I
В 1817 году прибыл в Москву в сентябре месяце двор, и в октябре месяце столица была свидетельницей великого торжества, какого она, может быть, вторично никогда и не увидит: закладки храма Христа Спасителя на Воробьевых горах. Покойный государь Александр Павлович, находясь в 1812 году в Вильне, в самый день Рождества Христова издал манифест, в котором было сказано, что в память освобождения Москвы от неприятеля будет воздвигнут храм во имя Христа Спасителя. Это известие, скоро распространившееся по России, всех приводило в восторг, потому что говорили о таком великолепном и обширном храме, каковых не было, нет и не будет.
Долго не знали, где выберут место для этой диковины, наконец говорят: "На Воробьевых горах. -- Как на Воробьевых горах? Да там сыпучий песок. -- Ничего, -- отвечают, -- можно везде строить, лишь бы хорош был бут; ежели целый город как Петербург выстроен на болоте и на сваях, отчего на песчаном месте не построить храма? -- Да кто же станет за город ездить, когда в осеннее и весеннее время чрез Девичье поле ни пройти ни проехать нельзя? -- Нужды нет, храм велено там строить, потому что там в 1812 году стоял последний неприятельский пикет".
И вместо всеобщего восторга стали говорить шепотом, что храму не бывать на Воробьевых горах.
План чертил какой-то очень искусный архитектор Витберг, и говорят, что чертеж так полюбился государю императору, что он заплакал и сказал: "Ну, я не думал, что кто-нибудь так угадает мою мысль". Это все было на моей памяти: и начало, и конец Воробьевского храма. История долго тянулась, лет десять или более, и дело кончилось тем, что чрез интриги погубили бедного Витберга,1 человека очень честного и, говорят, великого художника и знатока в своем деле.
Помешал не песок и не отдаленность местности, а то, что Витберг был человек непрактический и думал все сделать без подрядов и без взяток, ну, конечно, и попал впросак. Но самая пущая для него была беда, что он попал между двух огней: между графом Аракчеевым и князем Голицыным, министром духовных дел; они друг другу солили и вредили, а Витберг из-за их вражды погиб ни за что ни про что.
Сколько лет подготовляли местность для закладки храма, я не сумею сказать; знаю только, что торжество происходило 12 октября 1817 года. В то время ходила по рукам рукописная тетрадь, в которой было подробное описание всех церемоний, и я для памяти велела эту тетрадь списать. {Эта тетрадь, переписанная в то время, к счастию, уцелела, и хотя она написана очень дубоватым, полуподьяческим, полусеминарским превыспренним языком, пользуюсь ею для пополнения устных рассказов, которые не могли бы никак быть столь подробными по прошествии более тридцати лет.}
За несколько дней до закладки разносили по домам печатные объявления, где ехать и как что будет происходить.
Я долго не могла решиться, откуда лучше смотреть -- с Пречистенки ли из нашего строившегося дома, или попасть на самую закладку. Наконец, решила я отправиться на Воробьевы горы, и хотя по моему чину мне нигде и места не было, но нашлись добрые люди, и я все видела лучше многих сенаторских и генеральских жен. Тогда московским генерал-губернатором был граф Тормасов, {Когда после выхода в отставку графа Ростопчина назначили Тормасова, Ростопчин, недовольный, что его преемник не познатнее кто-нибудь, говорил с насмешкой: "Ну, Москве подтормозили, верно, слишком прытко шла". Это передали Тормасову, и он сказал: "Ничуть Москва не шла прытко, она была совсем растоптана". } поступивший после графа Ростопчина, а архиереем -- преосвященный Августин; военным парадом распоряжался граф Петр Александрович Толстой.
Мы очень рано выбрались из дома и поехали на Девичье поле; народ валил толпой, карет ехало премножество, несмотря на то, что был резкий ветер и очень холодно; небо было самое осеннее: так и ждали, что вот-вот посыпет снег или сделается изморозь, и потому на том месте, где должна была совершиться закладка, устроили для высочайших особ палатку с каминами.
Обедню должны были совершать в маленькой церкви (Тихвинской богоматери) и в Лужниках, за Девичьим полем, за рекой, через которую перекинут был мост, и пришлось идти пешком, и то два лакея с трудом нас провели; экипажи отсылали Бог весть куда... {С этого места подробности заимствуем из вышеозначенной тетради, заменяя, простым рассказом превыспренность слога.}
"Благовест в Лужниках начался в восемь часов утра, а приезд духовенству и светским властям и всем знатным особам был назначен в девять с половиною часов. Войска были расставлены от Кремля по Моховой, Пречистенке, Девичьему полю до Воробьевых гор, по одной стороне в четыре ряда. Артиллерией командовал генерал-майор Павел Иванович Мерлин.
В одиннадцать часов утра мгновенно раздавшийся по всей Москве колокольный звон и полковая музыка возвестили, что высочайший поезд следует из Кремля. Стечение народа было неисчислимое: кроме зрителей во всех окнах всех домов (на тех улицах, по которым надлежало проезжать высочайшим особам) народ был везде -- на балконах, на заборах, на крышах, на подмостках, где их можно устроить...
Государь император Александр Павлович, великий князь Николай Павлович и принц прусский Вильгельм в сопровождении генералитета изволили ехать верхом, а государыни императрицы -- Елизавета Алексеевна и Мария Федоровна -- и великая княгиня Александра Федоровна в парадной карете в восемь лошадей. При вступлении во храм их величества и их высочества были встречены архиепископом дмитровским Августином, грузинским митрополитом Ионою, архиепископом грузинским Пафнутием, архимандритами всех московских монастырей и высшим белым духовенством 2{В этот день в крестном ходе при закладке было более 30 протоиереев, 300 священников и около 200 диаконов.} с животворящим крестом, после чего их императорские величества и их императорские высочества слушали божественную литургию.
На месте, где должна была совершиться закладка храма, был устроен обширный помост или терраса, и из церкви до оной проложена дорога, устланная досками и усыпанная песком, а вверх до вершины горы вела широкая лестница. Посреди террасы, устланной красным сукном, был приготовлен продолговатый амвон о трех ступенях, а на амвоне несколько выше находились: 1) кубический гранитный выдолбленный камень; 2) вода в серебряной водосвятной чаше и 3) места, покрытые красным сукном, для поставления на оных чудотворных икон из Успенского собора.
