Среди дня, первыя группы рабочихъ прибыли на огромную равнину Каулины. Они приближались черными полчищами, стекаясь со всѣхъ сторонъ горизонта.
Одни спускались съ горъ, другіе шли изъ поселковъ на равнинѣ, или изъ мѣстностей, лежащихъ по ту сторону Xepeca, и попадали на Каулину, обойдя городъ. Были люди почти съ границъ Малаги и изъ окрестностей Саньгюкаръ де-ла-Баррамеда. Таинственный призывъ разнесся изъ трактировъ и мастерскихъ по всему огромному пространству, и всѣ рабочіе поспѣшно сбѣгались, считая, что насталъ часъ возмездія.
Они бросали свирѣпые взгляды на Хересъ. Расплата бѣдняковъ была близка, и бѣлый, смѣющійся городъ, городъ богачей, съ его бодегами и милліонами, скоро загорится, освѣщая ночь заревомъ своего разрушенія.
Вновь прибывшіе собирались группами съ одной стороны дороги, на равнинѣ, покрытой кустарниками. Пасшіеся на ней быки удалялись вглубь, испуганные этимъ чернымъ пятномъ, которое все выростало, питаемое непрестанно прибывавшими новыми группами.
Все стадо нищеты спѣшило къ назначенному мѣсту. Это были загорѣлые, сгорбленные люди, безъ малѣйшаго признака жира подъ блестящей кожей. Сильные скелеты, сквозь натянутую кожу которыхъ обозначались торчащія кости и темныя сухожилія. Тѣла, въ которыхъ разрушеніе было больше питанія и отсутствіе мышцъ пополнялось пучками сухожилій, разросшихся отъ постоянныхъ усилій.
Они были одѣты въ оборванные плащи, полные заплатъ, распространявшіе запахъ нищеты, или дрожали отъ холода, прикрытые одними истрепанными пиджаками. Вышедшіе изъ Хереса, чтобы соединиться съ нимъ, отличались своимъ платьемъ, видомъ городскихъ рабочихъ, приближаясь по привычкамъ болѣе къ господамъ, чѣмъ къ сельскимъ рабочимъ.
Шляпы, однѣ новыя и блестящія, другія безформенныя и выцвѣтшія, съ опустившимися полями, оттѣняли лица, по которымъ можно было прослѣдитъ всю градацію человѣческаго лица, отъ идіотскаго и животнаго равнодушія до оживленности того, кто родится вполнѣ готовымъ къ борьбѣ за жизнь.
Люди эти имѣли отдаленное родственное сходство съ животными. У однихъ лица были длинныя и костлявыя, съ большими бычачьими глазами и кроткимъ, покорнымъ выраженіемъ: то были люди-волы, желающіе протянуться на бороздѣ и жевать жвачку, безъ малѣйшей мысли о протестѣ, въ торжественной неподвижности. У другихъ были подвижныя и усатыя морды, глаза съ фосфорическимъ блескомъ кошачьихъ породъ: то были люди-хищники, которые потягивались. раздувая ноздри, словно чуя уже запахъ крови. А большинство, съ черными тѣлами и скрюченными узловатыми, похожими на виноградныя лозы конечностями, были люди-растенія, навѣки связанные съ землей, изъ которой вышли, неспособные ни къ движенію, ни къ мысли, рѣшившіе умереть на томъ же мѣстѣ, питая свою жизнь только тѣмъ, что выбрасывали сильные.
Волненіе мятежа, страстная жажда мщенія, эгоистическое желаніе улучшить свою судьбу, казалось, сравняли ихъ всѣхъ, придавъ имъ фамильное сходство. Многимъ, выходя изъ дома, приходилось вырываться изъ рукъ женъ, плакавшихъ, предчувствуя опасность; но очутившись среди товарищей, они становились заносчивы, смотрѣли на Хересъ задорными взглядами, точно собираясь съѣсть его.
-- Идемъ! -- восклицали они. -- Хорошо видѣть столько честныхъ людей, готовыхъ сдѣлать правильное дѣло!..
Ихъ было больше четырехъ тысячъ. Члены всякой новой прибывавшей группы, завертываясь въ свои рваные плащи, чтобы придать себѣ большую таинственность, направлялись къ тѣмъ, что стояли на равнинѣ.
-- Въ чемъ дѣло?..
А слышавшіе вопросъ, казалось, возвращали его взглядомъ: "Да, въ чемъ дѣло?" Всѣ были здѣсь, не зная зачѣмъ, ни для чего, не зная достовѣрно, кто позвалъ ихъ.
По всему округу разнеслась вѣсть, что въ этотъ день, къ вечеру, произойдетъ великая революція, и они пришли измученные нищетой и преслѣдованіями стачки, принеся съ собой старые пистолеты, косы, навахи или страшныя серпы, одинъ ударъ которыхъ могъ снести голову.
Они принесли и нѣчто большее: вѣру, сопровождающую всякую толпу въ первыя минуты возстанія, довѣрчивость, которая заставляетъ воодушевляться самыми нелѣпыми извѣстіями, преувеличивая ихъ каждый въ свою очередь, чтобы обмануть самыхъ себя, и надѣясь раздавить дѣйствительность тяжестью своихъ несообразныхъ измышленій.
Иниціатива собранія, первая вѣсть о немъ, исходила будто бы отъ Мадриленьо, молодого пріѣзжаго, появившагося въ окрестностяхъ Xepeca въ самомъ разгарѣ стачки и разжигавшаго простой народъ своими кровавыми проповѣдями. Никто не зналъ его, но это былъ очень краснорѣчивый малый и важная птица, судя по знакомствамъ, которыми онъ хвастался. По его словамъ, онъ былъ посланъ Сальватьеррой, чтобы замѣнитъ его въ его отсутствіе.
Великое соціальное движеніе, которому суждено измѣнитъ лицо міра, должно было начаться въ Хересѣ. Сальватьерра и другіе, не менѣе знаменитые люди, уже находились тайно въ городѣ и появятся въ рѣшительный моментъ. Войска примкнуть къ революціонерамъ, какъ только они войдутъ въ городъ.
И довѣрчивые люди, съ пылкостью воображенія, свойственной ихъ расѣ, раздували эту вѣсть, украшая ее всевозможными подробностями. Слѣпая увѣренность распространялась по всѣмъ группамъ. Будетъ течь только кровь богачей. Солдаты за нихъ; офицеры тоже на сторонѣ революціи. Даже полиція, столь ненавистная рабочимъ, въ мигъ пріобрѣла симпатію. Треуголки тоже перешли на сторону народа. Во всемъ этомъ дѣйствовалъ Сальватьерра, и его имени было достаточно, чтобы всѣ повѣрили въ сверхъестественное чудо.
Самые старые, пережившіе сентябрьское возстаніе противъ Бурбоновъ, были самыми довѣрчивыми и спокойными. Они видѣли, и не нуждались въ томъ, чтобы кто-нибудь представлялъ имъ какія-либо доказательства. Возмутившіеся генералы, командующіе эскадрой, были лишь автоматами великаго человѣка этой страны. Донъ Фернандо сдѣлалъ все: онъ взбунтовалъ суда, поднялъ батальоны въ Алколеѣ противъ войскъ, шедшихъ изъ Мадрида. А то, что онъ сдѣлалъ для того, чтобы низложить королеву и учредить неудачную семимѣсячную республику, развѣ онъ не можетъ повторить, когда дѣло идетъ ни болѣе, ни менѣе, какъ о завоеваніи хлѣба для бѣдныхъ?..
