В жизни любой страны, в которой колеблется еще один человек, бывают кризисы, когда судьба ее становится в зависимость от какого-нибудь с виду незначительного факта.
Такой момент настал для далекого Северо-запада в день одиннадцатого июля, хотя для всех, кто так или иначе был причастен к строительству молодой страны, этот день был не более, как днем прибытия в Аляску нового "закона".
Весь Ном собрался на берегу встречать судью Стилмэна и его свиту. Пароход "Сенатор" был тем счастливым судном, которому сочли возможным вверить драгоценную жизнь членов первого в стране суда; пароход "Сенатор" должен был водворить в дотоле дикой стране правосудие.
Интерес, возбуждаемый приездом "его чести", усугублялся тем, что на берегу его встретила очаровательная девушка, которая кинулась к нему с явной радостью на лице.
-- Это его племянница, -- сказал кто-то. -- Она приехала на первом пароходе. Фамилия ее Честер. Не дурна, а?
Другой приезжий привлек еще больше внимания, нежели сам представитель закона. То был огромного роста изысканно одетый мужчина, с проницательными, близко посаженными глазами и с тем неуловимым изяществом движений и осанки, которые свидетельствуют об уверенности в себе, здоровье и привычке к путешествиям. В отличие от прочих он не стал терять времени на берегу и разглядывать окружающую обстановку, но, сдвинув брови, проложил себе путь сквозь толпу и направился в центр города. Его сопровождал компаньон Струве, Дэнхам, пожилой, церемонный мужчина. Они прошли прямо в контору "Дэнхам и Струве", где их встретил седовласый младший компаньон.
-- Очень рад познакомиться с вами, мистер Мак Намара, -- сказал Струве. -- Ваше имя хорошо известно у меня на родине. Моя семья живет в Дакоте и имеет какое-то отношение к политике, так что я всегда восхищался вами и рад вашему приезду в Аляску. Это великая страна, и нам нужны великие люди.
-- Были у вас какие-нибудь неприятности? -- спросил Дэнхам, когда они втроем вошли в жилое помещение.
-- Неприятности... -- сконфуженно повторил Струве. -- Как бы вам сказать? Мисс Честер доставила мне ваши инструкции в точности, и я немедленно занялся ими. Скажите мне, как это вы послали девушку с таким поручением.
-- Некого было послать, -- ответил Мак Намара. -- Дэнхам намеревался ехать на первом пароходе, но мы задержались в Вашингтоне, и судье пришлось ждать меня в Сиэтле. Мы боялись доверить бумаги постороннему человеку; он мог прочесть их из любопытства. А тогда...
Он многозначительно махнул рукой.
Струве кивнул головой.
-- Понимаю. А она знает содержание документов?
-- Конечно, нет. Женщин дела не касаются. Надеюсь, вы ей ничего не говорили.
-- Не имел даже возможности сказать. Она почему-то чувствует ко мне антипатию. Я не видал ее со дня ее приезда.
-- Судья говорил ей, что документы каким-то образом подготовили его приезд, -- сказал Дэнхам, -- и что если бумаги не будут переданы вовремя, то могут выйти большие неприятности, вроде тяжб, бунтов, убийств и тому подобного. Он наговорил столько общих мест, что девушка была напугана до смерти и поверила, что от нее зависит безопасность ее дядюшки и всей страны.
-- Что же, -- продолжал Струве, -- ничего нет легче, чем вновь занять участки, а потом выкупить эти участки у них же, в особенности, если они знают, что у них нет на таковые никаких прав. Но что вы будете делать, когда настоящие владельцы начнут стрелять в вас?
Мак Намара рассмеялся.
-- А был такой случай?
-- Как же. Стрелял благодушный, седовласый пират из Техаса по имени Дэкстри. Он наполовину владелец "Мидаса" и наполовину горный лев. Вид у него самый мирный и елейный, на самом же деле у него бешеный темперамент. Я послал Голлоуэя вновь занять этот участок, и он поставил свои столбы ночью, когда они спали, а в шесть часов утра он прилетел сюда, как сумасшедший, и чуть не выбил мне дверь. Я в жизни не видел более напуганного человека. "Спрячьте меня скорее!" -- орал он. "Что случилось?" -- спрашиваю я. "Я спугнул горного медведя, я схватил черную оспу, я позволил себе шутить со смертью и у меня все нутро переворачивается. Пустите скорее". Мне пришлось укрывать его целых три дня, так как этот учтивый старый людоед шатался по улицам с револьвером в руках, грозя огнем и мором.
