на берег. Вам, должно быть, до ужаса надоело заточение, да и мне тоже.
Когда они вышли на палубу, дверь соседней каюты распахнулась, и на пороге показалась худая женщина с острыми чертами лица; увидав девушку, выходившую из каюты Гленистэра, она приостановилась; ее хитрые, узкие глаза метнули быстрый, злобный взор на нее и на Гленистэра.
Впоследствии им пришлось пожалеть об этой случайной встрече, ибо она была чревата для них роковыми последствиями.
-- Здравствуйте, мистер Гленистэр, -- произнесла дама с едкой любезностью.
-- Здравствуйте, миссис Чемпион.
Гленистэр двинулся дальше. Она пошла за ним, не сводя глаз с Элен.
-- Вы сходите на берег сегодня вечером или будете ждать утра?
-- Право, не знаю, -- ответил он и, наклонившись к девушке, шепнул: -- Надо отделаться от нее, она шпионит за нами.
-- Кто она? -- спросила мисс Честер минутой позже.
-- Муж ее стоит во главе одной из наших крупных компаний. Она старая сплетница.
Девушка вскрикнула при первом взгляде на берег. Они покачивались на волнах маслянистого моря с оттенком полированной меди, и со всех сторон, среди глухого шума и грохота машин, десятки пароходов сбрасывали свой груз на целую армию паромов, буксиров и барж. Тут были и эскимосские "умиаки", широкие лодки из моржовых шкур; они скользили по воде, точно огромные, стоногие водяные пауки. Бесконечные ряды муравьев-буксиров, нагруженных товарами, шныряли к берегу и обратно. Город лежал в одной миле, расстилаясь наподобие белой ленты между золотистым морским песком и желтоватой мшистой тундрой.
Он не был похож ни на один город в мире. На первый взгляд могло показаться, что он весь из чистой белой парусины.
Население его за одну неделю возросло с трех до тридцати тысяч. Он тянулся тонкой, извилистой чертой на расстоянии нескольких миль вдоль берега, так как только на берегу -- единственном сухом месте -- можно было разбить лагерь.
Человек, рискнувший подняться на пригорок за полосой берега, провалился по колено в мох и воду, а ступив дважды на одно и то же место, попадал как бы в болото, полное жидкой ледяной грязи.
Поэтому город, ежедневно увеличивавшийся вдвое, разрастался только в длину, и берег от Нома до реки Пенни представлял собою длинное белое пространство, светящееся в лучах полярного солнца, напоминающее белую пену валов, что омывают тропические острова.
-- Вон там Энвил Крик, -- сказал Гленистэр. -- Там и "Мидас". Смотрите. -- Он указал на ущелье в горном кряже, удаляющемся от города. -- Это лучший "крик" на свете. Вы увидите целые караваны мулов, груженных золотом, вы увидите золотые горы. Как я рад, что вернулся. Вот где жизнь! Весь этот берег -- сплошное золото; горы полны кварца; русло реки совсем желтое. Везде золото, золото, золото, в гораздо большем количестве, чем в копях старика Соломана, и, кроме того, всюду тайна, опасности, загадки...
-- Идемте скорее, -- сказала девушка. -- Я сегодня же должна сделать одну вещь. Потом уж я как следует познакомлюсь со всеми этими чудесами.
Они сели в маленькую лодку и поехали к берегу. Компаньоны с живейшим интересом расспрашивали лодочника. Так как последний приехал за пять дней до них, то у него был большой запас новостей, и он, в качестве опытного человека, стал осыпать их советами, пока Дэкстри, наконец, не заявил ему, что они сами "старые волки" и владельцы "Мидаса". Тут мисс Честер пришлось подивиться уважению, выразившемуся на лице лодочника, и почтительным взглядам, которые он бросал на обоих компаньонов, не обращая на нее ни малейшего внимания.
-- Батюшки мои! Поглядите, сколько груза! -- воскликнул Дэкстри. -- Если будет шторм, он раздавит весь поселок.
