13.
Въ теченіе XVII вѣка и матеріальная, и духовная культура Японіи сразу сдѣлали большіе успѣхи. Послѣ долгаго періода безплодныхъ войнъ и умственнаго застоя во всѣхъ отрасляхъ жизни шла усиленная работа. И всѣмъ этимъ страна была обязана относительному порядку и благоустройству, водворившемуся въ ней вмѣстѣ съ династіей Токугавы. Для даннаго времени централизованная монархія, заступившая мѣсто феодальной анархіи, была выгодна для страны. Но была одна черта въ новомъ строѣ, благодаря которой значеніе его для страны со временемъ стало мѣняться, и мѣняться настолько, что положительныя его стороны превратились въ отрицательныя и вмѣсто несомнѣнной пользы онъ сталъ приносить явный вредъ. Черта эта -- его косность, именно то, что въ глазахъ его основателей придавало ему главную цѣну.
Когда строй этотъ только созидался, онъ отвѣчалъ потребностямъ страны, онъ далъ возможность развиваться ея естественнымъ силамъ. Но когда эти силы развились до нѣкотораго предѣла, онѣ въ немъ же встрѣтили препятствіе, мѣшавшее ихъ дальнѣйшему росту.
Прежде всего это явленіе сказалось въ экономической области. Формы экономическихъ отношеній, закрѣпленныя даннымъ строемъ, сначала вполнѣ удовлетворяли существовавшимъ потребностямъ, но потомъ, съ развитіемъ самихъ потребностей, тѣ же самыя формы оказались стѣснительными. А между тѣмъ, какъ и все въ этомъ строѣ, онѣ отличались совершенной косностью, нерастяжимостью. Всѣ тѣ успѣхи, которые могутъ быть сдѣланы въ рамкахъ натуральнаго хозяйства, были уже достигнуты, а естественный переходъ къ денежному хозяйству не могъ совершиться на почвѣ даннаго строя. Получился заколдованный кругъ, изъ котораго страна не могла выбиться, не разбивъ связывавшихъ ея путъ.
Земледѣльческое населеніе, оправившееся и отдохнувшее послѣ водворенія мира, стало быстро расти. Между тѣмъ, изъ той же земли, при тѣхъ же пріемахъ хозяйства нельзя было извлечь больше. Въ то же время дайміосы, обремененные всевозможными обязательными расходами, старались всячески увеличить обложеніе, такъ что мѣстами оно доходило до невѣроятной высоты. Были мѣстности, гдѣ земледѣлецъ долженъ былъ выплачивать владѣльцу 80% сбора. Приходилось забирать подъ обработку неудобныя земли, а на нихъ трудъ земледѣльца иногда пропадалъ почти даромъ. Происходили неурожаи, еще больше подрывавшіе народное хозяйство. Между тѣмъ, улучшить технику, завести болѣе выгодныя культуры, напримѣръ, чайныя или шелковичныя плантаціи, и тѣмъ увеличить производительность той же земли, было невозможно. Не только у земледѣльческаго населенія, но даже у самихъ дайміосовъ, для которыхъ это тоже было бы выгодно, не хватало на это денегъ. Слѣдствіемъ этого было почти повсемѣстное разореніе сельскаго населенія и въ зависимости отъ этого обѣднѣніе всей страны.
