Александр Ильич вернулся очень быстро, в дверях остановился немного и оглянул и гостя и жену.
— Уехал? — спросил его губернатор и вытянул ноги. — Господин реформатор?
Слово «реформатор» произнес он с заметною улыбкой.
— Да, реформатор, — повторил Гаярин и сел опять на свое место, в той же позе, с тем же лицом, и взял опять со столика недопитую чашку.
— Этакие-то не опасны, — продолжал губернатор и повел слегка плечом, — по крайней мере, ничего не хотят истреблять и ни подо что тайно не подкапываются!.. Рассылают свои писания во все концы света.
— Как сказать? — заговорил, наконец, Гаярин и выпрямился. — Эта игра в спасители человечества только подрывает кредит тех, кто действительно хотел бы вложить свою лепту в общее дело.
Эту фразу произнес он с остановками, ища слов, чего с ним не бывало никогда. Точно будто ему не хотелось ни в каком смысле высказываться в присутствии своей жены.
Антонина Сергеевна так это и поняла и продолжала сидеть в неловкой позе, с опущенными глазами. Она с радостью взяла бы папиросу и закурила, но муж ее, с некоторых пор, не любит, чтобы она курила, особенно при гостях.
— Эх, Александр Ильич, кто у нас читает?.. Ведь он сам же сейчас говорил, что ему ни единая душа не ответила из трехсот человек, которые значатся в адрес-календаре.
— Что ж, он все-таки живет для идеи и верен себе, — с внезапным блеском в глазах сказала Антонина Сергеевна и повернула голову в сторону мужа.
Она не могла сдержать в себе начала какой-то, совсем новой тревоги, потребности проявить вот сейчас свою личность, заставить мужа бросить уклончивый тон и начать высказываться откровеннее… Минута казалась ей самою подходящей. Губернатор поможет ей в этом направлением разговора.
— Таких реформаторов, — продолжал старичок, — я бы не променял на тех господ, которые проживают у меня на попечении.
Он оглянулся на Антонину Сергеевну. Намек его она тотчас же поняла.
В городе находилось несколько человек, присланных на житье. Одни попали прямо из столицы, другие из дальних губерний, двое из-за Урала. Ими Антонина Сергеевна интересовалась постоянно. Между ними было два писателя-беллетриста и сотрудник толстых журналов по философским вопросам Ихменьев. Он был вхож в их дом или, лучше, она с ним познакомилась и принимала у себя… Александр Ильич позднее узнал об этом от нее, но сам не пожелал поближе сойтись с Ихменьевым. Она помнит и чуть приметную гримасу, с которой он сказал ей:
— Смотри, Нина, эти господа непременно будут просить о чем-нибудь нелегальном и впутают в истории…
И тотчас же удалился, оставив ее под впечатлением этой фразы.
— Разве они подводят вас… под неприятности? — спросила Антонина Сергеевна, и легкая дрожь прошла у ней внутри, хотя в комнате было не меньше пятнадцати градусов.
Она чего-то ждала и на что-то напрашивалась.
— Подводят-с, — выговорил с полукомическим вздохом старик и опять принял свою изломанную позу. — Кажется, я крутым надзором никогда не отличался…
Александр Ильич сделал кивок головой в знак согласия.
— Прежде и нам было поудобнее… И нас меньше беспокоили… да и народ другой был… А наш город, хотя он и к центру империи принадлежит, сделали дурную привычку, там, — он повел рукой, — избирать местом более легкого изгнания, вроде какого-то чистилища… Прежде каждого из этих господ определить было не так трудно… А теперь, Бог его знает, что у него там, под его долгою гривой, в мозгу шевелится. Проживает-то он на моем попечении за одно, а, может, высиживает в себе совсем другое… и вместо того, чтобы пользоваться своим житьем в городе, откуда ему разрешается и в Москву съездить иной раз, и в Петербург, он продолжает сношения с самым, уже что ни на есть, нелегальным народом в России и за границей! А губернатору нахлобучка, да, нахлобучка!.. Хе-хе!
Все это было выговорено шутя: ни стариковской горечи, ни чиновничьей строгости не слышалось в тоне. Антонина Сергеевна схватила взгляд мужа. Его острые глаза отливали стальным блеском, точно говорили:
"Сам ты, старичок, виноват… Слишком долго любил драпироваться в либерализм, читал запрещенные книги, потакал всяким, явно нелегальным попущениям, заигрывал со всем этим народом, ждал от них выдачи себе похвального листа за гражданские чувства. Вот теперь и кусай локти".
Она прочла все это в его красивых глазах с отблеском стали, в которых, когда-то, видела другой огонь — порываний и сочувствий, отошедших куда-то в глухую темь.
— Удивляюсь, — начал вдруг Александр Ильич и поставил чашку на столик, — удивляюсь я одному: как у этих господ нет профессиональной честности! А ведь это, — подчеркнул он, — превратилось как бы в профессию… Я иду напролом, умышляю против известного порядка вещей, сознательно призываю на себя неизбежное возмездие, неизбежное, — повторял он с оттяжкой, — в каждом правильно организованном государстве, и потом возмущаюсь последствиями моих деяний, хитрю, пускаюсь на мелкие обманы, не хочу отбыть срока своего наказания, как порядочный человек, понимающий смысл народной поговорки: люби кататься, люби и саночки возить!
Он еще что-то хотел сказать, но оборвал свою речь. Антонина Сергеевна быстро взглянула на него, и, должно быть, этот взгляд помешал ему докончить.
Нервная дрожь не проходила в ней. Она сама чувствовала, что должна быть бледна. Ей захотелось возразить, сразу поставить что-то ребром.
Но губернатор встал и пошел в другой конец комнаты за фуражкой.
— Это верно, профессиональной честности не хватает! — выговорил он. — Интересная тема, Антонина Сергеевна, не правда ли? И ваше мнение желательно бы выслушать, да я уже засиделся… У меня сегодня комиссия… и скучнейшая. Что делать!.. Как это по-латыни? Caveant consules?[6] Так, кажется, Александр Ильич? На своем посту все надо быть. Он подошел к хозяйке и взял ее руку.
— Позволите? — спросил он тоном военного. — Ваш супруг пока еще вольный гражданин. Днем посидит там, в правлении, а вечером… не знает никаких комитетов и комиссий, и подписывания исходящих. Дайте срок! Мы и его впряжем.
Антонина Сергеевна спросила его глазами: "Во что впряжете?"
— И вы у нас будете скоро штатскою генеральшей… Ведь вы с мужем вашим занимаете исторический дом… Здесь испокон веку жили губернские предводители. Много было тут пропито и проедено, проиграно в карты… Пляс был большой… и всякое дворянское благодушие. Пора немножко и стариной тряхнуть… И вам пора, Антонина Сергеевна, принять над нами власть. Вы у нас первая дама в городе, недостает только официального титула.
Он еще раз поцеловал ей руку и молодцевато повернулся в сторону мужа.
Александр Ильич стоял ближе к ней. На его лице она ничего не прочла, но вся фигура его говорила:
"Да, мне пора в губернские предводители. Я это знаю, и мне должны поднести шары на блюде".
— Так ли? — спросил его, уходя, губернатор.
— Я не судья, — ответил Гаярин и с жестом почтительной ласки слегка взял старика за плечо и пошел с ним в гостиную.
"Не судья… — повторила мысленно Антонина Сергеевна, вся охваченная возрастающим чувством, которому она должна была дать ход, — не судья… в своем деле? Все этого хотят! Значит, ты все сам подготовил и ждешь первой ступени туда, где в тебе умрет прежний Гаярин!"