Мать моя писала правду. Обстоятельства моихъ родителей далеко улучшились противъ прежняго: изъ мелкаго откупнаго служаки, отецъ мой превратился уже въ миніатюрнаго арендатора-откупщика.
Въ тѣ времена въ бездонномъ омутѣ откупа, какъ въ недосягаемыхъ пучинахъ океана, вели между собою постоянную, эксплуатаціонную войну безчисленное множество чудовищъ, гадовъ и хищныхъ рыбъ различной величины. Откупщики-киты загребали цѣлыя округи въ свое откупное содержаніе и эксплуатировали меньшую братію, снимавшую у нихъ откупа по губерніямъ. Эти губернскіе аллигаторы высасывали до мозга костей крупныхъ откупныхъ рыбъ, овладѣвавшихъ поуѣздною монополіею. Уѣздные хищники глотали мелкихъ рыбокъ, угнѣздившихся въ одиночныхъ пунктахъ уѣздовъ. Откупная эта мелюзга, въ свою очередь, пожирала алчныхъ кабачниковъ, а кабачники питались молюсками -- народомъ, вѣчно тянувшимъ откупную пахучую водицу и никогда ненапивавшимся досыта. Длинная цѣпь этого взаимнаго пожиранія, винтообразный насосъ, вытягивавшій народные соки, начиналась въ средѣ крѣпостнаго люда и оканчивалась въ утробахъ откупныхъ чудовищныхъ китовъ, размашисто разгуливавшихъ по поверхности житейскаго моря, и съ хвастливымъ шумомъ изрыгавшихъ цѣлые каскады народнаго благосостоянія. Но и эти чудовищные виты враждовали между собою, пожирали другъ друга на торгахъ и поочередно погибали. Только нѣкоторые изъ этихъ колоссальныхъ, обжорливыхъ экземпляровъ уцѣлѣли до настоящаго времени...
Отецъ мой сдѣлался маленькимъ откупщикомъ какихъ-то небольшихъ деревень. Его, какъ и другихъ ему подобныхъ, высасывалъ, конечно, уѣздный откупщикъ, но все-таки кое что перепадало и отцу, а этого кое-что хватало на прокормленіе семьи. Этимъ относительнымъ счастьемъ отецъ мой былъ обязанъ сметливому сослуживцу своему, выдвинувшемуся изъ мелкихъ откупныхъ писцовъ въ управляющіе и попавшему на службу къ откупщику того самаго уѣзда, гдѣ жилъ теперь отецъ, переселившійся изъ П. по вызову того же счастливаго сослуживца.
По рѣшенію семейнаго совѣта, я долженъ былъ остаться у родителей, помогать отцу въ его трудахъ и надзирать за дѣйствіями кабачниковъ. Особенно добивалась этого моя мать, нежелавшая разстаться со мною. Но я наотрѣзъ отказался. Мнѣ хотѣлось собственнаго хлѣба. Мысль сдѣлаться самостоятельнымъ превратилась у меня въ манію и толкала меня невѣдомо куда. По поводу моего упорства, начались препирательства между мною, матерью и женою. Пошли опять семейныя дрязги и несогласія; но я стоялъ на своемъ, подкрѣпляемый единомысліемъ отца, искренно желавшаго, повидимому, пустить меня на вольный воздухъ, чтобы избавиться отъ лишней обузы.
Случай выпуталъ меня изъ затруднительнаго положенія. Откупщики, или арендаторы одиночныхъ пунктовъ уѣзда, были постоянно на веревочкѣ у уѣзднаго откупщика. Имѣя названія откупщиковъ, первые скорѣе были служителями, чѣмъ арендаторами. Они служили на двухъ лапахъ, подчинялись строгой откупной субординаціи, ежедневно получали приказы и предписанія отъ уѣздной откупной конторы, на которыя обязаны были отвѣчать рапортами; они часто штрафовались или совсѣмъ изгонялись, а залоги ихъ конфисковались. Въ организованномъ произволѣ, называвшемся откупомъ, существовала одна грубая, безпощадная сила, поработившая всякое человѣческое и законное право.
Удивительно-ли послѣ этого, что отецъ мой, получивъ однажды какой-то пакетъ съ большою откупною печатью, засуетился и растерялся совсѣмъ.
-- Не ожидалъ, вотъ не ожидалъ! ворчалъ смущенный отецъ, бѣгая по комнатѣ.-- Давно-ли!.. давно-ли ревизовали, и уже опять!.. А тутъ книги запущены, подвалъ въ безпорядкѣ... Боже мой, что дѣлать?..
-- Что случилось, Зельманъ? спросила мать, не такъ легко терявшаяся.
-- Случилось то, что я получилъ предписаніе готовиться въ ревизіи. Самъ ѣдетъ.
-- Ну, ужъ эти ревизіи! Только слава, что самъ ты хозяинъ собственной аренды, а на дѣлѣ еще хуже откупнаго батрака: того выгнали и -- баста, а тутъ еще послѣднюю рубаху стянутъ! сѣтовала мать.
Отецъ глубоко вздыхалъ и продолжалъ суетиться.
-- Неужели-таки самъ ѣдетъ? добивалась мать.
-- То-то и горе, что самъ. Будь Рановъ, я и не тужилъ бы. Это -- душа-человѣкъ. А то нагрянетъ эта лошадиная морда и Богъ-знаетъ что натворитъ.
Рановъ -- была фамилія управляющаго, сослуживца и протектора отца.
Я принялся помогать отцу съ полнымъ усердіемъ. Владѣя русскимъ языкомъ, я грамотно и четко завелъ и подвелъ его откупныя книги. Избавившись отъ этой трудной формалистики, отецъ устроилъ все что нужно и въ подвалахъ. Кабаки были выбѣлены, коварныя, жестяныя мѣры заблестѣли новою полудою,-- словомъ, все одѣлось въ парадную форму. Отецъ хотя нѣсколько и успокоился, но душа его повременамъ все-таки уходила въ пятки.
-- Все, кажется, въ отличномъ порядкѣ; арендная плата тоже готова... а все же... Богъ-вѣсть... какъ бы не случиться бѣдѣ, горевалъ отецъ.
-- Ну, тебѣ вѣчно мерещатся бѣды, да несчастія, упрекала мать.-- Коли все въ порядкѣ, то чего-же бояться?
-- Ты когда нибудь видѣла его? гнѣвно спросилъ отецъ.
-- Кого?
-- Его самого.
-- Гдѣ могла я его видѣть?!...
-- То-то. Молчи-же, да не разсуждай!
Напрасно силилось мое воображеніе нарисовать лошадиную морду, и полный образъ самого. Я съ нетерпѣніемъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ и со страхомъ, ожидалъ пріѣзда грознаго откупщика.
Мы сидѣли за ужиномъ. На челѣ отца бродили тучи. Мать говорила мало, и то полушопотомъ; она, какъ видно, тоже перестала храбриться. Даже дѣти притихли и какъ-то вяло ѣли. Раздался вдали звонъ колокольчика, а на дворѣ -- топотъ скачущей въ галопъ лошади. Отецъ поблѣднѣлъ и вскочилъ на ноги.
-- Это онъ! вскрикнулъ отецъ, и бросился къ двери. На встрѣчу ежу вбѣгалъ запыхавшійся нижній чинъ корчемной стражи, командированный отцомъ, еще днемъ, на встрѣчу откупному начальству.
-- Ѣдетъ! торопливо доложилъ вѣстникъ, едва переводя духъ. Отецъ безъ шапки выбѣжалъ на улицу; мать засуетилась. Въ секунду она стащила недоконченный ужинъ со стола, вытолкала куда-то дѣтей и приготовилась принять властелина, стоя у дверей, раскрытыхъ настежъ.
-- Славно жить откупщикамъ! позавидовалъ я въ душѣ, и выбѣжалъ на дворъ.
Ухарски влетѣлъ въ растворенныя ворота тарантасъ. Ямщикъ мастерски осадилъ лошадей. Изъ тарантаса выпрыгнулъ человѣкъ еще молодой. Отецъ, не обращая вниманія на пріѣзжаго, бросился въ тарантасу и, повидимому, приготовился помочь вылѣзать еще кому-то.
-- Здравствуйте, раби Зельманъ! весело привѣтствовалъ отца молодой пріѣзжій.-- Идите-же сюда. Кого вы тамъ ждете?
-- А Гвиръ? нерѣшительно спросилъ отецъ.
-- Ха, ха, ха! Гвиръ остался дома. Я одинъ.
Отецъ въ моментъ переродился. Съ распростертыми объятіями онъ бросился къ пріѣзжему. Они обнялись. Прибѣжала и мать, радостно привѣтствуя пріѣзжаго, какъ стараго друга. Его фамильярно ввели въ домъ. Я вошелъ за ними. Хотя первый разъ въ жизни увидѣлъ я лицо этого пріѣзжаго, но сразу призналъ его за управляющаго Ранова, друга моего отца. О немъ мои родители такъ часто говорили, такъ часто восхваляли и его пріятную наружность, и его душевныя качества, что я по этимъ заглазнымъ панегирикамъ уже составилъ себѣ понятіе о немъ и о его лицѣ. Въ самомъ дѣлѣ, трудно было себѣ представить лицо болѣе симпатичное, доброе и умное, хотя далеко не красивое.
-- Переполошились вы, небось, бѣдный раби Зельманъ, получивъ предписаніе о пріѣздѣ нашего Тугалова?! а?!... насмѣшливо замѣтилъ пріѣзжій, опускаясь на стулъ.
-- Еще бы! Какъ не пугаться! Его бы не мѣшало прозвать не Тугаловымъ, а Пугаловымъ, скаламбурничалъ отецъ, развеселившійся уже окончательно.
-- Потише говорите, предостерегъ серьёзно Рановъ отца, озираясь испуганно кругомъ.
-- А что? обезпокоился отецъ.
-- Онъ спитъ въ тарантасѣ, онъ пьянъ; но можетъ каждую минуту проснуться и услышать, тогда... Однакожъ, пойду посмотрю, не проснулся-ли онъ въ самомъ дѣлѣ.
Рановъ торопливо всталъ и направился къ двери. Отецъ въ эту минуту напоминалъ собою несчастную жену Лота. Онъ, казалось, приросъ къ полу. Рановъ, посмотрѣвъ на обомлѣвшаго отца, не могъ продолжать своей роли и звонко разсмѣялся.
-- Не пугайтесь, раби Зельманъ, я пошутилъ. Его нѣтъ.
-- Можно-ли, раби Акива, такъ зло шутить? упрекнулъ отецъ, опять оживишійся.
-- Какъ видите, раби Акива, мужъ мой не отличается особенною храбростью, подшутила мать, желая показаться бой-бабой.
Пошли чай, ужинъ и различныя угощенія.
