Прошло три мѣсяца съ тѣхъ поръ, какъ сеньоръ Ферминъ покинулъ виноградникъ Марчамалы, и пріятели едва узнавали его, видя его сидящимъ на солнцѣ у двери жалкой лачуги, въ предмѣстъѣ Хереса, гдѣ онъ жилъ со своею дочерью.
-- Бѣдный сеньоръ Ферминъ! -- говорили люди, видя его.-- Отъ него осталась одна тѣнь.
Онъ впалъ въ молчаливость, близкую къ идіотизму. По цѣлымъ часамъ онъ сидѣлъ неподвижно, съ опущенной головой, словно его давили воспоминанія. Когда дочь подходила къ нему, чтобы вести домой, или сказать, что обѣдъ поданъ, онъ точно пробуждался, отдавалъ себѣ отчетъ въ окружающемъ, и глаза его строго слѣдили за дѣвушкой.
-- Дрянная женщина! -- бормоталъ онъ.-- Проклятая баба!
Она, одна она виновата въ несчастьи, обрушившемся на ихъ семью.
Гнѣвъ отца, придерживавшагося старинныхъ взглядовъ, неспособнаго къ нѣжности и прощенію, его мужская гордость, заставлявшая его всегда считать женщину низшимъ существомъ, могущимъ причинитъ мужчинѣ только огромное зло, преслѣдовали бѣдную Марію де ла Луцъ. Она тоже подурнѣла, поблѣднѣла, похудѣла, и глаза ея увеличились отъ слѣдовъ слезъ.
Ей приходилось дѣлать чудеса экономіи, живя съ отцомъ въ этой лачугѣ. Но больше всѣхъ стѣсненій и заботъ, вызываемыхъ бѣдностью, она страдала отъ нѣмого упрека въ глазахъ отца, отъ глухихъ проклятій, которыми онъ, казалось, осыпалъ ее каждый разъ, какъ она приближалась къ нему, отрывая его отъ его размышленій.
Сеньоръ Ферминъ жилъ, погруженный въ мысли объ ужасной ночи нашествія забастовщиковъ.
Для него съ тѣхъ поръ не случалось ничего, что имѣло бы какое-нибудь значеніе. Ему казалось, что онъ еще слышитъ грохотъ воротъ Марчамалы, за часъ до восхода солнца, сотрясавшихся подъ яростными ударами неизвѣстнаго человѣка. Онъ всталъ, приготовивъ ружье, и открылъ одну рѣшетку... Но это былъ его сынъ, его Ферминъ, безъ шляпы, съ руками въ крови и съ большой царапиной на лицѣ, точно онъ дрался съ нѣсколькими человѣками.
Словъ было сказано немного. Онъ убилъ дома Луиса и потомъ убѣжалъ, ранивъ сопровождавшаго того буяна. Этотъ незначительный рубецъ былъ доказательствомъ ссоры. Ему нужно бѣжать, немедленно скрыться въ безопасное мѣсто. Враги несомнѣнно подумаютъ, что онъ въ Марчамалѣ, и на зарѣ лошади полицейскихъ появятся уже въ виноградникѣ.
Это былъ моментъ безумнаго волненія, показавшійся бѣдному старику безконечнымъ. Куда бѣжать?.. Его руки открыли ящики комода, рылись въ вещахъ. Онъ искалъ свои сбереженія.
-- Возьми, сынокъ; возьми все.
И онъ засыпалъ ему карманы дуро, пезетами, всѣмъ серебромъ, заплѣсневѣвшимъ отъ долгаго лежанья взаперти, и медленно собиравшимся въ теченіе многихъ лѣтъ.
Рѣшивъ, что далъ ему достаточно, онъ вывелъ его изъ виноградника. Бѣжать! Еще ночь, и они могутъ выйти изъ Хереса, незамѣченные никѣмъ. У старика былъ свой планъ. Нужно разыскатъ Рафаэля въ Матанцуэлѣ. Парень еще сохранялъ дружескія отношенія съ бывшими товарищами коитрабандистами, и отвезетъ его по окольнымъ тропинкамъ въ Гибралтаръ. А тамъ онъ можетъ уѣхать, куда угодно: свѣтъ великъ.
И въ теченіе двухъ часовъ, отецъ и сынъ почти бѣжали, не чувствуя усталости, подгоняемые страхомъ и сходя съ дороги всякій разъ, какъ издали доносился шумъ голосовъ и лошадиный топотъ.
