При старом императоре я долгое время добивался, чтобы внук его получил надлежащую подготовку для предстоящего ему высокого назначения. Прежде всего я считал полезным извлечь его из круга ограниченных интересов полковой жизни в Потсдаме и привести в соприкосновение с другими течениями того времени. У меня не было намерения возлагать на него какие-либо обязанности гражданской службы, -- ландрата или окружного президента, -- приставив к нему с этой целью опытного чиновника; я ограничил свои домогательства только переводом принца в Берлин для того, чтобы он мог вступить в сношения с более широкими кругами общества и различными центральными ведомствами.
Моим стараниям главным образом препятствовали соображения Министерства двора, которое опасалось расходов, связанных с переездом в Берлин, в частности, с устройством замка Бельвю. Таким образом, местом пребывания принца остался Потсдам, где ему читал лекции обер-президент фон Афенбах. В 1886 г., по настоянию принца, я добился разрешения Его Величества допустить его к обозрению актов и дел иностранного ведомства, несмотря на решительное сопротивление со стороны кронпринца, который писал мне по этому поводу 28 сентября из Портофино, около Генуи, следующее:
"Мой сын, принц Вильгельм, выразил Его Величеству, без моего ведома, желание в течение предстоящей зимы ближе ознакомиться с деятельностью наших министерств, и, как я узнал, в Гастейне предполагают предоставить ему занятие в ведомстве иностранных дел.
Так как я до сих пор ниоткуда не получал об этом официального уведомления, я вынужден, прежде всего, обратиться к вам доверительно, сперва, чтобы узнать, что было решено, а затем, чтобы заявить, что, несмотря на мое принципиальное согласие на ознакомление моего старшего сына с вопросами верховного управления, я решительно против того, чтобы он начал с иностранного ведомства. Ввиду важности предстоящих принцу задач я считаю целесообразным, чтобы он прежде всего ознакомился с внутренними условиями его собственной страны, и не раньше того, как он изучит их, он сможет заняться политикой, в особенности если принять во внимание его склонность к слишком поверхностным и поспешным выводам.
В его знаниях имеются существенные пробелы, ему не хватает еще необходимых основ; поэтому во всяком случае требуется пополнить и усовершенствовать его образование. Этой цели могло бы содействовать руководство опытного в гражданских делах лица и одновременно с этим или позднее -- занятия в одном из министерств.
Но ввиду недостаточной зрелости, а также неопытности моего сына, которые связаны еще с его склонностью к преувеличениям и переоценкам, я должен признать, что допущение его к вопросам внешней политики является прямо опасным.
Я прошу Вас принять это сообщение как адресованное Вам лично и рассчитываю на Вашу поддержку в этом чрезвычайно волнующем меня деле".
Я пожалел о недовольстве отца своим сыном, проглядывавшем из этого письма, а также об отсутствии между ними солидарности, на которую я рассчитывал; но подобные же расхождения существовали в течение ряда лет между Его Величеством и кронпринцем. Я же в то время не мог разделить взглядов последнего, потому что принцу было уже 27 лет, между тем как Фридрих Великий вступил на престол 28 лет, а Фридрих Вильгельм I и Фридрих Вильгельм III в еще более юных летах. Ответ свой я ограничил сообщением, что принц прикомандирован к Министерству иностранных дел по повелению императора и что в семьях царствующих особ авторитет отца отступает перед авторитетом монарха.
Против перевода принца в Берлин император выдвинул не соображение об издержках, а то обстоятельство, что принц слишком молод для повышения по военной службе, которое и должно было послужить поводом для перевода его в Берлин. Мне нисколько не помогли упоминания о том, что сам император поднимался по лестнице военных чинов значительно быстрее принца.
Сношения молодого принца с нашими центральными учреждениями ограничивались подведомственным мне Министерством иностранных дел. Он знакомился с более интересными актами, но не обнаруживал при этом склонности к усидчивому труду. Чтобы ознакомить принца с внутренним делопроизводством и чтобы ввести в его обычное общество, наряду с товарищами по военной службе, гражданский элемент, я просил императора прикомандировать к Его Высочеству одного из высших чинов с научной подготовкой; со своей стороны я предложил младшего государственного секретаря Министерства внутренних дел, Геррфурта, который, благодаря знакомству с законодательством и статистикой всей страны, казался мне особенно подходящим ментором для наследника престола.
В январе 1888 г., по моей инициативе, сын мой пригласил к обеду принца и Геррфурта, чтобы познакомить их друг с другом. Но это знакомство не повлекло за собой сближения между ними. Принц заявил, что с такой нечесаной бородой он в детстве представлял себе Рюбецаля, и по моей просьбе сам указал как на подходящее лицо на правительственного советника и офицера в запасе фон Бранденштейна из Магдебурга.
