В те времена парижские рынки были далеко не тем великолепным монументом, который ныне составляет предмет зависти целой Европы -- это было просто ограниченное пространство между улицами Сен-Дени, Прачечной и Железного ряда.
Со всех сторон фонтан Невинных окружали скромные лавчонки; товары на лотках и столах были большей частью под огромными зонтиками, защищавшими их от бурь и непогоды.
Место госпожи Мансо находилось на северной стороне от улицы Сен-Дени и почти посредине Железной улицы. Верная своим привычкам и покупателям, госпожа Мансо явилась на свое место рано на заре. Но беспокойство терзало ее душу, у нее не было сил вести торговлю, и вскоре она пошла по улицам, призывая громкими криками Маргариту, бросая на каждый дом взгляд разъяренной волчицы. Ярость и скорбь волновали ее сердце. Мало-помалу толпа женщин собралась вокруг нее.
Однако Мофф не солгал.
Едва возвратилась она домой, полоумная от печали и усталости, как вдруг кто-то бросился ей на шею.
То была Маргарита.
-- Матушка, это я! -- радостно закричала она.
Мать крепко прижала ее к своей груди. Долго стояли они, обнявшись и вдруг обе оглянулись.
Глазами Маргарита искала людей, которые привели ее домой, и от которых она вырвалась, увидев мать, но они оба исчезли.
-- Мы уже знаем, кто тебя похитил, -- сказала мать, угадывая ее мысли.
-- Знаете? -- удивилась Маргарита, с испугом глядя на мать.
-- Да, сейчас узнали. Твой отец тоже искал тебя, забыв о своей ране.
-- Батюшка ранен?... Правда, а я было забыла.
-- Отец, опираясь на Ренэ, тоже звал тебя громким голосом, тогда ему закричали со всех сторон: "Маргариту похитил герцог Бофор".
-- Герцог! Полноте, матушка, не верьте этому.
-- Я и не верю, однако это имя повторяли все, и твой отец отправился к герцогу.
-- О, Боже! Мне надо... -- закричала Маргарита, вырываясь из рук матери.
-- Что тебе надо?
-- Нет, это не он! Нет, нет... я уверена, не он, однако... тоже белокурые волосы... Ах! Если это так... Какой позор!
-- Маргарита, что с тобой?
-- Боже мой... у меня темно в глазах... Какие слова... Мне дурно, матушка, я умираю.
Бедная девушка упала без чувств, и если бы мать не поддержала ее, она разбила бы себе голову.
С помощью соседок, безмолвных и испуганных зрительниц этой сцены, госпожа Мансо перенесла дочь в комнату.
С самого утра малютка Мария была заперта одна в доме. Увидев мать, она бросилась к ней навстречу с улыбкой на лице и с глазами, полными слез: бедняжка не понимала, зачем ее оставили одну.
Но она перестала улыбаться, когда увидела без чувств сестру, которую положили на постель.
-- Что с нашей Маргаритой? -- спросила она.
-- Ничего, -- ответила мать, отстраняя ее.
-- Не хотите ли, матушка Мансо, чтобы я увела с собой Марию на рынок? -- спросила одна из соседок.
-- Нет! -- воскликнула бедная мать, с жаром прижимая к груди свою малютку, -- как бы и ее не украли!
-- Какие глупости!
-- Вчера еще радость царствовала в нашем доме, а теперь!
-- Чего же горевать? Дочь ваша вам возвращена.
-- Возвращена! -- повторила госпожа Мансо, бросая мрачный взгляд на Маргариту.
Неподвижно лежала Маргарита, не отвечая на вопросы, не пошевельнувшись от спрыскивания холодной водой.
-- У нее лихорадка! -- сказала соседка.
-- Надо сбегать за доктором Робером, -- заметила другая, -- он пустит ей кровь.
-- Нет, -- возразила госпожа Мансо, -- напротив нас живет господин Мондор, сходите за ним.
-- За этим шарлатаном?
-- Это настоящий ученый доктор, -- настаивала госпожа Мансо, суетясь около дочери.
-- Но он теперь у Нового моста продает свои лекаретва.
