15.
Еще съ начала XVII вѣка среди высшаго сословія Японіи, въ особенности же среди самураевъ стали широко развиваться занятія разными отраслями науки и литературой. Отчасти благодаря стараніямъ правительства, отчасти благодаря тому, что въ средніе вѣка Японія сильно отстала въ умственномъ отношеніи отъ Китая, первоначально вся ея научная дѣятельность развивалась, какъ мы уже говорили, подъ сильнымъ вліяніемъ китайщины. Научныя сочиненія писались на китайскомъ языкѣ, литература заимствовала образцы изъ Китая, а философскія ученія цѣликомъ переносились съ азіатскаго материка. Въ философіи вліяніе Китая продолжало безраздѣльно царить до самаго момента реставраціи, но въ другихъ областяхъ противъ него довольно скоро началась оппозиція, постепенно пріобрѣтавшая все болѣе широкое вліяніе.
Зародышъ этой оппозиціи былъ положенъ внимательнымъ изученіемъ родной исторіи, начатымъ еще при жизни Іеязу. Изъ историковъ начала XVIII вѣка особенно извѣстенъ Хакусеки, впервые написавшій не эпизодическую исторію Японіи, а давшій общій очеркъ развитія страны за 2.000 лѣтъ, останавливаясь преимущественно на моментахъ внутреннихъ кризисовъ и революцій. Этотъ же Хакусеки издалъ цѣлый рядъ экономическихъ трудовъ: "О принципахъ финансовъ" "О денежномъ обращеніи" и т. п. Жилъ онъ съ 1657--1715 г. Первые историческіе труды писались еще обыкновенно на китайскомъ языкѣ, но постепенно авторы, изучавшіе древніе памятники, написанные, конечно, по-японски, стали и сами употреблять родной языкъ. Вмѣстѣ съ этимъ изученіе родной старины пробуждало въ нихъ и національную гордость, вызывало стремленіе избавиться отъ чужеземнаго вліянія и стать на свои ноги въ умственномъ отношеніи. Мало-по-малу изъ этого выросло широкое націоналистическое теченіе, поставившее своимъ лозунгомъ борьбу съ китайщиной во всѣхъ ея проявленіяхъ и пропаганду родного языка, родной религіи -- Шинто, и родной науки. Позднѣе къ этому присоединился и націонализмъ въ политикѣ.
Родоначальникомъ этого націоналистическаго движенія считается Кеитчіу, самурай по происхожденію, ушедшій въ ранней молодости въ монастырь, чтобы всецѣло посвятить себя научнымъ занятіямъ. Всю свою жизнь онъ занимался собираніемъ памятниковъ древней письменности. Онъ написалъ нѣсколько трудовъ по изученію древней японской литературы, не потерявшихъ значенія и до послѣдняго времени. Кромѣ того, онъ и самъ былъ поэтомъ, слагая стихи въ духѣ народной поэзіи. Умеръ Кеитчіу въ 1701 г., но оставилъ по себѣ цѣлую школу своихъ учениковъ, продолжавшихъ работать въ томъ же направленіи и передававшихъ дальше его завѣты.
Самымъ знаменитымъ изъ его дальнѣйшихъ послѣдователей былъ Мотоори Норинага, родившійся въ 1730 г. Онъ тоже происходилъ изъ самураевъ. Его предназначали къ медицинской карьерѣ, но его влекло въ другую сторону. Онъ рано натолкнулся на труды Кеитчіу и съ тѣхъ поръ занятія родной исторіей и родной литературой заслонили для него все. Всю свою жизнь онъ работалъ въ этой области и издалъ болѣе 100 томовъ своихъ сочиненій. Наибольшее значеніе изъ нихъ имѣетъ разборъ древнѣйшей японской лѣтописи "Койики". Кромѣ цѣлаго ряда трудовъ по древней японской исторіи, литературѣ и по изученію самого языка, онъ написалъ еще нѣсколько полемическихъ трактатовъ противъ китайщины,-- китайскаго языка и китайской литературы.
Мотоори, первый изъ ученыхъ націоналистовъ, ввелъ въ свои историческіе труды элементъ политики и коснулся современнаго положенія вещей. Одно его сочиненіе, "Тама Кусиге" посвящено спеціально выясненію причинъ тяжелаго положенія его родины. Онъ описываетъ въ немъ бѣдствія земледѣльческаго населенія и выражаетъ глубокое сочувствіе ему. Онъ считаетъ, что аграрные бунты, начавшіеся уже въ ту эпоху, вполнѣ понятны и служатъ скорѣе обвиненіемъ противъ дайміосовъ и правительственныхъ чиновниковъ, чѣмъ противъ голодающаго и невѣжественнаго населенія. Но онъ еще не доходить до мысли о коренномъ переустройствѣ всего государственнаго строя. По его мнѣнію, главное зло происходитъ отъ обилія чиновниковъ и отъ ихъ злоупотребленій. Поэтому надо скорѣе приступитъ къ реформамъ, клонящимся къ уменьшенію количества и улучшенію качества чиновниковъ.