Исторія этой страны, традицій самой мѣстности, провинціи постоянныхъ революцій, вліяли на довѣрчивость народа. Они видѣли, съ какой легкостью, въ одну ночь, опрокидывались троны и министерства, даже брались въ плѣнъ короли, и никто не сомнѣвался въ возможности революцій, болѣе важной, чѣмъ предыдущія, такъ какъ она обезпечивала благосостояніе несчастныхъ.
Часы шли, и солнце начало садиться, а толпа все еще не знала хорошенько, чего она ждетъ, и до какихъ поръ еще останется здѣсь.
Дядя Юла переходилъ отъ одной группы къ другой, чтобъ удовлетворить свое любопытство. Онъ убѣжалъ изъ Матанцуэлы, поссорившись съ старухой, которая загораживала ему дорогу, и не послушавшись Рафаэля, убѣждавшаго его, что въ его годы не слѣдуетъ пускаться въ такія приключенія. Онъ желалъ видѣть вблизи, что такое риголюція бѣдняковъ, присутствовать при благословенномъ моментѣ (если онъ наступитъ), когда труженики земли раздѣлятъ ее всю на маленькіе участки и населятъ огромныя, пустынныя помѣстья, осуществивъ его мечту.
Онъ пытался узнавать людей своими слабыми глазами, удивляясь неподвижности группъ, неувѣренности, отсутствію плана.
-- Я служилъ, ребята -- говорилъ онъ;-- былъ на войнѣ, а то, что вы готовите сейчасъ, все равно, сраженіе. Гдѣ у васъ знамя? Гдѣ генералъ?...
Но сколько онъ ни смотрѣлъ своими тусклыми глазами, онъ видѣлъ только группы людей, видимо отупѣвшихъ отъ безконечнаго ожиданія. Ни генерала, ни знамени!
-- Плохо, плохо, -- бормоталъ Юла.-- Кажется, я вернусь на мызу. Старуха была права: это пахнетъ висѣлицей.
Другой любопытный тоже бродилъ между группами, прислушиваясь къ разговорамь. Это былъ Алькапарронъ, въ двойной шляпѣ, надвинутой по самыя уши, и по бабьи шевелившій тѣломъ подъ оборваннымъ платьемъ. Рабочіе встрѣчали его смѣхомъ. Онъ тоже здѣсь? Ему дадутъ ружье, когда войдутъ въ городъ: любопытно посмотрѣть, будетъ-ли онъ драться съ буржуями, какъ храбрый малый.
Но гитанъ отвѣчалъ на это предложеніе забавными жестами испуга. Люди его расы не любятъ воевать. Ему взятъ ружье! Много ли они видѣли гитановъ, которые поступали въ солдаты!
-- Грабить то ты будешь,-- говорили ему другіе.-- Когда придетъ время дѣлежа, здорово ты растолстѣешь, разбойникъ.
И Алькапарронъ смѣялся, какъ дуракъ, потирая руки при мысли о грабежѣ, и чувствуя, какъ въ немъ просыпаются атавистическіе инстинкты расы.
Бывшій рабочій Матанцуелы напомнилъ ему о двоюродной сестрѣ, Мари-Круцъ.
-- Если ты мужчина, Алькапарронъ, то сегодня ночью можешь отомстить. Возьми эту косу и проткни ею брюхо дону Луису.
Цыганъ оттолкнулъ смертоносное орудіе и убѣжалъ отъ группы, скрывая слезы.
Начинало вечерѣть. Рабочіе, утомленные ожиданіемъ, задвигались, издавая негодующія восклицанія. Эй! кто тутъ распоряжается! Что же имъ всю ночь оставаться въ Каулинѣ! Гдѣ Сальватьерра? Пусть онъ явится!.. Безъ него они не пойдутъ никуда.
Нетерпѣніе и неудовольствіе сейчасъ же вызвали появленіе начальника. Громовой голосъ Хуанона покрылъ всѣ крики. Его атлетическія руки поднялись надъ головами.
-- Кто распорядился собрать насъ?.. Мадриленьо? Такъ пусть онъ придетъ; пустъ его отыщутъ!
Городскіе рабочіе, ядро товарищей по идеѣ, вышедшіе изъ Xepeca, и обязавшіеся вернуться съ сельскими рабочими, сгруппировались вокругъ Хуанона, угадывая въ немъ начальника, который объединитъ всѣ воли.
Наконецъ, нашли Мадриленьо, и Хуанонъ подошелъ къ нему, узнать, что они здѣсь дѣлаютъ. Пріѣзжій заговорилъ очень многословно, но не сказалъ, въ сущности, ничего.
-- Мы собрались для революціи, вотъ именно: для соціальной революціи.
Хуаномъ затопалъ отъ нетерпѣнія. А Сальватьерра? Гдѣ донъ Фернандо?.. Мадриленьо не видѣлъ его, но зналъ, ему говорили, что онъ въ Хересѣ и дожидается вступленія народа. Онъ зналъ также, или вѣрнѣе, ему говорили, что войска съ ними. Тюремная стража снята. Имъ нужно только явиться, и солдаты сами откроютъ ворота, и освободятъ всѣхъ заключенныхъ товарищей.
Гигантъ задумался на минуту, почесывая лобъ, какъ будто хотѣлъ помочь этимъ почесываньемъ ходу своихъ запутанныхъ мыслей.
-- Ладно, -- воскликнулъ онъ послѣ продолжительной паузы.-- Дѣло сводится къ тому, чтобы бытъ мужчинами, или не бытъ ими: войти въ городъ, -- выйдешь изъ него или нѣтъ, -- или отправляться спать.
Въ глазахъ его сверкала холодная рѣшимость, фанатизмъ тѣхъ, которые рѣшаются бытъ вождями людей. Онъ бралъ на себя отвѣтственность за возстаніе, котораго не готовилъ. Онъ зналъ о мятежномъ движеніи столько же, сколько и весь этотъ народъ, казалось поглощенный вечернимъ сумракомъ, и не могущій объяснитъ себѣ, зачѣмъ онъ здѣсь.
-- Товарищи!-- закричалъ онъ повелительно.-- Въ Хересъ, всѣ, у кого есть печенка! Идемъ освобождать изъ тюрьмы нашихъ несчастныхъ братьевъ... Сальватьерра тамъ.
Первымъ, приблизившимся къ этому неожиданному вождю, оказался Пакоэлъ де Требухенья, бунтарь-рабочій, прогнанный изъ всѣхъ имѣній и разъѣзжавшій по деревнямъ на ослѣ, продавая водку и революціонные листки.
-- Я иду съ тобой, Хуанонъ, разъ товарищъ Фернандо насъ ждетъ.
-- Тотъ, кто мужчина, въ комъ есть стыдъ, пустъ идетъ за мной!-- продолжалъ кричать Хуаномъ, не зная хорошенько, куда вести товарищей.