О, что за ужасное путешествіе съ мучительными открытіями! Это оно такъ доканало его. Когда разсвѣло, онъ увидѣлъ своего сына, съ мертвеннымъ лицомъ, всего въ крови, съ видомъ бѣгущаго убійцы. Ему больно было видѣть своего сына въ такомъ состояніи, но отчаяваться было некогда. Въ концѣ концовъ, онъ мужчина, а мужчины часто убиваютъ, не лишаясь изъ-за этого чести. Но когда сынъ въ немногихъ словахъ объяснилъ ему, за что онъ убилъ, то старикъ думалъ, что умретъ, ноги у него дрожали, и ему приходилось дѣлать усилія, чтобы не упасть посреди дороги. Марикита, его дочь, она виновница всего этого! А, дрянь проклятая! И думая о поведеніи сына, онъ восхищался имъ, благодаря его за жертву отъ всей своей грубой души.
-- Ферминъ, сынъ мой, ты хорошо сдѣлалъ. Не было другого выхода, кромѣ мести. Ты лучшій изо всей семьи. Лучше меня, который не сумѣлъ уберечь дѣвченку.
Прибытіе въ Матанцуэлу было трагическимъ: Рафаэль оторопѣлъ отъ изумленія. Убили его хозяина, и убилъ Ферминъ!
Монтенегро раздражился. Онъ хочетъ, чтобы Рафаэль отвезъ его въ Гибралтаръ, и чтобы никто ихъ не видѣлъ. Довольно словъ. Желаетъ онъ спасти его, или нѣтъ? Рафаэль, вмѣсто всякаго отвѣта, осѣдлалъ свою вѣрную лошадь и еще другую изъ лошадей на мызѣ. Онъ сейчасъ же отвезетъ его въ горы, а тамъ о немъ позаботятся другіе.
Старикъ видѣлъ, какъ они помчались карьеромъ, и пустился въ обратный путъ, согбенный внезапной дряхлостью, какъ будто вся жизнь его отлетѣла вмѣстѣ съ сыномъ.
Послѣ этого существованіе его проходило, какъ въ туманномъ снѣ. Онъ помнилъ, что поспѣшно покинулъ Марчамалу и поселился въ предмѣстьѣ въ лачугѣ одной родственницы своей жены. Онъ не могъ оставаться на виноградникѣ послѣ случившагося. Между семьей хозяина и его стояла кровь, и раньше, чѣмъ ему бросятъ ее въ лицо, онъ долженъ былъ бѣжать.
Донъ Пабло Дюпонъ предлагалъ ему милостыню, для поддержки его старости, хотя признавалъ его главнымъ виновникомъ всего случившагося, такъ какъ онъ не научилъ своихъ дѣтей религіи. Но старикъ отказался отъ всякой помощи. Покорно благодарю, сеньоръ: онъ преклоняется передъ его благотворительностью, но скорѣе умретъ съ голода, прежде чѣмъ приметъ хотъ одну монету отъ Дюпоповъ.
Черезъ нѣсколько дней послѣ бѣгства Фермина, онъ увидѣлъ своего крестника Рафаэля. Онъ былъ безъ мѣста, такъ какъ ушелъ съ мызы. Онъ пріѣхалъ сказать ему, что Ферминъ въ Гибралтарѣ, и что въ одинъ изъ слѣдующихъ дней уѣдетъ въ Южную Америку.
-- И тебя тоже, -- сказалъ старикъ съ грустью, -- ужалила проклятая муха, отравившая насъ всѣхъ.
Юноша былъ печаленъ, угнетенъ. Говоря съ старикомъ у двери лачуги, онъ заглядывалъ внутрь съ нѣкоторымъ безпокойствомъ, словно боясь появленія Маріи де-ла-Луцъ. Во время бѣгства въ горы Ферминъ разсказалъ ему все... все...
-- Ахъ, крестный, какой ударъ для меня, я думалъ, что умру отъ него... И не имѣть возможности отомстить! Подлецъ этотъ ушелъ на тотъ свѣтъ, и я не успѣлъ проткнутъ его кинжаломъ! Не имѣть возможности воскресить его, чтобы убить снова!.. Сколько разъ негодяй навѣрно издѣвался надо мной, видя, что я смотрю на него, какъ дуракъ, ничего не зная!..
Больше всего его огорчала смѣхотворность его положенія, то, что онъ служилъ этому человѣку. Онъ плакалъ надъ тѣмъ, что месть была совершена не его рукой.
