Евангелина.
О юная звѣзда, озарявшая жизнь, слишкомъ прелестная, чтобы отражаться въ такомъ зеркалѣ!
Очаровательное, едва сложившееся существо!
Роза, прелестнѣйшіе лепестки которой еще не развернулись!
Миссисипи! Какъ измѣнилась она, точно по мановенію волшебнаго жезла, съ тѣхъ поръ какъ Шатобріанъ воспѣвалъ ее въ поэтической прозѣ, какъ могучую, пустынную рѣку, катящую свои волны среди сказочныхъ чудесъ растительнаго и животнаго міра.
Въ наше время эта рѣка грезъ и романтической поэзіи превратилась въ дѣйствительность, едва ли менѣе сказочную и роскошную. Какая другая рѣка въ свѣтѣ несетъ на своей груди къ океану богатства и плоды предпріимчивости другой подобной страны, страны, произведенія которой обнимаютъ все, что родится отъ тропиковъ до полюсовъ. Эти бурныя, пѣнящіяся волны, которыя вѣчно стремятся впередъ, представляютъ живое подобіе кипучей дѣятельности расы болѣе пылкой и энергичной, чѣмъ какъ либо другая въ Старомъ свѣтѣ. Ахъ, если бы эти волны не несли на себѣ вмѣстѣ съ тѣмъ и болѣе ужасной тяжести, слезъ угнетенныхъ, вздоховъ безпомощныхъ, горькихъ обращеній бѣдныхъ, невѣжественныхъ сердецъ къ невѣдомому Богу, невѣдомому, невидимому и безмолвному, но который все-таки "сойдетъ со своего престола", чтобы спасти всѣхъ несчастныхъ на землѣ.
Косые лучи заходящаго солнца дрожатъ на поверхности широкой рѣкии, золотятъ тонкій камышъ и стройные темные кипарисы, обвитые гирляндами темнаго мха словно погребальнымъ уборомъ.
Тяжело нагруженный пароходъ, заваленный тюками хлопчатой бумаги съ разныхъ плантацій до того, что издали кажется квадратной, огромной, сѣрой массой, медленно подвигается впередъ, къ ближайшему рынку. Намъ придется не мало поискать, прежде чѣмъ въ толпѣ, тѣснящейся на палубахъ, мы найдемъ нашего смиреннаго друга Тома. Наконецъ, мы увидимъ его на верхней палубѣ, тоже загроможденной товаромъ въ маленькомъ уголкѣ между тюками.
Частью, благодаря рекомендаціи мистера Шельби, частью, благодаря удивительно спокойному, кроткому характеру Тома, онъ постепенно заслужилъ довѣріе даже такого человѣка, какъ Гэлей.
Вначалѣ негроторговецъ зорко слѣдилъ за нимъ цѣлый день и никогда не позволялъ ему оставаться на ночь безъ кандаловъ; но неизмѣнное терпѣніе и какъ будто даже довольный видъ Тома заставили его постепенно смягчить эту строгость, и въ послѣднее время Тому позволялось свободно расхаживать по пароходу, какъ будто онъ былъ отпущенный на честное слово.
Всегда тихій и услужливый, всегда готовый помочь во всякой работѣ, онъ вскорѣ заслужилъ расположеніе всѣхъ матросовъ, и не мало часовъ провелъ онъ, работая съ ними вмѣстѣ такъ же прилежно, какъ на фермѣ въ Кентукки.
Когда ему нечего было дѣлать, онъ забирался въ уголокъ между тюками хлопчатой бумаги на верхней палубѣ и внимательно изучалъ Библію.
За сто слишкомъ миль отъ Новаго-Орлеана уровень рѣки выше, чѣмъ окружающая мѣстность, и она катитъ свои волны между двумя огромными дамбами футовъ въ двадцать вышины. Путешественникъ съ палубы парохода, какъ съ большой пловучей башни можетъ обозрѣвать окрестную страну на много миль въ окружности. Передъ глазами Тома проходили одна плантація за другой, развертывалась картина той жизни, какая ему предстояла.