-- Какими судьбами Богъ избавилъ меня отъ посѣщенія Тугалова? спросилъ отецъ Ранова.
-- Вы же сами сказали: Богъ избавилъ, отвѣтилъ улыбающійся управляющій.
-- Но какими путями?
-- Вишневкою.
-- Какъ, вишневкою?
-- Очень просто. Нашъ откупщикъ, какъ вамъ извѣстно, часто нализывается. Для этого удовольствія онъ, по скаредности своей, всегда избираетъ тѣ наливки или настойки, которыя начинаютъ сильно киснуть и портиться. Въ подвалѣ стояла бочка вишневки, которая еще въ прошломъ году покрылась плесенью на два пальца. Этой-то прелестью онъ такъ нарѣзался, что его молоденькая жена-кухарка не на шутку собиралась овдовѣть. Онъ залегъ въ постель, и, надѣюсь, пролежитъ еще долго, на великую радость откупныхъ служителей, молящихъ милосерднаго Творца о его... скорѣйшей кончинѣ.
Всѣ искренно захохотали.
-- Долго вы прогостите у насъ, раби Акива? полюбопытствовала мать.
-- А что, скорѣе избавиться хотите?
-- Помилуй Богъ, что вы! Вы нашъ благодѣтель, который...
-- Полно, полно! Я знаю, что вы мнѣ рады, добрѣйшая Ревекка. Я завтра поѣду дальше. Много работы впереди.
-- А ревизія? справился отецъ.
-- Богъ съ ней. Я знаю, что у васъ все исправно, тѣмъ болѣе, что вы ожидали его. Притомъ, что изъ того, что я открою у васъ безпорядки? Все равно, не донесу. Я однакожъ поверхностно загляну въ ваши книги, сегодня еще.
Отецъ заторопился. Я принесъ цѣлую кучу брюхатыхъ книгъ, вычурно разграфленныхъ и напичканныхъ цифрами. Управляющій нѣсколько минутъ перелистывалъ книги, сличалъ ихъ и дѣлалъ отцу какіе-то непонятные для меня вопросы. Какъ видно, Рановъ былъ знатокъ своего дѣла. Отецъ изумлялся быстротѣ его сообразительности.
-- Кто это такъ чисто и красиво ведетъ ваши книги? полюбопытствовалъ управляющій.
-- Мой сынъ,-- вотъ этотъ! Рекомендую! указалъ на меня отецъ, не безъ родительской гордости.
-- А! Ты грамотѣй, какъ вижу.
Рановъ любезно проговорилъ со мною нѣсколько минутъ и расхвалилъ меня.
Я въ этотъ вечеръ былъ чрезвычайно доволенъ собой. Я не спалъ всю ночь. Мнѣ въ голову забралась гордая мысль: воспользоваться расположеніемъ Рапова и вступить въ многочисленный цехъ откупныхъ служителей.
Цехъ этотъ принималъ въ свою среду почти все, что было грамотнаго и способнаго между еврейскимъ сословіемъ. Откупная служба съ ея повышеніями и деградаціями, съ ея значительными окладами и наградами, съ ея казенно-подражательною формалистикою привлекала еврейское юношество, инстинктивно чуявшее въ воздухѣ приближеніе новой эпохи, и порывавшееся скинуть съ своихъ рукъ и ногъ тяжелыя путы фанатической рутины, мѣшавшей всякому вольному движенію къ сліянію съ русскимъ элементомъ. Откупъ представлялъ евреямъ единственную карьеру для достиженія кое-какого общественнаго положенія, порядочной жизни умственнымъ трудомъ безъ капитала и шахерства, а главное, для эманципированія себя отъ еврейскаго общественнаго мнѣнія, существенно душившаго всѣхъ дѣйствовавшихъ и жившихъ не по обще-принятой программѣ. Цехъ этотъ, за рѣдкимъ исключеніемъ, большею частью разочаровывался въ своихъ блестящихъ ожиданіяхъ: онъ попадалъ изъ огня да въ полымя. Вырвавшись изъ фанатической неволи, онъ попадалъ въ откупную кабалу, изъ которой не могъ уже выкарабкаться во всю жизнь. Получая извѣстное жалованье, онъ пріучался къ нѣкоторой роскоши, и такъ улаживалъ свою семейную жизнь, что проѣдалъ и проживалъ не только настоящіе свои заработки, но и будущіе. Этой расточительности отчасти содѣйствовала и неизбѣжная многочисленная еврейская родня, западавшая на каждаго откупнаго дѣятеля съ безпощадностью голодной, всепожирающей саранчи. Откупные служащіе, какъ жалкія проститутки, вѣчно были въ долгу у своихъ хозяевъ и, волей-неволей, должны были слѣпо повиноваться и тянуть лямку, нерѣдко даже впроголодь. Откупные служащіе играли у откупщиковъ ту же самую роль, что почтовыя лошади у почтосодержателей: ихъ кормятъ потому, что не покормивши не поѣдешь, исправнымъ не будешь и барышей не получишь; но жизнь и здоровье этихъ лошадей дороги только до окончанія срока содержанія станціи, до перепродажи изувѣченныхъ и искалѣченныхъ животныхъ барышникамъ-цыганамъ... Бываютъ такіе почтосодержатели, которые вполнѣ убѣждены въ томъ, что чѣмъ скуднѣе кормишь лошадей, тѣмъ онѣ легче на ходу, тѣмъ усерднѣе пробѣгаютъ станцію въ надеждѣ на утоленіе голода. Такихъ убѣжденій бывали и откупщики: они держали своихъ служащихъ въ черномъ тѣлѣ для усиленія ихъ стремленія къ достиженію чего-то недосягаемаго. Эти несчастные служащіе гонялись вѣчно за собственною цѣпью, вертѣлись, какъ бѣлка въ колесѣ, надѣясь и голодая, а колесо, помимо ихъ вѣдома, исправно вертѣлось и приводило въ движеніе весь мерзкій откупной механизмъ, выработывавшій милліоны. Таковы были матеріальныя выгоды откупнаго цеха. Что же касается до его общественнаго положенія, то оно было самое незавидное, жалкое и даже опасное. Еврейская нація косилась на коротко-кафтанниковъ, безбородыхъ голозадниковъ; ихъ считали чуть ли не отступниками, полуренегатами, нравственною заразою. Русская общественная и административная сферы смотрѣли на этихъ несчастныхъ, какъ на орудіе откупщичьихъ интригъ, какъ на главное подспорье раззорительной системы; а на самомъ дѣлѣ, эти бѣдняки выгребали изъ огня каштаны только для откупщиковъ, которые, въ благодарность, швыряли несчастнымъ одну пустую скорлупу. За то лишенія, нравственныя униженія и даже уголовная отвѣтственность доставались на долю откупныхъ вассаловъ. Если наглость откупщиковъ переходила всѣ границы закона, если никакія интриги и подмазки не помогали, то вся вина взваливалась на непосредственныхъ дѣятелей-служителей, а откупщики прятались за стереотипною фразою своихъ довѣренностей: "что законно учините, приму за благо, спорить и прекословить не буду". Открывалось, напримѣръ, уголовное преступленіе, совершенное по приказанію откупщика; начиналось слѣдствіе лицомъ или вѣдомствомъ неподкупнымъ, откупщикъ задавался вопросами: "кто сіе учинилъ?" Учинилъ непосредственно не я, а мой повѣренный.-- "На основаніи чего онъ сіе учинилъ?" -- На основаніи довѣренности.-- "Что гласитъ сія довѣренность?" -- Что законно учините, приму за благо.-- "Учинилъ ли мой повѣренный то и то законно?" -- Нѣтъ!-- Слѣдовательно... И десятки бѣдняковъ-повѣренныхъ отправлялись въ безсрочную тюрьму прежнихъ временъ, подвергались тѣлесному наказанію, ссылались въ Сибирь, семьи ихъ умирали съ голоду, а откупщики вербовали новыя руки для загребанія жара, и съ чистою совѣстью жирѣли и богатѣли. Къ стыду моей націи я долженъ сказать, что подобные безсердечные откупщики водились большею частью между евреями; русскіе откупщики несравненно человѣчнѣе относились къ своимъ сотрудникамъ.
Въ ту безсонную ночь, когда мною овладѣла мысль вступить въ описанный мною цехъ откупныхъ служителей, я видѣлъ медаль съ ея блестящей стороны и увлекся этимъ обманчивымъ блескомъ.
На утро, собравшись съ духомъ и улучивъ минуту, когда Рановъ былъ одинъ, я попросилъ его дать мнѣ какое-нибудь мѣсто въ управляемой имъ конторѣ. Какъ только я заговорилъ объ этомъ, пріятное, улыбающееся лицо управляющаго нахмурилось до суровости.
-- Еще одинъ! процѣдилъ онъ сквозь зубы разсѣянно, какъ будто думая вслухъ.
Я не понялъ его и остановился на половинѣ фразы. Мы оба замолчали и какъ-то странно посмотрѣли другъ на друга.
-- Юноша, ты просишь мѣста въ откупѣ?
-- Да, отвѣчалъ я, робѣя.
-- И увѣренъ, что если достигнешь этого блага, будешь безконечно счастливъ? Да?
-- Не знаю, я буду стараться...
-- Нѣтъ, произнесъ Рановъ рѣзко:-- ты не будешь счастливъ, какъ ни старайся. Ищи что-нибудь понадежнѣе.
-- Я ни къ чему неспособенъ болѣе, замѣтилъ я, краснѣя.
-- Ты еще очень молодъ. Приспособь себя къ чему-нибудь другому.
-- Поздно,-- у меня жена...
-- Скоро и ребенокъ будетъ! Несчастные евреи!.. Рановъ сострадательно посмотрѣлъ на меня и вздохнулъ.
Я былъ въ крайне-неловкомъ положеніи.
Вошелъ мой отецъ.
-- Вашъ сынъ проситъ мѣста въ откупѣ.
-- Онъ предупредилъ меня; я только что хотѣлъ васъ объ этомъ самомъ попросить.
-- До вѣдь вы, раби Зельманъ, испытали уже это счастіе. Неужели вы посовѣтуете вашему сыну этотъ гнусный хлѣбъ?
-- Что же дѣлать, другъ мой, когда другаго нѣтъ?!
-- Найдется. Пусть ищетъ. Вы же себѣ отыскали!
-- Благодаря вамъ. Но развѣ мой хлѣбъ питательнѣе и надежнѣе? Одинъ капризъ пьянаго Тугалова можетъ меня пустить до міру съ семьей. Я тотъ же откупной лакей, только съ большей отвѣтственностью и рискомъ.
-- Зато и съ большей независимостью. Знаете ли, раби Зельнанъ, я, я самъ, великій управляющій, готовъ съ вами помѣняться; я вамъ отъ души завидую.