По совершении литургии последовал крестный ход из Тихвинской церкви на место заложения храма: впереди несли хоругви, чудотворные иконы божией матери Владимирской и Иверской,3 следовали хоры певчих, придворных и синодальных; духовенство по старшинству в числе более 500 человек в богатых облачениях; шествие замыкалось государем императором, государынями императрицами и прочими высочайшими членами царственного дома. Несмотря на стечение народа со всей Москвы, была удивительная тишина и слышно было только божественное пение. Когда чудотворные иконы были поставлены на приготовленные для оных места, все духовенство разместилось в определенном порядке и высочайшие особы вступили на террасу, началось молебное пение с водоосвящением. По совершении оного архиепископ дмитровский окропил святою водой то место, куда следовало положить первый камень, а главный архитектор, академик Витберг, поднес государю императору медную вызолоченную крестообразную доску с надписью:
"В лето 1817, месяца октября в 12 день, повелением благочестивейшего, самодержавнейшего, великого государя императора Александра Павловича, при супруге его, благочестивейшей государыне императрице Елизавете Алексеевне, при матери его, благочестивейшей государыне императрице Марии Федоровне, при благоверном государе цесаревиче и великом князе Константине Павловиче и супруге его, благоверной государыне великой княгине Анне Федоровне, при благоверном государе и великом князе Николае Павловиче и супруге его, благоверной государыне великой княгине Александре Федоровне, при благоверном государе и великом князе Михаиле Павловиче, при благоверной государыне великой княгине Марии Павловне и супруге ее, при благоверной государыне королеве Виртембергской Екатерине Павловне и супруге ее, при благоверной государыне великой княгине Анне Павловне и супруге ее, заложен сей храм Господу нашему Спасителю Иисусу Христу во славу пресвятого имени и в память неизглаголанных милостей, какие благоволил явить нам, даровав спасение любезному отечеству нашему в 1812 лето и прославив в нас крепкую десницу свою, сокрушающую брани.
При заложении храма присутствовал благочестивейший самодержавнейший великий государь император Александр Павлович, супруга его благочестивейшая государыня императрица Елизавета Алексеевна матерь его благочестивейшая государыня императрица Мария Федоровна, благоверный государь великий князь Николай Павлович, супруга его благоверная государыня великая княгиня Александра Федоровна и его королевское высочество прусский принц Вильгельм. При сем священнодействовал управляющий московскою митрополией Августин, архиепископ дмитровский.
План и фасад храма сочинял академик Карл Витберг, коему и производство строения высочайше поручено.
Господи Спасителю наш! призри с высоты святые на место сие, избери его в жилище себе и благослови дела рук наших".
Доску эту государь с благоговением вложил в углубление означенного гранитного камня, затем Витберг поднес государю два серебряные вызолоченные блюда, на одном -- мраморную плитку и серебряные вызолоченные молоток и лопатку, а на другом -- раствор извести.
После того Витберг поднес также и государыням императрицам такие же два блюда с мрамором и известью и серебряные молотки и лопатки; сперва положили камни государыни императрицы и их высочества и преосвященный Августин; камни были из сибирского белого мрамора и на каждом имена высочайшей особы, полагавшей оный в основание храма.
Когда все сие было исполнено, преосвященный Августин вступил на амвон и произнес следующую речь:
"Где мы? Что мы видим? Что мы делаем? Где мы? -- На том месте, на коем в двенадесятое лето сия древняя столица с ужасом узрела пламенник, неприятельскою рукою возженный на истребление ее. Узрела и, преклонив поседевшее чело, умоляла Господа, да будет она искупительною жертвой своего отечества. Что мы видим? Видим ту же самую столицу, воскресшую из пепла и развалин, облеченную в новые красоты и велелепие, паки возносящую до облаков златые верхи свои, кипящую обилием и богатством и веселящуюся о славе России и о благоденствии Европы. Что мы делаем? Пирамиды ли хотим воздвигнуть во славу соотечественников наших, которые непоколебимою верностию к царю, пламенною любовию к отечеству, достохвальными подвигами на поле браней соделали имена свои достойными вечного благословения нашего? -- О нет! Что есть человек вне Бога и без Бога? Бог, разумов Господь, дает разум и мудрость; Господь сил препоясует немощные силою, и лук сильных изнемогает. Так что мы делаем? Пред лицом неба и земли, исповедуя неизглаголанные милости и щедроты, какие верховный владыка мира благоволил излиять на нас, восписуя ему единому все успехи, всю славу минувших браней, полагаем основание храма, посвящаемого Господу Богу и Спасителю нашему Иисусу Христу. Боже! очима нашима видехом, еже соделал еси во днех наших: ибо не мечом нашим уничижихом восстающие на ны, и мышца наша не спасе нас. Ты един спасл еси нас от стужающих нам и ненавидящих нас посрамил еси. "О Бозе похвалимся весь день и о имени Его исповемыся вовек!"4 (Пс. 43, ст. 9).
Первопрестольная столица! Ты в особенности носишь на себе печать чудес Божиих; в твоих развалинах сокрушилось страшное могущество разрушителя; пламя, истребившее тебя, истребило и его силы; оно воспламенило сердца россиян и других народов к возвращению мира и тишины. Возноси убо Господа Бога твоего, и предста подножию сея святые горы его, покланяйся ему духом и истиною.
Храбрые воины! Во всех бранях, совершенных вами, вы видели, или паче, осязали десницу Божию, водящую вас и вам споборающую! Дадите убо славу Богу и во исповедании воскликните: "Не мы, не мы сотворихом что; Господь сил, заступник наш, Бог Иакова, отъемляй брани до конец земли"5 (Пс. 45, ст. 10). Той сотвори вся великая и славная.
Боже Спаситель наш! Да будут очи твои отверсты день и нощь на место сие, где помазанный твой полагает основание храма, во славу пресвятого имени твоего, и в память неизглаголанных благодеяний твоих, явленных нам! Прими от него сию благодарения жертву, с чистою верою, с пламенною любовию, в глубоком смирении тебе приносимую; приими, благослови и соверши святое начинание его; прибави милости твоя к нему и ко всему августейшему его дому!".
Когда по окончании этой речи клир запел "Тебе Бога хвалим",6 послышалась пушечная пальба и колокольный звон по всей Москве, продолжавшийся во весь день.
По окончании всего торжества крестный ход двинулся обратно через мост тем же путем к Тихвинской церкви; за ним следовали высочайшие особы при оглушительном "ура" нескольких сот тысяч зрителей, при пушечной неумолкаемой пальбе и повсеместном колокольном звоне". {Полагают, что на торжестве закладки храма присутствовало до 400 тысяч зрителей и было в действии с лишком 50 тысяч войска.}
Воробьевы горы и все места, откуда возможно было только что-нибудь видеть, все было унизано народом, и когда крестный ход и вся императорская фамилия сошли с террасы и направились к мосту, все это множество зрителей хлынуло на террасу осматривать место закладки; удержать не было средств, и полиция отступилась.