Онъ видѣлъ вдали невольниковъ за работой; онъ видѣлъ ихъ деревни изъ хижинъ, выстроенныхъ рядами подальше отъ красивыхъ домовъ и садовъ господъ; и когда эти картины проходили передъ его глазами, его бѣдное, глупое сердце рвалось назадъ, на ферму въ Кентукки, съ ея тѣнистыми старыми буками, въ домъ господина, съ его большими прохладными комнатами и въ маленькую хижину, обросшую розами и бегоніей. Ему представлялось, что онъ видитъ знакомыя лица товарищей, которыхъ зналъ съ дѣтства; что онъ видитъ свою хлопотунью жену, приготовляющую ему ужинъ; что онъ слышитъ веселый смѣхъ мальчиковъ, лепетанье малютки у него на колѣняхъ,-- и вдругъ все исчезло, и снова передъ нимъ мелькалъ сахарный тростникъ и кипарисы плантацій, снова онъ слышалъ пыхтѣнье и грохотъ машины, слишкомъ ясно говорившій ему, что та полоса его жизни миновала навсегда.
При такихъ обстоятельствахъ вы напишете женѣ, вы пошлете вѣсточку дѣтямъ; но Томъ не умѣлъ писать, почта для него не существовала, и разлука не смягчалась для него возможностью послать своимъ дружеское слово или привѣтъ.
Мудрено ли послѣ этого, что слезы часто капали на страницы Библіи, когда онъ, разложивъ ее на тюкѣ хлопка, медленно водилъ пальцемъ по строчкамъ, разбирая слово за слово ея изреченія. Томъ научился грамотѣ уже взрослымъ человѣкомъ, онъ читалъ очень медленно и долго трудился надъ каждымъ стихомъ. Къ счастью, книга, которую онъ разбиралъ, ничего не теряетъ отъ медленнаго чтенія, наоборотъ, слова ея, какъ слитки золота, нужно взвѣшивать каждое отдѣльно для того, чтобы понять ихъ безцѣнное достоинство. Побудемъ съ нимъ нѣсколько минутъ, пока онъ, указывая себѣ слова и произнося ихъ въ полголоса, читаетъ.
Да-не-сму-ща-ется -- сердце -- ва-ше. Въ до-му От-ца моего мно-го оби-те-лей. Я и-ду, да-бы уго-го-вать мѣсто -- вамъ.
Цицеронъ, похоронивъ свою единственную, нѣжно-любимую дочь, чувствовалъ такое же искреннее горе, какъ бѣдный Томъ, вѣроятно, не больше, такъ какъ оба они были только люди, но Цицеронъ не могъ читать эти чудныя слова надежды, не могъ расчитывать на загробное свиданіе; а если бы онъ ихъ и прочелъ, онъ по всей вѣроятности, не принялъ бы ихъ на вѣру, въ головѣ его появилось бы тысяча вопросовъ относительно подлинности рукописи и правильности перевода. Но для бѣднаго Тома въ нихъ заключалось именно то, что ему было нужно, они казались ему до того очевидно истинными и божественными, что его простой умъ не допускалъ возможности какихъ либо вопросовъ. Это все должно быть правда, если это не правда, какъ же онъ можетъ жить?
На Библіи Тома не было никакихъ примѣчаній и объясненій ученыхъ толкователей, но на ней стояли значки и отмѣтки, изобрѣтенные самимъ Томомъ и помогавшіе ему лучше всякихъ мудрыхъ объясненій. Онъ обыкновенно просилъ господскихъ дѣтей, особенно массу Джоржа, читать ему Библію; и когда они читали, онъ подчеркивалъ или отмѣчалъ перомъ и карандашомъ тѣ мѣста, которыя особенно нравились ему, или трогали его. Такимъ образомъ, вся его Библія съ начала до конца была испещрена отмѣтками разнаго вида и значенія. Онъ могъ во всякую данную минуту найти свои любимые тексты, не трудясь разбирать по складамъ то, что стояло между ними. Каждая страница этой книги напоминала ему какую нибудь пріятную картину прошлаго; въ Библіи заключалось и все, что у него осталось отъ прежняго, и всѣ его надежды на будущее.