Но несмотря на его воззванія къ мужественности и стыду, большая частъ собравшихся инстинктивно отступала. Ропотъ недовѣрія, огромнаго разочарованія поднялся въ толпѣ. Большинство сразу перешло отъ шумнаго одушевленія къ нерѣшительности и страху. Ихъ южная фантазія, всегда наклонная къ неожиданному и чудесному, заставила ихъ повѣрить въ появленіе Сальватьерры и другихъ знаменитыхъ революціонеровъ, верхомъ на горячихъ коняхъ, въ видѣ воинственныхъ и непобѣдимыхъ вождей, сопровождаемыхъ большой арміей, чудеснымъ образомъ выросшей изъ подъ земли. Одно дѣло сопровождать этихъ могущественныхъ помощниковъ при ихъ вступленіи въ Хересъ, оставивъ себѣ легкую задачу убивать побѣжденныхъ и отбирать себѣ ихъ богатства! А вмѣсто этого, имъ говорятъ о томъ, чтобы итти однимъ въ этотъ городъ, вырисовывавшійся на горизонтѣ, въ послѣднемъ заревѣ заката и точно дьявольски подмигивавшій имъ красноватыми глазами своихъ фонарей, какъ бы заманивая ихъ въ засаду. Они не дураки. Жизнь въ чрезмѣрной работѣ и въ постоянномъ голодѣ тяжела, но смерть еще хуже. Домой! домой!..
И группы начали расходиться въ направленіи, противуположномъ городу, теряясь во мракѣ и не желая слушать брани Хуанона и наиболѣе возбужденныхъ.
Послѣдніе, опасаясь, что неподвижность усилитъ дезертирство, дали приказъ двинуться въ походъ.
-- Въ Хересъ! въ Хересъ!
Они пустились въ путь. Ихъ было около тысячи; городскіе рабочіе и люди -- хищники, явившіеся на собраніе, почуявъ кровь и не могшіе уйти, точно ихъ задерживалъ инстинктъ, бывшій сильнѣе ихъ воли.
Рядомъ съ Хуанономъ, въ числѣ самыхъ воодушевленныхъ, шелъ Маэстрико, юноша, проводившій въ людской ночи, учась читать и писать.
-- Мнѣ кажется, что дѣло не ладно, -- говорилъ онъ своему могучему товарищу.-- Мы идемъ въ слѣпую. Я видѣлъ людей, которые бѣжали въ Хересъ, предупредить о нашемъ приходѣ. Насъ ждутъ; только ничего изъ этого не выйдетъ хорошаго.
-- Молчи, Маэстрико, -- отвѣтилъ повелительно предводитель, который, гордясь своей ролью, принималъ за непочтительность малѣйшія замѣчанія.-- Молчи; вотъ именно. А если боишься, проваливай, какъ другіе. Намъ здѣсь не нужно трусовъ.
-- Я трусъ!-- воскликнулъ простодушно юноша.-- Впередъ Дуайонъ. Стоитъ-ли того жизнь, чтобы бытъ трусомъ!..
Шли молча, опустивъ голову, словно готовились аттаковать городъ. Торопились, точно желали какъ можно скорѣе выйти изъ неизвѣстности, сопровождавшей ихъ въ ихъ шествіи.
Мадриленьо объяснилъ свой планъ. Прежде всего къ тюрьмѣ: освободитъ заключенныхъ товарищей. Тамъ къ нимъ присоединятся войска. И Хуанонъ, какъ будто ничто не могло устроиться безъ его голоса, громко повторилъ:
-- Къ тюрьмѣ, ребята! Спасать нашихъ братьевъ.
Они описали большой кругъ, чтобы войти въ городъ по маленькому проулку, какъ будто имъ стыдно было ступать по широкимъ и хорошо освѣщеннымъ улицамъ. Многіе изъ этихъ людей бывали въ Хересѣ очень рѣдко, не узнавали улицъ и шли за вожаками съ покорностью стада, съ безпокойствомъ думая, какимъ образомъ отсюда выбраться, если придется.
Безмолвная и черная лавина подвигалась съ глухимъ топотомъ шаговъ, волновавшимъ улицу. Въ домахъ запирались двери, въ окнахъ исчезалъ свѣтъ. Съ одного балкона какая то женщина обругала ихъ:
-- Канальи! Хамы! Вотъ, подождите, повѣсятъ васъ, какъ вы того стоите!
И съ балкона полетѣлъ глиняный горшокъ, разбившійся со звономъ о камни мостовой, но ни въ кого не попавшій. Эта была Mapкизочка, которая съ балкона свиного торговца возмущалась этимъ сбродомъ, противнымъ своей грубостью и осмѣливающимся угрожать порядочнымъ людямъ.
Только немногіе подняли голову. Остальные шли впередъ, равнодушные къ смѣшному нападенію и желая какъ можно скорѣе встрѣтиться съ друзьями. Городскіе жители узнали Маркизочку и, удаляясь, отвѣчали на ея брань столь же классическими, сколь и циничными словами. Ну, и заноза же баба! Еслибъ они не спѣшили, слѣдовало бы поднять ей юбки, всыпать горяченькихъ...
Колонна нѣсколько порѣдѣла, поднимаясь по косогору, ведшему къ Тюремной Площади, самому мрачному мѣсту въ городѣ. Многіе изъ бунтовщиковъ вспомнили товарищей изъ Черной Руки: здѣсь ихъ повѣсили.
Площадь была пустынна: въ бывшемъ монастырѣ, превращенномъ въ тюрьму, были закрыты всѣ отверстія, сквозь рѣшетки не было видно ни одного огонька. Даже часовой спрятался за главный портикъ.
Голова колонны остановилась, ступивъ на площадь, удерживаясь отъ напора идущихъ сзади. Никого! Кто же имъ поможетъ? Гдѣ солдаты, которые должны были присоединиться къ нимъ.
Они скоро узнали это. Изъ-за низкой рѣшетки мелькнулъ бѣглый огонекъ, красная полоса, расплывшаяся въ дымъ. Потомъ еще и еще, до девяти разъ, показавшихся неподвижнымъ отъ изумленія людямъ безконечнымъ числомъ. То были часовые, стрѣлявшіе раньше, чѣмъ они подошли подъ выстрѣлы.
Изумленіе и ужасъ придали нѣкоторымъ наивный героизмъ. Они подвигались, крича, съ распростертыми объятіями.
-- Не стрѣляйте, братья, насъ продали!.. Братья, мы пришли не для дурного!..
Но "братья" были глухи и продолжали стрѣлять. Въ толпѣ вдругъ началосъ паническое бѣгство. Всѣ побѣжали внизъ, храбрые и трусы, толкаясъь опрокидывая другъ друга, какъ будто ихъ стегали по плечамъ эти выстрѣлы, продолжавшіе оглашать пустынную площадь.
Хуанону и наиболѣе энергичнымъ удалось задержать на углу потокъ людей. Группы снова составились, но убавились и порѣдѣли. Ихъ было уже не болѣе шестисотъ человѣкъ. Довѣрчивый предводитель ругался глухимъ голосомъ.
-- Эй, гдѣ же Мадриленьо: пусть онъ объяснитъ намъ, что это значитъ?