Въ области обрабатывающей промышленности шелъ подобный же процессъ. Ремесленная форма производства достигла полнаго расцвѣта и уже дадше не могла удовлетворять назрѣвшимъ потребностямъ. Окаменѣвшія формы гильдій, охраняемыхъ всевозможными исключительными законами, не давали никакого простора частной иниціативѣ, мѣшали введенію техническихъ усовершенствованій, расширенію производства. Гильдіи, достигшія высшаго расцвѣта къ концу XVIII вѣка, начали клониться къ упадку. Онѣ не могли конкурировать съ проникавшими въ страну, несмотря на всѣ запрещенія, европейскими и американскими товарами, онѣ не могли удешевить своего производства. Въ то же время дайміосы и правительственные чиновники старались тянуть съ нихъ возможно больше, а разоренное населеніе представляло собой плохого покупателя. На эти затрудненія гильдіи могли отвѣчать только однимъ -- требованіемъ и отъ дайміосовъ, и отъ правительства все большихъ привилегій, все большей защиты своего монопольнаго характера. Весь восемнадцатый вѣкъ наполненъ настойчивыми петиціями гильдій, просившихъ разныхъ льготъ,-- главнымъ образомъ, запрещенія частнымъ лицамъ заниматься тѣми же производствами и наивозможно болѣе высокихъ пошлинъ на ввозимые изъ Китая и Кореи товары. Этимъ онѣ могли, по крайней мѣрѣ, охранить себя отъ конкуренціи, и если не понизить стоимости производства, то, по крайней мѣрѣ, держать въ своихъ рукахъ цѣны на товары и произвольно повышать ихъ. Правительство и дайміосы, въ значительной степени зависѣвшіе отъ нихъ,-- такъ какъ налоги съ нихъ служили главнымъ источникомъ доходовъ,-- не имѣли возможности отказывать имъ. Издавались законы, строго каравшіе за занятіе разными ремеслами лицъ, не принадлежавшихъ къ гильдіямъ, а на иностранные товары налагались почти запретительныя пошлины. Ввозившіяся изъ Китая шелковыя ткани, напримѣръ, облагались такими таможенными пошлинами, что онѣ должны были продаваться на 200--300% дороже своей нормальной цѣны. Конечно, онѣ, также какъ другіе предметы роскоши, могли покупаться только исключительно богатыми людьми и то въ рѣдкихъ случаяхъ и не могли составить конкуренціи гильдіямъ. Предметы же общаго потребленія почти совершенно не могли ввозиться изъ Китая въ это время. Торговля европейскими товарами, происходившая черезъ посредство голландцевъ въ Дешимѣ, была поставлена въ еще болѣе стѣснительныя условія. Вся она находилась въ рукахъ одной Нагасакской гильдіи. Помимо нея никто не могъ непосредственно покупать товары у голландскихъ купцовъ. Нагасакская гильдія скупала ихъ всѣ и потомъ уже по собственному произволу назначала цѣны.
Такимъ образомъ, гильдейское законодательство, вмѣсто того, чтобы, уступая требованіямъ времени, ослабѣвать, крѣпло еще болѣе. А отъ этого страдало и населеніе, такъ какъ цѣны на всѣ товары страшно росли, и вся страна, такъ какъ ея производительныя силы не имѣли выхода -- свободныя руки не находили работы, и естественныя богатства не эксплуатировались. Словомъ страна опять остановилась въ своемъ развитіи: она не только не богатѣла, но даже стала бѣднѣть.
0 отдѣльные дайміосы, и правительство испытывали постоянный недостатокъ денегъ, но въ своихъ поискахъ за ними только еще ухудшали и безъ того трудное экономическое положеніе страны. Съ одной стороны, чтобы пользоваться доходами съ гильдій, они увеличивали ихъ привилегіи и тѣмъ убивали возможность дальнѣйшаго промышленнаго развитія страны. Съ другой -- когда доходовъ все-таки оказывалось недостаточно, они пробовали непосредственно увеличить количество денегъ.