-- А кроме него никто не поднимал скандала?
-- Нет, остальные -- шведы: они не умеют драться. А эти совсем другого сорта; их двое -- один постарше, другой помоложе. Мне бы очень не хотелось связываться с ними, и, если бы их участок не был лучшим в округе, я охотно оставил бы их в покое.
-- Я справлюсь с ними, -- сказал Мак Намара.
-- Да, господа, я порядочно поработал за это время, да притом еще втемную, -- продолжал Струве. -- Я напустил туману и подмочил права собственников на самые богатые здешние участки, но признаюсь, не совсем понимаю, на что нам все это. Если бы мы вздумали судиться, то обязательно проиграли бы во всех инстанциях. В чем дело? Не шантаж ли это?
-- Гм, -- произнес Мак Намара. -- За кого вы меня принимаете?
-- Оно как будто бы и мелковато для Алека Мак Намары, но хоть убейте, я не подберу этому другого имени.
-- Не пройдет и недели, как все самые богатые участки в Номе будут в моих руках.
Голос Мак Намары был спокоен, но решителен, взгляд остер и уверен, и весь он дышал силой и уверенностью в себе; и собеседники поверили в его слова, как ни мало убедительны они были.
У Уилтона Струве, нотариуса, забулдыги и интеллигентного авантюриста, невольно екнуло сердце, когда он проник в смелый план Мак Намары. План этот показался ему совершенно невыполнимым, но тем не менее, увидя решительное лицо Мак Намары, Струве поверил ему.
-- Это здорово, очень здорово, слишком здорово, -- прошептал он. -- Ведь это значит, что вы будете зашибать по пятидесяти тысяч долларов в день.
Дэнхам молча переступил с ноги на ногу и провел языком по сухим губам.
-- Конечно, это очень много, но крепче мистера Мак Намары еще не было человека в Аляске, -- сказал он. -- И я составил самый крепкий план, какой когда-либо приводился в исполнение на Севере, и меня поддерживают самые крепкие люди в Вашингтоне, -- продолжал политический деятель. -- Смотрите.
И он показал отпечатанную на машинке бумагу, на которой виднелись колонки чисел и имен.
Струве чуть не задохнулся от изумления.
-- Это имена моих акционеров, а вот тут суммы вложенных ими в дело капиталов. Да, мы образовали компанию по законам Штата Аризоны, тайную, конечно. Я вам это показываю только для того, чтобы вы убедились, какая у меня поддержка.
-- Черт побери! Я удовлетворен, -- с нервным смехом сказал Струве. -- Дэнхам был с вами в Вашингтоне и Нью-Йорке, видел ваших друзей. Если он скажет, что все в порядке, то так тому и быть. А что, если компания лопнет и обнаружатся имена акционеров?
-- Этого не будет. Книги у меня в таком месте, где их сожгут по первому знаку. Мы провели бы наши собственные земельные законы, если бы не Стортевэнт из Невады, черт его подери! Он провалил нас в сенате. Ну, довольно об этом. Вот мой план.
Он в общих чертах набросал свой план. По мере того, как он говорил, лицо Струве озарялось все большим восторгом.
-- Клянусь Богом, вы кудесник, -- воскликнул он, когда план был изложен. -- Я ваш телом и душою. Дело опасное, поэтому оно мне по душе.
-- Опасное. -- Мак Намара пожал плечами. -- В чем вы видите опасность? Закон за нас, или, вернее, мы сами -- закон. Ну, а теперь за работу.
Как видно, диктатор Северной Дакоты умел работать. Он скинул пиджак и жилет и принялся за документы, представленные ему Струве, просматривая их с невероятной быстротой. Понемногу он заразил своей энергией двух других, и вскоре за плотно запертыми дверями конторы "Дэнхам и Струве" установилась атмосфера лихорадочной спешки, заговоров и интриг.
Элен Честер вела судью к только что выстроенной трехэтажной гостинице, весело болтая с ним. Она находилась под обаянием юной страны и, кроме того, впервые чувствовала себя в безопасности. Гленистэр увидал их издали и пошел к ним навстречу.