Нам пришлось долго пережидать, пока не прекратилась давка на мосту; тогда лакеи провели нас к Новодевичьему монастырю, где неподалеку в переулке отыскали нашу карету.
Было очень холодно, мы перезябли и очень утомились от долгого стояния. В этот день был большой званый обед у Апраксиных, которые приглашали и меня с моими дочерьми, но я не поехала, потому что приходилось ехать домой переодеваться и опять ехать в большое общество, и потому я решила ехать обедать к тетушке графине Александре Николаевне Толстой.
В этот день было чье-то рождение, на обеде должны были съехаться только родные, все свои, и я могла ехать без переодевания, в чем была одета с утра.
На обед к тетушке приехали из бывших на закладке и слышавшие речь Августина, которую стали разбирать:
-- Где мы? Что мы видим? Что мы делаем? -- На это можно бы так отвечать: Где мы? На Воробьевых горах. -- Что мы видим? Видим сыпучий песок. -- Что мы делаем? Делаем безрассудство, что не спросясь броду -- лезем в воду и такое немаловажное дело начинаем так легкомысленно...
Вообще надобно сказать правду, что было очень немного людей, которые одобряли выбор места для храма, а люди знающие, видевшие план и фасад храма, находили его прекрасным как архитектурный памятник, который был бы хорош в Петербурге, но который не годился для Москвы, потому что мало соответствовал нашим древним храмам Кремля.7
Витбергу в день закладки дали чин,8 а немного времени спустя -- Владимирский крест на шею.9
Года три спустя, когда в Москве генерал-губернатором был князь Дмитрий Владимирович,10 учреждена была комиссия для построения храма, и в ней участвовал и брат Николай Петрович. В числе прочих членов был сенатор С. С. Кушников, который был предан Аракчееву, желавшему перейти дорогу князю А. Н. Голицыну; он много повредил Витбергу...
Место нашли неудобным и слишком отдаленным для построения такого храма. Но разве был в этом виновен архитектор, когда его. план был высочайше одобрен и утвержден? Все люди, которые лично знали Витберга, отзывались о нем как о человеке безукоризненно честном и достойном уважения.
Несчастного судили, усчитывали, преследовали по наветам сильных врагов; после того куда-то послали на житье в дальний город, и там совсем скрутилась его жизнь.
Воробьевский храм был задуман в 1812 году в Вильне, в 1817 году делали закладку, в начале двадцатых годов учредили комиссию, в 1836 году придумали продолжать храм, стали говорить о построении его на месте бывшего Алексеевского монастыря у Пречистенских ворот; в 1837 году монастырь перевели в Красное Село и строения стали разбирать, а в 1839 году совершили новую закладку на новом месте...11
Все это было на моей памяти...
II
Кстати об Аракчееве, расскажу и об Ильине, и о наших Толстых.
Аракчеев, граф Алексей Андреевич, известный любимец императора Александра Павловича и очень влиятельный человек в продолжение всего его царствования, был сын очень небогатенького бежецкого дворянина, мелкопоместного и только что не однодворца: он служил при императрице Екатерине и вышел в отставку с маленьким чином. Он имел несколько человек детей, и вот один-то из них, старший, и дослужился до графства.
Этот Аракчеев имел приятеля или, лучше сказать, друга, Василия Васильевича Ильина, который тоже был генералом. Ильиных несколько фамилий, совсем разных по происхождению: одна из них считает себя происшедшею от Рюрика, и из этого рода я знала Елизавету Федоровну, урожденную Еропкину; она приходилась племянницей Петру Дмитриевичу Еропкину... К которому роду принадлежал Василий Васильевич -- я не знаю. Был он женат на дочери одного боровского очень значительного и богатого старовера; ее звали Прасковья Ивановна. Сказывают, она была в молодости отменно хороша собой; надобно думать, что и сам Ильин был видный из себя мужчина и молодец, потому что обе его дочери были писаные красавицы.
Когда я их стала знать в 1817 году, видывая их на балах, в собрании и в обществе, я была поражена их красотой.
Первый, кто мне указал на них, был мой двоюродный брат граф Петр Степанович Толстой, самый младший из сыновей тетушки.
Однажды мы были в Благородном собрании, граф Петр мне и говорит: "Хотите, я вам покажу красавиц Ильиных?" -- и повел меня смотреть на них... Точно, обе были хороши, и трудно было решить, которая лучше: одна стройная, высокая, гибкая, с голубыми глазами, румянец во всю щеку, волосы каштанового цвета -- ну, просто ангел во плоти; другая тоже старая и стройная, немного пониже, несколько бледноватая и волосы совершенно как леи, с золотым отливом. Я села и все на них смотрела: на которую смотришь, та и кажется лучше, а глядишь на обеих вместе -- и не знаешь, которой отдать предпочтение.
-- Ну что, -- спрашивает Петр Степанович, -- как вы находите, которая лучше?
-- Обе хороши, -- говорю я, -- а которая из себя приятнее, это, я думаю, та, у которой потемнее волосы...
-- Ее зовут Елизавета Васильевна, она мне очень нравится, я за ней ухаживаю.
Так как Ильиным протежировал граф Аракчеев, а к тому же обе они были прехорошенькие, то и нетрудно было им попасть в лучшее общество; был ли тогда отец их жив или нет -- не помню. В этом же 1817 г. или в начале 1818 года брат Петр Степанович женился на Елизавете Васильевне; ей дали при замужестве сто тысяч ассигнациями кроме приданого, а сестра ее, Александра Васильевна, вышла потом за Логинова. {Александра Васильевна Логинова имела нескольких дочерей: 1) Анна Ивановна (старшая) -- за очень знатным итальянским герцогом Караччиоли; 2) Прасковья Ивановна -- за тайным советником Н. Я. Скарятиным, ныне (1879) казанским губернатором; 3) N Ивановна -- за иностранным маркизом; 4) N Ивановна -- тоже за иностранным графом; все, кроме Скарятиной, перешли в католичество.} У них был еще брат Павел Васильевич, который служил в Петербурге и, будучи начальником таможни, дослужился до больших чинов и умер, оставив несколько человек детей.