Берег был забит и завален баррикадами из товаров; каждая новоприбывшая лодка добавляла свою долю, выкладывая на каждое свободное место тюки, ящики, котлы и прочий багаж. Все это валялось в величайшем беспорядке на весьма ограниченном пространстве. Крючники с песнями скатывали груз с барж и наваливали его в кучу, а орущая, ругающаяся толпа дралась над этой кучей, ища, разбирая и наваливая отдельные тюки.
Казалось, уже больше не было места, а груз все прибывал.
Стоял адский шум, люди бранились, толкались и лихорадочно торопились. Неистовая спешка звучала в голосах толпы, сказывалась в несдержанности движений, в побагровевших лицах, насыщала воздух возбуждающей, магнетической энергией.
-- На берегу сущий содом, -- сказал лодочник. -- Вот уже три дня и три ночи, что я не спал, -- места нет для сна, да и слишком светло. Яичница с ветчиной стоит полтора доллара, а виски идет по четыре доллара стакан.
Последнее было произнесено с глубокой, несказанной печалью.
-- Безобразия есть? -- спросил старик.
-- Ого! -- ответил лодочник. -- Прошлой ночью было убийство в "Северной".
-- Картежники?
-- Да. Убийца новичок по имени "Миссу".
-- Вот как, -- сказал Дэкстри. -- Я знаю его. Он негодяй.
Трое мужчин кивнули, но дальнейшего объяснения не последовало.
Сойдя с лодки, они вступили в царство шума и толкотни. С трудом пробираясь сквозь сумятицу, они вышли к огражденным участкам, где палатки тесно стояли одна к другой и где каждый вершок земли был занят. Здесь и там пустое место бдительно охранялось владельцем, смотревшим на остальную публику подозрительным и кислым взором. Кое-как выбравшись из этого столпотворения, мужчины остановились.
-- Куда вы хотите идти? -- спросили они мисс Честер.
Теперь во взоре Гленистэра уже не было той дерзости, с которой он обычно смотрел на женщин Севера. Он смутно сознавал, что ее привело в эту чуждую и антипатичную ей обстановку какое-то важное дело.
Независимость ее возбуждала восторг в мужчине его типа, а холодность ее только разжигала его страсть. Захваченный ею, Гленистэр потерял всю свою чуткость. Он мог смеяться над ее отвращением к нему, за исключением его поступка в ту ночь, когда он заключил ее в свои объятия. Ему в голову не приходило, что в его характере могли быть черты, антипатичные ей, и он ощущал острое нежелание расставаться с нею.
Она протянула обе руки.
-- Я никогда не сумею достаточно отблагодарить вас обоих за все, что вы для меня сделали, но все же я постараюсь расплатиться. Прощайте.
Дэкстри с сомнением поглядел на свою руку, грубую и жилистую, затем осторожно взял ее руку и слегка потряс ее.
-- Мы вовсе не собираемся покидать вас таким манером, -- заявил он. -- Куда бы вы ни шли, мы вас доведем до места.
-- У меня тут есть друзья; я найду их.
-- Хотя с дамами и не следует спорить, но, зная здешние нравы вдоль и поперек, я считаю, что вас должны провожать мужчины.
-- Ну, хорошо. Мне нужно к мистеру Струве из нотариальной конторы "Дэнхам и Струве".
-- Я провожу вас к нему, -- сказал Гленистэр. -- А ты, Дэкс, займись багажом. Жди меня через полчаса у гостиницы: мы пойдем на "Мидас".
Они пробрались между палатками, мимо куч всякого хлама и вышли на главную улицу, идущую параллельно берегу.