Но искать его было безполезно. Мадриленьо исчезъ въ суматохѣ, скрылся въ темныхъ уличкахъ, при звукѣ выстрѣловъ, какъ и всѣ, знавшіе городъ. Около Хуанона остались только жители горъ, шедшіе по улицамъ ощупью, удивляясь, что нигдѣ никого нѣтъ, точно городъ весь вымеръ.
-- Сальватьерры нѣтъ въ Хересѣ, и ничего онъ объ этомъ не знаетъ, -- сказалъ Маэстрико Хуанону.-- Мнѣ кажется, -- насъ обманули.
-- И мнѣ сдается тоже, -- отвѣтилъ атлетъ.-- А что же намъ дѣлать? Разъ ужъ мы здѣсь, пойдемъ въ центръ Хереса, на Широкую улицу.
Они въ безпорядкѣ пошли внутрь города. Ихъ успокаивало и подбодряло то, что они не встрѣчали ни препятствій, ни враговъ. Гдѣ же полиція? Почему войска прячутся. Тотъ фактъ, что они оставались запертыми въ казармахъ, предоставивъ городъ въ ихъ распоряженіе, внушалъ имъ нелѣпую надежду на возможность появленія Сальватьерры, во главѣ взбунтовавшихся войскъ.
Они дошли совершенно безпрепятственно до Широкой улицы. Ни какихъ предосторожностей противъ ихъ прихода. На улицѣ не было видно прохожихъ, но балконы въ клубахъ были освѣщены, и въ нижнихъ этажахъ не было никакихъ запоровъ.
Мятежники прошли мимо собраній богачей, бросая на нихъ взгляды ненависти, но почти не останавливаясь. Хуанонъ ожидалъ вспышки злобы со стороны несчастнаго стада; онъ готовился даже вмѣшаться и своимъ авторитетомъ начальника предотвратить катастрофу.
-- Вотъ они, богачи!-- говорили въ группахъ.
-- Тѣ, кто насъ угощаетъ собачьими похлебками.
-- Тѣ, что насъ грабятъ. Смотрите, какъ они пьютъ нашу кровь!..
И послѣ короткой остановки они поспѣшно шли дальше, словно куда то направлялись и боялись опоздать.
Они несли съ собой страшныя серпы, косы, навахи... Пусть выйдутъ богачи и увидятъ, какъ покатятся ихъ головы по мостовой! Но они должны выйти на улицу, потому что всѣмъ имъ было противно разбивать окна и стеклянныя двери, точно стекло было непроницаемой стѣной.
Долгіе годы подчиненія и трусости сказались въ этихъ грубыхъ людяхъ, очутившихся лицомъ къ лицу съ богачами. Къ тому же, ихъ стѣснялъ свѣтъ большой улицы, ея широкіе троттуары съ рядами фонарей, красный блескъ балконовъ. Всѣ мысленно приводили тотъ же предлогъ въ оправданіе своей слабости. Вотъ, еслибъ встрѣтиться съ этимъ народомъ на открытомъ полѣ!..
Когда они проходили мимо Клуба Наѣздниковъ, то у оконъ появились головы нѣсколькихъ молодыхъ людей. То были сеньоры, съ плохо скрываемымъ безпокойствомъ слѣдящіе за шествіемъ забастовщиковъ. Но, когда тѣ прошли дальше, глаза ихъ заблестѣли ироніей, и къ нимъ вернулась увѣренность въ превосходствѣ ихъ касты.
-- Да здравствуетъ Соціальная Революція!-- крикнулъ Маэстрико, точно ему обидно было пройти молча мимо этого гнѣзда богачей.
Любопытные исчезли, но, прячась, смѣялись, такъ какъ этотъ возгласъ очень развеселилъ ихъ. Если они ограничатся только криками!..
Въ безцѣльномъ шествіи своемъ, они достигли Новой Площади и, видя, что начальникъ остановился, сгруппировались вокругъ него, съ вопросительными взглядами.
-- А теперь что мы будемъ дѣлать?-- спрашивали они наивно.-- Куда мы пойдемъ?
Хуанонъ сдѣлалъ свирѣпое лицо.
-- Куда хотите -- для того, что мы дѣлаемъ, это все равно!.. Я хочу освѣжиться.
И завернувшись въ плащъ, онъ прислонился спиной къ фонарному столбу и замеръ въ неподвижности, всѣмъ видомъ своимъ свидѣтельствуя объ охватившемъ его уныніи.
Рабочіе разсѣялись, раздѣлившись на маленькія кучки. Появились начальники, ведшіе товарищей въ разныя стороны. Городъ принадлежалъ имъ, теперь начнется настоящее дѣло! Проявился инстинктъ расы, неспособной сдѣлать что-нибудь сообща, лишенной коллективнаго чувства и чувствующей себя сильной и предпріимчивой только тогда, когда каждый индивидумъ ихъ можетъ работать по собственному внушенію.
Широкая улица потемнѣла; клубы закрылись. Послѣ жестокаго волненія пережитаго богачами, при видѣ угрожающаго шествія, они боялись возврата звѣря, раскаявшагося въ своемъ великодушіи, и всѣ двери закрылись.
Одна большая группа направилась къ театру. Тамъ были богачи, буржуи. Нужно убить ихъ всѣхъ: вотъ, это будетъ настоящая драка. Но дойдя до освѣщеннаго входа, рабочіе остановились съ боязнью, въ которой было нѣчто религіозное. Они никогда не входили туда. Горячій воздухъ, напоенный испареніями газа, и шумъ безчисленныхъ голосовъ, доносившійся изъ за стеклянныхъ дверей, смущали ихъ, какъ дыханье чудовища, скрытаго за красными занавѣсами вестибюля.
-- Пустъ выйдутъ! пустъ выйдутъ, и узнаютъ, гдѣ раки зимуютъ!
У дверей показалось нѣсколько зрителей, привлеченныхъ слухомъ о вторженіи рабочихъ. Одинъ изъ нихъ, въ господскомъ пальто и шляпѣ, рѣшился подойти даже къ закутаннымъ въ плащи людямъ, столпившимся противъ театра.
Они бросились на него и окружили, размахивая косами и серпетками, въ то время, какъ другіе зрители бѣжали, спасаясь въ театрѣ. Ага! наконецъ-то они нашли, кого искали! Это былъ буржуа, сытый буржуа, изъ котораго надо выпустить кровь, чтобы онъ вернулъ народу все, что поглотилъ...
Но буржуа, коренастый молодой человѣкъ, съ спокойнымъ и открытымъ взглядомъ, остановилъ ихъ жестомъ.
-- Что вы, товарищи! Я такой же рабочій, какъ и вы!
-- Руки; покажи руки!-- заревѣли нѣкоторые рабочіе, не опуская грозно поднятаго оружія.
И изъ подъ полъ плаща протянулись сильныя, квадратныя руки, съ обломанными отъ работы ногтями. Одинъ за другимъ, рабочіе подходили и гладили его ладони, ощупывая мозоли. Мозоли были: это свой. И грозное оружіе снова скрылось подъ плащами.
-- Да, я изъ нашихъ, -- продолжалъ молодой человѣкъ.-- Я плотникъ, но мнѣ нравится одѣваться по господски, и вмѣсто того, чтобы по вечерамъ сидѣть въ тавернахъ, я хожу въ театръ. У всякаго свой вкусъ.