Последний, действительно, оказался подходящим во всех отношениях человеком. По моей просьбе он вступил в указанную должность, но уже в середине марта стал просить об освобождении от обязанностей и об откомандировании на место прежней деятельности. Принц рбходился с ним чрезвычайно милостиво, приглашал на все обеды как желанного гостя, но тот не смог приохотить принца к сознательной деловой работе, а сам тяготился праздностью придворной жизни. На время он согласился, однако, остаться (впоследствии, когда принц -- в июне месяце -- вступил на престол, он был назначен в Потсдаме на высший пост, несмотря на возражения заинтересованных ведомств, что таким образом нарушаются права старшинства).
Мои старания добиться перевода принца в провинцию, главным образом в целях устранения влияния потсдамской полковой жизни, оставались безуспешными. Размер расходов на содержание двора принца в провинции представлялся министру еще более значительным, чем в Берлине. Кроме того, этому плану противилась и принцесса. Правда, в январе 1888 г. принц был произведен в бригадные, но быстрое развитие болезни отца лишило его возможности ознакомиться до восшествия на престол с внутренней стороной государственной деятельности, и ему пришлось ограничиться взглядами, усвоенными в полковой среде. Наследник престола, вращающийся в ограниченном кругу полковых товарищей, из которых наиболее одаренные помышляют лишь о личной карьере, может только в исключительных случаях рассчитывать, что такая среда способна подготовить его к будущей деятельности. Я глубоко сожалел об ограниченности кругозора, на который был обречен теперешний монарх вследствие бережливости Министерства двора, но изменить это я был уже бессилен, и принц взошел на престол со взглядами, которые были несвойственны нашим прусским традициям и которые не были испытаны нашей правительственной системой.
С 1884 г. принц поддерживал со мной переписку, временами оживленную. Вначале замечалось в ней некоторое неудовольствие, вызванное тем, что я убедительными аргументами, хотя в чрезвычайно почтительной форме, отсоветовал ему два предприятия; одно из них связано с именем Штеккера.
28 ноября 1887 г. состоялось у генерал-квартирмейстера графа Вальдерзее собрание, в котором приняли участие принц Вильгельм и его супруга, придворный проповедник Штеккер, некоторые депутаты и другие известные лица. Целью собрания было изыскание средств для берлинской городской миссии. Граф Вальдерзее открыл собрание речью, в которой подчеркнул, что городская миссия лишена политической окраски, что ее принцип только верность королю и воспитание патриотического духа в народе, что единственное действительное средство против анархистских влияний -- это забота о духовной жизни масс наряду с материальной помощью им. Принц Вильгельм выразил свое согласие со взглядами графа Вальдерзее и, по словам "Kreuzzeitung", высказывал при этом "христианско-социальные" мысли. По возвращении с собрания принц посетил моего сына, рассказал ему о происходивших там разговорах и между прочим заметил: "У Штеккера есть что-то от Лютера".
Мой сын, который об этом собрании услышал впервые от принца, ответил, что Штеккер, конечно, имеет свои заслуги и, несомненно, хороший оратор, но он слишком пылок и не всегда может положиться на свою память. Принц возразил, что Штеккер тем не менее завоевал императору много тысяч голосов, оторвав эти голоса от социал-демократов. Мой сын ответил, что с выборов 1878 г. социал-демократические голоса постоянно возрастают; если бы Штеккер действительно завоевал некоторую часть голосов, было бы заметно уменьшение последних. В Берлине участие населения в выборах ничтожно, но берлинец любит собрания, шум, перебранку, и иной политически индифферентный человек, который обыкновенно в выборах не принимал участия, поддался на агитацию Штеккера и голосовал за предложенных им кандидатов; но чтобы Штеккер и его агитация обратили значительное число социал-демократов, -- это заблуждение.
Во время обеда, состоявшегося после охоты в Лецлингене, принц показывал собравшимся газету со статьей, излагавшей задачи этого собрания. В беседе, которая завязалась между спутниками принца, мой сын высказал мнение, что к Штеккеру надо относиться не как к пастору, а как к политику; в качестве последнего он слишком односторонен, чтобы можно было допустить его сближение с принцем.
Из Лецлингена мой сын направился через Берлин прямо в Фридрихсруэ; между тем я прочитал уже ряд статей, посвященных собранию у Вальдерзее, и спросил, какого он мнения о значении этого собрания. Он рассказал, что произошло в Лецлингене. Я одобрил его взгляд и заметил, что до поры до времени все это меня не касается. Между тем шумиха, поднятая прессой, росла, благожелательные принцу люди посещали моего сына и горько жаловались на то, что принц ввязался в историю, из которой он сейчас не может выпутаться. Люди, окружавшие его, которым пришлось с ним беседовать по этому поводу, были поражены его резкостью и рассказывали, что сын мой оклеветан перед ним. Канцлер Мирбах заверил принца и принцессу, что мой сын напечатал в декабре месяце резкие статьи в "Norddeutsche allgemeine Zeitung", которые послужили сигналом для занятия блоком и либеральной партией враждебной позиции против принца и его увлечения Штеккером. В действительности статья эта была написана Роттенбургом; сын мой никогда ее не читал и я также.
Влияние этой травли мой сын заметил на ближайшем и всех последующих придворных торжествах: принцесса, которая обыкновенно относилась к нему благосклонно, стала его намеренно игнорировать и впервые обратила на него внимание лишь накануне отъезда в Петербург, когда ей представлялись все чины министерств.