Онъ не хотѣлъ работать. Какой толкъ быть честнымъ? Онъ опять вернется къ контрабандѣ. Женщины?.. на время, а потомъ колотить ихъ какъ нечистыхъ и безсердечныхъ животныхъ... Онъ хотѣлъ объявить войну половинѣ міра, богачамъ, правителямъ, всѣмъ, которые вселяютъ страхъ при помощи ружей, и являются причиной того, что бѣдные попираются сильными. Теперь, когда бѣдный людь въ Хересѣ, обезумѣвъ отъ страха, работалъ въ поляхъ, не поднимая глазъ отъ земли, когда тюрьма была полна, и многіе изъ тѣхъ, что раньше были готовы на все, стали ходить къ обѣднѣ, чтобы избѣжать подозрѣній и преслѣдованій, теперь начнетъ дѣйствовать онъ, Увидятъ богачи, какого звѣря они породили на свѣтъ, разрушивъ его иллюзіи.
Контрабанда пойдетъ за жизнь. Позже, когда начнется жатва, онъ будетъ поджигать скирды, палить усадьбы, отравлять скотъ на пастбищахъ. Тѣ, что сидятъ въ тюрьмѣ, ожидая момента казни, Хуанонъ, Маэстрико и другіе несчастные, которые умрутъ на висѣлицѣ, будутъ имѣть мстителя.
Есть люди, достаточно смѣлые, чтобы послѣдовать за нимъ, онъ составить конный отрядъ. Не даромъ онъ знаетъ горы. Богачи могутъ приготовиться. Злымъ не поздоровится, а добрые смогутъ спастись, только давъ ему денегъ для бѣдныхъ.
Гнѣвъ его разгорался отъ этихъ угрозъ. Онъ говорилъ о томъ, что сдѣлается разбойникомъ съ тѣмъ увлеченіемъ, которое съ дѣтства испытываютъ крестьяне къ приключеніямъ большихъ дорогъ. По его мнѣнію, всякій обиженный человѣкъ могъ отомстить, только сдѣлавшись бандитомъ.
-- Меня убьютъ, -- продолжалъ онъ, -- но раньше, чѣмъ меня убьютъ, говорю вамъ, крестный, я покончу съ половиной Хереса.
И старикъ, раздѣлявшій волненіе парня, одобрялъ его, покачивая головой. Онъ хорошо дѣлаетъ. Будь онъ молодъ и силенъ, Рафаэль имѣлъ бы лишняго товарища въ отрядѣ.
Рафаэль болѣе не возвращался. Онъ бѣжалъ отъ того, чтобы демонъ не столкнулъ его съ Маріей де-ла-Луцъ. При видѣ ея, онъ могъ бы убить ее, или залиться слезами, какъ дитя.
Изрѣдка, къ сеньору Фермину приходила какая-нибудь старая гитана, или мальчикъ изъ тѣхъ, что продаютъ въ кафе и казино табакъ.
-- Дѣдушка, это вамъ... Отъ Рафаэля.
Это были деньги, посылаемыя контрабандистомъ, и старикъ молча передавалъ ихъ дочери. Парень никогда не показывался. Отъ времени до времени онъ появлялся въ Хересѣ и этого достаточно было, чтобы Козелъ и другіе приспѣшники покойнаго Дюпона прятались по своимъ домамъ, избѣгая показываться въ тавернахъ и кофейняхъ, посѣщаемыхъ контрабандистомъ.
Сеньоръ Ферминъ жилъ изо дня въ день, безразличный ко всему окружающему и къ тому, что говорили о немъ.
Однажды, скорбная тишина въ городѣ вывела его на нѣсколько часовъ изъ его оцѣпенѣнія. Должны были повѣсить пятерыхъ человѣкъ за нападеніе на Хересъ. Процессъ велся быстро: наказаніе было необходимо, чтобы "порядочные люди" успокоились.
Вступленіе мятежныхъ рабочихъ въ городъ превратилось, съ теченіемъ времени, въ полную ужасовъ революцію. Страхъ сдѣлалъ всѣхъ безопасными. Люди, видѣвшіе, какъ забастовщики проходили безъ всякихъ враждебныхъ намѣреній мимо домовъ богачей, молча соглашались на неслыханно-жестокое наказаніе.
Говорили о двухъ убитыхъ въ эту ночь, соединяя смерть пьянаго сеньора съ убійствомъ несчастнаго писца. Ферминъ Монтенегро преслѣдовался за убійство, процессъ его велся отдѣльно, но общество ничего не теряло, преувеличивая событія и возлагая однимъ убитымъ больше на счетъ революціонеровъ.