Уже съ половины XVIII вѣка шогуны, испытывая постоянныя финансовыя затрудненія, начинаютъ прибѣгать къ такимъ же финансовымъ опытамъ, какіе продѣлывались около этого времени и въ Европѣ. Они начинаютъ произвольно выпускать значительныя количества бумажныхъ денегъ и такимъ путемъ увеличивать количество денежныхъ знаковъ, не обезпеченныхъ имѣющимся у государства золотомъ. Впрочемъ, въ то же самое время среди японскихъ ученыхъ возникаетъ экономическая школа, сильно возстающая противъ этого. Самый видный изъ этихъ ученыхъ, извѣстный японскій экономистъ XVIII вѣка Араи-Куми, въ своихъ трудахъ по экономическимъ и финансовымъ вопросамъ упорна доказывалъ, что денежные знаки не представляютъ собой богатства, и что въ концѣ концовъ обиліе ихъ приведетъ къ обезцѣненію ихъ, къ еще большему уменьшенію полноцѣнныхъ денегъ и къ еще большимъ экономическимъ неурядицамъ. По его выраженію, "худыя деньги прогоняютъ хорошія". Дѣйствительность вполнѣ оправдала его предсказанія. Бумажныя деньги быстро наводнили страну, на югѣ, напримѣръ, одно время обращались почти исключительно бумажки, потомъ онѣ стали страшно падать, вызывая большія экономическіе затрудненія, такъ что въ концѣ концовъ пришлось отмѣнить закономъ эту неудачную финансовую мѣру. Араи-Куми былъ призванъ управлять финансовымъ вѣдомствомъ, и на время снова было возстановлено правильное денежное обращеніе. Но потомъ новыя финансовыя затрудненія заставили забыть первый урокъ и снова стали повторяться попытки поправить финансовыя дѣла, надѣлавъ побольше денежныхъ знаковъ. Хуже всего то, что подобные опыты производились не только центральнымъ правительствомъ, но даже отдѣльными наиболѣе крупными дайміосами, сохранившими отъ прежнихъ временъ право чеканки монеты. Это, конечно, еще больше увеличивало экономическую неурядицу; такъ, въ разныхъ мѣстахъ стали обращаться разныя деньги, имѣвшія разную цѣнность. Правительство видѣло это зло, но не въ силахъ было помѣшать ему.
Вообще по мѣрѣ осложненія экономическаго положенія страны и ухудшенія государственныхъ финансовъ положеніе правительства стало постепенно расшатываться. Явилось слишкомъ много недовольныхъ элементовъ, съ которыми ему трудно было справиться. Дѣйствительно, почти всѣ слои общества имѣли теперь причины для неудовольствія. Самую реальную причину имѣло, конечно, сельское населеніе, несшее на себѣ страшный экономическій гнетъ. Земли у него было мало, на его шеѣ сидѣли непроизводительные классы -- дайніосы и самураи, съ него же тянуло и государство. Кромѣ того, въ концѣ XVIII и въ началѣ XIX вѣка Японію посѣтилъ цѣлый рядъ неурожаевъ, а съ 1833 года они стали почти хроническими. Сельское населеніе отвѣчало на это глухимъ ропотомъ и частичными возмущеніями. Въ началѣ XIX вѣка въ разныхъ концахъ имперіи начали вспыхивать крестьянскіе бунты. Но, конечно, это были чисто стихійныя вспышки, не направленныя ни къ какой сознательной общей цѣли, и поэтому справиться съ ними враздробь не представляло особенной трудности. И крупные дайміосы, если это происходило на ихъ земляхъ, и правительство безъ труда усмиряли взбунтовавшуюся рабочую силу, и пулями внушали ей уваженіе къ законному порядку.
Нѣсколько труднѣе было справиться съ горожанами. Они были и сознательнѣе, и богаче земледѣльцевъ и потому представляли элементъ, съ которымъ надо было обращаться болѣе осторожно и бережно. Мы уже видѣли, что торговое и промышленное населеніе городовъ, организованное въ гильдіи, часто вступало даже въ торгъ съ правительствомъ и урывало у него значительныя льготы. Правительство волей-неволей шло на такія сдѣлки, невыгодныя, конечно, для страны, такъ какъ оно чувствовало свою зависимость отъ разбогатѣвшихъ горожанъ. Этимъ путемъ, оно, съ одной стороны, пользовалось доходами съ гильдій, а съ другой -- обезпечивало себѣ ихъ молчаливую поддержку.