Эта ошибка такъ обезкуражила забастовщиковъ, что многіе изъ нихъ удалились. Чертъ побери! да куда же запрятались богачи?...
Они шли по широкимъ улицамъ и по глухимъ переулкамъ, маленькими кучками, желая встрѣтить кого нибудь и осмотрѣть ему руки.. Это было лучшимъ средствомъ узнать враговъ бѣдныхъ. Но ни съ мозолями, ни безъ мозолей, никого не было видно.
Городъ казался пустыннымъ. Жители, видя, что войска скрываются въ казармахъ, запирались въ домахъ, преувеличивая размѣры нашествія, и думая, что улицы и окрестности города заняты цѣлыми милліонами людей.
Кучка въ пять человѣкъ наткнулась на переулкѣ на одного господина. Это были самые свирѣпые изъ всей банды люди, въ которыхъ горѣла нетерпѣливая жажда убійства, и видѣвшіе, что часы идутъ, а кровь все не льется.
-- Руки; покажи руки!-- заревѣли они, окружая его и занося надъ его головой квадратные и блестящіе ножи.
-- Руки!-- отвѣтилъ съ раздраженіемъ господинъ, освобождаясь отъ нихъ.-- А зачѣмъ мнѣ ихъ показывать? Не имѣю ни малѣйшаго желанія.
Но одинъ изъ нихъ схватилъ его за плечи своими лапами, и сильно дернувъ, заставилъ показать руки.
-- Нѣтъ мозолей!-- воскликнули они съ зловѣщей радостью.
И отступили на шагъ съ большей яростью. Но ихъ остановило спокойствіе молодого человѣка.
-- Нѣтъ мозолей? Такъ что же? Но я такой же рабочій, какъ и вы. У Сальватьерры тоже ихъ нѣтъ, однако, едва-ли вы больше революціонеры, чѣмъ онъ!..
Имя Сальватьерры, казалось, задержало въ воздухѣ занесенный ножи.
-- Оставьте парня,-- сказалъ за ихъ спинами голосъ Хуанона.-- Я его знаю и отвѣчаю на него. Это другъ товарища Фернандо; онъ изъ идейныхъ.
Варвары съ нѣкоторымъ огорченіемъ отпустили Фермина Монтенегро. Присутствіе Хуанона внушало имъ уваженіе -- кромѣ того, изъ глубины переулка, показался другой молодой человѣкъ. Этотъ ужъ не изъ идейныхъ: какой-нибудь выродокъ-буржуй, идущій домой.
Въ то время, какъ Монтенегро благодарилъ Хуанона за его вмѣшательство, спасшее ему жизнь, немного подальше произошла встрѣча рабочихъ съ прохожимъ.
-- Руки, буржуа, покажи руки!
Буржуа былъ блѣдный юноша, мальчикъ лѣтъ семнадцати, въ поношенномъ платьѣ, но съ высокимъ воротникомъ и яркимъ галстухомъ -- роскошь бѣдняковъ. Онъ дрожалъ отъ страха, показывая свои жалкія тонкія и малокровныя руки, руки писца, запертаго въ солнечные часы въ темной конторѣ. Онъ плакалъ, оправдываясь несвязными словами, и смотря на серпетки остановившимися отъ ужаса глазами точно его гипнотизировала холодная сталъ. Онъ шелъ изъ конторы... Засидѣлся... Сводили балансъ.
-- Я зарабатываю двѣ пезеты, сеньоры... двѣ пезеты. Не бейте меня... я иду домой; мать ждетъ меня... ааай...
Это былъ крикъ боли, страха, отчаянія, взволновавшій всю улицу, и юноша упалъ навзничь на землю.
Хуанонъ и Ферминъ, содрогаясь отъ ужаса, подбѣжали къ группѣ и увидѣли въ центрѣ ея мальчика, лежащаго головой въ черной лужѣ, которая все увеличивалась. Horи его вздрагивали въ конвульсіяхъ агоніи. Серпетка раскроила ему голову, пробивъ кости.
Звѣри, видимо, были удовлетворены своимъ дѣломъ.
-- Смотри-ка, -- сказалъ одинъ.-- Выученикъ буржуевъ! Дохнетъ, какъ цыпленокъ... Придетъ очередь и учителямъ.
Хуанонъ разразился проклятіями. Это все, что они умѣютъ дѣлать? Трусы! Проходили мимо собраній, гдѣ были богачи, настоящіе враги, не посмѣвъ поднятъ голоса, боясь разбить стекла, бывшія ихъ единственной защитой. Они годны только на то, чтобы убитъ ребенка, такого же рабочаго, какъ они, бѣднаго конторщика, зарабатывавшаго двѣ пезеты и, можетъ быть, содержавшаго свою мать.
Ферминъ боялся, чтобы атлетъ не бросился съ навахой на своихъ товарищей.
-- Куда пойдешь съ такими скотами! -- рычалъ Хуанонъ.-- Далъ бы Богъ и дьяволъ, чтобы насъ всѣхъ схватили и вздернули. И меня перваго за глупость; за то, что повѣрилъ, что они годны на что-нибудь.
Несчастный малый удалился, желая избѣжать стычки съ своими свирѣпыми товарищами. Тѣ тоже разошлись, точно слова великана вернули имъ разсудокъ.
Оставшись одинъ около трупа, Монтенегро испугался. На улицѣ, послѣ поспѣшнаго бѣгства убійцъ, начали раскрываться окна и онъ побѣжалъ, боясь, что его застанутъ около убитаго.
Онъ остановился только выбравшись на большія улицы. Ему казалось, что здѣсь онъ въ большей безопасности отъ сорвавшихся съ цѣпи звѣрей, требовавшихъ, чтобы имъ показывали руки.
Вскорѣ ему показалось, что городъ просыпается. Вдали послышался топотъ, отъ котораго задрожала земля, и немного спустя по Большой улицѣ крупной рысью проѣхалъ эскадронъ уланъ. Потомъ, въ концѣ улицы заблестѣли ряды штыковъ, и мѣрнымъ шагомъ прошла пѣхота. Фасады большихъ домовъ точно развеселились и открыли сразу свои двери и балконы.
Войска разсѣялись по всему городу. При свѣтѣ фонарей заблестѣли каски кавалеристовъ, штыки пѣхотинцевъ и лакированныя треуголки полицейскихъ. Во мракѣ выдѣлялись красныя пятна панталонъ солдатъ и желтые ремни полиціи.
Власти, державшія эти войска взаперти, рѣшили, что насталъ моментъ пустить ихъ въ ходъ. Въ теченіе нѣсколькихъ часовъ, городъ не оказывалъ сопротивленія и былъ утомленъ однообразнымъ ожиданіемъ, въ виду сдержанности бунтовщиковъ. Но теперь кровь уже пролилась. Достаточно было одного трупа, трупа, который оправдывалъ бы страшныя репрессіи, чтобы власти проснулись отъ своего намѣреннаго сна.
Ферминъ съ глубокой скорбью думалъ о несчастномъ писцѣ, валявшемся тамъ, въ переулкѣ, о жертвѣ, эксплуатируемой въ самой смерти и послужившей предлогомъ, котораго искали сильные.