Всѣ разомъ притихли. Каждый думалъ свою думу.
-- Вотъ что, молодой человѣкъ. Если ты неизмѣнно рѣшился испытать откупное счастіе, то я тебѣ посодѣйствую.
-- Значитъ, я могу надѣяться...
-- Не торопись надѣяться. Права мои ограничены; служащихъ принимать я своею властью не могу: это дѣлаетъ самъ Тугаловъ. Я только могу тебѣ посодѣйствовать словомъ и совѣтомъ. Пріѣвжай къ Б. къ тому времени, когда я возвращусь изъ объѣзда, и явись ко мнѣ. Постараюсь.
Отецъ разсыпался въ благодарностяхъ.
О моей радости я сообщилъ женѣ, но она не поздравила меня и побѣжала къ моей матери и долго съ ней совѣщалась и шепталась.
Когда Рановъ уѣхалъ, въ нашей семьѣ поднялась страшная гроза. Мать напала на отца и на меня; на меня же напала и жена.
-- Ты сатанѣ продаешь душу сына, горланила мать на отца:-- чтобы избавиться отъ харчей, ты его гонишь въ адъ! Да ты лучше окрести его совсѣмъ,-- скорѣе дѣло будетъ, скаредъ ты этакій! Порядочные отцы, рискуя жизнью, спасаютъ дѣтей отъ ренегатства, а онъ...
Отецъ увидѣлъ, что дѣло плохо и удралъ въ подвалъ. Мать накинулась на меня.
-- Такъ вотъ какъ ты платишь матери за ея любовь? Такъ ты опозорить ее вздумалъ? Хорошъ сынокъ, нечего сказать!
-- Не даромъ онъ надъ книжками торчалъ день и ночь; ночь и дочитался, добавила моя супруга, всплеснувъ руками.
-- Молчи! прикрикнулъ я на жену.-- Ты вѣдь не мать!
-- Она на тебя еще больше правъ имѣетъ, чѣмъ я, поддержала ее маменька.
-- Именно поэтому-то она и молчать должна. Отыскивать хлѣбъ обязанъ я, а не она: пусть же ѣстъ готовый и не разсуждаетъ.
-- Наѣшься твоимъ хлѣбомъ поскуднымъ! Вбилъ себѣ въ голову "свой хлѣбъ". Имѣлъ хлѣбъ готовый,-- нѣтъ, противенъ ему хлѣбъ моей матери!
-- Ну, ужъ ты молчала бы лучше о хлѣбѣ твоей матери; онъ былъ для моего сына не очень-то сладокъ! озлобилась мать на невѣстку.
-- Да и вашъ-то не слаще, дерзко уязвила жена.
Началась женская свалка. Я улизнулъ, оставивъ дѣйствующихъ лицъ на съѣденіе другъ другу. Я любилъ мою мать, но когда на нее находилъ припадокъ фанатизма, я ненавидѣлъ ее. Все прошлое разомъ являлось передъ моими глазами, щипки и пинки за молитвы и обряды, страданія моего дѣтства, потерянный навсегда докторскій дипломъ, словомъ, вся изуродоватаая моя жизнь въ полномъ объемѣ.
Сцены, въ родѣ описанной мною, повторялись каждый день. Мать пилила отца и меня, а жена довольствовалась одной жертвой -- мною. Но мое рѣшеніе было непоколебимо. Легко представить себѣ послѣ итого мою радость, когда въ одно туманное утро я очутился въ степи, на проселочной дорогѣ, изживавшейся между жидкими лѣсками и топкими болотами, на дорогѣ, пролегавшей между деревней -- мѣстомъ жительства родителей, и городомъ Е.-- центромъ моихъ завѣтныхъ надеждъ. Моя фантазія опережала черепашій шагъ двухъ полудохлыхъ кляченокъ съ свиными рылами, сонливо тянувшихъ скрипучій хохлацкій возъ, на которомъ дремалъ мой полупьяный мужикъ-возница, и на которомъ я предвкушалъ заманчивый запахъ той сивушной стихіи, въ которую собирался окунуться съ головою. Воображеніе -- такой чародѣй, который любое лягушечье болота превратитъ въ чертогъ, населенный божественными феями. Подъ вліяніемъ разыгравшагося воображенія я вступалъ уже въ этотъ чертогъ, но, увы! проснулся въ болотѣ: возъ, во врежя моего полусна, опрокинулся у края топкой лужи... Вскочивъ испуганно на ноги и вытирая лицо, опачканное жидкою грязью, я не догадался, что это мелкое событіе аллегорически разсказало мнѣ исторію откупной карьеры... Съ трепетомъ надежды въ сердцѣ я явился къ Ранову. Отъ него, какъ я полагалъ, зависѣло рѣшеніе моей участи.
Онъ принялъ меня ласково.
-- Упорный же ты человѣкъ, какъ я замѣчаю! сказалъ онъ мнѣ, улыбаясь.-- Ты все-таки не отстаешь отъ своего намѣренія вступить въ число откупныхъ нищихъ?
-- Все равно, лишь бы я имѣлъ свой хлѣбъ, отвѣтилъ я рѣшительно.
-- Ладно, я уже замолвилъ за тебя слово-другое.
-- Что же?
-- Ничего еще вѣрнаго тебѣ сообщить не ногу. Приходи завтра, только какъ можно пораньше. Я представлю тебя лично ему. Все зависитъ отъ того расположенія духа, на которое мы попадаемъ.
Съ неописаннымъ нетерпѣніемъ я ждалъ этого роковаго завтра, а время растягивалось въ безконечность. Я въ эти сутки лишился и аппетита и сна. Мои нервы не выходили изъ возбужденнаго состоянія. Воображеніе работало безъ устали мнѣ сцену завтрашняго представленія. Я представлялъ себѣ вопросы, которые долженъ задать мнѣ откупщикъ, и измышлялъ удачные отвѣты, которые показали бы меня съ самой выгодной стороны.
До зари еще я былъ на ногахъ. Тщательно умывшись и причесавшись, я выбралъ изъ моего тощаго гардероба все, что было наряднаго и праздничнаго, и напялилъ на себя. Посмотрѣвшись въ суздальское зеркальцо, висѣвшее въ бѣдной, грязной коморкѣ еврейскаго постоялаго двора, я остался отчасти доволенъ своей прилизанной физіономіей. Правда, худощавое мое лицо было нѣсколько лимоннаго цвѣта, носъ и ротъ какъ-то неестественно косились въ различныя стороны; но въ своемъ самообольщеніи я эти ненормальности взваливалъ на лживость нешлифованнаго стекла, и былъ на этотъ счетъ спокоенъ.
Когда я явился къ Ранову, онъ пресерьёзно измѣрилъ меня глазами съ головы до ногъ и неистово разсмѣялся. Я сконфузился не мало.
-- Что ты, другъ мой, съ ума сошелъ, что-ли?!
-- Что такое?-- не понимаю...
-- Для чего ты, скажи на милость, такъ нарядился?
-- Надобно же прилично...
-- Какое тамъ "прилично?" Ахъ, да! Откуда-же тебѣ и знать, бѣдненькому, добавилъ онъ серьёзно.-- Ты вѣдь сообразилъ, что идешь къ богачу, къ знатному откупщику, утопающему въ роскоши; что вступишь въ раззолоченныя хоромы по мягко-шелковымъ коврамъ; ты не хотѣлъ обидѣть эстетическое чувство еврейскаго денди грязнымъ бѣльемъ и испачканнымъ сюртукомъ. Ты все это вообразилъ себѣ, неопытный юноша, не такъ-ли?
-- Нѣтъ. На...
-- И ты ошибся, другъ мой, горько ошибся! Ты представишься не человѣку, а животному, скоту, грязной свиньѣ, вотъ что! Нашъ Тугаловъ, продолжалъ онъ, какъ-то особенно злобно:-- нашъ богачъ Тугаловъ не любитъ франтовъ, ненавидитъ человѣка съ смѣлымъ взглядомъ и словомъ, людей съ развязными манерами. Подобныхъ людей онъ считаетъ неблагонадежными и даже опасными. Онъ утверждаетъ, что благообразіе несомнѣнный признакъ сибаритства; сибаритство ведетъ къ мотовству и расточительности; расточительность же угрожаетъ откупной выручкѣ. Смѣлые глаза и свободное слово -- вотъ вѣрные симптомы дерзости и болтливости, угрожающіе откупной дисциплинѣ и сохраненію конторскихъ тайнъ. Ты видишь, другъ мой, что въ томъ видѣ, въ какомъ ты приготовился предстать передъ Тугаловымъ, ты никуда не годишься. Ты получишь самый грубый отказъ, а мнѣ изъ-за тебя достанется самая обидная нахлобучка.
-- Что же мнѣ дѣлать?
Рановъ посмотрѣлъ на часы.
-- Еще довольно рано. Отправься-ка на квартиру, надѣнь свое дорожное платье, грязное бѣлье и истоптанные сапоги, затѣмъ приди сюда. Имѣй въ виду, что чѣмъ бѣднѣе, грязнѣе и скромнѣе ты покажешься, тѣмъ скорѣе ты получишь мѣсто.
Съ стѣсненнымъ сердцемъ я поплелся вспять. Характеристика и своеобразная логика откупщика-оригинала не предвѣщали ничего хорошаго. Черезъ полчаса я явился къ Ранову почти грязнымъ оборвышемъ.
-- Ну да, одобрительно кивнулъ Рановъ головою, улыбнувшись.-- Теперь ты похожъ на настоящаго откупнаго кандидата. Если ты еще съумѣешь скромно опускать глаза, ежиться, дичиться, краснѣть и отмалчиваться, то я могу теперь уже поздравить тебя съ мѣстомъ.
-- Но вѣдь это пытка постоянно притворяться!
-- Что же дѣлать, мой милый! Люди на канатѣ отплясываютъ, хлѣба ради. Ты, впрочемъ, не пугайся; это притворство и нищенскія декораціи необходимы только въ началѣ. Тугаловъ, принявъ кого нибудь разъ на службу, рѣдко ему отказываетъ. Чѣмъ больше пороковъ и недостатковъ онъ открываетъ въ своихъ служащихъ, тѣмъ болѣе онъ ими дорожитъ. Этого я узналъ уже за вора -- разсуждаетъ онъ по своему -- за лгуна, за лѣнтяя, за дурака, и знаю, какое порученіе ему дать, знаю насколько могу ему довѣрить и на чемъ могу его накрыть, а новаго прійми, пока узнаешь его слабости, онъ тебя сто разъ надуетъ и все перепортитъ.