Въ числѣ пассажировъ парохода былъ одинъ богатый молодой человѣкъ по имени Сентъ-Клеръ, постоянно жившій въ Новомъ Орлеанѣ. Онъ ѣхалъ съ дочкой лѣтъ пяти, шести и съ пожилой дамой, повидимому родственницей, подъ надзоромъ которой и находился ребенокъ.
Томъ часто поглядывалъ на эту маленькую дѣвочку. Это было одно изъ тѣхъ живыхъ, рѣзвыхъ созданій, которыхъ такъ же трудно удержать на мѣстѣ, какъ лучъ солнца или лѣтній вѣтерокъ; а кто разъ ее видѣлъ, тому трудно было забыть ее.
Это былъ удивительно красивый ребенокъ безъ обычной у дѣтей припухлости и угловатости очертаній. Всѣ движенія ея дышали такою воздушною грацій, что невольно, вызывали представленіе о какомъ нибудь миѳическомъ или аллегорическомъ существѣ. Личико ея было замѣчательно не столько безукоризненной красотой чертъ, сколько какою-то странною, мечтательною серьезностью выраженія; поэтъ въ изумленіи останавливался передъ нимъ, самые прозаичные и невоспріимчивые люди не могли равнодушно глядѣть на него, сами не зная, почему. Форма ея головы, посадка шеи и всей фигуры были удивительно благородны. Длинные, золотисто-каштановые волосы словно облакомъ окружали эту головку, глубокое задумчивое выраженіе ея сине-фіолетовыхъ глазъ осѣненныхъ густыми золотистыми рѣсницами -- все выдѣляло ее изъ среды другихъ дѣтей, все заставляло каждаго оборачиваться и смотрѣть ей вслѣдъ, когда она бродила по пароходу. При всемъ этомъ малютку нельзя было назвать серьезнымъ или грустнымъ ребенкомъ. Напротивъ, ея личико и воздушная фигурка дышали веселостью. Она была постоянно въ движеніи съ полуулыбкой на розовыхъ губкахъ, она легкимъ облачкомъ летала по пароходу, напѣвая что-то про себя, точно въ сладкомъ забытьѣ. Отецъ и присматривавшая за нею дама постоянно гонялись за нею, но какъ только имъ удавалось поймать ее, она снова ускользала отъ нихъ, словно лѣтнее облачко. Никогда не слышала она ни слова упрека, или строгаго замѣчанія, и потому продолжала, какъ хотѣла, порхать повсюду. Всегда одѣтая въ бѣломъ, она, какъ тѣнь, скользила по всѣмъ мѣстамъ, нигдѣ не пачкая своего платьица. Не было ни одного уголка, ни одного закоулочка ни наверху, ни внизу, гдѣ бы не пробѣжали эти легкія ножки, куда бы золотистая головка не заглянула своими глубокими, синими глазами.
Кочегаръ, поднимая голову отъ своей тяжелой работы, встрѣчалъ иногда взглядъ этихъ глазокъ, засматривавшихъ съ удивленіемъ въ раскаленную печь съ тревогой и состраданіемъ на него, какъ будто онъ подвергался ужасной опасности. Рулевой у колеса улыбался, когда прелестная головка показывалась у окошечка его будки и исчезала въ ту же минуту. Тысячу разъ въ день грубые голоса благословляли ее, непривычно мягкія улыбки озаряли грубыя лица, когда она приближалась, а когда она безстрашно проходила по опаснымъ мѣстамъ, грубыя, грязныя руки невольно протягивались, чтобы оберечь ее, помочь ей.
Томъ, отличавшійся мягкостью и впечатлительностью свойственными его расѣ, всегда чувствовавшій влеченіе ко всему безъискусственному и дѣтскому, слѣдилъ за малюткой съ возраставшимъ интересомъ. Она казалась ему чѣмъ-то божественнымъ, и когда ея золотистая головка и глубокіе синіе глаза глядѣли на него поверхъ какого нибудь грязнаго тюка, или съ какой нибудь груды чемодановъ, онъ почти вѣрилъ, что видитъ передъ собой одного изъ тѣхъ ангеловъ, о которыхъ говорится въ Новомъ Завѣтѣ.