Про отца Ильина ничего сказать не умею; слыхала, что его не любили за то, что он был предан Аракчееву, который был человек строптивый, жесткий, а иногда и жестокий;12 но Прасковью Ивановну я знала хорошо, и в последние годы ее жизни, когда она подолгу гащивала у своей дочери Толстой, жившей в своем доме рядом с моим домом в Зубове, мы видались очень часто. Она была очень добрая, милая и благочестивая старушка. Не получив в молодых летах настоящего воспитания, она воспользовалась тем, что бывала в хорошем обществе, и, умная от природы, умела себя держать просто, но весьма прилично и с достоинством. Когда она умерла, это было в 1831 или 1832 году, брата Петра Степановича не было в Москве, и мне пришлось приготовлять графиню Елизавету Васильевну и объявить ей о кончине ее матери. Женитьба брата Петра Степановича на Ильиной доставила ему протекцию Аракчеева, который пристроил его к князю Николаю Борисовичу Юсупову в Кремлевскую экспедицию,13 и ему очень повезло, пока были живы Юсупов и Аракчеев. Аракчеев так любил Ильина, что, не имея детей, хотел сделать его своим наследником, но это не состоялось, и он завещал свое новгородское имение, село Грузино, на военную богадельню, кажется, и, кроме того, был устроен где-то кадетский корпус на его иждивение.14 Должно быть, оттого, что Ильин умер прежде, Аракчеев и переменил свои намерения и не заблагорассудил оставить детям Ильина того, что думал передать ему самому как самому близкому своему приятелю.
Упомянув о женитьбе одного из моих двоюродных братьев, я перечислю их всех по порядку и скажу, кто на ком был женат и что мне известно о каждом.
III
После кончины бабушки, княгини Анны Ивановны Щербатовой (4 июня 1792 года), тетушка и дядюшка Толстые стали дольше прежнего живать в Москве, и хотя оба были большие скопидомы и претугие на расход, однако, где было нужно, они умели и пыль пустить в глаза, и дом свой держали по-графски, очень прилично. Они имели свой дом на Солянке, наискосок с Опекунским советом,15 дом каменный, на дворе, с флигелями по бокам. До 1812 года дом был украшен по-тогдашнему очень хорошо лепными фигурами; внутренность дома графская: штучные полы, мебель с позолотой, мраморные столы, хрустальные люстры, штофные шпалеры, словом сказать, все было в надлежащем порядке. Экипаж тоже: золоченая карета цугом, лошади в перьях,16 скороходы и назади на запятках "букет". {См. выше, гл. VIII.}17
Потом этот дом на Солянке был продан после дядюшкиной кончины, и долгое время он принадлежал Оболенским, а Толстые купили себе дом в Большом Толстовском переулке, между Смоленским рынком и Спасо-Песковскою площадью; дом деревянный, одноэтажный, предлинный по улице. После тетушки он достался сестре Аграфене Степановне, у которой купил его Василий Петрович Зубков.
У тетушки было 12 человек детей: девять сыновей и три дочери.
I. Граф Владимир Степанович родился 28 марта 1779 года, скончался 19 февраля 1825 года; он был женат на своей внучатой сестре Прасковье Николаевне Сумароковой. Имел сына графа Михаила Владимировича, {Граф Михаил Владимирович, известный духовно-исторический писатель, которому мы обязаны многими прекрасными монографиями и археологическими исследованиями, получил домашнее воспитание и, живя с своею родительницей в Сергиевском посаде, пользовался преподаванием многих весьма ученых профессоров, находившихся в то время в духовной академии; тогда там жительствовал и весьма известный протоиерей отец Феодор Голубинский.19 После того граф Михаил Владимирович вступил в Московский университет и окончил там курс в 1834 году. В 1850 году, октября 23, он женился на княжне Елизавете Петровне Волконской (дочери князя Петра Сергеевича и Александры Петровны, урожденной Новиковой).} родившегося 23 мая 1812 года, и дочь графиню Александру Владимировну.
II. Граф Степан Степанович родился в 178<...> {Здесь и далее в книге пропуск. -- Ред. } году, умер в пятидесятых годах. Он был в военной службе и, будучи бешеного характера, не вытерпел замечания, сделанного ему его начальником, дал ему пощечину. По военным законам его за это следовало отдать под суд, и его, может быть, лишив всех прав, сослали бы и невесть куда, но оскорбленного начальника уговорили выдать Степана Степановича за сумасшедшего, и потому он был только исключен из службы, но выдумка скоро обратилась в действительность: он все думал об обиде, которую получил, и об оскорблении, которое он сам нанес, думал да думал и, хотя по природе совсем не был из умных, окончательно сошел с ума. Его отправили на житье в село Сосково, {Село Сосково, где всегда жила княгиня Анна Ивановна Щербатова, после ее кончины досталось графине Александре Николаевне Толстой, а после нее, в 1820 году, разделилось на четыре части: самая большая, где и усадьба, досталась графу Степану Степановичу, где он умер и погребен (после него его часть была продана какому-то лекарю Функендорфу); другая часть досталась Владимиру Степановичу и отдана была его дочери Александре Владимировне Ковалевской, которая передала ее своей дочери Прасковье Александровне Бискупской; третья часть принадлежала Андрею Степановичу, а после него -- его дочери Елизавете Андреевне Замятиной; наконец, четвертая часть досталась Марии Степановне Толстой и была продана г. Похвисневу.} где он прожил без малого пятьдесят лет в совершенном умопомешательстве; он умер, не быв женат.
III. Граф Федор Степанович родился в 178 <...> году, умер в 1812 году во время похода в имении графа Григория Алексеевича Салтыкова в Могилевской губернии. Вот что про него я слыхала: он был довольно сварливого характера и часто ссорился со второю своею сестрой Аграфеной Степановной, которая, как ему казалось, забрала их мать в руки и часто тетушку наводила на гнев; за Аграфену Степановну сватался какой-то жених по фамилии, кажется Фаминцын, и дело было почти уже слажено. В это-то время Федор Степанович и побранился с сестрой, да и скажи ей в сердцах: "Вот скажу я твоему жениху, какой у тебя характер и как ты в доме всех мутишь, так он и не возьмет тебя". Сказал ли он в самом деле или только хотел этим постращать свою сестру, только -- как нарочно на грех -- жених и отказался. Аграфена Степановна, воображая, что причиной отказа ее жениха -- Федор Степанович, обнесла его пред тетушкой, которая ужасно не него разгневалась, и так как у нее был характер вспыльчивый, она тут же и говорит Федору Степановичу: "Будь ты проклят! Нет тебе моего материнского благословения! Я не хочу тебя видеть, ты мне и на глаза не кажись!"
Как он ни уверял тетушку, что он ни при чем в отказе жениха сестры Аграфены Степановны, тетушка и слышать не хотела его оправданий и прогнала его со своих глаз.