Сознаюсь, еслиби не самолюбіе, я попятился бы назадъ я бѣжалъ бы безъ оглядки, до того испугала меня нравственная физіономія перваго откупщика, съ которымъ мнѣ приходилось серьёзно столкнуться лицомъ къ лицу. Но мысль возвратиться къ родителямъ ни съ чѣмъ, явиться трусомъ, сдѣлаться нахлѣбникомъ у отца, и опять приняться за роль недоросля, унижала меня въ собственныхъ глазахъ. Скрѣпя сердце, я ступилъ въ переднюю откупщика, вслѣдъ за моимъ протекторомъ, Рановымъ.
Тугаловъ жилъ на самомъ концѣ города, на краю самой болотистой улицы, въ самомъ мрачномъ камышевомъ домишкѣ. Мизантропія, цинизмъ и скупость разъединили Тугалова совсѣмъ съ обществомъ. Онъ нигдѣ не бывалъ, кромѣ своей конторы, находившейся на противоположномъ концѣ города, и никого у себя не принималъ, кромѣ откупныхъ служащихъ, и то по дѣламъ службы. Весь городъ его презиралъ, а онъ всѣхъ ненавидѣлъ. Его грубость и невѣжество вошли въ пословицу. Онъ прятался отъ людей еще и по другой причинѣ: имѣя уже взрослыхъ дѣтей отъ первой жены, умершей нѣсколько лѣтъ тому назадъ, онъ вступилъ въ новый бракъ съ своей кухаркой, самой грубой, невѣжественной женщиной, пользовавшейся, сверхъ того, дурной славой. Поступокъ подобнаго рода, довольно рѣдкій между евреями, возмущалъ его дѣтей, явно враждовавшихъ съ отцомъ и мачихой, и возбуждалъ противъ него мнѣніе еврейскаго общества. Онъ чувствовалъ позоръ своего положенія, прятался подальше, часто напивался, деспотствовалъ и вымещалъ свою злобу на безпомощныхъ служащихъ. Этотъ свирѣпый тиранъ находился однакожъ подъ неограниченнымъ вліяніемъ своей законной супруги кухарки.
Въ мрачной и грязной откупщичьей передней, лишенной почти всякой мебели, стоялъ, согнувшись какъ-то болѣзненно и прислонившись къ сырой стѣнѣ, какой-то оборванный еврей низенькаго роста, съ одутловатымъ, морщинистымъ лицомъ, опушеннымъ рыжей съ просѣдью бородкою, и длинными, колтуноватыми рыжими пейсами. Полы его непомѣрно-длиннаго кафтана съ прорѣхами различныхъ формъ украшались широкой бахрамой присохшей грязи, образовавшей на истрепанныхъ окраинахъ цѣлые своеобразные грозди. Съ виду человѣкъ этотъ принадлежалъ къ разряду самыхъ отчаянныхъ попрошаекъ. Тѣмъ болѣе поразило женя то, что Рановъ подалъ ему руку, и что рыжій еврей такъ фамильярно заговорилъ съ Рановымъ. Глаза нищаго удивили меня еще больше: они выражали столько самоувѣренности и наглости, что я сразу долженъ былъ отстать отъ перваго моего предположенія насчетъ благородства его профессіи.
-- Почтеннѣйшій, раби Зорахъ, видѣли вы уже Гвира? спросилъ Рановъ.
-- Нѣтъ еще. Онъ, кажется, не совсѣмъ здоровъ. Что вы сегодня такъ поздно явились? спросилъ въ свою очередь рыжій.
-- Молодой человѣкъ этотъ меня нѣсколько задержалъ, отвѣчалъ Рановъ, указавъ на меня глазами.
-- Кто онъ такой? спросилъ нахально рыжій.
-- Это сынъ нашего арендатора, раби Зельмана, если знаете.
-- А! промычалъ какъ-то небрежно рыжій.-- Что же ему угодно?
-- Кстати, раби Зорахъ. Этотъ молодой человѣкъ ищетъ мѣста по откупу. Я обѣщалъ выхлопотать ему какое нибудь мѣстечко по письменной части. Пожалуйста, не повредите... Его отецъ....
-- Объ отцѣ лучше не говорите: я не изъ числа его почитателей... для васъ, однакожъ, раби Акива, я буду молчаливъ какъ рыба.
Рановъ сошелъ въ моихъ глазкахъ съ своего пьедестала. "Такъ вотъ онъ, всемогущій управляющій", подумалъ я: "такъ моя участь зависитъ отъ этого рыжаго оборванца! Я съ любопытствомъ поднялъ глаза на мнимаго нищаго, желая по какимъ нибудь нагляднымъ признакамъ узнать настоящее положеніе этого, съ виду ничтожнаго человѣка, въ которомъ управляющій явно заискивалъ. Но въ эту минуту скрыпнула какая-то боковая дверь, я повернулъ голову въ ту сторону,
Въ переднюю, медленными шагами, шлепая громадными туфлями, вошелъ человѣкъ длиннаго роста, широкоплечій, въ испачканномъ халатѣ и съ трубкою въ зубахъ. Краснобагровое лицо его, непомѣрно-длинное, съ громадными скулами, съ мутными, безсмысленными глазами, имѣло въ себѣ что-то лошадиное. А сразу догадался, что это самъ Тугаловъ, во всей своей красѣ. Я обратилъ свой взоръ на рыжаго. Онъ, казалось, сдѣлался еще ниже ростомъ, еще болѣзненнѣе согнулся, еще плотнѣе прилѣпился въ сырой стѣнѣ. Рановъ поклонился, но поклонъ его остался незамѣченнымъ.
-- Ты, голодранецъ, отчего вчера вечеромъ не явился? грозно спросилъ Тугаловъ рыжаго какимъ-то ревущимъ басомъ и странно шепелявя.
-- Цѣлый вечеръ по вашему же приказанію, по кабакамъ бѣгалъ, подсылы дѣлалъ.
-- Та все по кабакахъ бѣгаешь, а на самокъ дѣлѣ дрыхнешь гдѣ нибудь на печи, дармоѣдъ!
-- Клянусь бородой и пейсами, до полуночи бѣгалъ. Вотъ даже слѣды, скромно указалъ рыжій на грязную бахрому своего кафтана.
-- Не ври, лѣнтяй,-- эта грязь еще прошлаго дня. Ну, что, Рановъ, есть что нибудь новое? обратился откупщикъ къ управляющему нѣсколько ласковѣе.
-- Все обстоитъ благополучно. За приказаніями явился...
-- Пойдемъ. А это что за фигура? обратился откупщикъ ко мнѣ, измѣряя меня мутными, воспаленными глазами.
-- Это сынъ нашего арендатора, раби Зельмана. Ищетъ мѣста по откупу. Пишетъ отлично, поторопился отрекомендовать меня Рановъ.
Я молчалъ, потупивъ застѣнчиво глаза. Ничего не видя, я внутреннимъ чутьемъ чувствовалъ, какъ взоръ Тугалова пронизывалъ меня насквозь. Онъ, казалось, считалъ прорѣхи на моемъ испачканномъ сюртукѣ и осматривалъ всѣ заплаты на моихъ истоптанныхъ сапогахъ.
-- Служилъ онъ уже гдѣ нибудь? спросилъ Тугаловъ по окончаніи осмотра.
-- Нѣтъ еще.
Откупщикъ и его управляющій ушли въ боковую дверь. Рыжій подбѣжалъ во мнѣ. Онъ былъ неузнаваемъ: въ одну минуту онъ выросъ на цѣлую четверть аршина, станъ его выпрямился и глаза заискрились дерзостью.
-- Жалованья не получишь: я напередъ знаю резолюцію. О, лучше меня его никто не знаетъ!
-- Какъ-же безъ жалованья служить?
-- Неудобно -- ну, и проваливай отъ насъ подальше. У насъ такъ...
Въ эту минуту боковая дверь опять заскрипѣла. Рыжій стоялъ уже въ прежней смиренной позѣ у стѣны. Рановъ знакомъ пригласилъ меня въ кабинетъ. Нѣсколько дрожа, я вступилъ въ это кабачное святилище.
Кабинетъ откупщика былъ такъ же грязенъ и мраченъ, какъ и передняя. Онъ отличался только тѣмъ, что въ немъ находились какая-то жесткая кровать, прикрытая безцвѣтнымъ одѣяломъ, письменный ветхій столъ съ множествомъ ящиковъ, на которомъ были разбросаны въ живописномъ безпорядкѣ цѣлыя кипы бумагъ и счетныхъ книгъ; на полу была симметрически разставлена опечатанная крупная и мелкая стеклянная посуда, издававшая сивушный запахъ; разныя гардеробныя принадлежности небрежно валялись по стульямъ.
Я остановился у дверей.
-- Ты будешь принятъ въ канцелярію, милостиво объявилъ мнѣ Тугаловь.-- Рановъ берется тебя пріучить. Современемъ и жалованье получишь, если заслужишь. Но смотри въ оба. У меня строгіе порядки. Чуть того... какъ щепку вышвырну. Ну, чего еще ждешь? Ступай!
Я упалъ съ седьмаго неба. "Современемъ и жалованье получишь". Вотъ тебѣ и свой хлѣбъ, подумалъ я, горько подсмѣиваясь надъ самимъ собою, надъ своими сангвиническими надеждами, и съ поникшею головой поплелся безъ цѣли по ухабистой улицѣ. Рановъ догналъ меня.
-- А что, хорошъ онъ? спросилъ меня Рановъ, заливаясь смѣхомъ.-- Ты, братъ, однакожъ не тужи; чрезъ мѣсяцъ, много два, тебѣ будетъ назначено жалованье. За это я ручаюсь, лишь бы ты понялъ дѣло.
Я нѣсколько ожилъ.
-- Кто такой этотъ противный рыжій еврей, который торчитъ въ передней?
-- О, братъ, это у насъ самый главный. Съ нимъ ссориться опасно.
-- Что же онъ такое?
-- Онъ, собственно говоря, никакой должности или обязанности не имѣетъ. Онъ-единственный любимецъ Тугалова. Онъ собираетъ всѣ городскія сплетни и сообщаетъ ихъ своему патрону, онъ -- ходячая газета откупщика; онъ, глазами аргуса, слѣдитъ за всѣми поступками откупныхъ служителей и даже за ихъ домашнею жизнью. Онъ какими-то таинственными путями узнаетъ, что стряпаютъ у каждаго изъ его сослуживцевъ къ обѣду, и о всякой малѣйшей роскоши доноситъ Тугалову. Если роскошь эта хоть сколько нибудь превышаетъ средства служащаго,-- виновный подвергается брани и даже побоямъ, а въ иныхъ случаяхъ немилосердно изгоняется.
-- Отчего-же человѣкъ не имѣетъ права на заработанныя деньги позволить себѣ нѣкоторую роскошь?
