-- Господи! Куда я их заложила?..
Нервные руки шарили в ящике комода, лицо еще не старой, худой и поблеклой женщины наклонилось над ящиком и глаза перебегали от одной вещи к другой.
Там валялись разные тряпки, пустые картонки из-под папирос, газетные листы. Там же должны были лежать перевязанные шнурком три старые афиши. Но она их не находила. Без этих афиш и фотографической карточки из той же эпохи Надежда Степановна Строева не отправлялась на поиски места.
И сегодня, она оделась в свое единственное, не изношенное платье с шелковой отделкой, сшитое больше пяти лет назад, уже перекрашенное в прошлом году. На лбу у ней подвитые кудерки, густая еще коса положена на маковку. В темных волосах пробивается седина.
-- Ах ты Господи!
Афиши исчезли из ящика. Строева перешарила еще раз все, что там лежало -- и с тоскливой тревогой в лице заметалась по комнате. Темный и узкий номерок в двенадцать рублей был так тесен, что она беспрестанно задевала за что-нибудь: за кровать, за комод, за убогий умывальный стол, облезлый и кривобокий.
Потерять эти три афиши и карточку из того времени, когда Строева занимала в провинции первое амплуа -- было бы для нее чем-то зловещим. Она держалась за них, как за реликвии. Они только и говорили про ее сценическое прошлое, служили ей вещественным доказательством ее карьеры. Без них она сейчас почувствует себя в пустом пространстве, без имени, без всяких даже прав на кусок хлеба.
Она не могла найти, выбилась из сил, села на кровать и тихо заплакала.
Суеверное чувство наполнило ее всю: без трех афиш и карточки она считала себя совсем потерянной. А положение было тяжкое. Она еще не переживала такого, никогда и нигде: ни в провинции, в долгие уже годы своих скитаний, ни в Петербурге, ни здесь, в этой Москве, куда она стремилась, как в обетованное место. Столько театров, такие жалованья, бешеная конкуренция, огромный спрос на актеров, всяких: и больших, и маленьких, тысячных и рублевых.
И вот скоро наступит хмурый октябрь, а у ней ничего нет ничего -- ни обещания, ни задатка, ни ангажемента в провинцию -- ничего!
Строева тихо плакала и обтирала глаза смятым, заношенным платком. Ей хотелось зарыдать и хоть сколько-нибудь облегчить свое горе. Но рыдания не вырывались из груди, спирались в горле, а слезы все текли -- неудержимо. Глаза, краснели, нос также, все лицо. Она всхлипнула один раз и вдруг перестала плакать, поднялась с кровати, остановилась у комода, отерла глаза и щеки.
Ее проницала мысль: "Как же я с таким лицом пойду просить об ангажементе?"
Слезы иссякли вдруг. И снова она принялась искать на полу, во всех закоулках, под комодом; зажгла свечу, искала и под кроватью.
Ни афиш, ни карточки нигде не было.
Выбившись из сил, Строева присела к окну и беспомощно опустила голову в раскрытые ладони рук.
-- Бесталанная я, бесталанная! -- прошептала она, и это слово "бесталанная" вышло у нее так глубоко трагическим по звуку, что она невольно прислушалась к нему и еще раз повторила его, уже как актриса.
Разве у ней нет дарования? Откуда бы взялся такой звук? Ведь она и на сцене может пустить его! Стоит только вспомнить настоящее житейское горе -- и сейчас вызовешь в себе настроение и найдешь точно такую интонацию.
Да, талант у ней есть, и был всегда. Не бездарность гнетет ее, а неудача -- вот больше трех лет, что-то роковое и жестокое, с чем не хватает сил бороться.
Вчера еще она держала в руках три афиши и карточку, перехваченные каучуковым кружочком, когда ходила в театр и дожидалась режиссера. Так и не дождалась. Но пачку она не выпускала из рук. Прежде она носила ее в маленьком кожаном мешочке, с металлической ручкой, в виде кольца. Мешочек был из шагреневой кожи, заграничный. Ей подарили когда-то, на юге, в Ростове-на-Дону. Но мешочка уже давно нет. Он ушел к закладчику, вместе со всеми ценными вещами, и лисьей шубой, и хорошими туалетами.
Время близилось к полудню. Пора идти... А как идти без всего?
Режиссер выслал ей сказать, что сегодня она застанет его, но не позднее часа. Он ее не знает. И она не служила с ним нигде, даже фамилии его не помнит. Будь с нею афиши -- она сейчас бы показала ему, в каких ролях выступала -- еще не так давно. Но не о таком амплуа мечтает она теперь. Где уж!.. С одним платьем, без шубы, в потертой тальме, в старомодной шляпке...
Мысль о шляпке заставила Строеву обернуться к комоду, где, около зеркальца, приютилась шляпка с отделкой из поблеклых лент, в виде щитка. Года два назад она была модная, а теперь никто уже не носит таких.