Во всемъ Хересѣ началась охота за людьми. Патрули полицейскихъ и линейныхъ солдатъ неподвижно охраняли входы и выходы улицъ, а кавалерія и отряды пѣхоты обыскивали городъ, задерживая подозрительныхъ лицъ.
Ферминъ переходилъ съ мѣста на мѣсто, не встрѣчая препятствій. Онъ былъ похожъ на барина, а войска охотились только за плащами, за деревенскими шляпами, за грубыми блузами, за всѣми, имѣвшими видъ рабочихъ. Монтенегро видѣлъ, какъ они проходили рядами, по направленію къ тюрьмѣ, между штыками и крупами лошадей, одни подавленные, словно ихъ поражало враждебное появленіе вооруженной силы, которая "должна была примкнуть къ нимъ"; другіе, удивленные, не понимающіе, почему вереницы плѣнныхъ возбуждали такую радость на Большой улицѣ, когда нѣсколько часовъ тому назадъ они торжествующе прошли по ней, не позволивъ себѣ ни малѣйшаго безчинства.
Это было непрерывное шествіе арестованныхъ, схваченныхъ въ ту минуту, когда они намѣревались выйти изъ города. Другихъ задержали въ тавернахъ или похватали случайно, во время обхода улицъ.
Нѣкоторые были городскими жителями. Они вышли изъ домовъ не за долго до этого, видя, что нашествіе кончилось, но одного ихъ вида было достаточно для того, чтобы ихъ арестовали, какъ мятежниковъ. И группы арестованныхъ все шли и шли, безъ конца. Тюрьма оказалась слишкомъ мала для столькихъ людей. Многихъ отвели въ войсковыя казармы.
Ферминъ почувствовалъ себя усталымъ. Съ самыхъ сумерокъ онъ бродилъ по Хересу, ища одного человѣка. Нашествіе забастовщиковъ, неизвѣстность того, чѣмъ кончится это приключеніе, отвлекли его на нѣсколько часовъ, заставивъ забыть о своихъ дѣлахъ. Но теперь, когда событіе кончилось, онъ чувствовалъ, что нервное возбужденіе его падаетъ, и что имъ овладѣваетъ утомленіе.
На минуту онъ подумалъ было пойти въ свою гостиницу. Но дѣла его были не такого рода, чтобы ихъ можно было отложить на завтра. Необходимо было въ эту же ночь, сейчасъ же, покончить съ вопросомъ, заставившимъ его бѣжать, какъ безумнаго, изъ отеля дона Пабло, разставшись съ нимъ навсегда.
Онъ снова сталь бродить по улицамъ, ища того, кого ему было нужно, и не обращая вниманія на проходившія мимо него вереницы арестованныхъ.
Около Новой Площади, наконецъ, произошла желанная встрѣча.
-- Да здравствуетъ полиція! Да здравствуютъ порядочные люди!..
Это кричалъ Луисъ Дюпонъ, среди молчанія, въ которое погрузило городъ такое количество ружей на его улицахъ. Онъ былъ пьянъ; это ясно доказывали его блестящіе глаза и зловонное дыханіе. Позади него шелъ Козелъ и трактирный слуга съ стаканами въ рукахъ и бутылками въ карманахъ.
Узнавъ Фермина, Луисъ кинулся къ нему на шею и хотѣлъ поцѣловать его. Что за день! А! какая побѣда! И говорилъ это такъ, какъ будто одинъ разогналъ забастовщиковъ,
Узнавъ, что эта сволочь идетъ въ городъ, онъ забрался съ своимъ храбрымъ наперсникомъ въ трактиръ Монтаньеса и велѣлъ хорошенько запереть двери, чтобы имъ не помѣшали. Нужно было собраться съ мыслями, выпить немножко, прежде чѣмъ приняться за дѣло. У нихъ было достаточно времени, чтобы разстрѣлять этотъ сбродъ. Онъ и Козелъ взяли это на себя. Нужно было, чтобы врагъ позабавился и осмѣлѣлъ, до надлежащаго момента, когда оба они появятся, какъ посланники смерти. И, наконецъ, они вышли съ револьверомъ въ одной рукѣ и ножомъ въ другой: конецъ свѣта! но такъ неудачно, что встрѣтили уже войска на улицахъ. Но все-таки кое-что они сдѣлали.
-- Я, -- говорилъ пьяница съ гордостью, -- помогъ арестовать больше дюжины. Кромѣ того, раздалъ, не знаю сколько пощечинъ этому народу, который, вмѣсто того, чтобы смириться, еще дурно отзывался о порядочныхъ людяхъ... Ну, да они хорошую получатъ трепку!.. Да здравствуетъ полиція! Да здравствуютъ богачи!
И, словно эти восклицанія высушили ему горло, онъ сдѣлалъ знакъ Козлу, который подбѣжалъ и подалъ ему двѣ кружки съ виномъ.
-- Пей!-- приказалъ Луисъ пріятелю.
Ферминъ покачнулся.
-- Я не хочу пить, -- сказалъ онъ глухимъ голосомъ.-- Я хочу поговоритъ съ тобой, и сейчасъ. Поговорить кое-о-чемъ, очень интересномъ.
-- Ладно, поговоримъ, -- отвѣчалъ молодой сеньоръ, не придавая значенія просьбѣ.-- Будемъ говорить хотъ три дня подрядъ, но раньше я долженъ исполнить долгъ. Хочу предложитъ по рюмочкѣ всѣмъ, которые вмѣстѣ со мной спасли Хересъ. Потому что, повѣрь мнѣ, Ферминъ, это я, я одинъ остановилъ этихъ негодяевъ. Въ то время, какъ войска находились въ казармахъ, я былъ на своемъ посту. Мнѣ кажется, городъ долженъ отблагодарить меня, сдѣлать для меня что-нибудь!..
Проѣхалъ кавалерійскій отрядъ, шедшій рысью. Луисъ подбѣжалъ къ офицеру, поднявъ вверхъ рюмку съ виномъ; но офицеръ проѣхалъ мимо, не обративъ вниманія на угощеніе, сопровождаемый солдатами, чуть не раздавившими сеньора.
Но пылъ его не охладился отъ этого невниманія.
-- Оле, молодцы кавалеристы!-- крикнулъ онъ, бросая шляпу къ заднимъ ногамъ лошади.
И поднявъ ее, выпрямился, и съ серьезнымъ лицомъ, приложивъ руку къ груди, прокричалъ:
-- Да здравствуетъ армія!
Ферминъ не хотѣлъ его выпустить и, вооружившись терпѣніемъ, сопровождалъ его въ его путешествіи по улицамъ. Сеньоръ останавливался передъ группами солдатъ, подзывая своихъ двухъ спутниковъ съ запасомъ бутылокъ и рюмокъ.
-- Оле, да здравствуютъ храбрецы! Да здравствуетъ кавалерія... и пѣхота... и артиллерія, хотя ея не было!.. Рюмочку, поручикъ.
Офицеры, разстроенные этимъ глупымъ днемъ, безъ славы и безъ опасностей, съ строгими лицами отстраняли пьянаго: Проходите! Здѣсь никто не пьетъ.