В такой гнев тетушка приходила довольно часто; так, помню я, что брат Николай Петрович, у которого был с братьями Толстыми какой-то общий процесс по одному спорному имению, будучи у тетушки, говорит ей:
-- Вот, тетушка, у нас с братьями общее дело: брат мой Михаил и я затратили на нашу долю сколько следовало; столько нужно и братьям...
Тетушка не изволила дослушать и накинулась на брата; он был горяч, не спустил и что-то сказал грубо, тетушка и пуще гневается, и дошло тоже до проклятий и до запрещения: "Не кажись ты мне на глаза..." Так брат и перестал бывать у тетушки. Прошло немало времени, тетушка все еще гневалась на Федора Степановича; так он отправился и в поход, не получив в напутствие материнского благословения, и все причиной тому была Аграфена Степановна. И вот однажды просыпается она ночью, заподлинно я не знаю, где это случилось, и стоит пред нею брат ее Федор Степанович и выговаривает ей, что она лишила его материнского благословения. Сперва ей вообразилось, что она во сне это видит, потом думала, что брат возвратился и хотел ее пугнуть, но потом явление исчезло. Она закричала, с ней сделались корчи, и после того от этого испуга у нее стало дергать лицо. Немного времени спустя получили известие, что Федор Степанович кончил жизнь. Тетушка очень горевала и упрекала себя, что не примирилась с сыном, а сестра Аграфена Степановна пуще прежнего стала мучиться совестью и стала бояться темноты, потому что ей все представлялся брат. Она всегда кликала в комнату свою горничную девушку, а по ночам кричала диким голосом; я сама это слыхала не раз, когда она гащивала у меня по зимам и ее комната была стена об стену с моею спальней; и так это продолжалось до самой ее кончины. Сама она никогда об этом не рассказывала, но, впрочем, не скрывала, что кричит ночью, да и скрыть этого было нельзя, потому что она очень страшно кричала, и незнающий человек, слыша это, мог бы подумать, что и Бог знает, что такое творится.
IV. Граф Михаил Степанович был очень хорош собою; он также не избег тетушкиного гнева, потому что женился против ее согласия; но Аграфена Степановна тут его выручила и, имея влияние на свою мать, уговорила ее не гневаться и примирила ее с братом. Он не оставил сыновей, но от обоих своих браков имел дочерей, живал в Москве мало, а все больше в своей самарской деревне, которая ему досталась по разделу.
V. Граф Николай Степанович родился 178<...>, умер 183<...> года, был женат на Екатерине Алексеевне Спиридовой, дочери ревельского генерал-губернатора адмирала Алексея Григорьевича Спиридова, женатого, сколько мне помнится, на какой-то тамошней очень важной немке. Воспитанная в немецком городе, графиня Екатерина Алексеевна по-русски говорила очень плохо и с иностранным выговором и, чувствуя это, говорила все больше по-французски. Она была очень милая женщина, очень живого характера; смолоду была миловидна; под конец жизни очень страдала глазами, кажется, даже совсем ослепла и, не имея средств к жизни, жила у своей дочери Развозовой и тяготилась жизнию; там она и умерла.
Граф Николай Степанович долгое время жил в Ревеле, служил при своем тесте и детей своих тоже воспитал на немецкий лад.
VI. Граф Александр Степанович родился 179<...>, умер 185<...> года, женат был на Марье Ивановне Головиной. {Впоследствии ее брат отыскал право на графский титул; в 1859 году он купил село Боброво, принадлежавшее детям Владимира Михайловича Римского-Корсакова.} Оба смолоду были прекрасивые; Александр Степанович до старости сохранил прекрасный цвет лица; говорят, он был лицом в Щербатовых. Графиня Марья Ивановна под конец очень сделалась грузна, но в молодости она была высокая, стройная и очень красивая. Брат Александр Степанович был очень приветливого и ласкового характера и весьма радушный у себя дома. У него была престранная привычка: бывало, то зачастит и ездит два-три раза в месяц, то вдруг запропадет, не видишь его несколько месяцев. Один раз он у меня года с полтора не был; думаю, за что-нибудь на меня сердится. Ничуть не бывало: вдруг как с неба свалится и опять часто ездит, пока не надоест. Он более тридцати лет жил в Москве, где имел собственный дом на Сивцевом Вражке; потом по смерти жены он уехал в свою орловскую деревню и там скончался.
VII. Граф Всеволод Степанович родился 179<...>, умер 1813 года, бездетный. Изо всех своих братьев был самой красивой наружности; женат не был, умер очень молодых лет.
VIII. Граф Андрей Степанович родился в 1796, умер в 183<...> году, женат был на Прасковье Дмитриевне Павловой.
IX. Граф Петр Степанович родился в 1798, умер 27 сентября 1862 года в звании камергера; женат на Елизавете Васильевне Ильиной; постоянно жил в Москве и служил в дворцовой конторе; дом его был рядом с моим в Штатном переулке у Троицы в Зубове с 1830 года.
Дочери графа Степана Федоровича:
Графиня Елизавета Степановна, старшая из тетушкиных дочерей, была смолоду очень миловидна, с прекрасными глазами и темно-русыми волосами, и можно бы ее назвать даже красавицей, если бы довольно толстый нос не портил ее лица. Она была очень умна, рассудительна, правдива и прекрасного характера. В 1799 году стал у Толстых в доме часто бывать один молодой человек, сын графа Сергея Владимировича Салтыкова. Ему было с небольшим лет двадцать, очень приятной наружности, прекрасно воспитанный и единственный наследник после богатого отца, который был еще в живых и очень любил его. Так как мать Сергея Владимировича была сама по себе княжна Троекурова, то дядюшка Степан Федорович считал его своим родственником и сына его признавал дальним своим племянником и принимал ласково. Хотя дядюшка знал, что Григорий Сергеевич родился до брака (и потому не пользовался ни титулом, ни фамилией отца, а назывался Жердеевским), он не мешал ему ухаживать за дочерью. В 1800 году граф Салтыков умер, оставив жену (она была какая-то Марья Ивановна), сына и двух дочерей. Когда Григорий Сергеевич стал свататься за сестру Елизавету, дядюшка и сказал ему: "Я принимаю предложение и дочь свою тебе отдам, если ты выхлопочешь, чтобы тебя признали сыном и наследником графа Сергея".
Григорий Сергеевич отправился в Петербург, хлопотал по этому делу и добился желаемого: в год восшествия на престол императора Александра Павловича он и его две сестры, Пелагея и Аграфена, которых я сама знала, были признаны Салтыковыми и получили графский титул. Имение было очень значительное, думаю, что около двух тысяч душ, и все в хороших местах; а сестре Елизавете Степановне, хотя дядюшка имел и прекрасное состояние, дали только сто душ, потому что кроме ее было человек одиннадцать детей. Жениху было 23 года, невесте около 20. И скоро после того и была их свадьба. У них родилась дочь Александра, и больше у них детей еще и не было; жили они очень ладно, и когда в 1813 году граф Григорий Сергеевич умер, вдова его очень о нем горевала. Будучи еще молодою женщиной, она не хотела вторично вступить в брак и посвятила себя воспитанию Сашеньки, которой был уже седьмой год.
