Первым делом профессор под руководством Ли начал обзор музея древностей. Это было сделано с умыслом: Ли хотела окончательно убедиться в своем предположении, но для этого нужно было освободить память профессора от досадных «провалов», которых у него, казалось, было чересчур много.
В музее профессор нашел целый ряд поразительных вещей, которые всколыхнули неожиданно дремавшие участки его мозга, ведавшие памятью. Он тут прежде всего нашел две египетские мумии в саркофагах с пометкой у каждой: Egiptus. Одна из мумий оказалась известным профессору фараоном, и он с увлечением начал описывать жизнь древнего Египта, его расцвет, гробницы фараонов, пирамиды, египетское искусство, промышленность... В музее были не они одни — профессор и Ли, а и другие посетители. Привлеченные громким голосом профессора, они все столпились около него.
— Это было еще за три тысячи лет до нашей эры, — с увлечением рассказывал профессор. — Все человечество тогда умещалось в одной части света Азии, да и то в южной ее части, да в северной Африке, главным образом по реке Нилу. Страна эта называлась Египтом: тут написано, как вы видите. Да, и тогда по Азии бродили полчища четвероногих хищников — львов и тигров, еще больше их было в Африке: они безраздельно господствовали над всей Африкой с ее пустынями и лесными дебрями.
Затем профессор начал описывать эпоху падения Египта, войны, переселения народов из Азии в Европу.
— Вот она! — закричал он не своим голосом, бросаясь к стене, на которой точно была изображена карта Европы и Азии. — Вот отсюда, из Азии, через Кавказ и только отчасти — через Прикаспийские степи шли в Европу полчища народов. Когда в Европе культура поднялась на довольно значительную высоту, сюда в поисках приволья устремились многочисленные племена варваров, огнем и мечом прокладывавших себе дорогу к лучшим местам под солнцем. История отметила два наиболее значительных...
И опять перед удивленными теями выросли сцены и дела давно минувших дней — Римская империя, ее расцвет и гибель.
Постепенно они двигались по музею, и профессор вновь и вновь узнавал знакомые предметы и все говорил и говорил. За своей спиной он часто слышал перешептывания:
— Удивительно красиво описывает! Ни в одной книге нет того, что он рассказывает. Откуда он?
Профессор вновь остановился перед громадной картой Европы и Азии в том их виде, в каком он знал их. Он стал внимательно всматриваться. Тут же рядом висела другая карта. Разницы между ними как будто не было, но вдруг его удивило совершенно пустое место, где должны были быть Великобританские острова. На другой карте они были. Он несколько минут молчал и теперь с удивлением посмотрел на Ли.
— Куда девались острова, хочешь ты спросить?— спросила она с очень довольной улыбкой.
— Нет не это: я спрашиваю себя, почему их не нарисовали. Это непростительная небрежность.
— Мой дорогой Троглодит, зачем же рисовать то, чего уже давно нет?
— Что ты говоришь?
— Я очень довольна твоим удивлением, ибо оно подтверждает мое первоначальное предположение. Эти острова смыты водой. Вглядись внимательно в карту и ты увидишь еще кое-что.
Действительно, профессор не нашел на новой карте многих рек, отдельных гор, изменились очертания морей, заливов. Почти нигде на громадном материке Евразии не нашел он ни одного голубого пятна — озера.
— Тоже исчезли, — подтвердила Ли, заметив его немой вопрос.
Кавказ оказался разорванным посредине голубым, широким рукавом. Профессор снова посмотрел вопросительно на Ли.
— Залив Провальный, где вы бежали от гоми, — заметила она.
— Но ведь это — Кавказ.
— Совершенно верно: так назывался в древности этот хребет.
— Откуда же там залив?
Профессор увидел, что этот залив шел от Черного моря к востоку, захватывая Закавказье и часть Анатолии, затем круто поворачивал к северу, заканчиваясь у самого хребта тупым широким концом.
— Геологическая катастрофа, — объяснила Ли. — Еще больше двух периодов назад началось понижение берега древнего Кавказа. Это происходило, повидимому, в результате деформаций внутри земной коры; на протяжении всей человеческой истории там происходили беспрерывные землетрясения. Море шаг за шагом проникало на сушу, пока не произошло чудовищного обвала земной коры в этом месте. Тогда вода ринулась, и образовался залив, прозванный Провальным. Это было два периода назад. Пожалуй, даже больше: 23.000 лет назад.