У меня не было оснований заняться этим делом, пока принц не обратился ко мне со следующим письмом:
"Потсдам, 21 декабря 1887 г.
К сожалению своему, я узнал, что ваша светлость не согласны с делом, начатым мной в интересах бедных классов нашего народа. Я опасаюсь, что мои намерения были неправильно истолкованы под влиянием сообщений социал-демократических листков, к сожалению, перепечатанных многими другими газетами. При тех дружеских отношениях, которые вашу светлость так давно связывают со мной, я каждодневно ожидал, что ваша светлость обратится за разъяснениями непосредственно ко мне. Потому я до сих пор молчал; но чтобы положить конец недоразумениям и кривотолкам, я счел теперь своим долгом изложить вашей светлости действительное положение вещей. В прошлом многие высокопоставленные лица, в Берлине и вне Берлина проживающие, неоднократно выражали мне пожелание, чтобы в интересах бедного населения Берлина время от времени устраивались большие празднества, доходы с которых должны были оказывать постоянную поддержку берлинской городской миссии. С соизволения Его Величества было предположено устроить рыцарский праздник под моим покровительством. Но тогда от него пришлось отказаться. Осенью снова вернулись к тому же плану, но вследствие тяжелой болезни моего отца он не был осуществлен и на этот раз. Тогда обратились к моей супруге с просьбой принять покровительство над большим благотворительным базаром, но так как принцесса была слишком потрясена тревожными известиями о состоянии кронпринца, она просила отказаться от устройства базара и от всяких иных предположенных торжеств. Вместо этого она предложила обратиться с призывом о денежных пожертвованиях ко всем друзьям городской миссии и неимущего населения. С этой целью предполагалось образовать более многочисленный комитет, в состав которого я повелел пригласить всех друзей дела из провинции и особенно представителей различных политических партий и вероисповеданий. Во главе комитета встали, по моему предложению, граф Штольберг, министр фон Путкаммер, министр фон Гесслер, граф Вальдерзее и граф Гохберг с супругами. 28 ноября моя супруга и я пригласили для предварительных переговоров к Вальдерзее около 30 лиц. Я изложил этим господам свои планы, причем особенно подчеркнул, что мне чрезвычайно важно, чтобы в этом деле христианской любви объединились люди различных политических партий для того, чтобы устранить всякую мысль о политическом характере начинания и чтобы воодушевить на общую работу во имя Христа возможно больше благомыслящих людей.
Само собой разумеется, что при моем тяжелом, ответственном и щекотливом положении я меньше всего предполагал придавать этому делу политический оттенок. Но, с другой стороны, я глубоко убежден, что объединение этих элементов для указанной цели есть задача, достойная осуществления, и что она является действительным средством для решительного подавления социал-демократии и анархизма. Существующие в отдельных крупных городах государства миссии являются, на мой взгляд, подходящим для этого орудием. Поэтому я с радостью приветствую сделанное на собрании с различных сторон, особенно со стороны либералов фон Бенда и других, предложение распространить предположенную деятельность в одинаковой степени на все крупные города монархии. Таким образом берлинская городская миссия стала бы лишь равноправным звеном в ряде многих других подобных же миссий и не имела бы никаких преимуществ перед магдебургской или штеттинской миссиями.
Таким образом, надо надеяться, будет снято возбужденное злонамеренной прессой подозрение в том, что затевается дело в специфически штеккеровском духе. Кроме того, предполагается объединенные городские миссии поставить под надзор и руководство выдающегося духовного лица, но ни в коем случае не Штеккера, причем и это лицо останется членом комитета подобно вышеуказанным министрам. Благодаря этому берлинская городская миссия с ее пресловутым Штеккером оказалась бы на одном уровне с остальными миссиями, и его участие в деле, руководимом комитетом, не было бы больше, чем участие главы городской миссии Лейпцига, Гамбурга или Штеттина.
Городская миссия есть учреждение, существующее на регулярные церковные сборы и освященное на последнем генеральном собрании Синода единогласным вотумом, даже со стороны либералов. Самые знатные и влиятельные лица из всех провинций в течение ряда лет состоят участниками благотворительных ферейнов городских миссий. Поддержка этих организаций и привлечение их к этому делу окажет, благодаря сотрудничеству в них стольких благородных сил, лучшую помощь в деле морального подъема масс.
Меня возмутило это лживое, хитро задуманное и хорошо рассчитанное выдвигание личности Штеккера на первый план, с целью набросить тень на наше начинание и подорвать его значение. Несмотря на ценные заслуги этого человека перед монархией и христианством, мы тем не менее, считаясь с общественным мнением, отодвинули его в предположенной мной организации на задний план. Это было признано необходимым особенно ввиду распространения нашего дела на всю монархию, и уже в собрании это было резко подчеркнуто самим графом Вальдерзее. Так как дело лишено политической окраски, то оно должно быть открыто для всех партий; поэтому было решено поставить во главе миссионерской работы в государстве лицо, совершенно чуждое политики, и ему подчинить отдельные городские миссии. С этой целью будет запрошен относительно подходящего кандидата и министр вероисповеданий.
