— C'est parfait![3] — захрипел он. — А я внизу вас ищу!
Палтусов поднялся и, подскочив к Калакуцкому, протянул ему обе руки и пожал его свободную правую руку. Во всех этих движениях проскользнула искательность; но улыбающееся благообразное лицо сохраняло достоинство.
— Пожалуйте, пожалуйте, Сергей Степанович. Я уж распорядился закуской! Разве вас не сейчас же провели? Я приказал.
— Провели…
Калакуцкий немного отдувался и оглянул комнату своими тусклыми глазами навыкате с навислыми веками.
— Да мы здесь задохнемся!..
— Можно отворить окно…
— Ничего… А веселенький ватерклозетик!..
Он рассмеялся задыхающимся смехом. Палтусов ему вторил. Он усадил барина на диван. Тотчас же пришло двое половых. Стол в минуту был уставлен бутылками с пятью сортами водки. Балык, провесная белорыбица, икра и всякая другая закусочная еда заиграла в лучах солнца своим жиром и янтарем. Не забыты были и затребованные Палтусовым соленые хрящи. Калакуцкий заказал завтрак: паровую севрюжку, котлеты из пулярды с трюфелями и разварные груши с рисом. Указано было и красное вино.
— Какой номер-с? — спросил Алексей.
— Да все тот же. Я другого не пью.
И Калакуцкий ткнул пальцем в большую карту вин.
Кушанья поданы были скоро и старательно.
Они еще не успели покончить с солеными хрящами и осетровым балыком, как на столе уже шипела севрюжка в серебряной кастрюле. За закуской Калакуцкий выпил разом две рюмки водки, забил себе куски икры и белорыбицы, засовал за ними рожок горячего калача и потом больше мычал, чем говорил. Но он ел умеренно. Ему нужно было только притупить первое ощущение голода. Тут он сделал передышку.
— Измучился я, mon bon,[4] должен был лазить по лесам… Канальи!.. Без своего глаза пропадешь, как швед под Полтавой…
Речь шла о стройке. Калакуцкий давно занимался подрядами и стройкой домов и все шел в гору. На Палтусова он обратил внимание, знакомил его с делами. Накануне он назначил ему быть на Варварке в трактире и хотел потолковать с ним «посурьезнее» за завтраком.
Но Палтусов сам не начинал разговора о себе. У него был на это расчет. Калакуцкий — для первых ходов — казался ему самым лучшим рычагом. Нюх говорил Палтусову, что он нужен этому «ловкачу», так он называл его про себя и под этой кличкой даже заносил в записную книжку о Калакуцком.
— Так вы совсем москвичом делаетесь? — спросил его Калакуцкий за севрюжкой.
— Делаюсь.
— Штука любезная. Мы в молодых людях нуждаемся, таких вот, как вы. Очень уж овчиной у нас разит. Никого нельзя ввести в операцию… Или выжига, или хам!..
— Мне нравится Москва.
— Сундук у ней хорош, да не сразу его отопрешь, голубчик. Хамство уж очень меня одолевает иной раз, — даже сам-то овчиной провоняешь… Честной человек!.. Вечером приедешь — так и разит от тебя!..
Он тоже не начинал без подхода. Говорил он одно, а думал другое. Он мысленно осматривал Палтусова. Малый, кажется, на все руки и с достоинством: такое выражение у него в лице, а это — главное с купцами, особенно если из староверов, и с иностранцами. Денег у него нет, да их и не нужно. Однако все лучше, если водится у него пяток-десяток тысяч. Заручиться им надо, предложить пай.
— Вы, я слышу, mon cher,[5] - заговорил он, так, между прочим, пропуская стаканчик лафиту, — все с купчихами?..
— Кое-кого знаю, — сказал Палтусов, чуть-чуть улыбнувшись, и отер усы салфеткой.
— Это хорошо! Продолжайте! Надо завязать связи. У Марьи Орестовны бываете?
— Как же.
— Эта из мужа веревки вьет. Он тоже хам и самолюбивое животное. Но его надо ручным сделать. Вы этого не забывайте. Ведь он пост занимает. Да что же это я все вам не скажу толком… Вы ведь знаете, — Калакуцкий наклонился к нему через локоть, — вы знаете, что у меня теперь для больших строек… товарищество на вере ладится?
— Слышал, — ответил Палтусов ласково и сдержанно.
— А знаете, что я в прошлом году, когда у нас было простое компаньонство, предоставил моим товарищам?
— В точности не знаю.
— Семьдесят процентиков! Joli? N'est ce pas?[6]
— Joli, — повторил Палтусов.
Он не любил французить, но выговор был у него гораздо лучше, чем у Калакуцкого.
— Мне бы хотелось и вас примостить. В карман я к вам не залезаю…
— У меня крохи, Сергей Степанович, — выговорил с благородной усмешкой Палтусов.
— Ничего. Когда совсем налажу, скажу вам. Что будет — тащите. Не на текущем же счету по два процента получать!
Палтусов понял тотчас же, почему Калакуцкий сделал ему такое предложение. Это его не заставило попятиться. Напротив, он нашел, что это умно и толково. Он знал, что Калакуцкий зарабатывает большие деньги, и все говорят, что через три-четыре года он будет самый крупный строитель-подрядчик.
— Благодарю вас, — сказал он доверчивым тоном и сейчас же сообщил Калакуцкому, какие у него есть деньжонки, не скрыл и того, в каком они банке лежат и сколько ему нужно, чтобы обзавестись квартирой.
Калакуцкий все это одобрил. Они подходили друг к другу. Строитель был человек малограмотный, нигде не учился, вышел в офицеры из юнкеров, но родился в барской семье. Его прикрывал плохой французский язык и лоск, вывозили сметка и смелость. Но ему нужен был на время пособник в таком роде, как Палтусов, гораздо образованнее, новее, тоньше его самого.