Ном состоял из одной узкой улицы, извивавшейся среди бесконечных рядов парусиновых палаток, недостроенных бараков; через дом было питейное заведение. Встречались довольно приличные постройки в целых три этажа вышиной; некоторые из них были крыты волнистым листовым железом, другие -- цинком. В верхних окнах виднелись вывески нотариусов, докторов и инспекторов. Улица кишела людьми, прибывшими из всевозможных стран света. Элен Честер не успевала считать все доносившиеся до нее языки и наречия. Лапландцы в курьезных ватных треухах лениво проходили мимо. Загорелые люди из тропиков сталкивались с белокурыми скандинавами, а рядом с нею тщательно причесанный француз, с моноклем и в бриджах, разговаривал при помощи жестов с эскимосом, одетым в звериные шкуры. Слева было сияющее море, оживленное множеством разнообразнейших судов. Справа возвышались голые горы, необитаемые, неисследованные, хмурые и дикие, с ущельями, полными снега. С одной стороны виднелся оживленный, знакомый ей мир, с другой было молчание, тайна, неизведанные приключения. По улице проносились всякого рода экипажи, от велосипедов до тележек с водою, запряженных собаками; повсюду копошились люди, стук молотков сливался с криками возчиков и отрывочными звуками музыки, доносившейся из питейных домов.
-- И это полночь! -- воскликнула Элен. -- И неужели они никогда не отдыхают?
-- Для отдыха нет времени. Тут гонятся за золотом. Вы еще не вошли во вкус.
Они взошли по лестнице большого, крытого железом дома в контору "Дэнхам и Струве"; дверь им отворил краснолицый седой помятый человек в одном жилете и без ботинок.
-- Чего вам надо? -- заговорил он, покачиваясь. Глаза его распухли и были красны, нижняя губа бессильно отвисала; по-видимому, он весь был пропитан алкоголем, точно губка. Он держался за ручку двери, пытаясь справиться со сползавшими подтяжками, и от времени до времени охал.
-- Гм, продолжаете пить со дня моего отъезда? -- спросил Гленистэр.
-- Кто-нибудь уже наболтал, наверно, -- ответил нотариус.
В лице его не было ни любопытства, ни радости встречи с гостем, ни неудовольствия. Голова его была опущена так низко, что он даже не заметил девушки, которая при виде его отошла в сторону. Он был еще относительно молод, со следами былого изящества, почти стершимися от распутной жизни. Волосы у него были седые, и все лицо как-то огрубело и распухло.
-- Я не знаю, что мне делать, -- жалобно сказала девушка.
-- Тут есть еще кто-нибудь, кроме вас? -- спросил ее спутник нотариуса.
-- Нет, я один веду дела. Не нуждаюсь ни в чьей помощи. Дэнхам в Вашингтоне, на родине. Чем могу служить?
Он попытался быть гостеприимным и шагнул через порог, но, споткнувшись, качнулся вперед и скатился бы с лестницы, если бы Гленистэр не подхватил его и не отнес назад в контору; там он бросил его на кровать в задней комнате.
-- Ну, а что вы скажете, мисс Честер? -- спросил он, вернувшись.
-- Это ужасно, -- содрогаясь, сказала она. -- А мне обязательно надо поговорить с ним сегодня же.
Она нетерпеливо топнула ногой. Я должна с ним поговорить наедине.
-- Нет, не должны, -- ответил Гленистэр так же решительно. -- Во-первых, он все равно ничего не поймет, а во-вторых, я знаю Струве. Он слишком пьян для деловых разговоров и недостаточно пьян для того, чтобы... ну, спокойно смотреть на вас.
-- Но я должна говорить с ним. Это страшно важно, -- воскликнула девушка. -- Какое животное!
Гленистэр заметил, что она не ломала рук от отчаяния и даже не собиралась плакать, хотя видно было, что разочарование и беспокойство терзали ее.
-- Что ж, придется ждать. Но я не знаю, куда мне пойти, в гостиницу какую-нибудь, что ли.
-- Здесь нет гостиниц. Две строятся, но сегодня вы не получите в Номе комнаты ни за какие деньги. Нет ли у вас тут знакомых женщин? Тогда предоставьте мне найти вам помещение. У меня есть друг, жена которого приютит вас.