-- Правда? Так сходите за господином Робером.
Одна из женщин поспешно вышла, но почти в ту же минуту вернулась, ведя за руку толстого старика с большим веселым лицом, которому тот старался придать выражение суровости и величия.
-- Вот и господин Мондор, я захватила его у порога его дома, -- сказала соседка, сторонясь, чтобы уступить дорогу лекарю.
Толстяк подошел к больной и с важностью какой-нибудь знаменитости медицинского факультета взял ее за руку, чтобы пощупать пульс.
-- Тут нет никакой опасности, просто обморок от сильного волнения.
-- Но она умирает, -- сказала госпожа Мансо.
-- Говорю вам, нет никакой опасности. Если Богу будет угодно, бедная малютка завтра же пойдет с вами на рынок, и я буду любоваться ею с моих подмостков.
-- Если Богу будет угодно!
-- Я сказал "если Богу будет угодно" потому, что теперь по милости злодея Табарена я изгнан с Нового моста.
-- Ради самого Бога, господин Мондор, обратите внимание на мою бедную дочь.
Доктор, призванный вернуться к делу, поставил свой ящичек, открыл его с таинственным видом и, вынув пузырек, дал понюхать Маргарите.
Она тотчас пришла в себя и протянула обе руки к матери, которая бросилась к ней, рыдая и проклиная виновников похищения.
-- Тише, милая матушка, -- сказала Маргарита, -- помолчим, пока придет батюшка: о таких делах должны рассуждать мужчины.
-- У твоего отца нет другой воли, кроме моей, а я непременно требую мщения!
-- Но госпожа де...
Маргарита вдруг остановилась, увидев вокруг себя много посторонних. Желая отвести от себя общее любопытство, указала матери на толстого Мондора, неподвижно стоявшего у постели и, казалось, предававшегося самым глубоким и мрачным соображениям.
-- Сколько я должна вам заплатить, господин Мондор?
-- Ах, любезнейшая госпожа Мансо, если бы этот мошенник Табарен не изменил мне так коварно, я считал бы за счастье быть вам полезным, но теперь у меня впереди только нищета, по такому случаю осмелюсь у вас попросить один ливр.
Торговка пошарила в своих громадных карманах и достала оттуда маленькую серебряную монету, которую бедняк принял с благодарностью. Предписав некоторые легкие домашние средства, он вежливо раскланялся с кумушками и вышел с величественным видом.
Мало-помалу разошлись все соседки, и через час Маргарита была на ногах.
-- Матушка, пойдем сейчас же на рынок.
-- Как это можно! Ты больна, Маргарита!
-- Молва об этом приключении распространилась повсюду и могла дать повод к разным сплетням, а как меня увидят, то прикусят языки.
-- А какое нам дело до них? Тебя похитили вместо госпожи Лонгвилль, и я очень рада за нашу добрую герцогиню.
-- Ах! Матушка, разве вы не знаете?...
-- Что такое?
-- Ничего, -- отвечала Маргарита, спохватившись, -- успела ли герцогиня уйти безопасно?
-- Ее проводили, как только рассвело, твой дядя Тома и Ренэ. Твой кузен вернулся сообщить мне, что она в безопасности, а дядя ушел в Гонесс.
-- Бедный Ренэ! -- вздохнула Маргарита, но тотчас же, прогоняя печальные мысли, взяла мать за руку и сказала: -- Идем же, матушка, на рынок.
-- Опять.
-- Это необходимо.
Маргарита произнесла эти слова с такой твердостью, что мать, непреклонная и властолюбивая, беспрекословно покорилась дочери.
Госпожа Мансо пошла наверх, где послышался голос маленькой дочери, и вскоре вернулась, держа ее за руку. Маргарита подхватила малютку и с восторгом расцеловала. Затем они вышли втроем и, заперев за собой двери, попросили соседей сказать синдику, что ушли на рынок.
-- Так это бездельники метили повыше, когда похищали тебя? -- спросила госпожа Мансо, увидев, что от ходьбы на открытом воздухе на щеках дочери опять заиграл румянец.
-- Не знаю, но верно то, что они действовали по злому умыслу, потому что злодейски поступили с молодым человеком, который пытался защитить меня.