-- Тугаловъ утверждаетъ, что роскошь ведетъ къ расточительности, а расточительность -- родная сестра мошенничеству; мошенничать-же, по его мнѣнію, имѣютъ право только откупщики, но не ихъ служащіе. Недавно онъ потребовалъ къ себѣ на судъ одного изъ нашихъ служащихъ по доносу рыжаго, но требуемый, предвидя кулачную расправу, отказался отъ службы, а явиться не захотѣлъ. И за что-же, ты думаешь?
-- За что?
-- За кашу.
-- Какъ за кашу?
-- Очень просто. Рыжій донесъ, что этотъ повѣренный ежедневно ѣстъ гречневую вашу съ подливкою гусинаго жира, довольно цѣннаго матеріала у евреевъ.
-- И сколько получаетъ рыжій за свою обязанность?
-- Всего нѣсколько рублей въ мѣсяцъ. Но онъ пользуется взятками отъ каждаго кабачника, отъ каждаго откупнаго служителя. Онъ накопилъ уже нѣсколько тысячъ, которыя пускаетъ въ ростъ. Предъ откупщикомъ онъ притворяется забитымъ, уничиженнымъ, нищимъ, голодающимъ. Онъ вмѣстѣ съ прислугою пользуется объѣдками изъ откупщичьяго стола, ползаетъ предъ откупщицею и ея роднею. Но его хлѣбъ тоже горекъ: онъ цѣлыя ночи напролетъ стоитъ у дверей кабинета, когда Тугаловъ тянетъ прокисшую вишневку и по заказу бесѣдуетъ съ этимъ пьяницей. Нерѣдко достаются ему и жестокія потасовки. Онъ все терпѣливо переносятъ и копить деньгу.
-- Это ужасно!
-- Еще не то увидишь. Не напрасно я тебѣ отсовѣтовалъ принимать этотъ откупной, скверный хлѣбъ.
Пока, я еще и сквернаго хлѣба не имѣлъ; я его видѣлъ только въ перспективѣ, поступивъ ученикомъ по бухгалтерской части. Я работалъ какъ волъ цѣлые дни и вечера. Благодаря расположенію управляющаго и заботливости моихъ сослуживцевъ, полюбившихъ меня за мой усидчивый характеръ и трудолюбіе, я быстро усвоивалъ откупную науку, для которой требовались одна азбука и первыя четыре правила ариѳметики. Я, молодая, свѣжая, горячая почтовая лошадь, бѣжалъ, не щадя силъ, лишь бы скорѣе добраться до станціи, въ ожиданіи корма...
Мѣсяца черезъ два я добѣжалъ до жданнаго корма. Правда, это была одна солома, казенное канцелярское жалованье, но нѣчто все-таки лучше, чѣмъ ничто. На это нѣчто можно было уже купить хлѣбъ, а хлѣбомъ, хоть и черствымъ, можно уже кое какъ прожить въ ожиданіи лучшихъ временъ. Я рѣшился на эти скудныя средства зажить собственнымъ домомъ. Я написалъ родителямъ и просилъ мать пріѣхать и привезти съ собою мою жену. Доброта матери сказалась и при этомъ случаѣ. Она немедленно пріѣхала, наняла для меня въ концѣ города дешевенькую избушку, устроила на собственныя деньги мое діогеновское хозяйство, затѣмъ уѣхала и прислала мнѣ жену съ собственной служанкой. Вслѣдъ за женою притащилась громадная телѣга, биткомъ набитая разными сельско-хозяйственными продуктами и съѣстными припасами. Въ кошелькѣ моей жены оказалась пара десятковъ серебряныхъ рублей, подаренныхъ ей моей матерью на новое хозяйство. Мы скоро устроились.
Какъ велико было мое счастіе въ первые дни! Какъ сладокъ показался мнѣ первый кусокъ хлѣба, добытый собственнымъ трудомъ! Каждая щепка, принадлежавшая къ моему хозяйству, была мнѣ дорога. Я, собственноручно, каждое утро стиралъ пыль съ моей мебели, окрашенной желтой масляной краской. Я интересовался каждой картофелиной, входилъ во всѣ хозяйственныя мелочи, считалъ себя какимъ-то собственникомъ, дѣятелемъ, семьяниномъ, будущимъ главой многочисленнаго потомства; я чувствовалъ то же самое, что чувствуетъ, вѣроятно, молоденькій воробей, устроивающійся въ первый разъ въ жизни, съ своей юной подругой, въ слѣпленномъ, имъ самимъ, гнѣздышкѣ. На душѣ было весело и свѣтло. Настоящее и будущее мнѣ улыбалось. Улыбалась даже и жена; она, впрочемъ, имѣла достаточную причину улыбаться. Я не дотрогивался до русскихъ книжекъ, все досужее отъ службы время посвящалъ домашней жизни, пускался съ женою въ длинныя разсужденія по хозяйственной части, изобрѣталъ для сведенія концовъ какія-то оригинальныя экономическія теоріи, которыя своей непримѣнимостью на практикѣ возбуждали неудержимый смѣхъ жены, болѣе опытной въ этомъ дѣлѣ; словомъ, я цѣликомъ забрался въ сферу этой простой, неразвитой женщины, и она торжествовала, считая меня совершенно обращеннымъ на путь истинный. Я разъигрывалъ какую-то дѣтскую идиллію, воображалъ себя пастушкомъ, чувствовалъ потребность бѣгать объ руку съ моей пастушкой по горамъ и доламъ. Моя пастушка, однакожъ, не опьянялась подобно мнѣ, на прогулкахъ она не давала мнѣ руки, потому что еврейское общественное мнѣніе тогдашняго времени считало неприличнымъ такую публичную короткость, даже между мужемъ и женой.
Супруга моя торжествовала однакожъ недолго. Первое мое счастливое ощущеніе скоро притупилось. Новизна моего положенія, частица воображаемой независимости занимали меня мѣсяцъ, другой, и затѣмъ я отрезвился совершенно. Мой хлѣбъ показался мнѣ черезчуръ нищенскимъ, мои радости представились дѣтскими и мелочными. Сверхъ того, мой хлѣбъ оказался только мнимымъ, я жилъ, собственно говоря, не моимъ крохотнымъ жалованьемъ, а подарками моей матери, пользовавшейся удобнымъ случаемъ, чтобы присылать намъ, тайкомъ отъ отца, цѣлые грузы съѣстныхъ припасовъ. Ходули, которыя подставило мнѣ мое воображеніе, разомъ выскользнули изъ-подъ моихъ ногъ, и я изъ гиганта превратился снова въ безпомощнаго пигмея. Моя служба была тяжела и горька. Десять разъ на день, при самой скверной погодѣ, я обязанъ былъ, какъ главный помощяикь конторщика (бухгалтера), тащить къ откупщику на квартиру цѣлыя кипы безграмотныхъ бумагъ, для прочтенія и подписи. Откупщикъ, большею частью пьяный, обращался со мною грубо и дерзко. Свой грязный, оборванный костюмъ, въ которомъ я представился въ первый разъ и который мнѣ внушалъ отвращеніе, а ему довѣріе, я бросилъ тотчасъ по вступленіи въ дѣйствительную службу и одѣлся хоть не щегольски, но довольно чисто и прилично. За это откупщикъ измѣнилъ свое мнѣніе обо мнѣ и прозвалъ меня щеголемъ. Произносилъ онъ слово "щеголь" съ такой презрительной ироніей, сопровождалъ онъ эту кличку такимъ ядовитымъ взглядомъ, что я всякій разъ краснѣлъ отъ досады и злости, но молчалъ и терпѣлъ по необходимости. По мѣрѣ того, какъ я разочаровывался въ своемъ мнимомъ счастіи, по мѣрѣ того какъ я началъ неглижировать мелочами моего микроскопическаго хозяйства, по мѣрѣ того какъ я опять принялся за свои старыя привычки корпѣть въ досужее время надъ русскими или еврейскими запрещенными книгами, жена моя все чаще и чаще меня упрекала и пилила по прежнему. Наше семейное счастіе полетѣло кувыркомъ туда, куда улетаетъ большая часть семейныхъ счастій женатаго, бѣднаго, неразвитаго человѣчества. Сознаюсь, я самъ подалъ поводъ къ такому превращенію. Увлекшись своимъ новымъ положеніемъ и жаждая полнаго домашнаго спокойствія, я поддался женѣ самымъ неразумнымъ образомъ и приносилъ ей жертвы, которыя она не хотѣла или не умѣла цѣнить; я потворствовалъ ея убѣжденіямъ, вынесеннымъ изъ фанатической сферы ея отца; я часто началъ ходить въ синагогу, исполнять всѣ обряды и на каждомъ шагу произносить короткія и длинныя молитвы. Сначала моя напускная набожность радовала жену, строго слѣдившую за моими поступками, но мало по малу она начала игнорировать мою деликатность, сдѣлалась взыскательною до невыносимости и относила мой образъ дѣйствій къ такимъ причинамъ, которыя меня оскорбляли.
-- Вотъ видишь, говорила она при видѣ моей притворной набожности:-- сколько ты отсмѣялся надъ моимъ отцомъ, сколько ни умничалъ, а прозрѣлъ наконецъ.-- Теперь сознаешь и самъ, что отецъ далеко умнѣе тебя, что жить надобно не такъ, какъ ты жилъ, а такъ, какъ онъ живетъ.
-- А ты хотѣла бы, чтобы я жилъ такъ, какъ онъ живетъ? спросилъ я насмѣшливо.
-- О, я этого только и добиваюсь. Я молю Бога...
-- Хорошо. Я буду жить, какъ твой отецъ, буду бѣгать къ цадику, въ баню, въ синагогу, буду по пятницамъ чистиьб подсвѣчники, ножи и видки. Но ты устрой себѣ кабакъ подъ фирмою "Лондонъ", ломай дѣла какъ твоя маменька, корми меня и будущихъ нашихъ дѣтей.
-- Ты чего упрекаешь меня маменькой? Жралъ, жралъ ея хлѣбъ, а теперь еще издѣваться надъ нею вздумалъ?
-- Я не издѣваюсь. Я доказываю тебѣ только одно: если я послѣдую примѣру твоего отца, то тебѣ придется трудиться какъ твоей матери, чтобы прокормить семью.
-- А теперь, ты кормишь? Жена скорчила презрительную гримасу.
-- Конечно, не ты.
-- Всякій сапожникъ, всякій водовозъ больше твоего зарабатываетъ. Нечего чваниться.
-- Но вѣдь мы живемъ же?
-- Живемъ? Хорошая жизнь! Питаемся какъ нищіе объѣдками твоей матери. А она, хитрая, рада-радёхонька, что такъ дешево отдѣлывается.
Неблагодарность жены къ моей матери вызвала, конечно, продолжительную ссору. Мы съ женою долгое время играли въ молчанку. Она скучала, и съ каждымъ днемъ больше и больше злилась, а я глоталъ книжку за книжкой, глоталъ съ такою жадностью, какъ никогда. Моя любознательность вынырнула опять на поверхность, да къ тому, впрочемъ, имѣлись особая причины.