— Ли, знаешь, я сам посвятил себя когда-то изучению земной коры. Геология — дисциплина, наиболее мне близкая и дорогая. И то, что ты говоришь, меня нисколько не удивляет, хотя ты, может быть, и ожидала моего крайнего удивления. Старая человеческая привычка — поставить себе подобного в тупик, вызвать у него изумление!.. И раньше были на Земле подобные явления, и раньше море трансгрессировало не раз на континенты, но свидетелями этих грозных, величественных явлений были только небеса. А тут, оказывается, совершались геологические перевороты на глазах людей... Но я положительно помню, что в области Кавказа не было никакого залива. Это наводит меня на размышления... Впрочем об этом после... Когда же в таком случае были воздвигнуты города гоми и как они уцелели в течение такого длинного промежутка времени?
— Это — печальная глава человеческой истории, — заметил один из внимательных слушателей профессора. — Начало заселения береговой морской области можно отнести почти к первым тысячелетиям нашей эры. И тогда это были не гоми, а просто люди, такие же, как и мы. Разделение произошло позже, значительно позже... Это — ветвь человечества, и вражда, как и всегда, начала и продолжает работу по отделению гоми от основного ствола рода homo.
— Ну, скорее не вражда, а внешние, чисто объективные условия, — возразил другой слушатель. — Как можно, живя без солнца в течение тысячелетий, перенося вечный ревматизм и болезнь легких, остаться верным человеческой природе? А ты говоришь: вражда!.. Нет, законы эволюции были и остаются неизменными. Вражда — явление привходящее...
И здесь начался спор, очевидно, столь же старый, как и вопрос о разветвлении человеческого рода. Профессор с интересом прислушивался и как раз в этот момент заметил с изумлением, что он окружен толпой по крайней мере в две сотни теи.
— Они все слушали твои объяснения о доисторических временах, — объяснила Ли, внимательно наблюдая за профессором.
— О доисторических? — обиделся профессор.
— Ну, да, ведь большинство людей пользовались тогда изделиями из кремня и обожженного дерева. Гунны, нападавшие на Рим, имея в качестве оружия каменные и бронзовые топоры, — разве же это история? Как жили тогда люди? В землянках и под открытым небом, ели сырое или плохо прожареное мясо или даже — себе подобных... Каннибалы, троглодиты! А тебе все это кажется историей...
— Милая Ли, ты, конечно, как всегда, права. Я теперь припоминаю момент истории, наиболее мне близкий. Я понимаю, отлично понимаю уже, почему он мне так близок и так хорошо знаком, но об этом после... Это было две тысячи лет спустя после расцвета могущества Рима... Да, тогда, надо вам сказать, летоисчисление имело под собой религиозную основу. Итак, две тысячи лет спустя после расцвета Рима люди пожирали друг друга, миллионы их не знали, что такое железо, были подобны зверям. На необъятных просторах земли, где свободно рыскали четвероногие хищники и нехищники, негде было спрятаться бедному человеку — царю природы, ибо всюду проникала жадная рука цивилизованного людоеда. Тогда существовал странный институт собственности на землю и ее недра, на воздух и воду, на все средства производства. Так что, вы понимаете, один мог владеть многим, а миллионы — ничем, кроме голодного желудка, вот такого большого, как у меня. Тогда же существовал еще один отвратительный институт — институт «людей-лекарств». К этому моменту половина земного шара, а на нем — б о льшая половина человечества перешла уже к иным, высшим условиям существования, но на остальном пространстве земли господствовал еще варварский режим. Там среди неимущих классов населения выбирали наиболее здоровых и молодых людей, которые должны были отдавать свою здоровую кровь одряхлевшим от излишеств и безделья богатым людям, то-есть, имевшим в своем распоряжении фабрики, заводы, мастерские, землю, воду, воздух — одним словом, все. Это носило очень невинное название: «переливание крови». На самом деле это была поистине настоящая эксплоатация, когда имущий, в буквальном, а не переносном смысле слова, пил кровь своего неимущего брата. И он, этот имущий паук, жил долго, хотя и бесполезно, а несчастные «люди-лекарства» умирали от старости и истощения, не дожив и до 25 лет. Такова была система рабства и насилия! Еще задолго до этого жили на земле дикари. Так вот людоед-дикарь беспрерывно воевал с себе подобными. Он в равном поединке убивал своего врага и затем выпивал его кровь один раз, а вот этот богатый, цивилизованный дикарь содержал для себя множество безоружных людей и пил их кровь много раз, чтобы продлить свою бесполезную, преступную жизнь. Вы понимаете, что я хочу сказать? Пещерный житель был более цивилизован, чем спустя много тысяч лет богатый человек, уже имевший в своем распоряжении почти все силовые ресурсы природы.
Так было... Две тысячи лет спустя после того, как Рим стал средоточием мировой культуры.