Она схватилась рукой за шляпку и встряхнула ее. Под тульей, на цветной пыльной салфетке, покрывавшей комод, лежала пачка из трех афиш и карточка, с приклеенным к фотографии листком чайной бумаги.
-- Ах ты Господи! -- звонко, с досадой и радостью крикнула актриса и сжала, пачку в нервных тонких пальцах.
Совсем из головы вылетело у ней то, что она вчера, вечером, положила пачку под шляпку, именно с тем, чтобы не забыть, чтобы всего легче было взять ее с собою, когда будет надевать шляпу.
-- Господи! Господи! -- повторила она и ее охватило чувство детской радости, точно будто она нашла какой-то талисман с чудодейственной силой, открывавший ход всюду.
Она опять присела на кровать, сняла каучуковый ремешок с пачки, бережно положила его на подушку, потом -- таким же бережным жестом -- и карточку, и стала развертывать афиши, как будто не была уверена в том, что их тут три.
Все три были налицо.
Она стала развертывать их, гладила рукой, любовалась... А на сердце у ней сладко щемило, на глазах опять навертывались слезы, но уже не слезы острой горечи.
Первая афиша была бенефисная, на большом листе тонкой глянцевитой бумаги. Спектакль, на летнем театре, в одном из волжских городов, был в пользу артистки Строевой. Ее имя стояло двухвершковыми буквами. Она играла Катерину в "Грозе"... Вторая афиша -- тоже бенефисная -- на розовой бумаге и поменьше размером, три года назад. Большой пьесой шли "Ошибки молодости"... Она играла княгиню Резцову. Тогда у ней были платья, целая дюжина дорогих шелковых и бархатных туалетов и костюмов. Она считалась и хорошей "grande coquette", и в драме занимала первое амплуа.
Третья афиша -- узенькая, обыкновенная, какие продают капельдинеры. Она играла на юге с плохой труппой; но считалась все-таки гастролершей. Давали "Бешеные деньги".
Она не могла оторваться от них, гладила бумагу, всматривалась в большие буквы заглавий, проникалась сознанием, что это не сон, что она, действительно, держит их в руках, что она, на самом деле, играла все эти роли -- и Катерину, и княгиню Резцову, и героиню "Бешеных денег".
Ярко, почти с отчетливостью мозгового видения, представляла она себе эти три фигуры в костюмах -- Катерину, в расшитой кичке, белом крепоновом платке и сарафане -- букетами по глазетовому фону, и зеленое шелковое платье второго акта с купеческой "головкой" -- из двуличневой шелковой косынки; в княгине Резцовой -- в трех разных туалетах -- черное шелковое платье с бархатной отделкой она носила вплоть до прошлого лета и продала старьевщице еврейке... А какое оно было когда-то модное, как облекало ее тогда еще пышный стан... И героиней "Бешеных денег" видела она себя, в том акте, что происходит в увеселительном саду. На ней был белокурый парик, локоны падали по спине, на лбу -- завитая челка, рукава в прошивках, сквозь них белелись руки -- полные и красивые. И как она любила эту роль!.. В ней она чувствовала себя так легко, как дома. Ей не нужно было подделываться под барские интонации. Они у ней выходили естественно. Слышалось, что она и в жизни умела, говорить точно также. Ее не смущало то, что роль не симпатична. Сколько можно в ней было показать оттенков женского кокетства, смелости, демонической грации, шельмовства, блестящей испорченности! Она не была такою в жизни, а любила роли в этом роде; они ей удавались лучше, чем слезливые и романтические, которых приходилось играть гораздо чаше.
Долго Строева не могла оторваться от трех афиш.
-- Господи, что это я!.. -- вслух выговорила она, и начала торопливо их складывать, сделала опять узенькую пачку, взяла с подушки карточку и поглядела на нее еще раз.
На карточке она была снята молодой женщиной с косой, положенной в виде короны, на темя, с эполетцами на плечах из толстых шелковых шнурков. Снималась она в Казани, после бенефиса, где в первый раз играла в "Завоеванном счастье".
И почему именно эта карточка уцелела? Сколько раз она снималась, и в скольких городах, и в скольких костюмах!.. Те все раздала или затеряла, а эта вот уцелела и прошла вместе с нею через всю ее сценическую жизнь.
Каучуковый ремешок обхватил пачку. Строева подумала, не положить ли за корсет... Так было бы вернее; но вынимать неудобно. Лучше держать просто в руке, плотно сжать... Из кармана юбки может выпасть...
Она поднялась с кровати бодрая. Улыбка появилась на поблеклых губах... Перед зеркальцем поправила она волосы, бережно надела шляпку -- пачка все еще лежала на подушке -- свою старенькую драповую накидку и с верой в удачу, после такой хорошей приметы, фальшивой тревоги, вышла в коридор, заперла дверь, ключ взяла с собой и прошла мимо комнаты хозяйки не на цыпочках, а твердым шагом; не боялась того, что та станет приставать за неплатеж квартирных денег.