-- Однако они не убили этого великодушного человека?
-- Кажется, ему не легче от того, что его не убили: когда я выходила из гостиницы, мне сказали, что какая-то дама с Сент-Антуанской улицы, бывшая, вероятно, свидетельницей его благородного поступка, приказала перенести его к ней в дом.
-- Уж не жена ли это советника, госпожа Мартино?
-- Именно так.
-- Ну, конечно, она большая охотница до красивых молодцов и ловких воинов, -- заметила торговка, улыбаясь.
Страшная суматоха царила на площади, когда госпожа Мансо с детьми показалась там. Везде видны были грозные, взбешенные лица торговок, и в каждой отдельной кучке непременно было несколько мужчин, явно старавшихся подзадорить женщин.
-- Ну, я так и думала, -- сказала Маргарита.
Она подошла к толпе и тотчас услышала, что причиной всех толков и угроз было ее похищение; об этом происшествии толковали вкривь и вкось. Маргарита хотела было объяснить им, в чем дело, но, к несчастью, она попала в толпу, где никто ее не знал. Малютка Мария, которую она держала на руках, расплакалась, когда все эти грозные лица обратились к ним.
В это время подошла матушка Мансо. Как особа, известная всему рыночному свету, она заставила в ту же минуту всех замолчать и слушать себя.
-- Это дочь моя, -- сказала она. -- Смотрите на нее. Она возвращена мне, и если она хочет говорить с вами, так вы ее должны выслушать.
-- Ах! Эта Мансо хочет говорить в защиту своего любезного герцога Бофора! -- произнес с коварным умыслом человек, руководивший раздражением толпы.
-- А отчего бы и нет? -- спросила госпожа Мансо, подбоченясь. -- Уж, конечно, такой мошенник, как ты, не помешает мне. В чем ты можешь упрекнуть нашего славного принца?
-- Ни в чем, -- отвечал он, увидев, что все головы повернулись с благосклонностью к госпоже Мансо.
-- Значит, ты или злодей, или неблагодарный.
-- Да я знаю его! -- подхватила тетушка Фортюнэ, старшина над селедочными торговками. -- Ведь это Гондрен, бывший лакей госпожи Мартино, которого выгнали из ее дома за воровство.
-- Это ложь! -- закричал тот с досадой.
-- Э! Да разве ты принят в число рыночных носильщиков, что нарядился в их мундир? -- спросила госпожа Мансо.
-- Принят, -- отвечал он нахально.
-- А с каких это пор?
-- Вот уже два дня.
-- Ну, приятель, ты не знаешь первой буквы из твоей азбуки. Иначе ты знал бы, что я хозяйка носильщиков, что мой собственный муж их старшина и что вот уже неделю Мансо не принимал ни одного нового носильщика.
-- Он забыл упомянуть обо мне.
-- Да это шпион Мазарини! -- закричала Фортюнэ.
-- Шпион! -- пронеслось между торговками со взрывом внезапной ярости.
-- Вон отсюда, мошенник, мы не знаем тебя! Отправляйся в другую сторону разливать яд твоей лжи и клеветы.
-- Вот уж правда, -- воскликнула старая селедочница, -- прошло добрых четверть часа, как он не перестает чернить герцога Бофора.
-- Не следовало этого допускать, тетушка Фортюнэ.
-- Да здравствует герцог де Бофор! -- закричала старуха. -- Милостивый и благородный вельможа не потерпит ничего такого, что не было бы хорошо и честно!
-- Да здравствует герцог де Бофор! -- вторили хором кумушки, толкая со всех сторон незнакомца. С великим трудом ему удалось высвободиться из их рук и угрем проскользнуть в толпе.
Не успели затихнуть эти крики, как новое волнение охватило противоположную сторону площади. Там торжественно приветствовали Бофора.
Мансо вскарабкалась на скамью и увидела причину суматохи -- прибытие герцога Бофора на рыночную площадь. Мансо поспешила объявить об этом всем окружающим.
-- Он! -- произнесла Маргарита, бросившись внутрь лавки. Она притаилась в уголке с сестрой на руках.