Но рядомъ съ гильдіями въ городахъ начиналъ возникать еще слой населенія, не находившій въ данномъ обществѣ никакого приложенія для своихъ силъ. Слой этотъ образовался изъ различныхъ элементовъ, оказавшихся, такъ сказать, за штатомъ, благодаря черезчуръ уже неподвижнымъ, негибкимъ формамъ соціальныхъ отношеній. Прежде всего тутъ были младшіе сыновья ремесленниковъ и торговцевъ, не получившихъ доступа въ гильдіи и промышлявшихъ самыми разнообразными способами, въ качествѣ мелкихъ торговцевъ, разносчиковъ или фокусниковъ, актеровъ и т. п. Постепенно и изъ деревни стали выдѣляться люди, присоединявшіеся къ нимъ же. Земля уже не въ силахъ была прокормить всего живущаго на ней населенія, и часть его, по большей части тоже младшіе сыновья, не получавшіе доли въ отцовскомъ наслѣдіи, уходила искать какого-нибудь заработка на сторону. Пробавлялись они какой-нибудь тяжелой ручной работой, постояннаго заработка въ большинствѣ случаевъ не имѣли и представляли вмѣстѣ съ первыми низшій слой городского населенія, тоже недовольный своимъ положеніемъ, но тоже мало сознательный и ничѣмъ не объединенный и поэтому болѣе опасный для общественной тишины и спокойствія, чѣмъ для государственнаго порядка. Въ случаяхъ возникавшихъ волненій, которыя съ начала XIX вѣка опять стали вспыхивать то тутъ, то тамъ, они представляли готовый элементъ для безпорядковъ, но самъ по себѣ этотъ городской пролетаріатъ не составлялъ въ то время силы.
14.
Несравненно болѣе сильно и болѣе сознательно въ массѣ было въ ту эпоху высшее сословіе. По оно тоже очень дифференцировалось къ этому времени. Чтобы яснѣе представить себѣ ходъ дальнѣйшихъ событій, намъ придется нѣсколько подробнѣе остановиться на отношеніи къ правительству различныхъ группъ, на которыя оно распалось.
Высшій слой привилегированнаго сословія состоялъ изъ бывшихъ независимыхъ феодаловъ-дайміосовъ, оставшихся и при новомъ строѣ во главѣ своихъ владѣній, и изъ бывшихъ личныхъ вассаловъ шогуна -- фудай-дайміосовъ.
Все первое время правленія шогуновъ изъ рода Токугавы было, какъ мы видѣли, наполнено борьбой съ независимыми дайміосами сначала съ помощью оружія, потомъ путемъ законодательства. Къ концу XVII вѣка сопротивленіе дайміосовъ было сломлено. Изъ "перваго -- между равными", какимъ былъ вначалѣ шогунъ, онъ превратился въ полновластнаго монарха, обращавшагося съ дайміосами, какъ со своими подданными. Его безчисленные шпіоны, разсѣянные по всей странѣ, слѣдили за малѣйшими проявленіями недовольства и доносили ему, и страшное наказаніе -- перемѣна дѣдовскаго владѣнія на какой-нибудь отдаленный участокъ или даже смертная казнь и уничтоженіе самой фамиліи провинившагося не заставляли себя ждать. И власть, и сила была въ рукахъ шогуна, и онъ широко пользовался ими. А дайміосы смирялись. Смирялись, но, конечно, не забывали ни своей прежней силы, ни своего прежняго значенія. Шогунъ въ ихъ глазахъ олицетворялъ собою паденіе ихъ прежняго могущества, и, подчиняясь ему поневолѣ, они ненавидѣли его. Онъ въ ихъ глазахъ былъ узурпаторомъ, силою отнявшимъ власть, принадлежавшую прежде имъ, и еще притомъ отнявшимъ ее даже не на законномъ основаніи. Шогунъ вѣдь не былъ государь, онъ былъ только первый министръ, а между тѣмъ онъ пользовался всѣми правами верховной власти. Быть можетъ, микадо, если бы онъ держалъ въ своихъ рукахъ управленіе страной, не довелъ бы до такой степени подчиненіе знати. Испытывая на себѣ постоянный тяжелый гнетъ, исходившій непосредственно отъ шогуна, дайміосы забывали, что шогунъ опасенъ для нихъ именно, какъ представитель центральной власти, и что если бы правительственная власть не передовѣрялась шогуну, а находилась непосредственно въ рукахъ микадо, положеніе отъ этого нисколько не измѣнилось бы. Разница была бы только въ томъ, что тогда правитель, боровшійся съ ними, назывался бы микадо, а теперь онъ назывался шогунъ. Но во всякомъ случаѣ такъ, какъ исторически создалось положеніе, носителемъ центральной власти былъ шогунъ, а микадо стоялъ гдѣ-то въ сторонѣ, какъ какая-то невѣдомая, быть можетъ и благодѣтельная сила. Пока центральное правительство въ лицѣ шогуна было сильно, до тѣхъ поръ эти мысли, если они и бродили въ чьихъ-нибудь головахъ, на дѣлѣ не проявлялись. Но когда финансовое положеніе правительства пошатнулось, когда его реальная сила, опиравшаяся на благосостояніе страны стала убывать, а вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ всегда это бываетъ, и сами носители власти стали мельчать и вырождаться, теряя личный авторитетъ, тогда эта затаенная ненависть начала выбиваться наружу я стало оживать заглушенное стремленіе къ независимости. Послѣдніе ничтожные шогуны уже не осмѣливались, какъ прежде, круто расправляться съ дайміосами, опасаясь, что въ случаѣ открытаго возмущенія, они не въ состояніи будутъ тотчасъ же подавить его. Дайміосы чувствовали это и пользовались. Они снова прочнѣе осѣдали въ своихъ владѣніяхъ, безконтрольнѣе пользовались властью надъ населеніемъ, заводили подъ рукой запрещенныя сношенія съ иностранными купцами, начавшими опять появляться у береговъ Японіи, и втайнѣ мечтали свергнуть ненавистное иго шогуна и опять стать независимыми. Но, конечно, они понимали, что страна не можетъ распасться на рядъ совершенно обособленныхъ владѣній, беззащитныхъ въ виду сильныхъ сосѣдей. Какое-нибудь единство было необходимо.Оно въ ихъ глазахъ олицетворялось въ образѣ далекаго отъ міра микадо, который всѣхъ объединитъ, но никого не подавить. Поэтому, укрѣпляясь въ своихъ владѣніяхъ, дайміосы въ то же время начинаютъ тайно заводить сношенія съ забытымъ дворомъ въ Кіото. Уже съ конца XVIII вѣка начинаются, несмотря на строгія] запрещенія шогуна, попытки наиболѣе крупныхъ дайміосовъ войти въ непосредственное общеніе съ микадо. Шогунъ всѣми силами борется противъ этого, повторяетъ запрещенія осквернять священную землю Кіото, гдѣ можетъ налагаетъ наказанія, но ничто не помогаетъ. Между дайміосами и Кіото ѣздятъ гонцы, а порой и сами болѣе рѣшительные дайміосы отваживаются вступать на священную землю, гдѣ ихъ присутствіе, конечно, никого не оскорбляетъ.
Микадо, давно отрѣшившійся отъ дѣлъ и отвыкшій отъ мысли играть какую-нибудь роль за границами своего заколдованнаго царства, подъ вліяніемъ новыхъ союзниковъ вспоминаетъ о своей забытой власти, понемногу входитъ во вкусъ политики и заодно со своими взбунтовавшимися подданными начинаетъ интриговать противъ своего полномочнаго довѣреннаго. Онъ тоже давно забылъ, что этотъ довѣренный правитъ въ сущности его именемъ и отъ его лица покоряетъ центральной власти феодаловъ. Онъ, также какъ и они, начинаетъ видѣть въ немъ узурпатора, поработившаго и его также, какъ ихъ.
