"Жизнь моя была тяжелая,--пишетъ въ своихъ воспоминаніяхъ "трезвенникъ", крестьянинъ В. С. Мироновъ. "Жилъ я такъ: съ мѣста на мѣсто меня гоняли. За не хорошее мое поведеніе, нигдѣ не уживался..." "... И до того въ конецъ дошелъ, что жена моя хотѣла меня зарѣзать. Однажды я, пришедши пьянымъ, до того доскандалился, что естественно вывелъ жену изъ терпѣнія, и она бросилась было съ ножомъ, но поднялся крикъ,-- дѣти расплакались... Старшая дочь и говоритъ: "видишь, папа! Мама-то больна сдѣлалась.." Потомъ обращается къ женѣ и говоритъ: "ты, мама, насъ отрави и сама отравись. Я слышала, насъ возьмутъ въ участокъ и похоронятъ на казенный счетъ, а папѣ мы этимъ дадимъ свободу, пусть живетъ..." И такъ я пилъ разъ отъ разу сильнѣе, и жена отъ этого, отъ жизни такой, стала совсѣмъ больна...".
"Думается, хуже меня никто и не жилъ", -- сообщаетъ въ своемъ краткомъ жизнеописаніи крестьянка Татьяна Павловна Маркова, живущая въ Москвѣ.-- "Мужъ мой въ пьяномъ видѣ былъ хуже разбойника,-- не уступала и я, и каждый часъ былъ у насъ скандалъ да драка. Безъ синяковъ не ходила".
"Семейное положеніе наше было поистинѣ ужасно, какъ и въ каждой семьѣ, гдѣ глава семьи -- отецъ пьетъ, и вслѣдствіе этого являются завсегдашніе, т. е. хроническіе недостатки",-- разсказываетъ крестьянка Павлова, жена носильщика, живущая въ Москвѣ.-- "Въ то время большинство дѣтей ходило въ школу, а ихъ у меня шестеро. Частенько оставались они безъ завтрака, и къ приходу ихъ изъ школы я съ трудомъ могла приготовлять что-нибудь, чтобы не быть голодными. И, конечно, въ дополненіе ежедневныя ссоры, слезы... Да, картина поистинѣ была ужасная, грязная, достойная сожалѣнія..."
Супруги Лопаткины пишутъ, что "съ 1905 года они начали пить вино. Жили въ домѣ Веденѣева; по вишу насъ держать въ квартирахъ не стали и попали въ ночлежный домъ на Хитровъ рынокъ, въ домъ Кулакова. Но и въ ночлежныхъ квартирахъ держать не стали; гоняли насъ изъ квартиры въ квартиру собственно за скандалъ, потому что мы дрались ножами и стамесками. Сколько я ни заработаю по стекольному дѣлу, то все пропью и остаюсь опять голъ, какъ соколъ. И жена, то же самое: что ни заторгуетъ, все пропьетъ... Заблудившись въ винѣ, мы не разъ покушались на самоубійство..."
