Марья Трофимовна положила руку на столъ, держала въ ней ножикъ и съ тревожной улыбкой вглядывалась въ Марусю.
Сквозь замерзлое стекло низкаго окна протянулся лучъ и упалъ на лицо дѣвушки.
Что-то было въ этомъ лицѣ, да и въ томъ, какъ Маруся сидѣла, перекинувшись въ бокъ, какъ она ѣла и нагибалась надъ тарелкой, въ ея возгласахъ и вскидываніи глазами -- было и на всегда останется -- тревожное, ускользающее и даже зловѣщее для сердца Марьи Трофимовны.
И она была молода, выросла безъ строгаго надзора, знала нужду, считалась хорошенькой, хотѣлось и ей жить, а вотъ этого чего-то, нынѣшняго, въ ней не было.
И это "что-то" звучитъ во всемъ... И въ радостной вѣсти, что Маруся нарочно затягиваетъ. Если и удача какая-нибудь, врядъ ли такая, чтобы обрадовала ее...
-- Вотъ мамочка,-- Марья Трофимовна слегка покраснѣла отъ ласковаго слова,-- вы все сомнѣвались въ моемъ голосѣ, хвастуньей меня звали.
-- Когда же? Хвастуньей собственно не называла.
-- Да ужъ позвольте-съ: всегда холодной водой на меня брызнете... Ань вотъ и шлепсъ вамъ, шлепсъ!
Маруся расхохоталась. Ея десны, розовыя и твердыя, обнажились и придали лицу выраженіе вызывающее, дерзкое. Его особенно не любила Марья Трофимовна; но никогда не замѣчала этого Марусѣ: "Такъ у ней отъ рожденья,-- думала она каждый разъ,-- не ея вина".
-- Ну хорошо,-- кротко выговорила она.-- Ты покушай порядкомъ, я подожду.
Съ улыбкой своихъ умныхъ глазъ она оглядѣла еще разъ Марусю и стала спокойнѣе ѣсть.
-- Вы, мамочка,-- начала опять Маруся также возбужденно,-- я знаю ужъ... сейчасъ начнете нервничать... закричите...
-- Когда же я на тебя кричу?
Маруся звонко положила ножъ съ вилкой на тарелку, сдѣлала жестъ правой рукой и встала.
-- Мнѣ нѣтъ никакого разсчета коптѣть въ гимназіи.
-- Какъ?
Такъ и ждала Марья Трофимовна... Вотъ оно -- радостное-то извѣстіе!..
Но она промолчала; только полузакрыла глаза и перестала ѣстъ.
-- Разумѣется, не къ чему мнѣ теперь коптѣть... (Маруся начала расхаживать по комнатѣ; салфеткой она помахивала)... Когда мнѣ цѣлый ангажементъ предлагаютъ сразу.
-- Ангажементъ?..-- повторила Марья Трофимовна и быстро повернулась въ ту сторону, гдѣ Маруся расхаживала.
-- Да-съ, настоящій... И къ посту чтобъ въ труппѣ быть...
-- Маруся... это такъ что-нибудь... пустые росказни... Голосъ у тебя есть, я не спорю; да училась ты еще мало... И курса не кончила...
-- Ну вотъ, ну вотъ! -- закричала дѣвушка.-- Я такъ и знала! И что это за каторжная жизнь!
Салфетка полетѣла на диванъ. Сама Маруся бросилась туда же и уткнула голову въ уголъ подушки.
-- Да ты толкомъ разскажи, не дури!.
Сейчасъ же Марьѣ Трофимовнѣ стало ее ужасно жаль; но она чувствовала, что если она сегодня, вотъ сейчасъ, уступить, Маруся погибла, кто-то ее схватитъ и уведетъ.
Такъ быстро и такъ сильно было это чувство, что сердце у ней въ груди точно остановилось.
-- Ну вотъ,-- повторила Маруся. Она не повертывала головы и собралась, кажется, разревѣться.
Ея слезы всегда дѣйствовали особенно на Марью Трофимовну. Сколько разъ, когда она передумывала о своей питомицѣ, стыдила она самое себя, смѣялась надъ собой -- и все-таки знала напередъ, что Маруся слезами можетъ сдѣлать изъ нея, что хочетъ.
-- Полно, полно,-- заговорила она съ замѣтно перепуганнымъ лицомъ.
Она встала и, присѣвъ на диванъ, дотронулась рукой до колѣна Маруси.
Та движеньемъ ноги хотѣла оттолкнуть ее.
-- Полно,-- уже строже, набравшись духу, выговорила Марья Трофимовна.-- Пора бы и вѣрить въ то, что тебѣ жизнь заѣдать не желаю... да и не умѣю.
Всхлипыванія смолкли. Маруся отняла голову отъ подушки, выпрямилась, поглядѣла боковымъ взглядомъ на Марью Трофимовну, и сейчасъ же лицо ея приняло увѣренный, вызывающій видъ...
-- Ученье у меня идетъ плохо,-- начала она говорить, точно взрослая сестра малолѣтней.-- Голова не такъ устроена... Къ музыкѣ вотъ, къ пѣнью (она говорила пѣнью, а не пѣнію) -- другое дѣло. Мнѣ коптѣть надо еще года три, коли не попросятъ выдти... Да и не вынесу я такого срама -- дылда такая, чуть не подъ двадцать лѣтъ, а въ классѣ оставятъ еще на годъ, изъ какой-нибудь физики скапустишься...
"Это вѣрно,-- думала Марья Трофимовна, схватывая слова Маруси,-- не кончитъ она какъ слѣдуетъ, я давно себѣ говорю".
-- Вѣдь не въ оперу же тебя зовутъ?-- вдругъ спросила она Марусю.
-- Въ оперу!.. Куда сейчасъ захотѣли!
-- Да ты, Маруся, сама все мечтала... Ничего не хотѣла, шъ въ оперу...
-- Мало ли что!.. Глупа была! Да и опера, настоящая... не уѣдеть. Для нея деньги нужны, для ученья. За границу надо, въ Миланъ... А этакъ и деньгу можно зашибить!..
-- Голодна будешь,-- перебила ее Марья Трофимовна,-- сядь... что-ль... этакъ-то все поладнѣе будетъ.
-- Не хочу я ѣсть!
-- Хоть сладкаго; пирожное есть...
-- Ужъ воображаю!
Марья Трофимовна не обидѣлась; да она и привыкла къ такимъ выходкамъ.
Однако, Маруся присѣла опять къ столу, положила себѣ на тарелку кусокъ торта и начала ѣсть, небрежно, съ гримаской. Слезы исчезли изъ глазъ, но щеки оставались съ яркимъ румянцемъ гнѣвнаго волненія.