-- Вы много жили за границей? -- спросил он меня.
-- Да, ездила с maman четыре раза.
-- И не скучали?
-- Нет, я училась...
-- Чему же?
-- Многому, а главное училась жить своим умом.
На этот раз он взглянул на меня уже совершенно насмешливо, но тотчас опустил глаза и тихим, весьма искренним голосом заговорил:
-- Признаюсь, заграничная поездка меня очень не прельщает. Прежде, когда я был студентом, я мечтал о чужих краях... Теперь у меня есть на это средства, я мог бы конечно оставить, на месяц, на два, дела, но меня как-то не тянет. Путешествие, дорога, хоть бы это было и на Западе, представляются мне с неизбежной усталостью, дурными ночевками, пересаживанием из вагона в вагон, скукой сидения и еще большей скукой торопливости, приездов и отъездов... В сущности, нет ничего глупее, как ездить в качестве туриста, без определенной цели, с поисками так называемых впечатлений. Меня может потянуть одна вещь -- люди!.. Взглянуть на волнение больших масс, подышать воздухом западной интеллигенции, побеседовать с Луи Бланом, с Кине, с Гюго, с Мишле, с Литтре, подержать их за руку, послушать их задушевного слова -- вот это наслаждение, вот для чего стоило бы поехать!
-- А искусство? А природа? А чудеса цивилизации?
-- Искусство!.. Очень ценю его, но проездом не хотел бы им наслаждаться. Ведь это опять-таки сводится к обозреванию музеев. Да и потом, надо пожить сначала, осесться, перепробовать и то, и другое, утомиться; тогда только крупные вещи творчества могут получить для нас настоящий, всеобъемлющий интерес. На втором курсе университета, мне казалось, что я тонкий знаток, пурист... -- повышенная требовательность к сохранению изначальной чистоты, строгости стиля, приверженности канонам )) Тогда я бредил строгим вкусом и городил много всякого вздору. Теперь же я, право, не двинусь с Сивцева Вражка за тем только, чтоб насладиться вещью какого-нибудь Гирландая.
-- Гирландайо, -- поправила я.
-- Это по-модному, а по-московски -- Гирландая.
И он, прищурившись, надел pince-nez и добродушно улыбнулся.
-- Почему же Гирландая? -- спросила я.
-- Да так у нас Федор Иванович произносит.
Он выговорил это очень мило.
-- Так по-вашему выходит, -- продолжала я, -- что в молодых летах нельзя совсем ценить произведения искусства?
-- А вы много ходили по музеям?
-- Я рисую...
-- А!
Я покраснела. Ответ мой был глуповат, но фраза сорвалась у меня с языка совершенно бессознательно.
Не знаю, понял ли он это; только его лицо продолжало смотреть на меня добродушно.
-- Я не то хотела сказать, -- поправилась я.
-- Коли вы рисуете, значит вы-таки походили по музеям... Скажите мне, любите вы старых мастеров?
-- Каких?
-- Да хоть бы вот того же Гирландая.
-- Признаюсь, я им всего меньше занималась.
-- Ну, так и не будемте разводить эстетические разводы. Когда-нибудь, через несколько лет, поживши хорошенько, если мы сохраним интерес к искусству, мы станем иначе говорить об этой материи.