Люди, подобные графу Штольбергу, Вальдерзее, генералу Гохбергу, графу Цитеп-Шверину, фон Бенда, Миккелю и коллегам вашей светлости фон Путкаммеру и фон Гесслеру являются, мне думается, достаточной порукой в том, что дело будет вестись правильно и надлежащим образом и что оно разовьется на благо страны и к вящему упрочению порядка, созданного тяжелыми и блестящими трудами вашей светлости внутри государства. Меня лично воодушевляет одно -- так часто выражавшееся Его Величеством -- желание вернуть отечеству заблудившиеся народные массы посредством дружной работы во имя Христа всех благонамеренных элементов из каждого сословия и каждой партии. Эти взгляды горячо отстаивали когда-то и ваша светлость. Это дело пользовалось большим сочувствием, пока листки социал-демократов и свободомыслящих не обрушились на него и не пустили в ход самые невероятные, подчас прямо бесстыдные инсинуации. Во всяком случае, они достигли того, чего хотели: многие отшатнулись. Но я твердо надеюсь, что сочувствие, которое во многих местах встречают мои истинные, лишенные партийности взгляды, послужит на пользу и благословение доброму делу, а низость нападок будет только содействовать раскрытию правды и ее распространению.
Глубокое, горячее чувство почтения и сердечная преданность, которую я питаю к вашей светлости (я предпочел бы, чтобы мне кусок за куском отрубали один член за другим, но не допустил бы предпринять что-нибудь, что причинило бы вам затруднения и неприятности), -- эти чувства, думается мне, достаточная порука в том, что в задуманном мной деле я не преследовал никаких политических партийных целей.
С другой стороны, большое доверие и теплая дружба, которыми ваша светлость платили мне и которым я с гордостью, благодарно и радостно неизменно отвечал, позволяют мне надеяться, что после сделанных пояснений вы не откажете в сочувствии делу, начатому мной с чистейшими помыслами, рука об руку со многими верными и благородными людьми, и окажете ему поддержку, которая самым решительным образом рассеет всякие подозрения.
А теперь кратко повторяю еще раз: будет организован деловой комитет с участием министров, который твердо установит общее направление работы, имея в виду главным образом распространение деятельности на всю страну. Провинция и ее главные города высылают своих уполномоченных, которые являются их представителями и руководят местной работой. Миссионерская работа возлагается на подходящее для этого лицо, которое в то же время является членом комитета (например, на генерал-суперинтендента?), и все миссии действуют под его руководством. Комитет время от времени сообщает мне о своих решениях. Я даже не покровитель этого дела, я далек от него; я только благосклонный ревнитель его, и то издалека.
Заканчивая этим мое письмо, желаю вашей светлости счастливого Нового года, правьте и впредь страной с той же мудрой заботливостью, будь то для мира, или для войны. И если бы случилась война, не забудьте, что есть наготове твердая рука и меч у того, кто знает, что предком его был Фридрих Великий, победивший один в три раза больше врагов, чем сколько их есть сейчас против нас, и что десять лет упорной военной подготовки не прошли даром.
В остальном "Alleweg gute Zolwe"!
С чувством вернейшей дружбы
Вильгельм, принц прусский"
Несколько недель перед этим принц известил меня о другом начинании следующим письмом:
"Потсдам, 29 ноября 1887 г.
Мраморный дворец
При сем позволяю себе переслать вашей светлости воззвание, которое я составил ввиду возможности близкой или неожиданной смерти императора и моего отца. Это краткий манифест моим будущим коллегам, германским имперским князьям. Точка зрения, из которой я исходил, следующая.
Империя еще молода, перемена монарха -- первая за ее существование. При этом власть переходит от могучего правителя, принимавшего выдающееся участие в строении и основании государства, к юному, сравнительно малоизвестному лицу. Почти все князья принадлежат к поколению моего отца, и, рассуждая по-человечески, нельзя ставить им в вину, если переход под власть такого юного правителя, как я, не придется им по вкусу. Ввиду этого порядок наследования, Божьей милостью определенный, должен предстать перед ними как непреложный fait accompli; и притом так решительно, чтобы у них не было времени слишком долго раздумывать на этот счет. Поэтому моя мысль и мое желание заключаются в том, чтобы это воззвание после рассмотрения, а в случае надобности и изменения, вашей светлостью было в запечатанном пакете депонировано в каждом посольстве и немедленно по вступлении моем в управление государством было передано послами соответствующим князьям. Мои отношения ко всем моим кузенам самые лучшие, почти с каждым из них я за это время переговорил уже о будущем, а благодаря моим родственным связям с большинством этих правителей я пытался создать базу даже для дружеского общения. Ваша светлость признает это, ознакомившись с тем местом моего манифеста, где я говорю о поддержке советом и делом; другими словами, почтенные дядья не должны ставить подножек любезному их сердцу молодому племяннику. Относительно положения будущего монарха я часто обменивался мыслями с моим отцом, причем я скоро убедился, что мы держимся различных взглядов: мой отец был всегда того мнения, что ему одному принадлежит право командовать, а все прочие князья обязаны повиноваться; я же отстаивал другую точку зрения: к князьям надо относиться не как к кучке вассалов, а как к своего рода коллегам, речи и пожелания которых следует спокойно выслушивать; что касается исполнения их -- это уж другое дело.