Графиня Аграфена Степановна, вторая из дочерей тетушки, была гораздо моложе; {Графиня Аграфена Степановна родилась января 1788 (?), умерла 23 декабря 1845 года в Москве, погребена возле своей матери в московском Новодевичьем монастыре.} она была невелика ростом и с очень заметным горбом. В молодости была недурна собой, но после того, как у нее была оспа, лицо совсем переменилось, нос как-то вытянулся, и она стала очень некрасива. У нее стали расти усы и борода, как у мужчины, и она их подстригала. Она была довольно умна и хитра и, так как умела подделаться к тетушке, водила ее за нос и ссорила с братьями. В разговоре ее было много забавного, но не всегда можно было положиться на то, что она говорит, потому что для красного словца иногда она много и прибавляла ради забавы.
По разделу после отца ей досталось небольшое именьице во сто душ в Орле (деревня Ельково, в десяти верстах от села Соскова); там была небольшая усадьба и фруктовый сад. Когда тетушка скончалась, она стала жить с сестрой Салтыковой и очень любила Сашеньку. После замужества Александры Григорьевны, когда Калошины более десяти лет безвыездно жили у себя в деревне в селе Смольном, она часть года проводила у них, летом живала у себя в орловском имении, а во время зимы месяца на три приезжала в Москву и гащивала у меня. Она более всех была дружна с Елизаветой Степановной, а с братьями и невестками не очень ладила: все знали пронырливый ее характер, не очень воздержный язычок и потому ее опасались и недолюбливали. И нельзя не признаться, что по ее милости точно было много у них в семье ссор и неприятностей между братьями, -- так всех переплетет, что и не разберешь, кто прав, кто виноват.
Графиня Марья Степановна, самая младшая из сестер, родилась, я думаю, в 1792 или 1793 году. Она была лицом очень миловидна и интересна, и молодые люди находили, что у нее томный взгляд. Она была замужем за однофамильцем и дальним родственником Василием Алексеевичем Толстым, которого она очень любила, но не была с ним вполне счастлива.
Тетушка не была к Марье Степановне особенно нежна, а одно время даже и гневалась на нее и видеть ее не хотела за то, что Василий Алексеевич, не совсем долюбливавший Аграфену Степановну по одному обстоятельству (которое не умею рассказать, ну да это все равно), с нею посчитался и поговорил очень крупно. У той от досады и нос задергало, и чуть глаза изо лба не выскочили, тотчас пошла к тетушке, нажаловалась на зятя; может статься, что и не совсем так передала. Тетушка, разумеется, разгневалась, расходилась ужасно и, как это у нее водилось, тотчас давай клясть и дочь, как будто та виновата, что ее муж поссорился с ее сестрой.
Василий Алексеевич умер, я думаю, в 1834 году, и после его кончины сестра Марья Степановна поселилась в Калуге, потому что ее имение было поблизости, но в эту деревню после своего мужа не могла решиться съездить.
IV
В 1816, 1817 и 1818 годах было у нас в родстве много свадеб и рождений, но в точности сказать, кто и в котором году женился или родился, за давностию времени не берусь...
О Толстых повторять не стану.
Двоюродная племянница моего мужа Марья Сергеевна Неклюдова вышла замуж за Владимира Николаевича Шеншина. Анна Николаевна Неклюдова, вторая из дочерей тетушки Марьи Ивановны Мамоновой, {См. выше, глава II.} вышла замуж за генерал-майора Сергея Васильевича Неклюдова, который находился недолгое время губернатором в Тамбове и во Владимире. У них было только две дочери, Варвара Сергеевна и Марья Сергеевна. Неклюдов умер в начале 1800-х годов. Анна Николаевна была очень умная женщина, но прегорячая и пресамонравная. Когда ее муж был губернатором, она вмешивалась в дела, заставляла все делать, что хотела, и оттого, говорят, дела не всегда справедливо решались, вследствие чего Сергей Васильевич и пострадал по службе. Он был человек благонамеренный и добрый, но слабый характером, и жена держала его в ежовых рукавицах, так что он и пикнуть не смел. Анна Николаевна была очень скупа и любила денежки, и нельзя не отдать ей справедливости, что она была мастерица устраивать свои дела.
Старшую свою дочь Варвару она очень любила и готова была для нее все делать, а меньшую Марью (или, как ее звали, -- Маришу), она мало того что не любила, можно сказать, просто терпеть не могла. Варвара Сергеевна была высокая ростом, очень умная и предобрая, но собой не то чтобы дурна, а не совсем приглядна. Я всегда находила, что она похожа на портрет покойной моей матушки-свекрови, но только вдурне. Мариша также была немала ростом, прекрасно сложена, имела прекрасный цвет лица и очень приятный взгляд, но была не так умна, как Варвара. Старшая родилась в 1795 или 1796 году, меньшая была года на два или на три помоложе и в детстве была очень непонятлива в учении. Впрочем, это немудрено, потому что мать очень круто с ней обращалась и совсем от нее не скрывала, что ее не любит.
Покойник Дмитрий Александрович часто за это оговаривал Анну Николаевну:
-- Как тебе не грех так обращаться с дочерью: разве она виновата, что ты ее не любишь?
-- Терпеть ее не могу, предрянная девчонка...
-- Да полно, сестра, не показывай ты ей, что ты ее не любишь...
-- А что же, по-твоему, мне лицемерить, что ли, с ней?
Старшая сестра, имея доброе сердце, всегда была с меньшою хороша и часто потихоньку от матери ее ласкала и утешала, а впоследствии и помогала ей втихомолку.
Шеншин Владимир Николаевич был еще молод, когда он женился (думаю, что в 1817 году). В 1812, 1813 и 1814 годах он был в походах, был ранен под Лейпцигом и имел за это крест и в скором времени был произведен в генералы; не знаю, было ли ему тогда сорок лет.