Все женщины побежали к фонтану Невинных. Принц взошел на первую его ступеньку, чтобы отвечать на пламенные приветствия толпы.
-- Друзья мои, -- сказал принц, возвышая голос, -- не хотите ли меня послушать? Мне надо с вами переговорить.
-- Да, да, говорите! -- отвечали все единодушно и восторженно.
-- Дети мои, -- продолжал герцог громким и мужественным голосом, так что поневоле заставлял себя слушать. -- Сегодня распространяли обо мне гнусную клевету. Я знаю, откуда идут эти слухи: мои враги выдумали их с умыслом отнять у меня ваши честные и верные сердца.
-- Без огня дыма не бывает, -- произнес голос в толпе.
Все глаза обратились в сторону, откуда послышался голос. Госпожа Мансо, стоявшая в первых рядах, тотчас узнала Гон-дрена, ложного носильщика, только что прогнанного с площади.
Гондрен тоже узнал ее, и намеревался было опять ускользнуть, но Мансо проворно кинулась в его сторону и при общих рукоплесканиях поймала его за фалды.
-- Ваше высочество, -- сказала она, -- вот один из ваших врагов: он-то знает, почему наговаривает на вас.
Гондрен попробовал опять вывернуться, но его держали очень крепко. На нем была одежда рыночных носильщиков, но его руки, хотя и не очень белые и нежные, но все же не имели огрубелого вида рук тех людей, чье платье он надел.
Медленно подошел к нему Бофор и внимательно рассмотрел его.
-- Какое зло я тебе сделал? -- спросил принц кротко.
-- Никакого, -- свирепо отвечал тот.
-- Так зачем же ты клевещешь на меня?
-- Да что я, пришел на исповедь, что ли? -- снахальничал человек, когда увидел кроткое и благосклонное выражение лица принца.
-- Нет, ты не на исповедь пришел, но так как ты не намерен отрекаться от злодейств, то получишь казнь от моей руки.
При этих словах герцог отдал свою трость ближайшей женщине, сам же, засучив кружевные нарукавники, высунул кулаки.
-- Выпустите-ка его, матушка, -- продолжал он, обращаясь к Мансо. -- Я хочу разрешить наш вопрос на деле. Ну-ка, негодяй, защищайся, и мы посмотрим, так ли силен твой кулак, как язык.
Хотя открылась рука нежная и вполне аристократическая, однако белые кулаки оказались так простонародно мускулисты, что отбивали всякую охоту испытать их на себе.
-- Я не дерусь с принцами, -- пытался отговориться Гондрен, пятясь назад.
-- Врешь, трус! Не уважение, а страх тебя удерживает. Ступай вон, негодяй, ступай вон!
-- И чтобы твоей ноги не было на рынке, -- подхватила госпожа Мансо, подтолкнув его с такой силой, что он наверное полетел бы наземь, если бы стена людей не удержала его.
-- Погодите минуту! -- закричала Фортюнэ, схватив Гон-дрена. -- Мы не хотим иметь шпионов среди нас. Смотрите, вон наш Мансо идет.
Действительно, вдали показался синдик, сопровождаемый толпой, которая вместе с ним возвращалась от Тюильри.
-- Да здравствует герцог Бофор! -- закричал синдик с сияющим лицом.
-- Эй, Мансо! -- позвала Фортюнэ.
-- Что надо?
-- А тут этот молодец нарядился в платье носильщика и говорит, что вот уже два дня, как его приняли в число носильщиков. Правда ли это, товарищ?
-- Чисто соврал, -- сказал синдик, спокойно глядя на Гондрена, -- я никогда не видел его.
-- Это Гондрен, бывший лакей госпожи Мартино, -- закричала Фортюнэ, -- ведь я говорила вам, что это шпион Мазарини.
-- Шпион! -- пронеслось по толпе.
-- Смерть шпиону! -- заревела толпа.
И прежде чем Бофор успел возразить, Гондрена подняли, как перышко, и отнесли на тот край площади, где стояла виселица. На этот час "Парижский господин" -- палач отсутствовал. Но удальцы достали длинную и крепкую веревку и надели ее на шею негодяя. Тот был бледен, как будто страшная смерть уже схватила его в свои объятия.