Мне, как племяннику, будет легко с этими дядьями, я постараюсь подкупить их мелкими любезностями и приманить почтительными визитами. Как только они успокоятся относительно меня и моих к ним отношений и пойдут на удочку, они станут охотно мне повиноваться, но повиноваться они должны. А этого лучше достигнуть убеждением и внушением доверия, чем принуждением.
В заключение выражаю надежду, что желанный сон вернулся к вашей светлости, и остаюсь искренно преданный вам
Вильгельм, принц прусский"
Ответ свой на оба послания принца я изложил в следующем письме:
"Фридрихсруэ, 6 января 1888 г.
Ваше Королевское Высочество, благоволите благосклонно простить, что на Ваши милостивые послания от 29 ноября и 21 декабря я еще не ответил. Я так ослаб от болей и бессонницы, что с трудом превозмогаю себя для обычных выходов, а всякое напряжение увеличивает мою слабость. На письмо Вашего Высочества я мог ответить лишь собственноручно, а рука уже не оказывает своих услуг с такой легкостью, как прежде. Кроме того, чтобы ответить на эти письма сколько-нибудь удовлетворительно, мне пришлось бы написать историко-политический труд. Но по доброй поговорке, что "лучшее -- враг хорошего", я, пожалуй, отвечу так, как позволяют мне мои силы, и не буду пребывать в непочтительном молчании, ожидая их укрепления. Я надеюсь вскоре быть в Берлине, и тогда я устно наверстаю то, что написать выше моей трудоспособности.
Приложенное к письму от 29 ноября сего года послание честь имею всеподданнейше возвратить и хотел бы почтительно предложить Вашему Высочеству незамедлительно его сжечь. Если бы набросок подобного рода получил преждевременную огласку, он причинил бы боль не только Его Величеству императору, но и Его Королевскому Высочеству кронпринцу; а в наши дни сохранение тайны всегда сомнительно. Даже единственный экземпляр, который я бережно хранил у себя под замком, может попасть в неверные руки; когда же заготовляются двадцать списков и депонируются в семи посольствах, то во много крат увеличивается возможность злых случайностей и людской неосторожности. Наконец, даже в том случае, если документ будет использован в свое время, все же станет известно, что он был составлен и держался наготове еще до смерти царствующих особ, а это не произведет хорошего впечатления.
Я сердечно радовался, что Ваше Высочество, вопреки более крайним воззрениям Вашего прославленного батюшки, признаете политическое значение добровольного сотрудничества имперских князей в интересах государства. Какие-нибудь 17 лет парламентаризма уже привели бы нас к гибели, если бы князья не держались крепко за империю, и притом добровольно, ибо они сами довольны, если сохраняют то, что им обеспечивает империя; а в будущем, когда побледнеет ореол 1870 г., прочность государства и его монархических учреждений будет зависеть от солидарности князей. Они не подданные, но союзники императора, и если не будет соблюдаться союзный договор в отношении их, то и они не признают своих обязательств; при первой благоприятной возможности они будут, как и раньше, искать поддержки у России, Австрии или Франции; как бы национально они ни были настроены, пока император сильнее их. Так было тысячу лет тому назад, так будет и впредь, если снова вызовут вражду между династиями: "Acheronta movebunt". Оппозиция в парламенте приобрела бы совершенно иную силу, если бы ослабела настоящая сплоченность Союзного совета и Бавария и Саксония с Рихтером и Виндтгорстом во главе образовали свой союз. Поэтому Ваше Высочество придерживаетесь очень правильной политики, считая необходимым прежде всего обратиться к "господам родственникам". Но я всеподданнейше представляю на усмотрение Вашего Высочества дать в своем обращении к ним заверение, что новый император будет также добросовестно уважать и охранять договорные права союзных князей, как его предшественники. Я бы не рекомендовал особенно подчеркивать "устроение и объединение" государства как предстоящую монарху работу, так как под этими выражениями князья поймут дальнейшую централизацию и умаление оставшихся им по конституции прав. Если же вспыхнет недовольство в Саксонии, Баварии и Вюртемберге, то обаяние национального единства, его могучий эффект будут ослаблены и в новых провинциях Пруссии, а в особенности за границей. Национальная идея противодействует социал- и прочим демократам; если не в сельских местностях, то в городах она сильнее, чем идея христианская. Мне это прискорбно, но я принимаю вещи так, как они есть. Но самую прочную опору монархии я ищу не в той или другой идее; она в тех правителях королевства, которые готовы не только трудолюбиво работать над преуспеванием государства в мирное время, но и исполнены решимости в критический момент, с мечом в руках, скорее пасть на ступенях трона в борьбе за свои права, чем отступить. Такого правителя не покинет ни один солдат; и правдой остается старая поговорка 1848 г.: "Против демократов помогают только солдаты". Священники могут тут много напортить и мало помочь; наиболее преданные попам земли и наиболее революционно настроены. В 1847 г. в набожной Померании все духовенство стояло за правительство, и тем не менее все низы Померании голосовали за социалистов, поденщиков, кабатчиков, скупщиков яиц.