Многіе были приговорены къ заключенію въ крѣпости. Судъ съ устрашающей щедростью расточалъ казни несчастному стаду, которое, казалось, съ изумленіемъ спрашивало себя, что такое оно сдѣлало въ ту ночь. Изъ приговоренныхъ къ смерти, двое были убійцами молодого писца, трое остальныхъ шли на казнь въ качествѣ опасныхъ, за то, что говорили, угрожали, за то, что гордо думали, что имѣютъ право на долю счастья въ мірѣ.
Многіе лукаво подмигивали глазами, узнавъ, что Мадриленьо, иниціаторъ похода на городъ, приговаривается только къ заключенію въ крѣпости на нѣсколько лѣтъ. Хуанонъ и его товарищъ эль-де-Требухенья покорно ожидали послѣдней минуты. Они не хотѣли жить, жизнь была имъ противна послѣ горькихъ разочарованій этой знаменитой ночи. Маэстрико ходилъ съ удивленіемъ, застывшимъ въ его кроткихъ, дѣвичьихъ глазахъ, точно отказываясь вѣрить въ людскую злобу. Жизнь его была нужна потому что онъ опасное существо, потому что онъ мечтаетъ объ утопіи, о томъ, чтобы знаніе перешло отъ немногихъ къ огромной массѣ несчастныхъ, какъ орудіе искупленія! И безсознательно поэтическій умъ его, заключенный въ грубую оболочку, воспламенялся огнемъ вѣры и утѣшался въ тоскѣ своихъ послѣднихъ минутъ надеждой на то, что другіе идутъ за нимъ, толкая, какъ онъ говорилъ, и что эти другіе въ концѣ концовъ, опрокинутъ все силой своей массы, какъ капли воды образуютъ наводненіе. Ихъ убивали потому, что ихъ было мало. Когда-нибудь ихъ будетъ столько, что сильные, уставъ убивать, устрашенные огромностью своей кровавой задачи, падутъ духомъ и сдадутся, побѣжденные.
Сеньоръ Ферминъ видѣлъ изъ этой казни только безмолвіе города, казавшагося пристыженнымъ, видѣлъ испуганныя лица бѣдняковъ, трусливое подобострастіе, съ которымъ они говорили о богатыхъ.
Черезъ нѣсколько дней онъ уже совершенно забылъ объ этомъ происшествіи. Онъ получилъ письмо: оно было отъ его сына, отъ его Фермина. Онъ находился въ Буэносъ-Айресѣ и писалъ ему, что надѣется устроиться. Первое время, конечно, трудно, но въ этой странѣ, съ работой и настойчивостью, можно быть почти увѣреннымъ въ успѣхѣ.
Съ тѣхъ поръ сеньоръ Ферминъ нашелъ занятіе и стряхнулъ маразмъ, въ который его повергло горе. Онъ писалъ своему сыну и дожидался его писемъ. Какъ онъ далеко! Если бъ онъ могъ поѣхать туда!
Въ другой разъ его взволновала еще одна неожиданность. Сидя на солнцѣ, у двери своего дома, онъ увидѣлъ тѣмъ человѣка, неподвижно стоящаго около него. Онъ поднялъ голову и вскрикнулъ. Донъ Фернандо!.. То былъ его кумиръ, добрый Сальватьерра, но постарѣвшій, печальный, съ потухшимъ взглядомъ за синими очками, точно его давили всѣ несчастья и несправедливости города.
Его выпустили, позволили жить на свободѣ, безъ сомнѣнія, зная, что онъ нигдѣ не сможетъ найти угла, гдѣ бы свить гнѣздо; что его слова затеряются безъ отголоска въ безмолвіи ужаса.
Когда онъ явился въ Хересъ, его старые друзья бѣжали отъ него, не желая компрометировать себя. Другіе смотрѣли на него съ ненавистью, какъ будто, вслѣдствіе своего вынужденнаго изгнанія, онъ былъ отвѣтственъ во всѣхъ событіяхъ.
Но сеньоръ Ферминъ, старый товарищъ, былъ не изъ такихъ. Увидя его, онъ всталъ, палъ въ его объятія, съ воплемъ сильныхъ людей, которые задыхаются, но не могутъ плакать.
-- Ахъ, донъ Фернандо!.. Донь Фернандо!..