Я, къ счастію моему, попалъ въ среду сослуживцевъ, молодыхъ евреевъ, вполнѣ сходившихся со мною въ религіозныхъ и житейскихъ мнѣніяхъ. Всѣ они происходили изъ такой же туманной сфера, какъ и я; всѣ они прошли ту же грустную житейскую школу, какъ и я, съ различными, конечно, оттѣнками, всѣ жаждали европейскаго образованія, сознавая, что старая гниль, которою напичкали ихъ мозги, составляетъ лишь бремя безполезное, негодный баластъ, выбросить который за бортъ скорѣе полезно, чѣмъ вредно; всѣ они понимали и твердо рѣшились перевоспитать себѣ и выработать убѣжденія, болѣе подходящія къ живой истинѣ, чѣмъ къ мертвому ханжеству. Во главѣ ихъ сталъ управляющій Рановъ, человѣкъ зрѣлый, разумный, начитанный, съ теплымъ сердцемъ и свѣтлой головой. Всѣ мы сошлись, какъ родные братья и смотрѣли на нашего коновода Ранова, какъ на старшаго брата. Рановъ вполнѣ понялъ свою благородную роль, и мастерски ее выполнялъ. Во время откупной службы, онъ былъ управляющій, которому мы съ большимъ уваженіемъ подчинялись, но какъ только часы нашей службы истекали, мы, по вечерамъ, собирались въ грязноватый кабинетъ Ранова, и образовывали вокругъ него самую внимательную, любознательную аудиторію. Онъ, впрочемъ, не игралъ абсолютную роль нашего учителя, онъ только былъ президентомъ нашего маленькаго кружка либераловъ. Въ этомъ кружкѣ обсуждались самые серьёзные вопросы религіозной и экономической жизни евреевъ, предлагались разные утопическіе способы къ искорененію національныхъ недостатковъ, въ перевоспитанію евреевъ, къ испрошенію у правительства разширенія правъ для евреевъ, словомъ -- этотъ миніатюрный кружокъ безсильныхъ юношей мечталъ вслухъ объ осуществленіи различныхъ переворотовъ въ еврейскомъ бытѣ. Когда мы ужъ черезчуръ увлекались, Рановъ насъ отрезвлялъ однимъ холодно-разумнымъ замѣчаніемъ, однимъ логическимъ выводомъ, которому умѣлъ придавать полную неопровержимость. Кружокъ этотъ, сверхъ того, образовывалъ, такъ-сказать, умственную ассоціацію; всякое индивидуальное умственное достояніе принадлежало всѣмъ намъ, имъ дѣлились побратски, всякій изъ васъ отдавалъ кружку все то, чѣмъ былъ богатъ, или на что претендовалъ. Рановъ былъ относительно силенъ въ русской словесности, и читалъ кружку все, что появлялось разумнаго, дѣльнаго въ отечественной литературѣ. Одинъ изъ кружка, обладавшій необыкновенною памятью и зазубрившій наизусть цѣлый лексиконъ иностранныхъ словъ, вошедшихъ въ русскій языкъ, служилъ намъ живымъ лексикономъ; другой изучилъ грамматику, риторику и логику и весь кружокъ пользовался его готовыми свѣдѣніями; третій читалъ еврейскія философскія книги и передавалъ кружку всѣ замѣчательныя мысли сей туманной мудрости, словомъ -- каждый изъ членовъ обязанъ былъ, какъ пчела, высасывать извѣстные книжные цвѣтки и выработывать по мѣрѣ своихъ силъ медъ для всѣхъ. Здѣсь работали нетолько теоретически, но и практически задавались литературныя темы, разсматривались сочиненія, задавались и разрѣшались математическія задачи, и проч. Чрезъ нѣкоторое время, нашъ кружокъ обогатился еще однимъ замѣнательнымъ членомъ, внесшись въ машу общую жизнь новые элементы и новую жизнь. Это былъ русскій богословъ, давнишній другъ Ранова, весьма развитый, богатый основательными познаніями, рьяный утопистъ и міропреобразователь. Рановъ уступилъ ему первенство. Мы ему почти поклонялись. Нашъ новый глава смотрѣлъ на матеріальную жизнь не съ еврейской точки зрѣнія. Онъ былъ нѣсколько эпикурейцемъ: любилъ плотно покушать, и выпить, нерѣдко даже чрезъ мѣру. Наши вечернія бесѣды часто кончались умѣренной попойкой. Въ описанномъ мною кружкѣ я былъ самый младшій годами и самый бѣдный познаніями. Я чувствовалъ свое безсиліе, и самолюбіе мое не мало отъ этого страдало. Вотъ почему я съ такою жадностью опять набросился на книги и книжки, къ крайнему прискорбію моей половины.
Прошло послѣ вступленія моего въ откупную службу больше года. Я усвоилъ уже всю откупную премудрость и сдѣлалъ въ моей карьерѣ шагъ впередъ. Конторщикъ, при которомъ я состоялъ помощникомъ, отказался отъ своей должности и перешелъ на новую службу въ другую губернію. Тугаловъ, относившійся ко мнѣ небрежно, нашелъ меня однакожъ способнымъ занять вакантное мѣсто конторщика. Онъ согласился на это еще больше потому, что меня онъ награждалъ гораздо меньшимъ окладомъ жалованья и слѣдовательно достигалъ цѣли съ меньшими издержками даже послѣ ничтожнаго возвышенія моего гонорарія. Я же, и послѣ этой прибавки, продолжалъ страдать и почти нищенствовать, тѣмъ болѣе, что уже сдѣлался отцомъ... Прибавка въ моемъ семействѣ не сдѣлала меня счастливѣе, а наоборотъ. Я не питалъ никакого чувства любви къ крошечному пискуну, недававшему мнѣ ни спать, ни заниматься, спутавшему всѣ мои финансовые разсчеты и возложившему на меня какія-то новыя обязанности, которыя я не понималъ и исполнялъ нехотя, какъ бы по приказу. Жена моя, сдѣлавшаяся матерью, видѣла въ этомъ событіи какой-то особенный геройскій подвигъ, требовала какого-то особеннаго матеріальнаго и нравственнаго вознагражденія, норовила крѣпко вцѣпиться въ мой носъ и круто пригнуть мою голову подъ свой башмакъ. Я геройства ея не признавалъ. Ссоры сдѣлались постоянными, упреки сыпались на меня ежеминутно, домашняя жизнь мнѣ опротивѣла и я, чаще прежняго, убѣгалъ отъ крикливой матери и пискливаго сынка, чтобы забыться дѣломъ, или отвести душу въ нашемъ дружескомъ кружкѣ, гдѣ и я получилъ въ это время уже нѣкоторое значеніе.
Въ такомъ положеніи были мои домашнія дѣла, когда я, по повелѣнію судебъ я по собственной неосторожности, возбудилъ гнѣвъ Тугалова и попалъ къ нему въ немилость. Я нажилъ себѣ смертельнаго врага въ рыжемъ любимцѣ откупщика и задѣлъ самолюбіе и грязные интересы самаго Тугалова. Я почувствовалъ къ рыжему негодяю такое отвращеніе съ перваго взгляда на него, что никакъ не могъ пересилить себя и сойтись нѣсколько съ нихъ, какъ другіе мои сослуживцы, болѣе меня практичные. За то, онъ строго слѣдилъ за мною, вѣчно доносилъ на меня, и я подвергался постояннымъ выговорамъ и даже брани. Сначала брань эта меня возмущала и обижала, но когда мои сослуживцы начали смѣяться надъ моими огорченіями и дали понять, что бранью пьянаго не стоитъ обижаться, я пріучилъ себя равнодушно, безучастно переносить грубыя нападки откупщика.
Въ одно дождливое утро, я явился къ откупщику съ разными счетами. Тугаловъ, завернувшись въ свой испачканный халатъ задумчиво шлепалъ по комнатѣ взадъ и впередъ.
-- Слушай, обратился онъ во мнѣ, принимая изъ моихъ рукъ счеты:-- слушай! Мнѣ вчера читали вслухъ какую-то русскую книжонку. Я слыхалъ что ты, щеголь, ужасный книгоѣдъ. Скажи ты мнѣ на милость, правду-ли эта книжка разсказываетъ, или вретъ?
-- Позвольте узнать, о какой книжкѣ вы спрашиваете?
-- Чортъ ее знаетъ, какая она. Но она разсказываетъ страшную исторію о какомъ-то праотцѣ нашемъ Абраамѣ. Ты знаешь, кто былъ таковъ этотъ Абраамъ?
-- Это первый, самый старшій нашъ патріархъ.
-- Ну, такъ проклятая книжка эта разсказываетъ о немъ страшную, невѣроятную вещь.
-- Какую?
-- Что будто этотъ Абраамъ хотѣлъ зарѣзать собственнаго сына, Исаака.
-- Это совершенная правда.
-- Правда? Что ты? Значитъ, этотъ Абраамъ -- разбойникъ!
-- Нѣтъ. Іегова хотѣлъ испытать послушаніе Абраама, повелѣлъ ему принесть въ жертву роднаго сына, Исаака. Но когда Абраамъ собрался уже исполнить это велѣніе, Іегова остановилъ его чрезъ своего ангела. За это послушаніе Іегова благословилъ и Абраама, и его потомство.
-- Я въ первый разъ слышу объ этой страшной исторіи. Откуда ты эта знаешь, щеголь?
-- Да вѣдь вы каждый день, по утрамъ, разсказываете сами въ своей молитвѣ эту исторію, называющуюся поеврейски "Акейда"
-- Въ самомъ дѣлѣ?
-- Увѣряю васъ.
-- Гм... Страшная исторія... Отецъ, родной отецъ, собирается зарѣзать собственнаго сына! Неслыханно!
Я крѣпился всѣми силами, чтобы не прыснуть со смѣха. Оселъ этотъ дожилъ до сѣдыхъ волосъ, каждый день набожно молился и не зналъ, о чемъ онъ бормочетъ такъ усердно. Тугаловъ хоть и читалъ древне-еврейскій языкъ, но не понималъ изъ него ни слова, какъ и большая часть евреевъ, безсмысленно молящаяся. Тѣмъ не менѣе рѣдко можно встрѣтить такого грубаго еврея, которому не была бы извѣстна такая популярная легенда, какъ жертвоприношеніе Авраама.
Я прибѣжалъ въ контору и съ громкимъ смѣхомъ передалъ весь мой разговоръ съ Тугаловымъ, стараясь представить глупое выраженіе его лошадиной рожи, подражая его голосу и шепелянью. Мнѣ показалось страннымъ, что всѣ мои сослуживцы, слушая мой разсказъ, не только не смѣются вмѣстѣ со мною, но, напротивъ, находятъ незнаніе принципала очень натуральнымъ. Я понялъ притворное равнодушіе моихъ слушателей только тогда, когда изъ-за двери выползъ рыжій доносчикъ, незамѣченный мною до его появленія.