-- Ну, если вы не можете пить, -- приставалъ сеньоръ съ пьяной настойчивостью -- то я выпью за васъ. За здоровье всѣхъ красивыхъ мужчинъ!.. Смерть негодяямъ!
Въ концѣ концовъ ему надоѣло переходить отъ группы къ группѣ, вездѣ встрѣчая отказы, и онъ счелъ свою экспедицію конченной. Совѣсть его была спокойна: онъ угостилъ всѣхъ героевъ, которые помогли ему спасти городъ. Теперь въ домъ Монтаньеса, закончить ночь.
Очутившись въ кабинетѣ ресторана передъ новыми бутылками, Ферминъ рѣшилъ, что пришелъ моментъ приступить къ дѣлу.
-- Мнѣ нужно серьезно поговорить съ тобой, Луисъ. Кажется, я тебѣ сказалъ уже объ этомъ.
-- Помню... ты хотѣлъ поговорить... Говори, сколько хочешь.
Онъ быль такъ пьянь, что глаза его слипались, и голосъ былъ гнусавъ, какъ у старика.
Ферминъ взглянулъ на Козла, по обыкновенію, усѣвшагося рядомъ съ своимъ покровителемъ.
-- Я хочу поговоритъ съ тобой, Луисъ, объ очень щекотливомъ дѣлѣ... Безъ свидѣтелей...
-- Ты это насчетъ Козла!-- воскликнулъ Дюпонъ, открылъ глаза.-- Козелъ -- этотъ: онъ знаетъ про меня все. Еслибъ сюда пришелъ мой кузенъ Пабло говоритъ со мной о своихъ дѣлахъ, то Козелъ остался бы и слушалъ бы все. Говори безъ страха! Это все равно, что я!
Монтенегро рѣшилъ примириться съ присутствіемъ этого ястреба, не желая откладывать долго жданнаго объясненія.
Онъ говорилъ съ нѣкоторой робостью, маскируя свою мысли взвѣшивая слова чтобы ихъ могли понятъ только они двое, и чтобы буянъ остался въ невѣдѣніи.
Если онъ его искалъ, то Луисъ могъ уже догадаться зачѣмъ... Онъ знаетъ все. Воспоминаніе о случившемся въ послѣднюю ночь уборки винограда въ Марчамалѣ, навѣрно, не изгладилось въ его памяти. Такъ вотъ: онъ явился для того, чтобы Луисъ исправилъ сдѣланное зло. Онъ всегда считалъ его другомъ и надѣется, что онъ такъ и будетъ вести себя... потому что иначе...
Отъ усталости, нервнаго возбужденія полной волненій ночи, Ферминъ не могъ долго притворяться, и угроза слетѣла съ его губъ, засверкавъ въ то же время въ глазахъ.
Выпитое вино жгло ему желудокъ, точно превратившись въ ядъ отъ отвращенія, которое онъ испытывалъ, принимая его изъ этихъ рукъ.
Дюпонъ, слушая Монтенегро, притворялся болѣе пьянымъ, чѣмъ былъ на самомъ дѣлѣ, чтобы скрыть свое смущенье.
Угроза Фермина заставила Козла выйти изъ неподвижности. Онъ счелъ необходимымъ вмѣшаться.
-- Здѣсь никто не смѣетъ угрожать, эй вы, цыпленокъ!.. Тамъ, гдѣ Козелъ, никто не смѣетъ ничего сказать его сеньору.
Молодой человѣкъ вскочилъ въ запальчивости, усгремивъ на злобное животное взбѣшенный взглядъ.
-- Вы молчите! -- сказалъ онъ повелительно.-- Держите языкъ... въ карманѣ, или гдѣ угодно. Вы здѣсь ничто, и чтобы говоритъ со мной, должны спросить у меня позволенія.
Буянъ колебался въ нерѣшимости, подавленный запальчивостью молодого человѣка, и прежде чѣмъ онъ успѣлъ оправиться отъ выговора, Ферминъ прибавилъ, обращаясь къ Луису.
-- Это ты считаешь себя такимъ храбрымъ?.. Храбрый, а ходишь повсюду съ провожатымъ, какъ школьникъ! Храбрый, а не можешь разстаться съ нимъ, чтобы поговорить наединѣ съ человѣкомъ. Тебѣ бы слѣдовало ходить въ короткихъ панталончикахъ!
Дюпонъ забылъ о своемъ опьяненіи и выпрямился во весь ростъ передъ пріятелемъ, чтобы показать свою храбрость. Тотъ затронулъ какъ разъ самое его чувствительное мѣсто.
-- Ты знаешь, Ферминильо, что я храбрѣе тебя, и что весь Хересъ меня боится. Увидишь, нужны ли мнѣ провожатые. Эй, Козелъ, проваливай.
Задира упирался и что то бормоталъ.
-- Проваливай!-- повторилъ сеньоръ, точно собираясь вытолкнутъ его, съ заносчивостью безнаказанности.
Козелъ вышелъ, и пріятели снова сѣли. Луисъ уже не казался пьянымъ: скорѣе, онъ старался показаться трезвымъ, широко раскрывалъ глаза, какъ бы желая взглядомъ уничтожить Монтенегро.
-- Если тебѣ угодно, -- сказалъ онъ глухимъ голосомъ, чтобы побольше напугать, -- будемъ драться. Не здѣсь, потому что Монтаньесъ мнѣ пріятель, и я не желаю компрометировать его.
Ферминъ пожалъ плечами, презирая эту комедію устрашенія. Можно поговорить и о дуэли, но послѣ; смотря по тому, чѣмъ кончится ихъ разговоръ.
-- Теперь къ дѣлу, Луисъ. Ты знаешь зло, которое ты сдѣлалъ. Чѣмъ же ты думаешь исправить его?
Сеньоръ снова утратилъ свою безмятежность, видя, что Ферминъ приступаеьъ прямо къ непріятному вопросу. Господи, не онъ одинъ виноватъ. Это вино, проклятая пирушка, случайность... чрезмѣрная доброта; потому что, еслибъ онъ не былъ въ Марчамалѣ, соблюдая интересы своего кузена (недурно онъ его отблагодарилъ, проклятый!), то ничего бы не случилось. Но, въ концѣ концовъ, зло сдѣлано. Онъ кабалльеро, дѣло идетъ о семьѣ пріятеля, и онъ же бѣжитъ отъ расплаты. Что желаетъ Ферминъ? Его состояніе, онъ самъ, все въ его распоряженіи. Онъ полагаетъ самымъ правильнымъ, чтобы они оба, сообща, назначили извѣстную сумму; онъ достанетъ ее, какимъ бы то ни было путемъ, и дастъ ее въ приданое малюткѣ, и чудо будетъ, если она не найдетъ себѣ хорошаго мужа.
Почему Ферминъ дѣлаетъ такое лицо? Онъ сказалъ что-нибудь несообразное?.. Ну, если ему не нравится это рѣшеніе, такъ онъ можетъ предложить другое. Марія де-ла-Луцъ можетъ жить съ нимъ. Онъ помѣстить ее въ большомъ домѣ въ городѣ, она будетъ жить, какъ царица. Дѣвушка ему нравится: довольно она измучила его презрѣніемъ, которое проявляла къ нему съ той ночи. Онъ сдѣлаетъ все, чтобы она была счастлива. Многіе богатые люди живутъ такъ съ женщинами, которыхъ всѣ уважаютъ, какъ законныхъ женъ; и если на нихъ не женятся, то только потому, что онѣ низкаго происхожденія... Это рѣшеніе ему тоже не нравится? Ну, такъ пусть Ферминъ предложить что-нибудь, и они покончатъ сразу.