Часто, очень часто ходила она съ печальнымъ личикомъ вокругъ того мѣста, гдѣ сидѣли закованные невольники Гэлея. Она подходила къ нимъ и смотрѣла на нихъ серьезно, съ тревогой и грустью; а иногда приподнимала ихъ цѣпи своими тонкими ручками и глубоко вздыхала, уходя дальше. Много разъ появлялась она неожидано среди нихъ, приносила леденцы, орѣхи, апельсины, съ веселой улыбкой раздавала имъ лакомства и исчезала.
Томъ долго присматривался къ маленькой барышнѣ, прежде чѣмъ рѣшился сдѣлать попыту познакомиться съ нею, онъ зналъ множество средствъ привлечь къ себѣ ребенка и рѣшилъ воспользоваться ими. Онъ умѣлъ вырѣзать маленькія корзиночки изъ вишневыхъ косточекъ, головки уродцевъ изъ орѣховъ и смѣшныхъ прыгуновъ изъ бузины, особенно же искусенъ былъ онъ въ выдѣлкѣ всевозможныхъ свистулекъ. Карманы его были полны разныхъ привлекательныхъ вещицъ, которыя онъ мастерилъ въ былые годы для дѣтей своего господина, и которыя онъ теперь вынималъ по одной, съ благоразумной расчетливостью, какъ средство завести знакомство и дружбу.
Дѣвочка была застѣнчива, несмотря на свой интересъ ко всему окружающему, и приручить ее оказалось не легко. Первое время она, точно канареечка, присаживалась на такой нибудь тюкъ, или ящикъ подлѣ Тома, когда онъ изготовлялъ свои издѣлья и съ серьезнымъ, застѣнчивымъ видомъ принимала отъ него какую нибудь вещицу. Но мало по малу они познакомились и разговорились.
-- Какъ васъ, зовутъ, маленькая барышня?-- спросилъ Томъ, когда замѣтилъ, что почва достаточно подготовлена для начала разговора.
-- Евангелина Сентъ Клеръ,-- отвѣчала дѣвочка, но папа и всѣ называютъ меня Ева. А тебя какъ зовутъ?
-- Меня зовутъ Томъ, дѣти обыкновенно звали меня дядя Томъ, тамъ у насъ, въ Кентукки.
-- Такъ и я буду звать тебя дядя Томъ, потому что, знаешь, ты мнѣ понравился,-- сказала Ева. Куда ты ѣдешь дядя Томъ?
-- Не знаю, миссъ Ева.
-- Какъ, не знаешь!-- вскричала дѣвочка.
-- Такъ. Меня кому нибудь продадутъ, и я не знаю, кому.
-- Мой папа можетъ тебя купить,-- быстро проговорила Ева,-- а если онъ тебя купитъ, тебѣ будетъ хорошо жить. Я сегодня же попрошу его.
-- Благодарю васъ, милая барышня.
Въ эту минуту пароходъ остановился у маленькой пристани, чтобы запастись дровами, и Ева, услышавъ голосъ отца, вскочила и убѣжала. Томъ тоже всталъ и пошелъ предложить свои услуги матросамъ; скоро онъ вмѣстѣ съ ними таскалъ дрова.
Ева съ отцомъ стояли рядомъ у перилъ и смотрѣли, какъ пароходъ отчаливалъ отъ пристани, колесо сдѣлало два, три поворота въ водѣ, какъ вдругъ, отъ неожиданнаго толчка, дѣвочка потеряла равновѣсіе и упала за бортъ, прямо въ воду. Отецъ ея, едва сознавая, что дѣлаетъ, готовъ былъ броситься вслѣдъ за ней но кто-то удержалъ его сзади и указалъ ему, что дѣвочкѣ уже оказываютъ болѣе дѣйствительную помощь.