Недовольство, зародившееся въ Кіото,-- не столько, можетъ быть, у самого микадо, сколько у его придворныхъ, пожелавшихъ на дѣлѣ проявить то значеніе, которое принадлежало имъ по рангу, наноситъ сильный ударъ шогуну. Онъ могъ бороться съ дайміосами, чувствуя за собой опору верховной санкціи микадо. Теперь у него подрываютъ эту опору и положеніе его сразу становится болѣе шаткимъ, хотя Кіото и не имѣетъ за собой никакой реальной силы. Дѣйствительно получается двусмысленное положеніе. Шогунъ представитель верховной власти въ странѣ, а самъ носитель верховной власти, тотъ, отъ кого по идеѣ онъ ее получилъ, начинаетъ отказывать ему въ довѣріи. Конечно, это вначалѣ ничего не мѣняетъ въ соотношеніи силъ, такъ какъ реальная власть и всѣ ея органы попрежнему находятся въ рукахъ шогуна, но это очень облегчитъ со временемъ борьбу съ нимъ.
Органы эти, весь административный механизмъ былъ устроенъ именно съ тѣмъ разсчетомъ, чтобы при помощи централизованной бюрократіи сосредоточить всю власть въ рукахъ шогуна.
И первое время своего существованія она исполняла свою роль ко благу обѣихъ заинтересованныхъ сторонъ, т.-е. она внесла несравненно больше порядка, благоустройства и законности въ жизнь населенія и явилась послушнымъ орудіемъ въ рукахъ правительства. Но бюрократія -- вездѣ бюрократія. Ея отрицательныя стороны скоро заслонили нѣкоторую долю пользы, принесенную ею вначалѣ. Не связанная никакими интересами съ мѣстнымъ населеніемъ, она стремилась только выжимать изъ него все, что возможно, не заботясь нисколько о поднятіи его благосостоянія. Вмѣстѣ съ тѣмъ она все разросталась, дѣлопроизводство ея все усложнялось, все дальше удаляясь отъ реальныхъ нуждъ населенія и все больше превращаясь въ мертвую канцелярщину съ безконечнымъ бумагомараньемъ вмѣсто насущнаго дѣла. Стоимость ея содержанія тоже, конечно, постепенно возрастала и ложилась тяжелымъ бременемъ все на то же населеніе. Въ XVIII в. на жалованье чиновникамъ уходило болѣе 2/3 всего государственнаго бюджета Японіи.
По мысли Іеязу всѣ правительственныя должности должны были замѣщаться исключительно личными вассалами шогуна, высшія -- фудаидайміосами, низшія -- простыми самураями. Сдѣлано это было, конечно, для того, чтобы не передавать правительственныя функціи въ руки непокорныхъ дайміосовъ и ихъ вассаловъ и чтобы поручать ихъ людямъ, привыкшимъ къ личному повиновенію главѣ рода Токугавы. При этомъ правительственные чиновники назначались и смѣщались по волѣ шогуна или соотвѣтствующихъ властей, поставленныхъ имъ же. Но съ теченіемъ времени это отличіе чиновниковъ отъ дайміосовъ, дѣлавшее ихъ послушнымъ орудіемъ въ рукахъ правительства, стало понемногу исіезать. Наслѣдственный характеръ всѣхъ вообще занятій сталъ распространяться и на чиновничьи функціи. Высшія должности -- намѣстниковъ въ провинціяхъ и даиквановъ -- стали сначала удерживаться пожизненно, а потомъ и переходить по наслѣдству, т.-е. въ то время, какъ шогунъ старался превратить независимыхъ дайміосовъ въ своихъ намѣстниковъ, его собственные чиновники стремились превратиться въ самостоятельныхъ сатраповъ, доводя до минимума свою отвѣтственность передъ центральнымъ правительствомъ. Ихъ существенное отличіе отъ дайміосовъ заключалось въ томъ, что они не имѣли никакихъ правъ на землю управляемаго ими населенія и не имѣли собственныхъ земельныхъ владѣній. Къ началу XIX в. эти высшіе чиновники, подражая и въ этомъ, феодаламъ, мѣстами перестали даже лично исполнять свои функціи; они поручали ихъ довѣреннымъ, а сами предпочитали спокойно проживать въ Іедо или въ другихъ крупныхъ городахъ свои доходы, такъ что очень многія должности превратились просто въ почетныя наслѣдственныя синекуры. Усердно работали только низшіе чиновники. Но дѣла отъ этого не ускорялись, такъ какъ по всякому отвѣтственному вопросу имъ приходилось сноситься со своимъ начальствомъ, а то обыкновенно не торопилось съ отвѣтомъ.