-- Моя племянница рассказала мне, как вы спасли ее, сэр, -- начал старик. -- Я рад познакомиться с вами.
-- Мистер Гленистэр не только отважный рыцарь и покровитель слабых женщин, но еще и местная знаменитость, -- весело заметила Элен. -- Он владелец "Мидаса".
-- Вот как, -- сказал старик.
Его быстрые глаза остановились на молодом человеке с явным вниманием.
-- Говорят, это замечательный участок. Вы уже начали работу?
-- Нет. Начинаем послезавтра. Нынче весна была поздняя, снег в ущельях был глубокий, и земля очень медленно оттаивает. Мы строим дома и прочее, но наши рабочие уже ждут на руднике.
-- Меня все это очень интересует. Не пройдете ли вы с нами в гостиницу? Расскажите мне еще про эти чудесные россыпи.
-- Да, надо сознаться, россыпи исключительные, -- сказал золотоискатель, идя с ними дальше. -- Еще неизвестно, сколько в них найдется, так как пока затронуты только верхние слои. Золото лежит так близко к поверхности и так доступно, что, если бы сама природа не позаботилась о нас, мы никогда не решились бы покинуть наш участок и вечно боялись бы хищников.
-- А сколько дадут прииски на Энвил Крике за лето? -- спросил судья.
-- Трудно сказать, сэр. Мы думаем добывать на одном "Мидасе" в среднем до пяти тысяч в день, а ведь есть еще другие прииски не хуже его.
-- Ваши права на участок бесспорны, не так ли?
-- Абсолютно бесспорны. Совался к нам один тип, пытавшийся сделать новую заявку, но мы не обратили на него никакого внимания. Некто Голлоуэй. Но у него не было никаких доказательств своей правоты, и он бесследно исчез. Если бы нам удалось найти его, то наши права стали бы еще более бесспорными.
Последняя фраза была произнесена с особым выражением.
-- Полагаю, вы не решились бы пустить в ход насилие.
-- А почему бы и нет? До сих пор право сильного функционировало у нас прекрасно.
-- Однако, дорогой мой, эти дни отошли в область преданий. Теперь тут есть закон, и мы все должны повиноваться ему.
-- Возможно. Но в здешних краях участок считается такой же неотъемлемой собственностью человека, как его семья. В былые времена мы не знали, что такое замок на дверях, и тем не менее жили тихо и спокойно, если не считать голода и тяжелых условий труда. Теперь, конечно, времена изменились: в течение одной весны было сделано заявок на большее количество участков, чем за всю историю Юкона.
Они дошли до гостиницы. Гленистэр пропустил судью вперед, остановился и повернулся к девушке. Когда же она двинулась вслед за судьей, он задержал ее.
-- Я нарочно спустился с гор, чтобы повидать вас. Прошла неделя, такая длинная...
-- Не говорите так, -- холодно прервала она его... -- Мне неприятен ваш тон.
-- Послушайте. Почему вы отталкиваете меня и бронируетесь высокомерием? Я от души сожалею о том, что я наделал в тот вечер. Я много раз уже говорил вам это. Я окончательно извел себя раскаянием.
-- Не в этом дело, -- медленно заговорила она. -- Я много думала об этом последний месяц, и теперь, когда я немного лучше разбираюсь в жизни, я вижу, что поступок ваш был, пожалуй, естествен. Это ужасно, но это так. Я не могу сказать, чтобы он был простителен, -- быстро продолжала она. -- О, нет, и я ненавижу вас, когда я думаю о нем, и все же я считаю, что я сама создала условия, вызвавшие подобную выходку. Я достаточно терпима и не буду осуждать вас чрезмерно; я даже думаю, что могла бы относиться к вам хорошо, несмотря на все, из благодарности за то, что вы для меня сделали. Но это не все. Есть нечто, что глубже всех этих рассуждений. Вы спасли меня, я вам благодарна, но постоянно боюсь вас. В вашей силе есть что-то жестокое, что-то скрытое, сластолюбивое, свирепое, какая-то тайная дикость.
Он криво усмехнулся.
-- Это, должно быть, местный колорит, приобретенный мной от здешней обстановки. Я постараюсь измениться, если вы этого захотите. Я отдам себя в руки цивилизации, и пусть меня остригут, обкорнают и заставят забыть месть, честолюбие и все прочее, если я вам в таком виде буду больше нравиться. Я даже обещаю не производить никаких насилий над особой человека, который хотел отнять у нас наш участок, если я его поймаю. Это ли не доказательство, что у Самсона острижены волосы?