Отсюда делаю переход к содержанию Вашего милостивого письма от 24-го с. м. и лучше всего начну с его заключения, в котором Ваше Высочество гордо вспоминаете, что Великий Фридрих -- Ваш предок. Я прошу Ваше Высочество следовать его примеру не только как полководца, но и как государственного мужа. Великий государь не имел обыкновения наделять своим доверием учреждения, подобные внутренней миссии. Правда, времена теперь иные, но успехи, которые создают речи и ферейны, и теперь не создают прочной опоры для монархических принципов. К ним применима пословица: "Как нажито, так и прожито". Красноречие противника, ядовитая критика, бестактность единомышленника, чисто немецкая страсть к раздорам и недостаток дисциплины -- готовят самому честному делу печальный исход. С такими предприятиями, как "внутренняя миссия", в особенности в случае ее расширения до предположенных размеров, мне казалось бы, не следует связывать имени Вашего Высочества, дабы на нем не отразилась всегда возможная неудача задуманного. Результаты же не поддаются предварительному определению, раз объединение должно распространиться на все крупные города и включить в себя все элементы и направления, которые существуют уже в местных организациях или должны в них проникнуть. Наконец, в таких ферей-нах решающее значение имеют не деловые цели, но руководящие, в них лица, которые и накладывают на них свою печать и дают свое направление. Там будут ораторы и духовные лица, много дам, одним словом, сплошь элементы, которыми для политической деятельности в государстве надо пользоваться с осторожностью; я решительно не хотел бы, чтобы мнение народа о будущем короле зависело от поведения и такта этих лиц. Всякий недочет, всякий ложный шаг или излишнее рвение в деятельности ферейнов послужат для республиканских листков поводом, чтобы приписать ошибки ферейнов их высокому покровителю.
Ваше Высочество приводите богатый список почтенных лиц, выразивших согласие на совместную с Вашим Высочеством деятельность. Среди них я не вижу ни одного, который единолично мог бы ответствовать за будущее страны; кроме того, надо знать, сколько лиц действительно заинтересовалось бы делом внутренней миссии, если бы не знали, что Ваше Высочество и принцесса принимаете в нем участие. Я не стараюсь возбудить недоверие там, где существует доверие. Монарх не может обойтись без некоторой недоверчивости, а Ваше Высочество слишком близки тому званию, которое повелевает проверять всякий раз, должно ли отнести эту преданность к делу, о котором идет речь, или к будущему монарху и его милостям.
Тот, кто пожелает использовать Ваше Высочество в будущем, тот уже теперь попытается создать какие-нибудь отношения, какую-нибудь связь между собой и будущим императором; а много ли людей без тайных помыслов и без честолюбия? И даже тот, кто не имеет их, не чужд господствующему в наших монархически настроенных кругах стремлению как-нибудь приблизиться к монарху. Красный Крест без участия Ее Величества государыни не имел бы такого количества членов. Желание иметь связь с двором приходит любви к ближнему на помощь. Этому можно порадоваться, и государыне в том нет вреда. Иначе обстоит дело с наследником престола. Среди имен, названных Вашим Высочеством, нет ни одного без политического привкуса, и та готовность, с которой эти лица выражают желание служить своему высокому покровителю, имеет в своей основе надежду заполучить благоволение будущего короля для себя лично или для фракции, к которой они принадлежат.
По вступлении на престол Ваше Высочество должны будете пользоваться и людьми, и партиями с осторожностью, попеременно избирая тех или других для своих целей: но .при этом Ваше Высочество не должны допускать возможности внешней связи с какой-либо определенной фракцией. Бывают времена либерализма, бывают времена и реакции и даже деспотизма. Руки должны оставаться свободными, -- а поэтому следует избегать, чтобы общественное мнение считало Ваше Высочество, наследника престола, приверженцем определенного партийного направления. А этого не избежать, если Ваше Высочество вступите в организационную связь с внутренней миссией в качестве ее покровителя. Имена фон Бенда и Миккеля, на мой взгляд, лишь орнаментальные придатки; оба они кандидаты на министерский пост в будущем. На арене миссионерской деятельности они скоро очистят место для Штеккера и других священнослужителей. В самом слове "миссия" заключается некоторый прогноз, что духовенство наложит свою печать на все это предприятие даже в том случае, если руководящим членом комитета не будет какой-нибудь генерал-суперинтендент. Я ничего не имею против Штеккера; в моих глазах у него, как у политика, один недостаток -- он священник; а как у священника -- другой: он политиканствует. Я радуюсь его смелой энергии и красноречию, но ему не везет. Успехи, которых он добивается, мимолетны, он не может овладеть ими и закрепить их за собой. Всякий столь же хороший оратор -- а такие имеются -- вырывает у него победу. Разлучить Штеккера с внутренней миссией не удастся, наоборот, его боевой темперамент обеспечит ему решительное влияние как на духовенство, так и на светских лиц. Штеккер пользуется до сих пор славой, которая не может облегчить дело его защиты или покровительства. Всякая власть в государстве сильнее без него, чем с ним, но на арене партийной борьбы он -- Самсон. Он стоит во главе лиц, которые резко расходятся с традициями Фридриха Великого, и на них германское государство не могло бы опереться. Что касается меня, то Штеккер со своей прессой и небольшим числом приверженцев причинил мне много хлопот, а великая консервативная партия сделала мою политику неуверенной и двойственной. "Внутренняя миссия" -- это почва, из которой Штеккер, подобно великому Антею, будет черпать все новые и новые силы и на которой он останется непобедим.