Сальватьерра утѣшалъ его. Онъ зналъ все. Смѣлѣе! Онъ былъ жертвой соціальной испорченности, которую онъ громилъ со всѣмъ пыломъ аскета. Онъ могъ еще начать жизнь заново, вмѣстѣ со всѣми своими. Міръ великъ. Тамъ, гдѣ смогъ устроиться его сынъ, можетъ попытатъ счастья и онъ.
И Сальватьерра сталъ приходить иногда по утрамъ навѣстить стараго товарища. Но онъ скоро уѣхалъ. Говорили, что онъ живетъ то въ Кадиксѣ, то въ Севильѣ, бродя по андалузской землѣ, хранившей воспоминаніе о его геройствахъ и великодушныхъ порывахъ и останки единственнаго существа, любовь котораго скрашивала ему жизнь.
Онъ не могъ жить въ Хересѣ. Сильные смотрѣли на него злобными глазами, словно желая на него броситься, бѣдные избѣгали его, боясь сношеній съ нимъ.
Прошелъ еще мѣсяцъ. Однажды, подойдя къ двери дома, Марія де-ла-Луцъ чуть не упала въ обморокъ. Ноги ея дрожали, въ ушахъ звенѣло; вся кровь жгучей волной прилила къ ея лицу, и потомъ отлила, оставивъ его зеленовато блѣднымъ. Передъ ней стоялъ Рафаэль, закутанный въ плащъ, точно дожидаясь ее. Она хотѣла бѣжать, скрыться въ самую глубь лачуги.
-- Марія де-ла-Лу!.. Марикилья!..
Это былъ тотъ же нѣжный и умоляющій голосъ, какъ когда они видѣлись у рѣшетки, и, сама не зная какъ, она повернулась, робко подошла ближе, смотря полными слезъ глазами на своего бывшаго жениха.
Онъ тоже былъ печаленъ. Грустная серьезность придавала ему нѣкоторое изящество, смягчая его грубую внѣшность боевого человѣка.
-- Марія де-ла-Лу, -- прошепталъ онъ.-- Только на два слова. Ты меня любишь и я тебя люблю. Зачѣмъ намъ проводить остатокъ жизни въ злобѣ, какъ какіе-нибудь несчастные?.. До недавнихъ поръ я былъ такъ глупъ, что мнѣ хотѣлось убитъ тебя. Но я поговорилъ съ дономъ Фернандо, и онъ убѣдилъ меня своей ученостью. Это ужъ прошло.
И онъ подтвердилъ это энергичнымъ жестомъ. Кончилась разлука, кончилась ревность къ негодяю, котораго онъ не могъ воскресить, и котораго она не любила; кончилось отвращеніе къ несчастью, въ которомъ она не была виновата.
Они уѣдутъ отсюда. Онъ такъ глубоко презираетъ эту страну, что не желалъ даже вредить ей. Самое лучшее покинуть ее, положить между нею и ними много миль суши, много миль воды. Разстояніе уничтожитъ дурныя воспоминанія. Не видя города, не видя его полей, они совершенно забудутъ перенесенныя горести.
Они поѣдутъ къ Фермину. У него есть деньги на путешествіе всѣмъ троимъ. Послѣдніе разы контрабанда была удачна; онъ совершилъ безуміе, удивившее своей дерзостью пограничниковъ. Его не убили, и удача воодушевляла его на большое путешествіе, которое измѣнитъ его жизнь.
Онъ знаетъ эту молодую страну, и они поѣдутъ въ нее, -- его жена, онъ и крестный. Донъ Фернандо описывалъ ему этотъ рай. Безчисленные табуны дикихъ коней, ожидающихъ всадника; огромныя пространства земли, не имѣющія хозяина, не имѣющія тирана, и дожидающіяся руки человѣка, чтобы зародить жизнь, таящуюся въ ея нѣдрахъ. Гдѣ найти лучшій эдемъ для бодраго и сильнаго крестьянина, доселѣ душой и тѣломъ раба праздныхъ людей.
Марія де-ла-Луцъ слушала его съ волненіемъ. Уѣхать отсюда! Бѣжать отъ столькихъ воспоминаній!.. Если бъ живъ былъ несчастный, погубившій ея семью, она упорствовала бы въ своемъ прежнемъ рѣшеніи. Она могла принадлежать только тому, кто лишилъ ее дѣвственности. Но такъ какъ негодяй умеръ, и Рафаэль, котораго она не хотѣла обманывать, великодушно мирился съ положеніемъ, прощая ее, то она соглашалась на все... Да; бѣжать отсюда! И какъ можно скорѣе!..