-- Я думаю, в таком виде вы могли бы мне понравиться, -- сказала она. -- Но вы не можете быть таким. Вы дикарь.
На Севере нет ни рынков, ни клубов, служащих местом свидания деловых людей, ничего, кроме питейных домов, превосходящих в некотором отношении клубы. В них люди собираются для пьянства, картежной игры и коммерческих дел.
Поздно вечером Гленистэр завернул в "Северную" и лениво прошел между рядами карточных столов; по дороге он остановился у стола для игры в кости и попытал счастье, а потом проиграл пригоршню фишек в рулетку.
За "фаро" ему немного повезло, и он немедленно заказал угощение для окружающих; то была формальность, необходимая для вступления в дружеские отношения с прочими игроками.
Стоя у стола со стаканом в руке, он случайно обратил внимание на человека, который с увлечением разговаривал неподалеку от него. Его трудно было не заметить, так как он был гораздо выше всех окружающих и, несмотря на это, держался как-то особенно изящно.
В кучке людей, внимательно слушавших его, Гленистэр узнал Мексико-Мэллинза, бывшего картежника, беседовавшего с Дэкстри в Упаласке.
Гленистэр стал всматриваться в эту группу; в это время какой-то пьяница неверными шагами ступил через порог, увидав высокого незнакомца, заморгал глазами и, подойдя, громко воскликнул:
-- Да ведь это Алек Мак Намара. Как поживаешь, старый разбойник?
Мак Намара кивнул головой и спокойно отвернулся.
-- Не вороти носа. Мне надо поговорить с тобой.
Но Мак Намара продолжал спокойно разговаривать, пока пьяница не хлопнул его по плечу; тогда он повернулся, чтоб приостановить словоизвержение, грозившее обрушиться на него.
-- Отстаньте от меня. Я занят.
-- Ты не хочешь разговаривать со мною? Ну, тогда я поговорю с тобой. Пожалуй, ты стал бы слушать меня, если бы я рассказал здешним ребятам все, что я знаю о тебе. А ну-ка, повернись ко мне.
В голосе его звучала угроза; он привлек к себе общее внимание. Заметив это, Мак Намара повернулся к нему и заговорил. Слова его звучали ясно, отчетливо и холодно.
-- Оставьте меня в покое, вы, пьяница. Вы надоели мне. Убирайтесь, пока целы.
Он вновь отвернулся, но пьяница ухватился за него и дернул к себе, не переставая ругаться.
Терпение противника, по-видимому, придало ему храбрости.
-- Извините меня на минуту, господа.
Мак Намара положил большую, белую, холеную руку на фланелевый рукав золотоискателя и осторожно вывел его из комнаты на тротуар.
Толпа улыбалась.
Перейдя порог, он молча сжал кулак, занес его и нанес пьянице страшный удар прямо в челюсть. Жертва его упала без единого звука, гулко ударившись затылком о доски.
Даже не взглянув на него. Мак Намара вернулся в питейный дом и продолжал прерванный разговор. Голос его был ровен и уравновешен по-прежнему, так же, как и движения. В нем не было заметно ни гнева, ни возбуждения, ни хвастовства. Он закурил папироску, вытащил записную книжку и занес в нее несколько сведений, сообщенных ему Мексико-Мэллинзом.
Тело избитого продолжало лежать поперек порога без всяких признаков жизни. Шум рулетки возобновился, и крупье вновь принялся за свои монотонные возгласы.
Все смотрели на равнодушного человека, стоявшего у стойки; о существе, лежавшем без сознания на пороге, никто не думал, ибо кодекс поведения этих людей запрещал даже самому гуманному из них соваться в чужие драки.
Покончив с записной книжкой. Мак Намара важно пожал окружающим руки, вышел в дверь, шагнув через распростертое тело пьяницы, и исчез, даже не взглянув на него. Дюжина рук протянулась к пьянице; его положили на рулеточный стол, и содержатель бара вылил на него несколько кувшинов воды.
-- Ничего серьезного, -- сказал кто-то из толпы и прибавил восхищенным тоном:
-- Вот это я понимаю! Мужчина!