Когда она упала, Томъ стоялъ прямо подъ ними на нижней палубѣ. Онъ видѣлъ, какъ она погрузилась въ воду и въ одну секунду прыгнулъ за нею. Негръ съ его широкой грудью и сильными руками легко могъ держаться на водѣ, пока секунды черезъ двѣ малютка показалась на поверхности. Тогда онъ схватилъ ее, подплылъ съ нею вмѣстѣ къ борту парохода и передалъ ее наверхъ сотнѣ рукъ, которыя всѣ нетерпѣливо протягивались, чтобы принять ее. Черезъ нѣсколько минутъ отецъ внесъ ее промокшую, безъ чувствъ, въ дамскую каюту, гдѣ, какъ обыкновенно бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, между всѣми дамами началась борьба великодушія: кто произведетъ больше безпорядка и помѣшаетъ ей придти въ себя.
-----
Слѣдующій день, послѣдній день путешествія былъ очень жаркій, пароходъ подходилъ къ Новому Орлеану. На всемъ суднѣ царило оживленіе и хлопотливые сборы. Въ каютѣ пассажиры собирали свои вещи и готовились выйти на берегъ. Мужская и женская прислуга суетилась, чистила, мыла и прихорашивала красивое судно, приготовляя его къ парадному въѣзду. На нижней палубѣ сидѣлъ нашъ другъ Томъ, сложивъ руки и съ тревогой посматривая на группу, стоявшую съ другой стороны парохода.
Тамъ была прелестная Евангелина, немного блѣднѣе, чѣмъ наканунѣ, но безъ всякихъ другихъ слѣдовъ вчерашняго несчастнаго случая. Изящный молодой человѣкъ стоялъ подлѣ нея безпечно облокотившись на тюкъ хлопка, а подлѣ него лежала открытой большая записная книжка.
Съ перваго взгляда можно было угадать, что это отецъ Евы. Тѣ же благородныя очертанія головы, тѣ же большіе синіе глаза, тѣ же золотисто-каштановые волосы. Но выраженіе лица было совсѣмъ другое. Въ его глазахъ не было той глубины, той туманной мечтательности, которыми отличались глаза дѣвочки, они смотрѣли ясно, весело, смѣло и сіяли чисто земнымъ блескомъ; его красиво очерченный ротъ имѣлъ гордое, нѣсколько саркастическое выраженіе; въ каждомъ движеніи его изящной фигуры сказывалось сознаніе собственнаго превосходства. Онъ слушалъ съ небрежно добродушнымъ, полунасмѣшливымъ, полупрезрительнымъ видомъ Гэлея, весьма многорѣчиво восхвалявшаго достоинства той штуки товара, изъ-за которой они торговались.
-- Полное собраніе всѣхъ нравственныхъ и христіанскихъ добродѣтелей въ черномъ кожаномъ переплетѣ!-- усмѣхнулся онъ когда Галей кончилъ.
-- Отлично, любезнѣйшій, а теперь "сколько же убытка"? какъ говорятъ въ Кентукки. Однимъ словомъ, сколько надо вамъ заплатить за всю эту исторію? Что вы намѣрены содрать съ меня? Говорите прямо!
-- Гмъ,-- отвѣчалъ Гэлей,-- если я возьму тысячу триста долларовъ за этого молодца, я не получу ни копѣйки барыша положительно ни копѣйки.
-- Бѣдняга!-- сказалъ молодой человѣкъ, устремляя на него свои проницательные, насмѣшливые синіе глаза; -- вы, конечно, отдаете мнѣ его за свою цѣну изъ особеннаго уваженія ко мнѣ?
-- Онъ кажется очень полюбился маленькой барышнѣ, да и не мудрено.
-- О, конечно, тутъ-то вамъ и показать свое прекраснодушіе, любезный другъ! Вспомните еще христіанское милосердіе, и сдѣлайте уступочку, чтобы угодить барышнѣ, которой онъ понравился.