Несмотря на такую умѣренность его политическихъ чаяній, правительство шогуна, всегда очень внимательное къ малѣйшимъ проявленіямъ неудовольствія со стороны подданныхъ, обратило вниманіе на литературную дѣятельность Мотоори. Въ 1778 г. одно изъ его сочиненій было запрещено. Съ этихъ поръ правительство, раньше всячески покровительствовавшее наукѣ и литературѣ, начинаетъ относиться и къ той и къ другой подозрительно. До тѣхъ поръ оно видѣло въ нихъ скорѣе отвлеченіе отъ опасныхъ воинственныхъ склонностей феодальнаго дворянства, пріятное времяпрепровожденіе въ часы досуга, а иногда и полезное занятіе, изъ котораго правительство можетъ извлечь для себя выгоду. Теперь оно почувствовало въ этомъ какую-то новую силу, не поддающуюся его власти, ускользающую отъ всѣхъ его полицейскихъ скорпіоновъ. Но примириться съ этимъ оно, конечно, не могло. И вотъ въ Японіи начинается эра цензурнаго гнета и политическихъ преслѣдованій, падающая только вмѣстѣ съ режимомъ.
Историческія сочиненія, цѣлыя философскія системы, несогласныя съ видами правительства, запрещаются или уничтожаются. Авторы ихъ высылаются въ отдаленныя провинціи, лишаются права печатать что бы то ни было, заключаются въ тюрьмы. Еще въ концѣ XVIII вѣка шогунъ Іенари запретилъ распространеніе всѣхъ философскихъ теорій, противорѣчившихъ принятому въ Японіи конфуціанскому ученію, Чу-хи или Чузи. Конфуціанизмъ въ изложеніи Чу-хи освящалъ существующій строй, слѣдовательно, всякое колебаніе его авторитета, всякое сомнѣніе въ его неопровержимости должно быть признано опаснымъ. Между прочимъ, подвергалась запрещенію идеалистическая философія Уангъ-янгъ-мина, стремившагося поднять значеніе личности.
Такой же строгой цензурѣ подвергались и историческія сочиненія, изъ которыхъ многія такъ и не увидѣли свѣта, но вато усердно распространялись въ рукописныхъ спискахъ. Конечно, преслѣдованіе правительства шогуна не только не прекратило распространеніе идей, которыя оно считало вредными, но наоборотъ, еще усилило ихъ.
Прежде историческія сочиненія казались опасными только своимъ націонализмомъ, своей борьбой съ китайщиною въ области науки и литературы, теперь они объявили борьбу существующему строю, самому правительству. Тотъ гнетъ правительства, который просвѣщенные люди замѣчали и прежде, теперь они ощутили на самихъ себѣ, а это, конечно, придало остроту ихъ настроенію. Они теперь не только понимали, но и чувствовали все зло современнаго строя. Они обращались къ прошлому, къ исторіи уже съ новыми запросами. Они искали тамъ иного, болѣе справедливаго, менѣе угнетающаго строя и имъ казалось, что они находили его. Смягченное временемъ прошлое всегда имѣетъ въ себѣ нѣчто притягательное. А тутъ въ этомъ прошломъ они находили черты рѣзко противоположныя ненавистному настоящему и уже по этому одному симпатичныя имъ. Особенно привлекательнымъ казался для нихъ древнѣйшій періодъ японской исторіи [и больше всего эпоха реформъ таиква. Весь соціально-экономическій строй того времени казался имъ основаннымъ на началахъ равенства и справедливости. Не было богатыхъ и бѣдныхъ, всѣ имѣли одинаковую долю въ эксплуатаціи главнаго богатства страны -- земли; частной собственности на землю не существовало совсѣмъ и даже владѣніе ею было общиннымъ. Всѣ были равны между собой и передъ отеческой властью микадо. Теперь все измѣнилось. Глубокая. соціальная рознь расколола общество на паріевъ и привилегированныхъ, а во главѣ всталъ деспотическій произволъ шогуна. Точно также какъ и дайміосы, они не отдавали себѣ яснаго отчета, что шогунъ угнеталъ страну и ихъ не какъ шогунъ изъ рода Токугавы, а какъ представитель деспотическаго абсолютизма вообще, и что если бы та же самая власть находилась непосредственно въ рукахъ микадо, то дѣло обстояло бы не лучше. Они видѣли, что страшное усиленіе центральной власти началось со времени водворенія Токугавы и свою ненависть къ деспотизму вообще переносили на шогуновъ. По отношенію къ данному моменту они были правы, такъ какъ вся власть, дѣйствительно, олицетворялась шогунонъ, въ будущемъ же время научило ихъ расширить свои идеалы.