Ваше Высочество и Ваши будущие министры были бы чрезвычайно затруднены в исполнении своих обязанностей, если бы они приняли на себя представительство "внутренней миссии" и ее учреждений. Евангелический пастор, почувствовав свою силу, так же склонен к теократии, как и католический патер, но справиться с ним труднее, так как над ним нет папы. Я сам верующий христианин, но боюсь, не пошатнулась ли бы моя вера, если бы мне, подобно католику, было предписано обращаться к Богу только через духовного посредника.
В письме от 21-го с. м. Ваше Высочество выражаете мнение, что я мог бы еще раньше осведомиться у Вашего Высочества относительно вышеуказанного вопроса; но только последнее письмо Вашего Высочества ознакомило меня с положением вещей, и мой ответ основан исключительно на названном письме. Правда, того, что я знал без него, было достаточно, чтобы вызвать во мне тревогу за Ваше Высочество ввиду нападок печати, но я слишком мало верил в серьезность дела, чтобы обратиться непосредственно к Вашему Высочеству. Только письмо от 21-го убедило меня в противном.
Ваше Высочество благоволите отнестись снисходительно к моей прямодушной откровенности. Доверие, которым Ваше Высочество дарите меня, и уверенность Вашего Высочества в моей почтительной привязанности позволяют мне рассчитывать на такую снисходительность.
Я уже стар и устал, и нет во мне иного честолюбия, как желание сохранить за собой милость моего императора, а если мне суждено пережить своего государя, то его преемников.
Чувство долга повелевает мне честно служить царствующему дому и стране, пока я в силах; поэтому, исполняя свой долг, настоятельно советую Вашему Высочеству не возлагать на себя до восшествия на престол оков какой-либо политической или церковной организации. Все ферейны, куда доступ свободен и где деятельность зависит от самих членов, от их доброй воли и личных взглядов, хороши как орудие нападения и разрушения существующего порядка, но негодны для устроения и сохранения его. Достаточно сравнить результаты деятельности консервативных и революционных ферейнов, чтобы убедиться в этой печальной истине. Для положительного творчества и проведения жизненных реформ путем законодательства призван у нас только король, возглавляющий государственную власть. Возвещенные императором социальные реформы остались бы мертвой буквой, если бы их осуществление было предоставлено свободным ферейнам. Правда, они умеют критиковать недостатки, жаловаться на них, но исцелять их они не могут. Неминуемую неудачу своих предприятий члены ферейнов переносят легко, так как каждый обвиняет в ней другого; наследника же престола общественное мнение не пощадит.
Участие в ферейне совместно с Вашим Высочеством лестно для каждого сочлена, а также небесполезно ему и не сопряжено для него с риском, но для Вашего Высочества дело обстоит как раз наоборот; каждый член ферейна, благодаря организационной связи с наследником престола, приобретает особый вес и значение, а наследник, взамен того авторитета, который он своим участием придает ферейну, в лучшем случае ничего ни приобретает, а в худшем несет ответственность за неудачу по вине других.
Из прилагаемой при сем вырезки "Свободомыслящей газеты", которую я сегодня получил, Ваше Высочество благоволите милостиво усмотреть, как усердно уже сейчас старается демократия отождествить Ваше Высочество с христианско-социальной фракцией. Она печатает курсивом те строки, которые должны раскрыть публике отношения Вашего Высочества и мои к этой фракции. Делает это "Свободомыслящая газета", конечно, не из благоволения к государю и не из желания оказать Вашему Высочеству услугу. "Религиозно-нравственное воспитание юношества" есть само по себе почтенная задача, но я опасаюсь, что под этой вывеской преследуются другие цели политического и иерархического характера. Лживая инсинуация пастора Зейделя, что я являюсь его единомышленником и признаю как его, так и его последователей истинными христианами, заставит меня опубликовать возражение, и тогда обнаружится, что мое отношение к этим господам такое же, как ко всякой иной оппозиции против настоящего правления Его Величества.
Но я рискую, кажется, написать целую книгу. 20 лет я так страдал от происков этих господ из "Kreuzzeitung" и от евангелических Виндтгорстов, что не могу говорить о них кратко. Заканчиваю это чрезмерно длинное письмо всеподданнейшей и сердечной благодарностью за милостивое и благожелательное доверие, которое явило мне письмо Вашего Высочества".