Он рано лишился родителей и воспитывался у своей бабушки, отцовской матери. Он имел еще брата Семена Николаевича, который был потом женат на дочери хорошей моей приятельницы Елизаветы Васильевны Лужиной -- Анне Дмитриевне. Шеншины эти орловские; их там целый уезд -- Мценский, где искони ведется их очень старинная фамилия.20 При своей женитьбе Шеншин служил еще в военной службе и имел казенную квартиру в Спасских казармах, куда мы и ездили отдавать визит молодым. После он вышел в отставку и служил в Опекунском совете почетным опекуном. Это было в тридцатых годах. По своей нелюбви к дочери Неклюдова ей почти что ничего не дала и прескудно наградила приданым. Из отцовского имения Марья Сергеевна получила что следовало, потому что нельзя было ей этого не дать, а из своего имения, кажется, только обещала дать, а едва ли что дала. Нерасположение к дочери перешло и на внучат. Одно время я перестала даже с нею из-за этого совсем видаться. Я ей говорила правду, а неприятная правда, как известно, глаза колет. Она меня разругала, выбранила, и я ее, и так мы перестали видаться и несколько лет друг к другу не ездили, но Варвара Сергеевна у меня всегда бывала в большие праздники и в известные дни. Когда в 1836 году Варвара была помолвлена за вдовца, генерала Владимира Григорьевича Глазенапа, Неклюдова приехала ко мне с женихом и невестой и после того опять стала у меня изредка бывать, но никогда у нас не было прежней короткости или искреннего расположения. Не я одна была с Неклюдовой в размолвке: она вздорила и ссорилась с моим мужем, с княгиней Авдотьей Николаевной Мещерской, которая тоже осуждала ее в лицо за дурное обращение с Шеншиными, а с Надеждой Николаевной Шереметевой (с сестрой Мещерской), с которою она была очень дружна, ссоры выходили очень часто: обе прегорячие, переругаются на чем свет стоит, раскраснеются как пионы. Неклюдова инде побагровеет, с обеих пот градом льет, обе кричат, что есть мочи, кто кого перекричит -- ни дать ни взять два индейских петуха; скинут свои чепцы и добраниваются простоволосые... просто -- умора!
-- Нога моя у тебя не будет, -- говорит, картавя, Шереметева.
-- Ну, и не прошу, очень мне нужно, -- кричит Неклюдова, топая ногами; -- убирайся скорее от греха, а я за себя не ручаюсь...
-- Да, да, никогда к тебе не приеду, -- приговаривает Шереметева, стуча кулаками по столу.
-- Да сделай милость, убирайся...
Так и расстанутся, и бранят за глаза друг друга; кажется, навек рассорились; пройдет сколько там недель, глядишь, летит в дрожках на паре с пристяжкой Шереметева к Неклюдовой мириться.
-- Ну что, картавая, сама ко мне приехала? -- встречает ее с громким хохотом Неклюдова. -- Что, скучно, верно, без меня, сама припендерила... Скажи ты мне, из чего ты только распетушилась на меня? Ну, ну, помиримся, я пред тобой виновата, прости меня... И снова у них совет да любовь, пока не повздорят из-за чего-нибудь опять.
Раз Неклюдова с Шереметевой опять из-за чего-то повздорили, разбранились -- и не видаются; только как на грех Шереметеву разбили лошади и не на шутку: кажется, она руку ли, ногу ли переломила и лицо все ей избило, и старуху еле живую повезли домой и уложили в постель.
Узнала это Неклюдова: тотчас поехала навещать больную...
Что ж она ей придумала сказать в утешение?
Входит к больной, та лежит за ширмами, кряхтит, охает...
-- Я ведь всегда говорила, что ты полоумная, -- говорит Неклюдова, -- и жду, что ты умрешь когда-нибудь у фонарного столба; мчится себе, как лихой гусар... Ну что, говорят, тебе всю рожу расквасило и кости переломало... диковинное дело, что тебя совсем не пришибло... Как это тебя угораздило?
Это она приехала навещать больную приятельницу, еле живую!
Ни у кого такого разговора, как у Неклюдовой, я не слыхивала; престранная была женщина!
Был у нее крепостной человек Николай Иванов управителем, так, говорят, она его не раз бивала до крови своими генеральскими ручками, и тот стоит, не смеет с места тронуться.
Когда рассердится, она делается, бывало, точно зверь, себя не помнит.
Многое мне не нравилось в ее характере и в обращении с людьми. У нее были швеи, и она заставляла их вышивать в пяльцах, а чтобы девки не дремали вечером и чтобы кровь не приливала им к голове, она придумала очень жестокое средство: привязывала им шпанские мухи к шее, а чтобы девки не бегали, посадит их за пяльцы у себя в зале и косами их привяжет к стульям, -- сиди, работай и не смей с места встать. Ну, не тиранство ли это? И диви бы, ей нужно было что шить, а то на продажу или по заказу заставляла работать. Уж очень была корыстолюбива, только не впрок пошло все ее богатство. У Шеншиной было три дочери: Настасья, Екатерина и Александра и сын Сергей.
Изо всех Шеншиных более всех любила Неклюдова Сашеньку и ей дозволяла всякие шалости: прыгать по диванам и стульям, мять ей лицо, стаскивать с нее чепец, влезать ей на колени и всячески дурачиться, и при этом громко хохотала. Но с прочими двумя внучками и со внуком всегда обходилась довольно сурово и называла их шеншенятами.
В 1850-х годах Шеншин вышел в отставку и поехал жить в деревню, чтобы приводить свои, дела в порядок. Там скончалась сперва Марья Сергеевна, а потом и он несколько лет спустя.
V
Около этого времени вышла замуж дочь другой двоюродной сестры моего мужа, Прасковьи Николаевны (рожденной Мамоновой) Кречетниковой, Степанида Ивановна, за Александра Гавриловича Жеребцова. Отец его Гавриил Алексеевич был женат на Лопухиной, а так как мать графини Анны Алексеевны Орловой-Чесменской была тоже Лопухина и она очень чтила память своей матери, хотя и не помнила ее, то она считалась с этими Жеребцовыми родством: Александр Гаврилович приходился ей внучатым племянником. Графиня очень обласкала невесту, сделала ей прекрасные подарки и была на свадьбе. По возвращении молодых из церкви она приехала к ним в дом и пожелала познакомиться со всеми родными молодой.
-- Родные жены становятся родными мужа, а родные моего племянника родня и мне; прошу всех присутствующих здесь пожаловать ко мне откушать.
И на другой или на третий день после свадьбы назначен был у Орловой в доме родственный обед.