Въ противовѣсъ ненавистному и такому реальному шогуну они выдвигали далекаго идиллическаго микадо, который нѣкогда какъ отецъ правилъ своимъ народомъ, всѣмъ доступный и всегда справедливый. Въ лицѣ микадо они олицетворяли иной, лучшій, болѣе справедливый въ экономической области и болѣе свободный въ политическомъ отношеніи строй. И они страстно мечтали о низложеніи шогуна и о воцареніи вновь микадо. Въ этомъ пунктѣ націоналисты романтики встрѣтились съ дайміосами и нѣкоторое время пошли съ ними рука объ руку, иногда увлекая нѣкоторыхъ изъ нихъ за собой, а иногда допуская ради нихъ нѣкоторые компромиссы. И тѣмъ, и другимъ ненавистенъ былъ шогунъ, и тѣ, и другіе мечтали о возстановленіи микадо. Конечно, и причины ихъ ненависти, и цѣли возстановленія правъ микадо были у нихъ совершенно разныя, но до поры до времени пути ихъ сходились, а тамъ время показало, за кѣмъ долженъ былъ остаться перевѣсъ.
Для правительства обѣ группы -- и идеалисты-романтики, и реакціонные дайміосы -- были одинаково опасны. Но съ могущественными дайміосами было, конечно, труднѣе бороться, чѣмъ съ самураями, будь они писатели, ученые или просто политическіе заговорщики. Съ 20-хъ годовъ XIX вѣка число политическихъ процессовъ и цензурныхъ изъятій особенно увеличивается. Въ 1836 г. подвергается запрещенію историческое сочиненіе извѣстнаго японскаго ученаго Хираты, въ которомъ онъ доказывалъ, что шогуны не болѣе, какъ узурпаторы, незаконно захватившіе власть, и что истинные монархи Японіи -- микадо должны быть возстановлены въ своихъ правахъ. Въ 1841 г. самъ Хирата былъ высланъ въ свою родную провинцію Дева и ему было запрещено печатать что бы то ни было. Въ 1843 г. одинъ изъ рода дайміосовъ провинціи Мито, Наріаки, былъ арестованъ по подозрѣнію въ противоправительственной агитаціи и посаженъ въ тюрьму, гдѣ онъ просидѣлъ до 1853 г. Но эти мѣры ни къ чему не приводили, запрещенныя сочиненія переписывались и читались съ еще большимъ увлеченіемъ, и движеніе росло, несмотря на всѣ преграды. Особенно сильно было оно въ южныхъ провинціяхъ.
Молодежь, та самая молодежь, изъ которой впослѣдствіи вышли главные дѣятели переворота, теперь. училась, волновалась текущими событіями и строила смѣлые планы. Одинъ изъ такихъ кружковъ описываетъ біографъ едва ли не самаго замѣчательнаго дѣятели переворота 1868 г.-- Окубо. Окубо Тосимисти происходилъ изъ самураевъ провинціи Мито. Съ дѣтства онъ отличался большими дарованіями, крайней любознательностью и замѣчательной твердостью и прямотой характера. На своихъ товарищей онъ всегда оказывалъ огромное вліяніе. Въ ранней молодости вокругъ него образовался кружокъ друзей, съ нѣкоторыми изъ которыхъ онъ вмѣстѣ выступилъ впослѣдствіи на арену общественной дѣятельности. Наиболѣе извѣстные изъ нихъ Нагунама Кахе, Каіедо Набунози и Саиго Такамори. Съ послѣднимъ Окубо съ дѣтства связывала особенно тѣсная дружба. Рука объ руку вступили они на путь политической борьбы, но впослѣдствіи жизнь далеко развела ихъ, они стали непримиримыми политическими противниками. Но въ сороковые годы ни малѣйшаго диссонанса не звучало еще въ тѣсномъ товарищескомъ кружкѣ. "Они имѣли обыкновеніе по вечерамъ собираться у одного изъ друзей. За чаемъ велись безконечные разговоры, иногда читали. Давались торжественныя обѣщанія никогда не забывать этихъ собраній. Друзья изучали сначала Чузи, но скоро Окубо увлекъ ихъ перейти къ Ито Мосмону, излагавшему философію Уангъ -Янгъ-Мина. Чузи -- рабъ традиціи, сторонникъ объективной реальности -- не привлекъ ихъ; но теоріи Уангъ- Янгъ-Мина, идеалиста съ оттѣнкомъ стоицизма, воодушевляли ихъ. Большое значеніе, придаваемое совершенствованію своего "я" и воспитанію воли приводило въ восторгъ юношей, мечтавшихъ о великихъ подвигахъ. Въ это время ученіе Уангъ-Янгъ-Мина было запрещено правительствомъ, какъ еретическое. Это придавало собраніямъ ароматъ конспираціи. Конечно, во время этихъ собраній обсуждались событія дня. Скоро политика властно вторглась въ ихъ жизнь и разсѣяла ихъ золотыя мечты и безкорыстные планы" {М. Gourant. "Okoubo", Paris, 1904 г., стр. 45. Изъ серіи "Ministres et hommes d'état".}...