-- Ваше высочество! -- закричал он, насколько хватило сил. -- Помилуйте!
Не напрасно произнесен был предсмертный призыв; герцог Бофор, оттесненный толпой, расталкивал ее направо и налево, расчищая себе дорогу к осужденному.
-- Помилосердствуйте! Ваше высочество! -- истошно вопил Гондрен.
Герцог Бофор ухватил за ногу человека, карабкавшегося на виселицу с намерением прицепить веревку, и стянул его вниз при громком хохоте толпы. Ей по вкусу пришлось это зрелище.
-- Нет ему помилования! -- заревели окружающие Гондрена.
Но герцог, не обращая внимания на эти крики, подошел к Гондрену и спокойно снял петлю с его шеи.
-- Зачем? Ведь это шпион! -- зароптала толпа.
-- Друг ли я вам всем? -- воскликнул герцог энергично.
-- Да, да, -- кричали женщины.
-- Ваш ли я король? Рыночный ли я король? -- еще раз прокричал Бофор что было сил.
-- Да, да! Да здравствует Бофор! -- заревели тысячи голосов со всех концов рынка.
-- Так слушайте же: как король я имею право миловать и дарую жизнь этому человеку.
-- Справедливо, -- признала госпожа Мансо, -- его светлость имеет полное право.
-- Точно, что имеет право, -- подтвердила Фортюнэ, держа за руку Гондрена.
-- Так пустите же его, тетушка, -- сказал Бофор, осторожно отстраняя руку старой селедочницы.
-- Ах! Ваше высочество, вы когда-нибудь пожалеете о том, что помиловали его, -- возразила она. -- Такие канальи не помнят даже добра, которое им делают.
-- Тем хуже для него, -- заметил герцог, улыбаясь.
По знаку Бофора толпа расступилась и дала свободный проход Гондрену. Едва держась на ногах, бледный как мертвец, Гондрен поторопился скрыться из виду.
Глухой ропот сопровождал его бегство: на всех лицах видно было глубокое разочарование.
Герцог оправил кружевные нарукавники и, взяв свою трость из рук торговки, вежливо поблагодарил ее, потом взошел на ступеньку у ворот позорного столба и начал приветствовать народ при громких восторженных криках -- красноречивое доказательство любви его добровольных подданных.
-- Друзья мои, -- сказал он. -- Я должен открыть виновников распространения этой гнусной клеветы, посредством которой хотят ввести вас в заблуждение и очернить меня. Я должен доискаться до источника зла и полагаюсь на вас, как и вы всегда можете положиться на меня.
Маленькая речь имела самый поразительный эффект. Окружавшие герцога снова принялись приветствовать его, крича во всю глотку. В этом восторженном реве было столько грозного, что по телу Мазарини пробежала бы дрожь, если бы он это услышал.
-- Да здравствует герцог!
-- Да здравствует наш король!
-- Да здравствует наш настоящий король! -- закричали несколько человек подозрительной наружности.
Бофор сошел со ступеньки. Проходя сквозь толпу, жал руки направо и налево, на требования некоторых торговок с самым любезным видом подставлял щеки для поцелуев. С такой свитой прошел он всю площадь. Толпа решила сопровождать своего любимца до Вандомского дворца, наполнив парижские улицы криками любви и радости.
При виде единодушной овации, предметом которой был герцог Бофор, два человека испытали сильные, но различные чувства: один -- ревность, другой -- зависть.
Ревновал Ренэ, племянник Мансо. Следуя за синдиком, он тоже прошел на средину рынка и увидел, что Маргарита притаилась в темном углу лавки.
-- Маргарита, -- сурово произнес он, входя в лавку. -- Зачем ты здесь, когда все там?
-- Я боялась за Марию... там могли задавить ее.
-- Ты плакала? Почему ты краснеешь?
-- Я? Совсем нет, ты ошибаешься, друг.
-- У тебя и теперь глаза мокрые от слез... Маргарита, тебе стыдно, что ты здесь!
