Целый день думала я о вечере, проведенном у Машеньки. Личность Булатова явилась предо мной в другом, очень непривлекательном свете. "Он, -- говорила я, -- выходит просто -- московский ловелас, развиватель девиц, Сердечкин, прикрывающий звонкими фразами свои инстинкты".
Да, таким является он в рассказе Машеньки. Она очень горюет, и мне ее чрезвычайно жаль; но следует ли сразу решать, что Булатов -- мелкий пошляк?
Нет, на это я не согласна! Даже из рассказа Машеньки видно, что Булатов обошелся с ней откровенно, по-своему. Разумеется, очень многие будут говорить: он не должен был завлекать молодую девушку... Что такое, однакожь, завлекать? Машенька уже далеко не ребенок: она мне ровесница; я не знаю даже, Булатов -- первый ли человек, которым она увлеклась? Мне помнится, что года два тому назад она бредила каким-то студентом.
Можно, конечно, упрекнуть Булатова в том, что он занялся ухаживанием за девушкой гораздо ниже его по развитию, сознавая, что она скоро ему надоест. Но и такой упрек не серьезен. Мужчины, даже самые умные и опытные, увлекаясь нами, возлагают на нас несбыточные надежды, и когда первый пыл пройдет, видят, то им нравилась собственная фантазия. Посмотревши похолоднее, и окажется, что Булатов ищет, как десятки мужчин, нуждающихся в привязанности.
Как мне ни жаль Машеньку, я не могу в него бросить камень за одно это.
Вот подробности, о которых она говорила -- другое дело. Фатовство, сухость и равнодушие, как только покончилось ухаживание, вся эта болтовня о своих успехах, делах, деньгах, -- это мелко, некрасиво, несимпатично! Я уже заметила, что в Булатове сидит очень много тщеславия, и все, что рассказывала Машенька, как нельзя больше похоже на выходки, которые я в нем подметила.
Это фатовство гораздо ниже его. Я видела, что он способен на сочувствие серьезным интересам. Машенька уверяет, что его серьезный тон и дрожание в голосе -- одно актерство. Я не могу ей верить на слово; я должна в этом убедиться сама.