Тут профессор поспешно направился к выходу.
Но зачарованная толпа теи, состоявшая наполовину из подростков, вдруг сдержанно зашевелилась, послышались отдельные голоса:
— А когда же лекция? Неужели на сегодня уже все кончено? Какая досада! Ведь не часто приходится слышать такие рассказы!
— На сегодня ничего — завтра приходите, — ответила Ли.
По дороге домой Ли после некоторого раздумья сказала:
— Я уверена, почти на все сто процентов уверена, что ты жил во времена беспросветного варварства и насилия! Мне только немногое нужно собрать, чтобы выступить перед обществом с моей теорией.
— Я сам начинаю верить, — возразил профессор, — ибо ваш музей меня убеждает в этом.
— Ты непременно должен завтра подробнее рассказать об этой переходной эпохе — от варварского капитализма к современной эре. Мне все кажется, что ты жил именно на этом рубеже, ибо и знания у тебя солидные, и сам ты в своей организации...
…………………………
Время шло.
Профессор в сопровождении Ли, а чаще всего один, каждый день являлся в музей и старательно изучал его отдел за отделом. Он узнавал здесь давно вышедшие из употребления машины, которые, однако, профессор это хорошо помнил, в его время были в большом ходу, с благоговейным почти интересом трогал полуистлевшие ткани из шелка и шерсти, смотрел на чучела исчезнувших домашних и диких животных, видел потемневшую живопись и многое другое.
Профессор был разбужен. Память воскресила ему давно исчезнувшие картины прошлого.
И всякий раз неизменно красочным рассказам профессора внимало столько людей, сколько мог вместить музей. Специальные радиоприборы разносили его речь на сотни километров от музея, и отовсюду неслись самые восторженные похвалы его импровизированным «лекциям».
— Еще ни один из наших ученых не рассказывал столь красочно, увлекательно и подробно о времени, непосредственно предшествовавшем нашей эре, — была общая молва.
Даже Ли не могла удержаться от шумных одобрений.
— Ты пользуешься исключительным успехом, — сказала она ему однажды. — И твоя повесть о днях давно минувших проникнута редким знанием прошлого и искренностью. Я убеждена, что ты был свидетелем и участником небольшого куска того отдаленного времени. Мне нужны только некоторые научные обоснования, и тогда я прочту лекцию о «Человеке каменного века». О тебе говорит уже весь наш сектор, а тогда заговорит вся земля!
— Признаюсь тебе, милая Ли, что я не совсем понимаю то исключительное внимание, которое уделяется почти всем сектором моим слабым попыткам воскресить далекое прошлое. Особенно трогательны ваши студенты, которых я скорее назвал бы школьниками за их возраст и большими профессорами — за их знания. Но неужели нельзя воспользоваться книгами, где все это более обстоятельно описано?
— Увы, большинство книг подобного рода утрачены. Как это случилось, никто не может рассказать. Но библиотеки разрушались, постепенно исчезали один за другими языки, пока шло формирование двух рас с двумя языками только вместо многих тысяч, существовавших когда-то. Ведь ты сам как-то рассказывал про Египет, помнишь? На твой взгляд это была цивилизованная страна. А кто мог говорить на языке этих народов две-три тысячи лет спустя? Кто понимал их иероглифы? Куда девались их библиотеки? А затем Рим? Нет ничего удивительного, что спустя три периода теи еще меньше знают о том далеком времени, чем знали их предшественники. Те времена для нас — археология, а не документальная история.
— Да, верно. Я помню, если верно, конечно, что я знал те далекие времена, что я знал только двух человек на моей половине земного шара, которые могли разбирать иероглифы, и ни одного, кто бы знал более древние языки. Да, конечно, бумага тлела с веками...
— Вот видишь! Ты обязательно должен написать книгу о той далекой эпохе. Ведь то, что у нас есть по этому вопросу, представляет собой скорее легенды, чем научный материал. Но самое главное то, что очень мало людей умеют читать на одном из древних языков. И ты, конечно, поможешь разобраться в них. Признаться, я разбираюсь только в некоторых, да и то с трудом. Лучший лингвист обоих гемисфер профессор Сал знает в совершенстве три каких-то допотопных языка, я же только два и то неважно. Один из тех, что знаю я, положительно варварский. Он называется ру...рус...ский. Кажется, так.
Однажды Ли, одетая в дорожный костюм, зашла проститься к профессору. Последний вопросительно посмотрел на нее.
— Уезжаю искать доказательства, — объяснила она. — Наука должна доказать мне одну не совсем вероятную вещь.
— Какую такую невероятную вещь?
— Скоро увидишь.