-- Да вы подумайте только, какой это негръ,-- возразилъ торговецъ,-- посмотрите на него, грудь широкая, сила лошадиная. Взгляните на его голову: если у негра большой лобъ, значитъ онъ умѣетъ соображать, онъ ко всякой работѣ способенъ. Я ужъ это замѣтилъ. Теперь возьмите, онъ силенъ, онъ хорошаго сложенія, значитъ за одно его, такъ сказать, тѣло можно дать хорошія деньги, если онъ даже и глупъ. А прибавьте его умственныя способности, а онѣ, прямо скажу, незаурядныя, вотъ ужъ цѣна и еще поднимется. Этотъ малый заправлялъ всѣмъ хозяйствомъ на фермѣ своего господина. У него удивительно дѣловитый умъ.
-- Это плохо, плохо, очень плохо; онъ слишкомъ уменъ!-- сказалъ молодой человѣкъ съ тою же насмѣшливой улыбкой.-- Никуда не годится. Умные негры вѣчно или убѣгаютъ, или крадутъ лашадей, или вообще выкидываютъ какія нибудь штуки. Вамъ придется скинуть нѣсколько сотъ долларовъ за его умъ.
-- Можетъ быть, вы отчасти правы, но надо знать его характеръ. Я могу показать вамъ его аттестаты, это удивительно-смирное, благочестивое созданіе. Его всѣ называли проповѣдникомъ въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ онъ жилъ.
-- И я, пожалуй, могу взять его себѣ въ домовые священники,-- сухо замѣтилъ молодой человѣкъ.-- Это идея. У насъ въ домѣ насчетъ религіи не густо.
-- Вы шутите?
-- Почему вы думаете, что я шучу? Вы же сейчасъ рекомендовали его, какъ отличнаго проповѣдника? Не выдержалъ ли онъ экзамена въ какомъ нибудь синодѣ или совѣтѣ? Покажите-ка его бумаги!
Торговецъ замѣтилъ искорки веселаго юмора въ большихъ синихъ глазахъ, и потому былъ увѣренъ, что въ концѣ концовъ сдѣлка состоится, иначе онъ, пожалуй, вышелъ бы изъ терпѣнія. Теперь же онъ разложилъ засаленный бумажникъ на тюкахъ хлопка и началъ озабоченно просматривать лежавшія въ немъ бумаги. Молодой человѣкъ смотрѣлъ на него сверху внизъ съ безпечной насмѣшкой.
-- Папа, купите его!-- все равно, сколько онъ стоитъ,-- прошептала Ева, нѣжно влѣзая на ящики и обвивая руками шею отца.-- У васъ много денегъ, я знаю. Мнѣ такъ хочется!
-- Да зачѣмъ онъ тебѣ, кисанька? Что ты хочешь изъ него сдѣлать? Игрушку? Лошадь-качалку или что?
-- Я хочу сдѣлать его счастливымъ.
-- Оригинальное желаніе, нечего сказать!
Въ эту минуту торговецъ подалъ ему аттестатъ, подписанный мистеромъ Шельби. Молодой человѣкъ взялъ бумагу кончиками своихъ длинныхъ пальцевъ и небрежно пробѣжалъ ее.
-- Почеркъ джентльмена,-- замѣтилъ онъ,-- и написано грамотно. Теперь меня смущаетъ одно только, его религіозность,-- прежнее лукавое выраженіе снова блеснуло въ глазахъ его.-- Наша страна, можно сказать, почти раззорена набожными бѣлыми; передъ выборами у насъ является столько благочестивыхъ политиковъ, столько благочестивыхъ соображеній по всѣмъ отраслямъ и гражданской, и церковной жизни, что порядочный человѣкъ не знаетъ, кто его прежде надуетъ. Притомъ же я не справлялся, какая нынче цѣна религіи на биржѣ. Я въ послѣднее время не читалъ газетъ. Сколько долларовъ прикинули вы за его религіозность?