Она возмутилась. Когда же, наконец, она сможет обойтись без его великодушной помощи? Она подумала о возвращении на пароход, но отказалась от этой мысли. Она хотела заговорить, но он уже успел сбежать с лестницы и не слышал ее; ей пришлось поневоле пойти вслед за ним.
Выйдя на улицу, они медленно пошли по тротуару, разглядывая толпу. Несмотря на общее напряжение, все лица выражали веселье, надежду и подъем духа. Энтузиазм этой юношески настроенной толпы согревал сердце. Девушке захотелось разделить радость этих людей, быть неотъемлемой частью этой толпы. Вдруг из общего говора вырвалось несколько слов, звучавших диссонансом, всего несколько слов, коротких и негромких, но насыщенных грубой, не знающей пределов страстностью.
Элен посмотрела кругом и увидела, что улыбка сбежала с лиц и что все глаза направлены с еще невиданным ею дотоле интересом на нечто, происходившее на улице. В этот же миг Гленистэр сказал:
-- Уйдемте отсюда.
Он, как опытный старожил, понял, что назревает побоище, и сделал попытку увести девушку, но она нетерпеливо стряхнула его руку и, поглощенная интересом, стала наблюдать сцену, разыгравшуюся перед ними. Хотя ход событий был непонятен ей, она все же смутно ощущала приближение какого-то кризиса, никоим образом, однако, не ожидая столь быстрого и рокового его разрешения.
Глаза ее остановились на фигурах двух мужчин, от которых остальные люди отделились, как масло отделяется от воды. Один из них был худ и хорошо одет, другой тучен, в поношенном непромокаемом пальто и с мрачном лицом. Говорил тот, что был поменьше ростом. Сначала Элен приняла его налитые кровью глаза и неверную походку за следствие пьянства; она вскоре поняла, что он трясется от ярости.
-- Отдайте, говорю я вам. Отдайте запродажный лист, вы...
Растрепанный человек с рычанием повернулся на каблуках и двинулся туда, где стояли Гленистэр и девушка. Он догнал их в два шага, затем, заметив быстрое движение своего противника, повернулся с молниеносной ловкостью дикого зверя. В голосе слышалось зверское рычание.
-- Ах, вы вот как. Так нате же...
Движения обоих были быстры и легки, но напряженному вниманию девушки они казались деланными и театральными. Минута эта навсегда запечатлелась в ее памяти, точно какой-то фотографический аппарат оставил в ее мозгу острый, ясный и яркий снимок этой сцены.
Спина высокого человека почти коснулась ее, когда он проходил мимо них, а опьяненный яростью человек в белой сорочке и котелке отхлынул вместе с толпой, точно сухая трава перед ураганом; бежавшие люди и позолоченная вывеска танцевальной залы по ту сторону улицы привлекли ее внимание, а потом ее с силой дернули назад: две сильные руки заставили ее стать на колени около стены, и она оказалась в объятиях Роя Гленистэра.
-- Не двигайтесь. Мы находимся в поле выстрелов.
Он нагнулся над нею; щека его лежала на ее волосах, и тяжесть эта заставляла ее оставаться неподвижной; его тело служило ей живым щитом от пуль. Высокий человек стоял над ними, и беспрерывный треск его револьвера оглушал их. Одновременно они услыхали звон пули, ударившейся в тонкие доски, к которым они прижимались.
Над их головами вновь раздался выстрел, и они увидели, что худой человек уронил оружие и внезапно сделал полуоборот, словно ему нанесли удар кулаком руки; он вскрикнул, наклонился, намереваясь поднять револьвер, и упал, уткнувшись лицом в песок.
Изрыгая проклятия, высокий ринулся к павшему врагу, не переставая стрелять. Раненый повернулся на бок и выстрелил один раз за другим так быстро, что звуки выстрелов слились, не остановив, однако, противника. Последний продолжал безжалостно стрелять, уже стоя над бьющимся и содрогающимся телом, лежавшим на земле в окровавленной и испачканной одежде. Затем он пошел назад, мимо двух свидетелей, прижавшихся к изгороди, и они увидели, что грубое и сумрачное его лицо бледно, а из груди рвался хриплый свист.
