Въ двухъ окнахъ, влѣво отъ ворогъ, въ подвальномъ этажѣ большого купеческаго дома, на Лиговкѣ -- совсѣмъ оледенѣлыхъ -- свѣтъ лампадки вотъ, вотъ померкнетъ. На дворѣ градусовъ двадцать морозу. По пустотѣ и тиши замѣтно, что поздній часъ. На углу переулка, наискосокъ мостика, заснулъ извощикъ и совсѣмъ засунулъ голову въ передокъ саней. У воротъ дома бѣлѣется тулупъ дежурнаго дворника.
Изъ-за угла вышла кухарка, съ платкомъ на головѣ. Она оглядѣлась вправо и влѣво, что-то такое сообразила и пошла торопливо, куталась на ходу въ платокъ и шлепала по бойкому, неровному троттуару стоптанными башмаками.
У воротъ, не доходя до дворника,-- онъ сидѣлъ по ту сторону, на скамьѣ,-- кухарка подняла голову и начала вглядываться въ стѣну, отыскала глазами небольшую темную вывѣску и тогда только подошла въ дворнику и потянула его за рукавъ.
-- Чево надо?
Голосъ дворника показывалъ, что онъ сейчасъ же повернется въ ней спиной и опять задремлетъ.
-- Бабка тутъ, что-ли?
-- Чево?
-- Да бабка галанка?
-- Здѣсь.
-- Въ которомъ этажѣ?
-- Да вонъ окна-то... свѣтъ гдѣ...
-- Въ подвальномъ, значитъ?
-- Въ подвальномъ.
-- Пропусти въ калитку, милый...
-- Не заперта, лѣзь.
Она нагнула голову и пролѣзла между цѣпью и порогомъ. Густая темнота понадвинулась на нее.
-- Изъ подворотни ходъ?-- окликнула она дворнику въ полшопота.
-- Да; нащупай, звонокъ есть, вправо сейчасъ...
Звонокъ издалъ рѣзкій и короткій звукъ. Кухарка стояла у самой двери и ощупывала ее обѣими руками. Обрывки не то клеенки, не то рогожи шуршали подъ ея правой ладонью.
Она не долго ждала. Извнутри ее спросили:
-- Кто тамъ?
-- За вами, матушка! Больно нужно!
-- Сейчасъ,-- раздалось въ отвѣтъ изъ глубины комнаты, и дверь стали отпирать не больше, какъ черезъ минуту.
Половинка дверей отпихнула кухарку назадъ. Надо бы пойти сейчасъ пару, какъ всегда изъ дворницкихъ и жарко натопленныхъ подвальныхъ квартиръ; но паръ не показывался. Въ квартирѣ акушерки никогда не бывало тепло, особенно въ первой комнаткѣ, гдѣ плиту два дня уже, какъ не топили.
Со свѣчей въ рукѣ стояла передъ кухаркой маленькая, далеко не старая еще на видъ женщина, въ юбкѣ и сѣромъ платкѣ, въ клѣтку, безъ ночного чепчика. Зачесанные, на ночь, бѣлокурые волосы лежали кучкой на маковкѣ, пригнутые шпилькой. Она немного щурилась отъ свѣта. Полное лицо съ желтоватой кожей смотрѣло просто: сѣрые, прищуренные глаза, добрые и крупно вырѣзанные, окинули быстро всю фигуру кухарки. Пухлыя губы широко раскрылись улыбкой. Лѣвая, свободная рука придерживала платокъ на груди.
-- Входите, голубчикъ, входите...-- Я мигомъ!-- пригласила она кухарку.-- Присядьте... Холодно у меня... Вотъ къ этой стѣнѣ... Она еще тепленька...
Все это она выговаривала на ходу въ комнату, гдѣ стала одѣваться, безъ торопливости, какъ собираются на свое дѣло люди, привычные къ такимъ ночнымъ приходамъ, знающіе, какія вещи имъ надо захватить съ собою, заранѣе помирившіеся съ тѣмъ, что имъ въ эту ночь уже больше не спать.
Въ одной квадратной комнатѣ, низкой и сыроватой по угламъ, состояло ея помѣщеніе. Кровать ютилась за ширмами, влѣво отъ входа; направо всю стѣну занималъ старенькій, покрытый ситцемъ диванъ; надъ нимъ, по стѣнѣ, много фотографическихъ портретовъ и карточекъ; на окнахъ -- цвѣты; подъ ними раскрытый ломберный столъ съ вчерашнимъ шитьемъ; въ лѣвому углу, гдѣ догорала лампадка передъ образомъ, шкапчикъ надъ коммодомъ краснаго дерева. Все смотрѣло чистенько, но очень бѣдно. На окнахъ висѣли темнокоричневыя занавѣски, на шнуркахъ.
Одѣлась акушерка скоро-скоро, что-то достала изъ коммода и шкафчика и подошла въ вѣшалкѣ, гдѣ висѣли драповое пальто и шубка на кротовыхъ шкуркахъ, крытая сукномъ. Она надѣла шубку.
-- Да васъ какъ звать?-- вдругъ, какъ бы вспомнивъ что-то, окликнули ее изъ кухни.
-- Фамилія моя, голубчикъ?-- спокойно, и все еще съ улыбкой, спросила акушерка.
-- Да. Евсѣева, что ли? Никакъ этакъ?
-- Этакъ, этакъ... Марья Трофимовна...
-- То-то.. Готовы, матушка?
-- Готова!
-- Больно ужъ мается...
-- У кого?
-- Работница... У дворниковъ... Извощики гдѣ стоятъ...
-- Идемте.
Марья Трофимовна повернула голову, не забыть бы чего! перекрестилась и скорыми, бодрыми шажками -- ботики ея поскрипывали,-- вышла въ кухню, со свѣчей въ рукѣ, поставила ее на опрокинутую кадку, служившую замѣсто стола, положила коробку спичекъ, и прежде чѣмъ тушить, оглянула еще разъ кухарку.
Ей понравилось это рябоватое, круглое лицо, съ прядью черныхъ волосъ, выбившихся на самый носъ, широкій и смѣшной: одна ноздря была у же другой.
-- А тебя какъ звать?-- спросила она.
-- Пелагея.
-- Вы вмѣстѣ съ той работницей спите?
-- Вмѣстѣ, матушка, вмѣстѣ.
Свѣчу Евсѣева задула и выпустила впередъ кухарку. Она аккуратно заперла ключемъ наружную дверь и, вылѣзая за Пелагеей въ калитку на троттуаръ, успѣла сказать ласково дворнику:
-- Мы съ тобой, Игнатъ, опять дежурные...
Дворникъ разслышалъ, сквозь сонъ, ея слова, но ничего не сказалъ въ отвѣтъ.