-- Ты, голубчикъ, осмѣливаешься насмѣхаться надъ нашимъ благодѣтелемъ? Хорошо же! Я отобью у тебя охоту смѣяться. Ты у меня заплачешь, щеголь!
Я оторопѣлъ отъ этой неожиданности и не сказалъ ни слова.
Мои сослуживцы съ этой минуты считали меня уже выбывшимъ изъ ихъ строя. Я ожидалъ полной отставки. Прошла однакожъ цѣлая недѣля благополучно. Я бывалъ ежедневно у откупщика, но ничего особенно враждебнаго не замѣтилъ. Я нѣсколько успокоился, убѣждая себя что рыжій не привелъ въ исполненіе свои угрозы. Я горько ошибался.
Однажды я былъ призванъ въ Тугалову.
-- Мнѣ нужны, для моихъ соображеній, всѣ вѣдомости прошлаго года. Слышишь, щеголь, всѣ до единой!
-- Слушаю. Онѣ готовы.
-- Черновыя?
-- Да.
-- Самъ ты ѣшь черновыя, мнѣ бѣловыя подай. Я не стану слѣпить себѣ глаза твоими черновыми.
-- Въ такомъ случаѣ, я перепишу.
-- Переписать и представить мнѣ послѣ-завтра вечеромъ, непремѣнно. Ступай!
Переписать двѣнадцать толстыхъ вѣдомостей въ два дня -- вещь невозможная. Я обратился за совѣтомъ къ Ранову.
-- Это онъ мститъ тебѣ за твои насмѣшки. И по дѣломъ: будь осмотрительнѣе впредь.
-- Но подобную работу... въ два дня...
-- Во что бы то ни стало, а переписать нужно. А вотъ, я тебѣ посодѣйствую.
Рановъ созвалъ нашъ интимный кружокъ и раздѣлилъ между членами всѣ черновыя вѣдомости. Всякій, кто только владѣлъ изряднымъ почеркомъ, охотно взялъ на себя трудъ переписки. Мы работали двое сутокъ почти день и ночь, не разгибая спины. Работа была окончена къ сроку.
Довольный, съ цѣлою дюжиной толстѣйшихъ вѣдомостей подъ мышкой я, въ урочный вечерній часъ, явился къ деспоту. По моему мнѣнію, я совершилъ геркулесовскую работу, а потому и имѣлъ такой же гордый видъ, какъ и Геркулесъ, послѣ своихъ пробныхъ работъ.
-- Ну, что, переписалъ? грозно спросилъ меня Тугаловъ.
-- Вонъ онѣ! я подалъ ему тетради. Онъ скверно улыбнулся, а тетрадей не принялъ.
-- То-то. Смѣлъ бы ты, щеголь, ослушаться! Подай-ка мнѣ очки!
Я отыскалъ его громадныя очки въ мѣдной оправѣ, и подалъ ему.
-- Нагнись-ка, щеголь, подъ кушетку и достань мою вишневку.
Я досталъ и поставилъ на столъ. Онъ систематически, медленно, съ разстановками вытеръ очки, и осѣдлалъ ими носъ, такъ же медленно налилъ вишневки въ рюмку, поднесъ рюмку къ свѣчѣ и сквозь очки долго любовался бурымъ цвѣтомъ напитка, затѣмъ залпомъ опрокинулъ рюмку въ свою пасть.
-- Чего же ты еще ждешь? спросилъ онъ меня, посмакивая и щелкая языкомъ.
-- Вѣдомости...
-- Унеси ты эту дрянь съ собою. На что онѣ мнѣ? Я ихъ наизусть знаю.
-- Зачѣмъ же...
-- Ты спрашиваешь, зачѣмъ же я велѣлъ ихъ такъ поспѣшно переписать? Я хотѣлъ посмотрѣть, такъ ли ты, щеголь, прытокъ руками, какъ языкомъ. Ступай, я доволенъ тобою.
Съ бѣшенствомъ въ сердцѣ, я почти выбѣжалъ изъ кабинета. Въ передней я встрѣтился лицомъ къ лицу съ рыжимъ подлецомъ. Онъ нагло посмотрѣть мнѣ въ глаза и залился ядовитымъ смѣхомъ, похожимъ на старческій кашель.
-- Доносчикъ! угостилъ я его и выбѣжалъ на улицу.
Ночь была мрачная. Густой туманъ окуталъ и проникъ меня насквозь. Липкая, глубокая грязь всасывала мои ноги почти до колѣнъ. Проклиная и Тугалова, и рыжаго, и свою горькую судьбу, я ощупью пробирался. Путь предстоялъ далекій; надо было въ бродъ, по грязи, пройти весь городъ въ длину до противоположнаго конца. Тугаловъ видимо мстилъ мнѣ, истощая мои молодыя силы въ безплодной работѣ. Я подвергся той участи, какой, говорятъ, подвергаются на каторжныхъ работахъ самые тяжкіе преступники, заставляемые скапывать гору и переносить ее на другое мѣсто, безъ всякой полезной цѣли.
Я прошелъ уже три четверти длиннаго пути, какъ заслышалъ за собою чваканіе скачущей въ галопъ по грязи лошади. Кто-то звалъ меня.
-- Конторщикъ! конторщикъ!
Я остановился. Подскочилъ ко мнѣ кучеръ Тугалова, верхомъ, обдавъ меня грязью съ головы до ногъ.
-- Хозяинъ зоветъ. Возвратитесь, какъ можно скорѣе.
Я произнесъ какое-то проклятіе, но ослушаться не посмѣлъ. Я едва переводилъ духъ отъ усталости. Чтобы избавиться отъ лишней ноши, я швырнулъ всѣ бѣловыя тетради въ самую глубокую лужу.
Когда я опять явился въ кабинетъ Тугалова, рыжій сидѣлъ уже рядомъ съ своимъ патрономъ. Тугаловъ, облокотившись одной рукою, другою выводилъ какіе-то узоры по столу, размазывая пальцемъ розлитую вишневку. Штофъ былъ опорожненъ.
-- Ага, ты тутъ уже, щеголь?
-- Что прикажете? спросилъ я хриплымъ голосомъ.
-- А вотъ что, мой голубь! Ты вѣдь у меня ученый? Неправда ли?
Я молчалъ.
-- Представь ты себѣ, цѣлый часъ я спорю съ этимъ рыжимъ псомъ. Разрѣши ты, кто изъ насъ правъ.
Я продолжалъ молчать. Владѣй я силою Геркулеса, я схватилъ бы за ноги рыжаго пса и его подлою головою размозжилъ бы черепъ пьянаго тирана.
-- Эта собака утверждаетъ, продолжалъ Тугаловъ, не обращая на меня вниманія: -- эта собака утверждаетъ, что всякій еврей, какъ бы онъ ни былъ честенъ и набоженъ, какъ бы ни былъ безгрѣшенъ, а годикъ, все-таки, еще ему придется прохлаждаться въ аду для окончательнаго очищенія. Я нахожу это несправедливымъ и спорю противъ этого. Какъ твое мнѣніе на этотъ счетъ? Ты вѣдь у меня -- ученый?
-- Не знаю, отвѣтилъ я рѣзко.-- Изъ талмуда я помню только одно, что доносчикамъ придется очень жутко на томъ свѣтѣ. Талмудъ разрѣшаетъ убивать всякаго доносчика, какъ бѣшеную собаку, даже въ великій судный день.
-- Видишь, рыжій песъ? Сколько разъ я предостерегалъ тебя, дурака, не доносить на своихъ сослуживцевъ? Вонъ съ моихъ глазъ, каналья, не то...
Тугаловъ схватилъ пустой штофъ и собрался-было пустить его прямо въ доносчика, но тотъ успѣлъ уже улизнуть.
-- Это я за тебя отомстилъ, щеголь. Ступай домой. А языкъ держи впредь на привязи.
Было уже за полночь, когда я приплелся домой, испачканный, разбитый тѣломъ и убитый духомъ.
-- Безстыдникъ, распутникъ! привѣтствовала меня жена.-- Шляешься со своими друзьями по цѣлымъ ночамъ, а я одна, вѣчно одна. Того и. гляди, что меня когда-нибудь зарѣжутъ тутъ, въ глуши.
-- Ручаюсь за твою долговѣчность, отвѣтилъ я язвительно.
-- Онъ весело проводитъ себѣ вечера, а я...
-- Дай Богъ тебѣ провести такой же пріятный вечеръ, какъ я провелъ этотъ -- пожелалъ я женѣ искренно, отъ всего сердца, и завалился спать.
Да не заподозрятъ меня читатели въ преувеличеніи: я разсказываю совершенную истину, безъ всякихъ прикрасъ. Злая судьба наталкивала меня очень часто на странныхъ, оригинальныхъ, необыкновенныхъ субъектовъ, оказавшихся теперь очень пригодными для моихъ записокъ; такъ, въ слову, служа у своеобразнаго Тугалова, я имѣлъ случай столкнуться съ одною весьма оригинальною административною личностью.
Столкновеніе это произошло во время отсутствія управляющаго Ранова. Въ казенной палатѣ было взведено на откупъ какое-то крупное обвиненіе, пахнувшее большою отвѣтственностью. Хотя всѣ дѣятели палаты и состояли, по обыкновенію тогдашняго времени, на жалованьи у откупа, но жалованье это, при оказіяхъ, выходящихъ изъ ряда обыкновенныхъ, оказывалось иногда недостаточнымъ. При такихъ оказіяхъ выдавались экстраординарныя взятки, въ видѣ единовременныхъ наградъ. Съ одной изъ самыхъ крупныхъ взятокъ Тугаловъ, къ несчастью, командировалъ къ главной власти казенной палаты меня. Тугаловъ не снабдилъ меня надлежащей инструкціей, поручилъ только передать пакетъ предсѣдателю лично, прося его о прекращеніи извѣстнаго дѣла. Я нетолько не былъ знакомъ съ этой сильной личностью, но до того ни разу ея даже не видалъ.
Я явился къ предсѣдателю на-домъ, утромъ, и просилъ доложить о себѣ, какъ о посланномъ Тугалова. Меня ввели въ длинный, очень узкій кабинетъ и велѣли ждать. Всѣ стѣны этой комнаты были обставлены шкафами и шкафиками. Во всемъ кабинетѣ стояло только одно кресло у стола, покрытаго зеленой скатертью. По всѣмъ, угламъ кабинета висѣли цѣлыя группы образовъ изящной работы въ дорогихъ оправахъ; на особомъ, великолѣпной отдѣлки, кругломъ столикѣ стояло на малахитовомъ пьедесталѣ распятіе изъ слоновой кости, и лежало Евангеліе въ позолоченномъ переплетѣ. Я стоялъ у дверей и съ робостью ждалъ появленія его превосходительства.