"Я былъ ломовой извозчикъ",-- разсказываетъ Василій Пет. Ивановъ въ своемъ жизнеописаніи.-- "Казалось бы, этого довольно, чтобы имѣть представленіе о томъ, какъ я жилъ, ибо кому неизвѣстна жизнь ломового, вѣчно озлобленная, вѣчно съ похмѣлья? Но этого мало: я былъ среди ломовыхъ выдающаяся личность, выдающаяся тѣмъ, что равнаго мнѣ по выпивкѣ не встрѣчалось. Бездонная бочка. Пилъ утромъ, пилъ и ночью, однимъ словомъ пилъ, когда только былъ въ состояніи выпить. Здоровый отъ природы -- высокаго роста, съ растрепанной бородой, всклокоченными волосами, опухшимъ и безъ того толстымъ лицомъ, я производилъ "чарующее" впечатлѣніе: мои лошади при видѣ меня шарахались въ стороны. Нетрудно догадаться, съ какимъ трепетомъ встрѣчала меня моя супруга съ дѣтьми, и какое я вносилъ въ семью оживленіе: кто подъ лавку, кто подъ кровать, кто къ сосѣдямъ. Конечно, нельзя думать, что такъ было ежедневно: бывали случаи, что съ моимъ появленіемъ всѣ бросались ко мнѣ, что бывало обычно, когда вносили меня на рукахъ. Нельзя сказать, что я не былъ религіозенъ. Съ удовольствіемъ разскажу, какъ я, уѣзжая въ деревню на праздникъ, ходилъ съ крестнымъ ходомъ. Дѣло было весной -- носили по деревнѣ иконы:-- мнѣ была вручена икона Божьей Матери. Въ каждой избѣ, по обычаю христіанскому, всѣмъ участвующимъ въ ношеніи Божьяго Милосердія подносили вино. Я почти нигдѣ не отказывался -- не хотѣлъ обижать православныхъ. Къ концу крестнаго хода такъ нахватался, что войти въ послѣднюю избу не могъ, и сѣлъ на крыльцѣ, прижавъ икону къ груди, и, скрестивъ руки, забылся. Отслуживъ молебенъ, мои спутники увидали, въ какомъ я положеніи, и кто-то догадался взять у меня икону. Я не проснулся. Товарищъ же мой, тоже сильно "хлебнувши", былъ возмущенъ отобраніемъ у меня иконы, растолкалъ меня, предварительно свистнувъ мнѣ по шеѣ своей иконой, и разъяснилъ, что у меня стащили икону. Внѣ себя отъ гнѣва я, спотыкаясь, понесся выручать икону и, выручая, не стѣснялся въ выраженіяхъ... Икону мнѣ дали, и я началъ успокоиваться, а товарищъ мой мнѣ замѣтилъ: "а вѣдь тебя, Василій, надули, глянь-ко; вмѣсто Божьей Матери дали Николая Чудотворца".
Я разсвирѣпѣлъ и, не помня себя, такъ треснулъ обидчика по лысинѣ иконой Николая Чудотворца, что руки у обидчика опустились, и его икона упала. Ругаясь всячески, я торжественно входилъ въ храмъ, неся икону Божьей Матери, которую все-таки сумѣлъ отвоевать. Въ храмѣ запѣли молитвы, а я началъ подсвистывать -- забылся совсѣмъ. Староста церковный, царство ему Небесное, сумѣлъ вывести меня на паперть и сталъ урезонивать, но отъ внезапнаго моего удара полетѣлъ къ оградѣ. За нимъ по очереди подходили мой братъ и отецъ, которые также по очереди и подкатывались къ старостѣ. И такъ долго я безумствовалъ, пока не разбилъ окно, не изрѣзался стеклами и не былъ связанъ и, окровавленный, отведенъ въ "холодную". Какъ ни умны были мои лошади, все же я ихъ одну за другой пропилъ, а збрую и кое-какой скарбъ взяли за долги. Измѣнившееся мое матеріальное положеніе не могло уменьшить моего влеченія къ пьянству, наоборотъ, увеличило. И этотъ моментъ я безъ ужаса вспомнить не могу: все, что было можно пропить -- пропито, жена раздѣта, ребята полунагіе, самъ въ опоркахъ. Куда бѣжать? Въ минуту просвѣтлѣнія я, ужасаясь, видѣлъ, что нахожусь въ какомъ то заколдованномъ кругу, выйти изъ котораго возможности нѣтъ. И что только не лѣзло мнѣ въ голову? И перекладина съ подтянутымъ къ ней на старыхъ возжахъ моимъ грѣшнымъ тѣломъ; и ножъ, и ядъ, и чѣмъ дальше, тѣмъ все это лѣзло въ голову чаще и чаще, и я уже чувствовалъ, что только одно изъ этихъ средствъ облегчитъ страданія -- вопросъ былъ только во времени" {Всѣ эти и многія другія воспоминанія и жизнеописанія трезвенниковъ хранятся въ моемъ архивѣ сектантскихъ рукописей. Они цѣликомъ будутъ напечатаны въ одномъ изъ томовъ нашего изданія, посвященнаго религіозно-общественнымъ движеніямъ въ Россіи.}.