Прекрасную иллюстрацію японской бюрократіи этого времени можно найти въ книгѣ Головнина "Въ плѣну у японцевъ". Въ 1811 г. русскій капитанъ Головнинъ былъ захваченъ въ плѣнъ японцами. Чуть не съ перваго момента японцы убѣдились, что захватъ его былъ въ сущности основанъ на недоразумѣніи,-- капитанъ Головнинъ не имѣлъ никакихъ враждебныхъ намѣреній. Оставалось только отпустить его, что они въ концѣ концовъ и сдѣлали, совершенно добровольно, не причинивъ ему ни малѣйшаго зла. Но произошло это почти черезъ три года. Все это время было занято безконечной канцелярской волокитой. Дѣло его разсматривалось въ іерархическомъ порядкѣ всѣми властями, доходило до центральнаго правительства шогуна и снова возвращалось на мѣсто для новой безконечной переписки. Несмотря на это, капитанъ Головнинъ даетъ безпристрастную и почти во всѣхъ частностяхъ правильную характеристику тогдашняго государственнаго строя Японіи {"Записки В. М. Головнина въ плѣну у японцевъ въ 1811,1812 и 1813 гг.". Спб. 1851 г.}.
Такая бюрократія уже не могла быть твердой опорой для центральной власти. Государственный строй, казавшійся такимъ незыблемымъ два вѣка назадъ, заколебался. Снова страна переживала двоякій -- и экономическій, и политическій кризисъ. Но только положеніе теперь было несравненно сложнѣе, чѣмъ въ концѣ XVI вѣка. Тогда вся страна нуждалась въ одномъ -- въ объединеніи и порядкѣ какой угодно цѣной. Цѣна оказалась дорогая, но цѣль была достигнута. Теперь жизнь общества очень усложнилась, и потребности различныхъ группъ населенія нельзя уже было свести къ одному знаменателю. Недовольство существующимъ строемъ было общее, обусловливалось оно совершенно различными причинами. Низшіе слои населенія, вся народная масса нуждалась въ раскрѣпощеніи, въ личной и экономической свободѣ, а привилегированныя группы его -- и дайміосы, и гильдіи требовали возвращенія назадъ -- еще большихъ привилегій для еще большей эксплуатаціи того же самаго населенія. Но роль феодализма давно уже была сыграна, мечты феодаловъ заранѣе были обречены на гибель, и, помогая расшатывать полицейское правительство, они подготовляли вмѣстѣ съ нимъ и свою собственную окончательную гибель.