Черезъ нѣкоторое время вышелъ ко мнѣ предсѣдатель, одѣтый во всей формѣ, съ множествомъ орденовъ на груди. Это былъ высокій, но нѣсколько согбенный, сухоточный старикъ съ однимъ клокомъ сѣдыхъ волосъ на затылкѣ, съ сѣрыми впалыми глазами, и съ беззубымъ, ввалившимся ртомъ. Онъ медленно подошелъ во мнѣ, конвульсивно двигая челюстями, какъ будто что-то пережевывая. Я поклонился.
-- Тебѣ... что? прошамкалъ онъ старчески.
-- Я посланъ къ вашему превосходительству г. Тугаловымъ.
-- Ты кто?
-- Его бухгалтеръ.
-- Ну?
-- Онъ прислалъ...
-- По дѣлу... какому?
-- Въ казенной палатѣ...
-- Гм... Ну что же?
-- Проситъ...
-- О чемъ?
-- О прекращеніи...
-- Прекращу, любезный, прекращу... не дѣло; нѣтъ... не дѣло, а его мошенничества. Такъ ты ему и скажи: "Прекратятъ, моль, его превосходительство, не дѣла ваши, а ваши мошенничества". Такъ ты и передай, любезнѣйшій.
-- Слушаю-съ.
-- Ступай.
-- Ваше превосходительство!
-- Что еще?
-- Г. Тугаловъ прислалъ....
-- Что?
-- Пакетъ-съ...
-- Съ чѣмъ?
-- Съ... съ... съ деньг...
-- Съ деньгами? Взятку?? Мнѣ?? какъ ты смѣешь, негодяй? Эй!
Предсѣдатель схватилъ колокольчикъ и зазвонилъ какъ на пожаръ. Я стоялъ ни живъ ни мертвъ отъ страха. Я не зналъ еще тогда, что иные взяточники такъ-же церемонны, какъ и иныя проститутки.
Вошелъ, не торопясь, съ ноги на ногу переваливаясь, старый, плѣшивый, небритый лакей, съ какимъ-то птичьимъ лицомъ.
-- Вонъ его!.. веди... Представь! приказалъ предсѣдатель съ пѣной у рта, указывая на меня дрожащимъ, крючкообразнымъ пальцемъ.
Лакей, какъ-то особенно улыбаясь, не торопясь, приблизился ко мнѣ, дернулъ за рукавъ и шепнулъ:
-- Положь!
Я не понялъ и стоялъ оторопѣлый.
-- Скатерть вонъ! шепнулъ онъ сердито и прибавилъ вслухъ:
-- Чего стоишь еще? Приказано идти, оглохъ что ли?
Я сначала вытащилъ изъ кармана пакетъ, но, не совсѣмъ понявъ лакея, зашагалъ къ двери. Лакей грубо вырвалъ пакетъ изъ моихъ рукъ и, осмотрѣвъ его со всѣхъ сторонъ, сунулъ подъ зеленую скатерть.
Предсѣдатель какъ-то безучастно, молча, слѣдилъ за этой сценой. Когда пакетъ покоился уже подъ сукномъ, онъ приблизился къ столику, на которомъ стояло распятіе, упалъ на колѣни и громко и набожно произнесъ.
-- О, Господи, накажи и покарай ты Іуду искусителя, яко совратителя моего, и помилуй мя, смиреннаго раба твоего!
Я вышелъ, тащимый за рукавъ лакеемъ. Въ передней лакей ласково усадилъ меня.
-- Ну, присядь, милый, оправься маненько, а то испужался больно. А пужаться-то, понастояшему, и нечего; они у насъ лаять-то точно залаютъ, а кусаться, ни ни; смирные!
-- Коли пакетомъ не брезгаютъ, то за что же они на меня кричать изволили? осмѣлился я спросить камердинера.
-- Дурятъ маненько. Сказано -- барство. Да и то сказать, глуповатъ и ты. Чего подъ носъ прямо и суешь? Разѣ бары берутъ? Имъ положь... Вотъ што! Ну, а нашъ братъ... напрямикъ этакъ. На руку, молъ, прямо...
Лакей протянулъ ко мнѣ руку. Я понялъ намекъ, и положилъ собственный мой полтинникъ.
-- Благодарствую. А ты доложи своему хозяину, что дѣло сдѣлано будетъ. Мой старина на эвтотъ счетъ завсегда въ акуратѣ.
За обиду, нанесенную моими насмѣшками самолюбію Тугалова, я дешево отдѣлался, но я задѣлъ еще и его интересы. Это повело къ болѣе серьёзнымъ послѣдствіямъ.
Тугаловъ содержалъ откупъ не одинъ, а въ компаніи съ однимъ евреемъ. Компаньонъ Тугалова былъ человѣкъ хорошій, честный. Соединивъ свои интересы съ интересами Тугалова, безсовѣстнаго плута, компаньонъ его оградилъ себя тѣмъ, что имѣлъ отдѣльный штатъ служащихъ, особое отдѣленіе конторы, особый подвалъ и проч. Словомъ, онъ старался не вдаваться въ лапы Тугалову, зная по опыту, что наживетъ процессъ и останется въ накладѣ. Вражда и недовѣріе, питаемое однакожъ откупщиками-компаньонами другъ къ другу, не распространялись на ихъ служащихъ, жившихъ между собою въ большой дружбѣ. Служащіе враждебныхъ сторонъ очень часто дѣлали одолженія и займы другъ другу конфиденціальнымъ образомъ, и честно, добросовѣстно разсчитывались между собою, не доводя до свѣдѣнія принципаловъ.
Однажды кассиру Тугалова не хватило крупной суммы въ срочному взносу въ казну. Кредитомъ отъ частныхъ лицъ плутоватый Тугаловъ не пользовался. Чтобы остаться исправнымъ предъ казною, кассиръ Тугалова одолжился у кассира компаньона его, до сбора выручки, значительною суммою. Тугаловъ пронюхалъ объ оплошности кассира его компаньона и строго на строго приказалъ своему кассиру денегъ этихъ не платить до окончанія имъ, Тугаловымъ, какихъ-то личныхъ счетовъ съ компаньономъ. Оба кассира были въ отчаяніи: одному, довѣрившему деньги своего вѣрителя безъ разрѣшенія, угрожали удаленіе отъ должности, тюрьма и уголовная отвѣтственность какъ за захватъ, а другой сознавалъ себя единственною причиною несчастія своего друга. Случай этотъ возмутилъ всѣхъ насъ до глубины сердца. Подъ предательствомъ Ранова собрался весь нашъ кружокъ, чтобы держать совѣтъ, какъ спасти и выпутать обоихъ кассировъ. Сколько ни судили, а трудную дилемму эту разрѣшить никакъ не могли. Если кассиръ-должникъ не уплатитъ занятыхъ денегъ, то погибнетъ кассиръ-кредиторъ, въ противномъ же случаѣ Тугаловъ загубитъ своего кассира; одинъ изъ кассировъ очевидно долженъ былъ пострадать, но кто именно долженъ пасть жертвой?
-- Господа! сказалъ послѣ долгаго размышленія Рановъ: -- я кажется, нашелъ средство спасти обоихъ кассировъ. Всѣ съ любопытствомъ попросили его объяснить свою мысль.
-- А вотъ что: пусть нашъ конторщикъ выдастъ кассиру-кредитору заднимъ числомъ формальную квитанцію въ полученіи заимообразно денегъ, съ обязанностью уплатить къ извѣстному сроку. Тугаловъ противъ такой квитанціи, подкрѣпляемой нашей кассовой книгою, спорить не посмѣетъ и, волей-неволей прикажетъ заплатить.
Совѣтъ этотъ былъ одобренъ всѣми, исключая меня.
-- Что-жь это такое, господа? Вы приносите меня въ жертву? Вѣдь я за это отвѣчать буду.
-- Послушай, другъ, успокоилъ меня Рановъ:-- ты отвѣчать не будешь, потому что квитанцію эту ты, яко-бы, выдалъ въ то, время, когда еще не послѣдовало приказанія Тугалова объ удержаніи этихъ денегъ. Понимаешь?
-- Квитанцію эту можетъ выдать и самъ кассиръ; зачѣмъ же именно я?
-- Кассиръ имѣлъ глупость уже объявить, что онъ никакихъ документовъ не выдавалъ.
Я не могъ рѣшиться на подобный рискованный шагъ, при всемъ моемъ состраданіи къ участи несчастныхъ кассировъ.
-- Послушай, обратились ко мнѣ товарищи.-- Ты рискуешь подвергнуться только брани, а кассиры рискуютъ уголовною отвѣтственностью, и по меньшей мѣрѣ лишеніемъ хлѣба.
-- А я развѣ не могу лишиться хлѣба?
-- Нѣтъ. Но еслибы даже и такъ, то у тебя всего одинъ только грудной ребенокъ; у тебя отецъ арендаторъ, у котораго ты можешь въ крайнемъ случаѣ хоть временно пріютиться, а у этихъ несчастныхъ цѣла куча дѣтей. По удаленіи ихъ отъ должности, они на другой же день не будутъ имѣть на что пообѣдать.
Я все еще колебался. Мой собственный хлѣбъ висѣлъ на волоскѣ.
-- Я считалъ тебя благороднѣе и добрѣе, сказалъ Рановъ, съ упрекомъ посмотрѣвъ на меня.
Я выдалъ требуемую квитанцію. Деньги были уплачены; кассиры были спасены. Но о той брани, которой я подвергся за поступокъ, отлично понятый хитрымъ откупщикомъ, мнѣ гадко и страшно припоминать теперь....
Съ этого дня мой собственный хлѣбъ сдѣлался ненадежнымъ. Тугаловъ очевидно держалъ меня только до тѣхъ поръ, пока явится другой, свѣдущій по откупной счетной части, способный замѣнитъ меня. Мнѣ сдѣлались отвратительны и Тугаловъ, и его нищенскій хлѣбъ, и вся откупная казенщина. Куда нибудь, лишь бы подальше отъ этого вертепа мошенничества и деспотизма! мысленно рѣшилъ я въ это время.
Я твердо вознамѣрился не дожидаться той унизительной минуты, когда подлый Тугаловъ меня позорно выгонитъ; я рѣшился уволиться своей волей и какъ можно скорѣе. Но что было дѣлать? что предпринять? чѣмъ жить?-- всѣ эти и подобные вопросы неотступно тяготили меня -- и я, сколько ни думалъ, не умѣлъ найти имъ хотя сколько-нибудь удовлетворительнаго рѣшенія.