Он направлялся к той двери, из которой они только что вышли; по дороге он повернулся, выплюнул сгусток крови, затем, шатаясь, вошел в дверь; в наступившем тоскливом молчании слышно было, как его тяжелые подкованные сапоги медленно застучали по ступенькам лестницы.
Улица вновь ожила. Со всех сторон сбежались люди, и жуткий предмет, лежавший в грязи, был скрыт взволнованной толпой золотоискателей.
Гленистэр поднял девушку; ее голова запрокинулась, и, не схвати он ее за руки, она упала бы вновь. Глаза ее остекленели от ужаса.
-- Не бойтесь, -- успокаивающе улыбнулся он ей.
Однако у него самого дрожали губы и пот каплями выступил на лбу. Он знал, что они были близки к смерти.
В толпе произошли волнение и давка, и Дэкстри кинулся к ним.
-- Вы ранены? Чтоб их всех! Когда я увидел, что они начали стрелять, я стал орать вам как сумасшедший. Я думал, что вы пропали. Впрочем, не могу не сознаться, что убийство это было на редкость интересным зрелищем -- дело сделано было чисто и аккуратно. А то обыкновенно в этих уличных побоищах гостинцы достаются ни в чем неповинным прохожим.
-- Смотри, -- сказал Гленистэр.
В стене, у которой они только что стояли, сидели три пули на уровне груди.
-- Это его две первые пули, -- заметил Дэкстри, кивая головою в сторону человека, лежавшего на середине улицы. -- Должно быть, револьвер был новый и тугой, и его толкнуло вправо. Смотрите.
При всей ее неопытности девушке было ясно, что если бы ее не заставили нагнуться, то пули попали бы в нее.
-- Уйдемте скорее, -- задыхаясь, сказала она, и они увели ее в ближайшую лавку, где она села на стул, не переставая содрогаться.
Дэкстри принес ей стакан виски.
-- Вот вам, мисс. Довольно сильное переживание для чичако. Боюсь, что эта страна всем перестала нравиться.
Он долго говорил с ней о совершенно посторонних вещах обычным своим шутливым тоном, пока она не успокоилась.
Гленистэр сговорился с лавочником, у которого они сидели, и предложил ей провести ночь с его женою, но она отказалась.
-- Я не могу сейчас спать. Не оставляйте меня, прошу вас. Я боюсь. Я сойду с ума без вас, я слишком много перенесла за последнюю неделю, и если засну, то во сне опять увижу лица этих людей.
Дэкстри шептался с компаньоном, потом купил что-то и положил к ногам Элен.
-- Вот вам пара резиновых сапог на подростка. Наденьте их и идите с нами. Мы заставим вас забыть все перенесенные неприятности, и когда вы вернетесь, то будете спать так, что сон праведника покажется вам, в сравнении с вашим сном, беспокойнейшим времяпровождением.
-- Ну, идем.
Солнце поднималось из-за Берингова моря, когда они направились в горы; ноги их уходили до щиколоток в мягкий, свежий мох, воздух был чист и ясен, и мириады разнообразнейших испарений поднимались из земли. В низинах возились кулики и другие болотные птицы, а с туманных тундровых озер доносились крики диких гусей.
Магическая сырая свежесть оживила их после долгого и томительного сидения на пароходе и вытравила из их памяти недавнюю трагедию. Девушка пришла в себя.
-- Куда мы идем? -- сказала она, остановившись, чтобы передохнуть после часа ходьбы.
-- На "Мидас", конечно, -- ответили они, и один из них, впиваясь жадными глазами в ее прекрасные светлые глаза и грациозную фигурку, мысленно сказал себе, что он с радостью бы отдал свою долю в прииске "Мидас" за то, чтобы взять обратно содеянное им в безумную ночь на "Санта Марии".