На это я получил следующий ответ:
"Потсдам, 14 января 1888 г.
Письмо вашей светлости я получил и выражаю мою глубокую благодарность за обстоятельное и подробное изложение тех оснований, которые побуждают Вас отклонить меня от поддержки городской миссии. Смею уверить вашу светлость, что я приложил все усилия, чтобы сделать Ваши взгляды своими. Прежде всего я всецело признаю необходимость держаться вдали от общения, не говорю уже от сближения, с известными партийными течениями. Это было всегда моим правилом, и я строго проводил его в жизнь. Но при самом искреннем желании я все же не могу убедиться в том, что в той поддержке, какую я хотел оказать стремлениям городской миссии, можно усмотреть нечто вроде участия в политической партии. Мое участие в миссии было, есть и, насколько от нас зависит, будет и впредь исключительно делом любви на благо духовного просвещения неимущих элементов. И, несмотря на Ваше письмо, я не могу отказаться от уверенности, что ваша светлость при более близком ознакомлении не откажетесь признать справедливость этого положения. Таким образом, отдавая должное всем приводимым вашей светлостью против меня аргументам, я все же не могу отступить от дела, в пользе которого для общего блага я глубоко убежден. Хотя мое убеждение находит новую опору и обоснование в тех бесчисленных письмах и адресах, которые поступают ко мне из всех частей монархии, особенно от католиков и рабочих слоев населения, я тем не менее не могу не согласиться с вашей светлостью, что желательно и необходимо немедленным актом устранить повод для распространения ошибочных предположений, что в данном случае дело идет о покровительстве определенным политическим стремлениям. В конце концов я предложу придворному пастору Штеккеру отказаться от официального руководства городской миссией и предам этот факт гласности в приемлемой для него и не компрометирующей форме.
После такой манифестации, мне думается, смолкнут всякие подозрения относительно моих намерений и моей роли; если нет, то горе им, когда я стану повелителем! Ваша светлость не откажетесь признать, какое значение я придаю тому, чтобы по силе возможности устранить даже самую легкую тень разногласия между нами.
Вильгельм, принц прусский"
Вышеприведенная переписка вызвала первое кратковременное недовольство принца мной. Он предполагал, что я отвечу на его послание поощрением в стиле его усердных почитателей; я же счел долгом в своем собственноручном, может быть, несколько наставительном письме, стоившем мне большого труда, предостеречь его от происков некоторых клик и лиц, стремившихся таким путем обеспечить себе покровительство наследника престола. И форма, и содержание ответа принца не оставляли никаких сомнений в том, что его расстроило мое несогласие с его планами и предостерегающая критика их. В конце его письма было уже сказано устами принца то, что было повторено им позже как государем: "Кто мне противоречит, того раздавлю!"
Когда оглядываюсь теперь назад, мне становится ясно, что в течение 21 месяца, пока я был его канцлером, он с трудом подавлял свое желание отделаться от перешедшего к нему по наследству ментора и, наконец, оно прорвалось наружу; но если бы я знал об этом желании императора раньше, то разрыв был бы осуществлен с соблюдением всех внешних форм; он же последовал неожиданно, в тяжелой, скажу больше -- оскорбительной для меня форме.
Результатом моих советов было ограничение участников задуманного христолюбивого дела все более и более узким, избранным кругом лиц.
То обстоятельство, что инсценировка, происходившая в доме графа Вальдерзее, была осуждена мной, восстановило против меня этого влиятельного в кругу принца человека еще в большей степени, чем это было до тех пор. Мы были с ним долголетними друзьями, я сумел узнать его во время французской войны и как солдата, и как политического единомышленника; позже мне пришла даже мысль рекомендовать его государю на военный пост политического характера. При более близких служебных отношениях с графом я стал сомневаться насчет его пригодности к политической деятельности, и когда графу Мольтке, состоявшему во главе Генерального штаба, потребовался заместитель, я счел себя обязанным запросить военные круги, прежде чем доложил государю свое мнение о Вальдерзее.
В результате я обратил внимание Его Величества на Каприви, хотя последний, как я уже знал, не был обо мне такого же хорошего мнения, как я о нем. Моя мысль сделать Каприви преемником Мольтке в конечном счете потерпела неудачу, как я думаю, вследствие трудности установить необходимый при дуалистическом руководстве Генерального штаба modus vivendi между двумя столь самостоятельными фигурами. Высшим кругам эта задача казалась легче разрешимой, если пост заместителя Мольтке будет предоставлен
Вальдерзее: таким образом последний приблизился к монарху и его преемнику. В кругах, чуждых военной политике, его имя стало известно в связи с придворным пастором Штеккером и прежде всего благодаря тому, что совещание относительно внутренней миссии состоялось в его доме.
В 1887 г. накануне Нового года мой сын перед отъездом в Фридрихсруэ встретил на вокзале принца, который его поджидал и просил передать мне, что штеккеровское предприятие совершенно безобидно. К этому принц добавил, что на сына моего делаются серьезные нападки, но что он за него заступается.