Часу въ третьемъ пришла Маруся. Марья Трофимовна все передумывала, до ея прихода, на разные лады: сколько она ей дастъ на булавки, и рѣшила, что полтинникъ сколотитъ, а больше никакъ невозможно. Она уже приготовилась въ минамъ и тону своей питомицы.
Маруся входила всегда прямо въ комнату въ мѣловомъ бархатномъ пальто -- Марья Трофимовна до сихъ поръ не знаетъ, откуда оно -- и шляпкѣ, прикрытой бѣлымъ шелковымъ платкомъ, и долго такъ оставалась, подъ предлогомъ, что въ квартирѣ "хоть таракановъ морозь".
Ко всему этому Евсѣева готовилась каждый разъ. Два обѣда приносилъ ей, по воскресеньямъ, на домъ мальчикъ изъ кухмистерской. Она купитъ чего-нибудь еще, два пирожка у Филипова или къ чаю ватрушку съ вареньемъ.
Но Маруся ѣстъ нехотя, все какъ-то швыряетъ, частенько скажетъ даже:
-- Ахъ, какая это гадость! Какъ это вы ѣдите, мамаша!
Дать на нее окрикъ, показать ей, какъ она неделикатна -- не хватаетъ у Марьи Трофимовны духу. Эта дѣвочка производить на нее особенное обаяніе. Смотритъ на нее и все время любуется; отъ голоса ея пріятно вздрагиваетъ и сама себя все обвиняетъ въ томъ, что не умѣла Марусю привязать къ себѣ сильнѣе, размягчить ее, сдѣлать другой.
На недѣлѣ сама забѣжитъ къ ней раза два-три. Идетъ туда и знаетъ напередъ, что или не застанетъ дома, или придетъ не впопадъ, и Маруся ей это непремѣнно замѣтить.
А все тянетъ. Иной разъ такъ сильно, что вечеромъ, уже поздно, начнетъ Марья Трофимовна торопливо одѣваться и бѣжитъ на Екатерининскій каналъ.
Маруся позвонила, на этотъ разъ, еще громче обыкновеннаго. Марья Трофимовна уже знала ея звонокъ и всегда устремлялась отворять. Сегодня у ней ёкнуло сердце. Должно быть, что-нибудь особенное. Ужъ не отказали ли ей! Выгнали, быть можетъ? Ничего нѣтъ мудренаго. Что-нибудь сгрубила или еще того хуже... Поймали!
Все это промелькнуло мигомъ въ головѣ Евсѣевой, когда она переходила отъ стола -- гдѣ уже дожидался обѣдъ въ судкахъ -- къ входной двери.
Окруженная морознымъ паромъ Маруся перескочила порогъ и поцѣловала Евсѣеву звонко и даже прильнула къ ней немного.
Марья Трофимовна такъ и разгорѣлась отъ этого поцѣлуя: онъ былъ совсѣмъ не такой, какъ всегда, когда Маруся подставляла только щеку и говорила точно подъ носъ:
-- Здравствуйте, мамаша.
И "мамашей"-то не всегда называла ее.
Она потащила Марью Трофимовну въ комнату и на ходу нѣсколько разъ повторила:
-- Что я вамъ скажу! Что я вамъ скажу!
Всѣ волненія и страхи Евсѣевой улеглись отъ одного веселаго и высокаго звука этихъ словъ. Нѣтъ, Маруся не будетъ сегодня морщиться отъ ѣды и все возьметъ съ благодарностью, хотя бы и полтинникъ.
-- Что, что такое?-- радостно спрашивала Евсѣева, поддерживая на ходу платокъ, который сваливался у нея съ лѣваго плеча.
-- Ахъ, устала. Чуть не бѣгомъ бѣжала сюда. Пустите, мамаша.
Маруся почти упала на диванъ -- на немъ она послѣ обѣда непремѣнно развалится -- вытянула ноги и вся подалась назадъ, съ громкимъ, рѣзкимъ смѣхомъ.