-- Стыдно? -- воскликнула Маргарита, взглянув на него со страхом. -- Ах, Ренэ, ты пугаешь меня!
-- Пугаю! Я только люблю тебя!
-- Ах! Ты перестанешь любить меня теперь.
-- Несчастная! -- воскликнул Ренэ, закрывая лицо обеими руками.
Вдруг девочка заплакала. Когда Ренэ взглянул на нее, она указала ему на сестру, лежавшую без чувств.
В это время раздавались радостные крики толпы, провожавшей своего короля.
Глухое восклицание ярости вырвалось из груди Ренэ, грозно поднялся его кулак в ту сторону, откуда неслись крики.
-- Герцог Бофор! -- воскликнул он, -- во всей этой толпе, может быть, я один ненавижу тебя!
Другой человек, чувствовавший зависть, стоял, притаившись, в углублении дома. Он совершенно закрыл лицо полями шляпы и складками широкого плаща.
Это был коадъютор.
-- Мое похищение произвело эффект, -- пробормотал он. -- Но что было бы, если бы девушку не вернули?
Он пошел через узкий проход между рядами задних лавок и остановился у жалкой лавчонки около самого выхода. В этой трущобе копошилось четверо детей, на скамье сидела старуха, окруженная собаками и кошками, тут же стоял человек в черной одежде, которого на первый взгляд можно было принять за церковного служителя.
-- Вот, монсеньор, теперь вы видели собственными глазами? -- спросил он, выходя из-под навеса и следуя за коадъютором по улице Ферронри.
-- Решительно вы правы, любезнейший де Мизри. Герцог Бофор стал очень популярен или даже, может быть, чересчур искренно любим народом. Теперь я понимаю, почему Мазарини не на шутку тревожится. До сих пор он считал его моей креатурой, я и сам убаюкивал себя такой же мечтой. Но сцена, зрителем которой я был, заставляет меня переменить мнение.
-- И тем более, что ни де Бар, ни кардинал даже не подозревают истины...
-- Что мы хлопочем об их делах и в то же время себя не забываем? В этом будьте уж благонадежны... Но час, проведенный мной на рыночной площади, дал мне мысль употребить против Бофора такую же военную хитрость.
-- Клевету?
-- Тише! Разве можно вслух произносить такие слова?
-- А у меня есть в руках преискусный человек, который давно уже работает в толпе.
-- И как вы его называете?
-- Гондрен.
-- В таком случае, выберите другого, этот провалился на рынке. Он сам расскажет вам подробности своих злоключений. Нам нужен настоящий бунт на рынке, вследствие которого непременно должен быть повешен кто-нибудь.
-- Немудреная вещь! Господин Мазарини приготовит на днях маленький указ о новом налоге.
-- Мне хотелось бы чего-нибудь получше. Вы со своими людьми должны составить план бунта, а мои люди приведут его в исполнение.
-- Вам стоит только приказать.
-- У меня есть время подумать. Приходите завтра в Нотр-Дам и будьте в такой же одежде. Я открою вам тогда мои намерения.
Собеседники расстались на углу улицы Сент-Онорэ. Коадъютор выбирал самые темные и узкие переулки, чтобы незаметно проскользнуть в свой дворец.
"Да, -- думал он, входя по потайной лестнице в свою часовню. -- Мне нужен настоящий бунт, чтобы погубить окончательно Бофора. Этот картонный паяц беспокоит меня. Пора выбросить его за окно. Если не подставить ему ножку, так рынок, чего доброго, провозгласит этого площадного короля королем Франции".
Коадъютор отворил дверь в свою часовню, которая поражала странностью убранства: обои, мебель, все украшения представляли сложные привычки хозяина. Священные изображения затмевались блеском и смелостью языческих картин и украшений.
-- Да, -- продолжал Гонди, любуясь собой в венецианском зеркале, -- пора расчистить место. Посмотрим, чем лучше: кинжалом, ядом, грубой силой или красноречием?... Удар языком или удар мечом?... Никогда не должно поражать людей их собственным оружием. Мазарини надо уничтожить шпагой, Бофора -- языком. Шпага пронзает, язык раздирает.