Графине было лет тридцать с небольшим, она была моложава и, не будучи красавицей, имела самое привлекательное и приветливое лицо, что лучше всякой красоты. Держала она себя очень просто и безо всякого чванства; одета была, конечно, хорошо, но почти по-старушечьи: темное бархатное платье с прекрасным кружевом и длинная нить крупного жемчугу, в несколько раз обвитая вокруг шеи, спускалась до пояса. Такого жемчугу я и не видывала: каждая жемчужина была величиной как две самые крупные горошины, положенные одна возле другой, то есть продолговатые и удивительного блеска. Сказывали мне тогда, во сколько ценили эту нить, но наверное не могу сказать, а кажется, как будто бы в 600 тысяч ассигнациями. {Вероятно, про эту нить изволила говорить блаженной памяти императрица Александра Федоровна: "je n'ai pas de perles telles que le comtesse Orloff" ("Таких жемчугов, как у графини Орловой, у меня нет" (франц.). -- Ред.). Кажется, что впоследствии графиня просила государыню императрицу принять эту чудную Нить, что, в утешение графини, по неотступной ее просьбе, императрица и изволила сделать (со слов одной приятельницу графини Орловой).}
Графиня жила в своем доме в Нескучном. Для частного человека, и в особенности в то время, когда мало щеголяли домами, такой дом был просто дворцом. Стол был накрыт очень богато, все было из серебра, приборы золоченые, а десертные ножи и вилки золоченые с сердоликовыми ручками. Графиня за стол сама не садилась; на главное место посадила молодых, а сама во время стола все ходила и всех приветствовала; на хорах была музыка, везде премножество цветов. По окончании стола графиня подарила молодым весь сервиз, который был в употреблении при этом пире, а за столом сидело человек сорок или более. Какие кушанья были -- не упомню; осталось у меня в памяти только одно, что подавали какую-то очень вкусную ананасную кашу. У Жеребцовых детей не было; дом их был у Красных ворот, против Запасного дворца.21
Брат Степаниды Ивановны Михаил Иванович не был женат. Где служил он сперва -- не знаю, а после того долгое время был он звенигородским предводителем, и большое его состояние, тысячи три или четыре душ, и много денег расщипали его наследники, так как их было много. Он жил очень, очень туго, любил копить денежку, во многом себе отказывал или по крайней мере мало пользовался тем, что имел, и те, которым после него досталось, его, быть может, и спасибом не помянули.
У Анны Николаевны Неклюдовой был еще брат Петр Николаевич Мамонов, который имел сына Ивана Петровича и трех дочерей: Марью Петровну, Анастасью Петровну и Елизавету Петровну. Не помню наверно, кто умер прежде: Петр ли Николаевич или жена его, только опекунами над его детьми по его желанию были назначены Анна Николаевна и мой муж, с которым Мамонов был дружен. Из-за этой опеки вышла большая неприятность у Дмитрия Александровича с Неклюдовой: Мамоновы барышни имели прекрасные бриллиантовые вещи, которые Неклюдова задумала продать безо всякой нужды. Мой муж стал ей доказывать, что барышни уже на возрасте и вещи, проданные задешево, придется опять заказывать и покупать дорого, и не согласился на продажу, и запер ларчик с этими вещами, и взял ключ к себе. Нет, не унялась Неклюдова: отперла своим ключом и, не сказав моему мужу и не спросив разрешения опеки, взяла и все продала. Муж мой очень был недоволен и, несмотря на всю свою доброту, очень рассердился на Анну Николаевну и заставил ее все вещи опять выкупить, чтобы не быть в ответственности пред опекой.
-- Опека и не узнает, что вещи проданы, -- говорила она ему, -- а в- отчете мы этого не покажем.
-- Нет, Анна Николаевна, на такой обман я не соглашусь... и отчета не подпишу.
Она ужасно расходилась, выбранила его, и после того они долгое время друг на друга дулись и не видались.
Марья Петровна была за Алексеем Сазоновым и имела двух сыновей -- Петра и Гаврилу и трех дочерей -- Екатерину, Парасковью и Елизавету. {См. выше, глава III.} Анастасья Петровна была за Андреем Васильевичем Дашковым; у них было несколько человек детей, но в живых осталось только двое: Василий Андреевич (женат на Горчаковой) и Софья Андреевна за князем Гагариным; {Князь Григорий Григорьевич (сын князя Григория Ивановича и Екатерины Петровны, рожд. Соймоновой) родился 1810 г., апреля 29; сперва был флигель-адъютантом, долгоевремя после того служил в Тифлисе, который обязан ему украшением своего театра в грузинском стиле,22 замечательного по своей изящности. Князь Григорий Григорьевич был женат сперва на княжне Анне Николаевне Долгоруковой (дочери князя Николая Андреевича и княжны Марии Дмитриевны Салтыковой), родилась в 1823, умерла в 1845 г. От первого брака у князя Григория Григорьевича была дочь, оставшаяся очень маленькою и, вероятно, не помнившая своей матери. Новая княгиня Гагарина приласкала свою падчерицу, запретила сказывать ей, что она дочь первой жены князя, и была с нею ласкова и нежна, как настоящая мать, так что та выросла, не зная, что она не дочь, а падчерица. Княгиня Софья Андреевна была очень умная, милая и во всех отношениях достойнейшая женщина. Князь Григорий Григорьевич был немалое время вице-президентом Академии художеств.} она была фрейлиной при государыне цесаревне Марии Александровне и была очень мила и приятной наружности. Меньшая, третья из Мамоновых, Елизавета Петровна, вышла за Шиловского Степана Ивановича, человека немолодого, очень богатого и прескупейшего. Бедная жена его не была с ним счастлива, весь свой век терпела лишения, зная, что муж ее имеет большие средства; он был очень крутого характера, любил копить и также себя во всем обрезывал. Не знаю, правду ли про него рассказывали, что будто бы, когда приходили к нему за деньгами на расход и на уплаты, с ним делались спазмы в груди и удушье, так что иногда приходилось долго выжидать, пока можно было ему снова напомнить о деньгах; может статься, это все и выдумка злых языков, но все-таки доказывает, что его считали способным расстраиваться из-за денег. Он был очень корыстолюбив, и так как давал деньги взаймы и не за малые проценты, то с ним было много разных приключений; да, кажется, и смерть его приключилась чуть ли не от огорчения, что у него на ком-то пропало много денег...
Иван Петрович Мамонов женат не был, собой был некрасив и ума очень посредственного; жил он постоянно у себя в деревне, кажется, где-то в Рязанской губернии. Он был небольшого роста, довольно полный, говорил очень странно, потому что пришепетывал, носил парик и любил молодиться. Он имел очень хорошее состояние. Умер он скоропостижно: приехав на время в Москву, он был у Шиловских в гостях и вечером прохаживался по комнатам со своей племянницей, вдруг та чувствует, что он на нее валится без чувств; послали за доктором, тот приехал, а он лежит мертвехонек. С ним пресеклась эта ветвь Мамоновых в мужеском колене.