Глаза Марьи Трофимовны любовно оглядывали и ея видный станъ, охваченный шубкой "по тальѣ", очень узкой и стянутой черной атласной лентой, и ея плечи и шею, не смотря на морозъ открытую, и большіе темносѣрые, смѣлые, и, въ эту минуту, возбужденные глаза, рѣсницы, отъ которыхъ глаза казались почти синими, цвѣтъ щекъ, нащипанныхъ морозомъ, удивительно бѣлые зубы и даже срѣзанный, непріятный подбородокъ. Подъ вуалеткой красноватаго тюля темнорусые волосы, завитые въ мелкія колечки, падали низко къ бровямъ, загнутымъ правильной дугой. Маруся уже подводила ихъ закопченой на свѣчѣ шпилькой. Губы толстоватыя и очень красныя -- ихъ она еще не умѣла красить -- были у ней круто выворочены такъ, что десны обнажались, и вверху, и внизу, очень глубоко.
Шляпка -- мужской формы, съ кистью красныхъ вишенъ напереди, сползла съ нея отъ сильнаго движенія. Ботинки на высокихъ, изогнутыхъ каблукахъ, безъ галошъ, изъ глянцовитой тонкой кожи, съ узкими носками, были въ снѣгу. Она ихъ даже не отрясла.
Первая замѣтила это Марья Трофимовна.
-- Ноги-то простудишь. Все безъ калошъ!
-- Вотъ еще важность!-- закричала Маруся и приподнялась довольно грузно -- для своего возраста она уже отяжелѣла. Кто же это нынче бахилы носитъ?
-- Снимай, снимай, изомнешь.
-- Да у васъ, поди, опять стужа!
-- Нѣтъ, и печку, и плиту топила.
-- Ахъ, мамаша...-- заговорила Маруся выше тономъ и сейчасъ же подошла къ зеркалу, въ простѣнкѣ, надъ столомъ, гдѣ дожидался обѣдъ.
-- Маруся,-- остановила ее Евсѣева,-- сядемъ обѣдать, а то все простынетъ.
-- Сядемте, за мной задержки не будетъ.
Она сняла шляпку съ вуалеткой, а Марья Трофимовна помогла ей стащить съ себя шубку.
Тонъ у Маруси былъ совсѣмъ не дѣвушки по семнадцатому году. Она привыкла говорить, особенно съ пріемной матерью, кидая слова; такъ вотъ какъ переговариваются между собою товарки, ученицы изъ одного угла класса въ другой, пріятельницы, оставшіяся на единѣ, или на прогулкѣ. Марья Трофимовна давно замѣчала, что у ея пріемыша складывается такая манера говорить; иногда останавливала ее; но получала всегда пренебрежительныя отговорки -- и давно уже замолчала.
-- Вы и вообразить себѣ не можете,-- начала еще возбужденнѣе Маруся, садясь за столъ,-- какая штука устраивается!
Она положила оба локтя на столъ и начала ѣсть лѣнивыя щи, не отнимая праваго локтя отъ стола.
-- Хорошая?-- почти съ захватываньемъ голоса спросила Марья Трофимовна.
-- Да, не плохая, если все устроится.
-- Что же, Марусенька?
Вотъ сейчасъ объявитъ Маруся, что домохозяинъ, гдѣ она жила въ семействѣ -- вдовецъ, еще не очень старый, потомственный почетный гражданинъ, плѣнившись ея лицомъ, прислалъ просить ея руки. А почему же нѣтъ? И не такіе примѣры бываютъ.
Скоро скоро хлебала Маруся щи, почмокивала при этомъ, и глаза ея задорно и хвастливо взглядывали на Марью Трофимовну.
-- Не томи, голубка!-- выговорила она.
-- Вотъ сейчасъ, не сразу. Ухъ! Даже проголодалась!
И Маруся поспѣшно утерлась салфеткой.