-- Да, надо покончить сразу, -- повторилъ Монтенегро.-- Поменьше словъ, потому что мнѣ больно говорить объ этомъ. Ты сдѣлаешь слѣдующее: пойдешь завтра къ своему двоюродному брату и скажешь ему, что, раскаиваясь въ своей винѣ, женишься на моей сестрѣ, какъ подобаетъ порядочному человѣку. Если онъ согласится -- хорошо; если нѣтъ -- все равно. Ты женишься и постараешься, исправившись, не сдѣлать несчастной свою жену.
Сеньоръ отодвинулъ съ шумомъ свой стулъ, пораженный чудовищной претензіей.
-- Вотъ что!.. Жениться, ни болѣе, ни менѣе!.. Малаго же ты просишь!..
Онъ заговорилъ о своемъ двоюродномъ братѣ, предугадывая его несомнѣнный отказъ. Онъ не можетъ жениться. А его карьера? Его будущее? Семья его, вмѣстѣ съ отцами іезуитами, какъ разъ ведетъ переговоры о его бракѣ съ одной богатой дѣвушкй изъ Севильи, духовной дочерью отца Урицабала. И это для него очень важно, потому что состояніе его очень разстроено, а для его политической карьеры ему необходимо быть богатымъ.
-- Жениться на твоей сестрѣ -- нѣтъ, -- заключилъ Дюпонъ.-- Это безуміе, Ферминъ, подумай хорошенько: нелѣпость.
Ферминъ загорячился, отвѣчая. Нелѣпость. Согласенъ; но для бѣдной Марикиты. Подумаешь, какое счастье! Связать свою жизнь съ человѣкомъ, какъ онъ, переполненнымъ всякими пороками, и который не можетъ жить даже съ самыми презрѣнными женщинами въ округѣ! Для Маріи де-ла-Луцъ этотъ бракъ означалъ только новую жертву: но другого выхода, кромѣ этого, нѣтъ.
-- Ты думаешь, я дѣйствительно желаю породниться съ тобой и радуюсь этому?.. Ошибаешься. Далъ бы Богъ, чтобъ у тебя никогда не являлось дурной мысли, сдѣлавшей несчастной мою сестру! Еслибъ этого не было, я не согласился бы имѣть тебя зятемъ, хотя бы ты на колѣняхъ просилъ меня, осыпанный милліонами... Но дѣло сдѣлано, и исправить его можно только однимъ этимъ путемъ, хотя бы мы всѣ умерли при этомъ отъ горя... Ты знаешь, я смѣюсь надъ бракомъ: это одна изъ многихъ глупостей, существующихъ въ мірѣ. Для того чтобы быть счастливыми, нужна любовь.... и ничего больше. Я могу говорить такъ, потому что я мужчина, и потому что я плюю на общество и на то, что скажутъ. Но моя сестра женщина, и чтобы ее уважали, чтобы она могла жить спокойно, она должна дѣлать то, что остальныя женщины. Она должна выйти замужъ за человѣка, соблазнившаго ее, хотя бы не питала къ нему ни капли расположенія. Она никогда не заговоритъ съ своимъ бывшимъ женихомъ: было бы подло обманывать его. Ты можешь сказать, пусть она останется незамужней и никто не узнаетъ, что было; но все, что дѣлается, становится извѣстнымъ. Ты самъ, если я тебя отпущу, когда-нибудь въ пьяномъ видѣ, похвастаешься своей удачей, лакомымъ кусочкомъ, которымъ попользовался на виноградникѣ своего двоюроднаго брата. Ей-ей? Этого не будетъ! Здѣсь нѣтъ другого выхода, кромѣ брака.
И, со все болѣе рѣзкими словами, онъ напиралъ на Луиса, желая заставить его согласиться на его рѣшеніе.
Сеньоръ защищался со страхомъ человѣка, схваченнаго за горло.
-- Ты заблуждаешься, Ферминъ, -- говорилъ онъ.-- Я вижу яснѣе тебя...
И, чтобы отдѣлаться, предлагалъ отложитъ разговоръ до завтра. Они разберутъ дѣло толковѣе... Боязнь, что его принудятъ принять предложеніе Монтенегро, заставляла его настаивать на отказѣ. Все, кромѣ женитьбы... Это невозможно; семья оттолкнетъ его, люди станутъ надъ нимъ смѣяться; онъ потеряетъ политическую карьеру.
Но Ферминъ настаивалъ съ твердостью, устрашавшей Луиса.
-- Ты женишься; другого выхода нѣтъ. Ты сдѣлаешь то, что долженъ, или одинъ изъ насъ лишній на землѣ.
Манія величія снова проснулась въ Луисѣ. Онъ почувствовалъ себя сильнымъ, вспомнивъ, что Козелъ близко, и что, можетъ быть, онъ слышитъ его слова изъ сосѣдняго корридора.
Угрозы ему? Во всемъ Хересѣ нѣтъ человѣка, который посмѣетъ высказать ихъ безнаказанно. И онъ поднесъ руку къ карману, ощупывая непобѣдимый револьверъ, который чуть не спасъ города, удержавъ одинъ цѣлое нашествіе непріятеля. Прикосновеніе къ его стволу видимо рридало ему новый задоръ.
-- Ну, довольно! Я сдѣлаю то, что могу, чтобы все исправитъ, какъ порядочный человѣкъ, какимъ я всегда былъ. Но не женюсь, слышишь? Не женюсь!.. Кромѣ того, почему это непремѣнно я одинъ долженъ быть виноватъ?
Глаза его блеснули цинизмомъ. Ферминъ стиснулъ зубы и заложилъ руки въ карманы, откинувшись назадъ, словно боясь жестокихъ словъ, который готовились слетѣть съ устъ сеньора.
-- А твоя сестра?-- продолжалъ онъ.-- Она развѣ не виновата? Ты несчастный младенецъ. Повѣрь мнѣ: ту, которая не захочетъ, нельзя изнасиловать. Я погибшій человѣкъ, пустъ такъ; но твоя сестра... твоя сестра...
Онъ произнесъ оскорбительное слово, но его почти не было слышно.
Ферминъ вскочилъ съ такой силой, что стулья повалились и задрожалъ столъ, отъ толчка откатившійся къ стѣнѣ. Онъ держалъ въ рукѣ наваху Рафаэля, оружіе, два дня тому назадъ забытое имъ въ этомъ же ресторанѣ.
Револьверъ сеньора продолжалъ торчать изъ отверстія кармана, но рука уже не имѣла силы вытащить его.
Дюпонъ покачнулся, издалъ хрипъ задушаемаго животнаго, крикъ, ускорившій клокотанье черной жидкости, вытекавшей изъ его горла, какъ изъ разбитаго кувшина.
Потомъ повалился, загремѣвъ бутылками и рюмками, послѣдовавшими за нимъ при его паденіи, какъ будто вино желало смѣшаться съ его кровью.