Парень продолжалъ излагать свои планы. Донъ Фернандо брался уговорить старика; кромѣ того онъ дастъ имъ письма къ своимъ друзьямъ въ Америкѣ. Раньше, чѣмъ черезъ двѣ недѣли, они сядутъ на пароходъ въ Кадиксѣ. Бѣжать, бѣжать, какъ можно скорѣе, изъ этой страны эшафотовъ, гдѣ ружья должны были утолять голодъ, и богатые отнимали у бѣдныхъ жизнь, честь и счастье!..
-- Когда мы пріѣдемъ, -- продолжалъ Рафаэль, -- ты будешь моей женой. Мы повторимъ наши разговоры у рѣшетки. Болѣе того. Я удвою свою нѣжность, чтобы ты не думала, что во мнѣ осталось какое-нибудь горькое воспоминаніе. Все прошло. Донъ Фернандо правъ. Грѣхи тѣла значатъ очень мало... Самое важное любовь; остальное -- заботы животныхъ. Твое сердечко вѣдь принадлежитъ мнѣ? И оно все мое!.. Марія де-ла-Лу! Звѣзда души моей! Пойдемъ на встрѣчу солнцу; теперь мы рождаемся по настоящему; сегодня начинается наша любовь. Дай, я поцѣлую тебя въ первый разъ въ жизни. Обними меня, товарищъ, чтобы я видѣлъ, что ты моя, что ты будешь поддержкой моихъ силъ, моей помощью, когда начнется наша борьба тамъ...
И они обнялись въ дверяхъ лачуги, соединивъ губы безъ малѣйшаго волненія плотской страсти, и долго стояли такъ, какъ бы пренебрегая мнѣніемъ людей и любовью своей бросая вызовъ условностямъ стараго міра, который они готовились покинуть.
Сальватьерра проводилъ въ Кадиксъ на трансатлантическій пароходъ своего товарища, сеньора Фермина, ѣхавшаго въ новый свѣтъ съ Рафаэлемъ и Маріей де-ла-Луцъ.
Прощайте! Больше имъ уже не видаться. Міръ неизмѣримо великъ для бѣдныхъ, всегда прикованныхъ неподвижно къ одному мѣсту корнями нужды.
Сальватьерра чувствовалъ, какъ у него выступаютъ слезы на глазахъ. Всѣ его привязанности, воспоминанія прошлаго исчезли, унесенныя смертью или несчастьемъ. Онъ оставался одинъ среди народа, который хотѣлъ освободить и который его уже не зналъ. Новыя поколѣнія смотрѣли на него, какъ на сумасшедшаго, внушавшаго нѣкоторый интересъ своимъ аскетизмомъ; но не понимали его словъ.
И смѣялись! И совѣтовали ему подчиниться, издѣваясь надъ его благородными стараніями! Но развѣ рабство будетъ вѣчно? Развѣ стремленія человѣческія навсегда замрутъ на этой временной веселости удовлетвореннаго животнаго?
Сальватьерра чувствовалъ, что злоба его стихаетъ, что надежда и вѣра возвращаются къ нему.
Вечерѣло; близилась ночь, предшественница новаго дня. И сумерки человѣческихъ стремленій тоже временны. Справедливость и свобода дремлютъ въ сознаніи всякаго человѣка. Онѣ проснутся.
Тамъ, за полями, стоятъ города, огромныя агломераціи современной культуры, и въ нихъ живутъ другія стада несчастныхъ, обездоленнымъ и печальныхъ, но рождающіяся души ихъ омываются зарей новаго дня, они чувствуютъ надъ своими головами первые лучи солнца, въ то время, какъ остальной міръ погруженъ еще во мракъ. Они будутъ избранниками; и въ то время, какъ крестьянинъ оставался въ полѣ, съ покорной серьезностью вола, обездоленный въ городѣ просыпался, становился на ноги и шелъ за единственнымъ другомъ несчастныхъ и голодныхъ, за тѣмъ, кто проходитъ черезъ исторію всѣхъ религій, заклейменный именемъ Демона, и кто теперь, отбросивъ нелѣпыя украшенія, которыми надѣляла его традиція, восхищаетъ однихъ, и ужасаетъ другихъ самой гордой красотой, красотой Люцифера, ангела свѣта, имя которому Возмущеніе... Соціальное Возмущеніе!
КОНЕЦЪ.
"Міръ Божій", NoNo 4--8, 1906