Конечно далеко не все высшее сословіе было проникнуто такими ретроградными взглядами. Среди самураевъ, самой многочисленной и самой просвѣщенной части его, господствовало, въ общемъ, совершенно иное настроеніе. Положеніе самураевъ въ новыхъ общественныхъ условіяхъ совершенно измѣнилось. Во времена расцвѣта феодализма самураи составляли все тогдашнее общество -- его силу, его цвѣтъ. Теперь, съ измѣненіемъ соціальныхъ условій и роль самураевъ измѣнилась. Самый смыслъ ихъ существованія исчезъ, а между тѣмъ форма осталась и постепенно наполнилась другимъ содержаніемъ. Прежде это были воины, всегда носившіе два меча, постоянно готовые пустить ихъ въ ходъ и почти постоянно имѣвшіе къ тому случай. Теперь мечи -- знакъ благороднаго происхожденія -- у нихъ остались, но законныхъ поводовъ пускать ихъ въ ходъ уже не было. Два вѣка въ странѣ царилъ миръ. Постоянныя военныя упражненія, наполнявшія прежде ихъ досуга въ промежуткахъ между походами, теперь потеряли свой смыслъ и постепенно отходили въ область прошлаго. Заниматься какимъ-нибудь производительнымъ трудомъ -- промышленностью, торговлей -- для нихъ попрежнему считалось унизительнымъ, да и гильдейская организація и той и другой не давала имъ туда доступа. Нѣкоторая, небольшая часть ихъ, какъ мы уже упоминали выше, прежніе вассалы дайміосовъ, осѣла на своихъ участкахъ и превратилась въ помѣщиковъ. Большинство считалось на службѣ у дайміосовъ и у шогуна, составляло ихъ войска и получало отъ нихъ жалованье рисомъ. Жалованья этого имъ обыкновенно не хватало, такъ какъ платить много дайміосы не могли, а благородное званіе обязывало къ извѣстнымъ расходамъ, и потому самураи были по большей части въ такомъ же долгу у купцовъ, какъ и сами дайміосы. Наконецъ, многіе изъ самураевъ теряли и эту прицѣпку къ жизни. Дайміосамъ не было никакой надобности, да не было и возможности увеличивать свои войска, и безъ того ихъ содержаніе обременяло ихъ неблестящіе финансы. Между тѣмъ, естественный приростъ населенія происходилъ и здѣсь, и опять младшіе сыновья оказывались за бортомъ. Они уходили изъ своихъ мѣстъ и тоже искали себѣ пропитанія. Прежде они шли, главнымъ образомъ, въ буддійскіе монастыри и дѣлались монахами, теперь они шли въ города и дѣлались учителями, врачами, писателями, учеными. Но и жившіе по своимъ провинціямъ самураи, не имѣвшіе въ сущности никакихъ обязательныхъ занятій, тоже мало-по-малу принялись за книгу. Это было единственное занятіе, которымъ они, не унижая себя, могли наполнять свои невольные досуги. Громадное большинство, почти всѣ литераторы и ученые, которыми такъ богаты XVIII и XIX вв. въ Японіи, происходили изъ среды самураевъ. И изъ этой же среды возникла первая сознательная оппозиція существующему строю. Изъ военной аристократіи, поддерживавшей феодольный строй, самураи постепенно превратились въ самый просвѣщенный и самый прогрессивный въ массѣ слой населенія -- интеллигенцію страны, взявшую на себя починъ борьбы съ полицейскимъ государствомъ.
Сознательнѣе, чѣмъ кто-либо, относились эти лучшіе изъ самураевъ къ переживаемому моменту. Они видѣли бѣдствія разореннаго народа, его унизительное безправіе и горячо сострадали ему; они видѣли экономическія неурядицы, грозившія разорить страну; они видѣли слабость правительства и разрозненность общества, грозившія, въ случаѣ перваго столкновенія, предать родину въ руки болѣе сильнаго непріятеля, и въ нихъ пробуждался горячій и отважный патріотизмъ; они чувствовали на себѣ оскорбительный гнетъ полицейски-шпіонскаго режима, и въ нихъ загоралось возмущеніе и желаніе во что бы то ни стало найти выходъ.
Не весь, конечно, классъ самураевъ былъ охваченъ подобными мыслями. Правильнѣе, пожалуй, даже будетъ сказать, что въ массѣ онѣ едва только зарождались, а были, конечно, и такіе, которые совсѣмъ не задавались подобными вопросами, тупо довольствуясь настоящимъ. Изъ никъ впослѣдствіи вышли приверженцы реакціонныхъ дайміосовъ. Но рядомъ съ ними тутъ и тамъ работала свободная мысль, стремясь найти способы помочь родинѣ.