-- Вамъ угодно шутить,-- отвѣчалъ торговецъ,-- но въ вашихъ словахъ есть доля правды. Я знаю, что бываетъ религіозность разнаго сорта. Иная ровно ничего не стоитъ. Вотъ хоть бы взять ханжей, которые говорятъ, кричатъ и поютъ на митингахъ, имъ грошъ цѣна, будь они хоть бѣлые, хоть черные. Но есть и настоящая религіозность, я видалъ ее у негровъ не рѣже, чѣмъ у бѣлыхъ: человѣкъ по настоящему благочестивый тихъ, смиренъ, честенъ, трудолюбивъ, его ничѣмъ не заставишь сдѣлать то, что онъ считаетъ дурнымъ. А вы видѣли, что пишетъ о Томѣ его прежній господинъ.
-- Хорошо,-- серьезно сказалъ молодой человѣкъ, наклоняясь надъ своей чековой книжкой.-- Я, пожалуй, не постою за цѣной, если вы мнѣ ручаетесь, что у него именно такого рода набожность и что на томъ свѣтѣ она будетъ поставлена на мой счетъ, какъ нѣчто мнѣ принадлежащее. Что вы на это скажете?
-- За это ужъ никакъ не могу ручаться,-- отвѣчалъ торговецъ,-- полагаю, что на томъ свѣтѣ всякій будетъ расплачиваться самъ за себя.
-- Это очень грустно! заплатить лишнее за религіозность и не имѣть возможности торговать ею тамъ, гдѣ это всего нужнѣе! сказалъ молодой человѣкъ, свертывая въ трубочку банковые билеты.-- Ну вотъ вамъ, берите, получайте ваши деньги,-- и онъ передалъ трубочку продавцу.
-- Вѣрно!-- проговорилъ Гэлей, сіяя радостью; онъ досталъ старую чернильницу, вписалъ нѣсколько словъ въ готовую купчую и вручилъ ее молодому человѣку.
-- Хотѣлъ бы я знать,-- сказалъ этотъ послѣдній, пробѣгая глазами бумагу,-- много ли бы дали за меня, если бы раздѣлили меня по частимъ и оцѣнили каждую отдѣльно. Столько то за образованіе, за знанія, за таланты, за честность, за набожность. Ну за это послѣднее, пожалуй, мало дадутъ. Однако пойдемъ, Ева! Онъ взялъ дочь за руку, пошелъ съ ней на другую сторону парохода и, взявъ Тома за подбородокъ кончиками пальцевъ, сказалъ добродушно.
-- Подними голову, Томъ, посмотри, нравится ли тебѣ твой новый хозяинъ.
Томъ взглянулъ. Передъ нимъ было одно изъ тѣхъ веселыхъ, молодыхъ, красивыхъ лицъ, на которыя нельзя было смотрѣть безъ удовольствія. Онъ почувствовалъ, что слезы выступаютъ у него на глазахъ и отъ души отвѣтилъ: "Благослови васъ Господи, масса"!
-- Хорошо, надѣюсь, что онъ благословитъ. Тебя какъ завутъ? Томъ? Умѣешь ты править лошадьми, Томъ?
-- Я съ дѣтства привыкъ къ лошадямъ,-- отвѣчалъ Томъ.-- У мистера Шельби ихъ было очень много.
-- Отлично, значитъ, я могу взять тебя въ кучера съ условіемъ, что ты будешь пьянъ не болѣе одного раза въ недѣлю, за исключеніемъ экстренныхъ случаевъ.
Томъ удивился, даже обидѣлся.-- Я никогда не пью, масса, отвѣчалъ онъ.
-- Я уже слыхалъ это, Томъ, но ничего, посмотримъ. Если правда, что ты не пьешь, это будетъ очень хорошо и для насъ, и для тебя. Не огорчайся, голубчикъ,-- прибавилъ онъ добродушно,-- замѣтивъ, что Томъ все еще смотрѣлъ серьезно,-- я не сомнѣваюсь, что ты намѣренъ вести себя хорошо.
-- Конечно, намѣренъ, масса.
-- И тебѣ будетъ очень хорошо жить!-- сказала Ева.-- Папа очень добръ ко всѣмъ, только любитъ надо всѣми смѣяться.
-- Папа очень тебѣ благодаренъ за твою рекомендацію, засмѣялся Сентъ-Клеръ, повернулся на каблукахъ и отошелъ прочь.