"Я воръ, разбойникъ, конокрадъ, способенъ былъ на все. Меня боялись всѣ, вся округа,-- радостно каясь, торопливо говорилъ за чаемъ кучерявый крестьянинъ-блондинъ съ маленькой русой бородкой.-- 'Когда я появлялся въ селеніи, всѣ ждали бѣды. Я много ранъ судился, сидѣлъ въ тюрьмѣ, былъ въ ссылкѣ, лишенъ всѣхъ правъ, въ меня стрѣляли, хотѣли какъ-нибудь избавиться отъ меня, а прозвище мнѣ было "Чепуха". Конечно, я былъ горчайшій пьяница, мотъ, развратитель и насильникъ, ругатель и хулитель всего. Даже хулиганы, и тѣ боялись меня..."
"Я -- проститутка,-- говорила женщина уже не молодая.-- Вино и развратъ меня сгубили. У меня не было жизни, а одна маята. Я больна. Была въ больницѣ. И опять развратъ,: и опять пьянство.... Или свое я позабыла -- меня звали прозвищемъ, дурное было слово." Забыла- я также, что я -- Человѣкъ. "Поганая тварь" было самое ласковое слово, съ какимъ обращались ко мнѣ, а обыкновенно такъ называли, что- и сказать нельзя. Да, тварь, а не человѣкъ!.. Изъ улицы въ улицу, изъ пивной въ трактиръ, на панели и около бань, шла и моталась я, опившаяся, грязная, нечесаная, больная, противная себѣ и людямъ. Я не могла поднять глазъ на людей, и отъ стыда, и отъ жалости, и отъ злости я вдругъ хохотала, какъ безумная, и напивалась вдрызгъ, до безчувствія... Я была поганая тварь, и вотъ пришелъ онъ: любовно взялъ меня за руку, приблизилъ къ себѣ, не погнушался ни моей грязи, ни моихъ болѣзней. Посмотрѣлъ мнѣ ласково въ глаза, проникъ въ мою душу и влилъ въ меня жизнь. Радость вдохнулъ въ меня, и вдругъ что-то затеплилось, загорѣлось въ моемъ сердцѣ, и душа моя затрепетала... Онъ, праведный, что-то такое сказалъ мнѣ,-- я не помню что,-- что встрепенуло меня, и я потянулась къ нему... Вся моя мысль стала о немъ, а онъ твердилъ всѣмъ и говорилъ мнѣ, что мы люди, и что я -- я не тварь, а тоже человѣкъ... И я перестала нить, бросила развратъ, стала на честный путь жизни и ужасаюсь и содрогаюсь теперь, вспоминая прежнее... А кто? Все онъ, вашъ братецъ, своей любовью меня спасъ...".
Вотъ они -- его люди, его братцы и сестрицы... Чернорабочіе, подмастерья, ремесленники, рабочіе, крестьяне, мелкіе лавочники. Но болѣе всего обращаютъ они вниманіе на пострадавшихъ отъ жизни людей, всякіе забулдыги, хулиганы, воры, разбойники, пропойцы, проститутки, мужчины и женщины, потерявшіе все, забывшіе, что они люди, всѣ эти униженные, забитые и пришибленные жизнью, развращенные и оскорбленные, всѣ тѣ, мимо кого проходятъ всѣ; всѣ тѣ, кто своей грязью, лохмотьями, болѣзнями такъ безпокоятъ и волнуютъ чистыхъ господъ -- вотъ они-то и есть друзья и братья братцевъ Іоанна Тульскаго и Дмитрія Колпинскаго, живущихъ въ Москвѣ. Надъ этимъ "дномъ жизги" работаютъ они съ своими ближайшими сподвижниками, не покладая рукъ, извлекая изъ тѣхъ, кого принято звать отбросами общества, истинные перлы душевной красоты, подвита, сердечности и преданности вдохновенной идеѣ.
Въ чемъ же секретъ этихъ апостоловъ человѣчности нашихъ дней?
"Братецъ простой человѣкъ, и рѣчь его простая, сердечная и убѣдительная",-- пишетъ про братца Іоанна Колоскова П. Тимоѳеевъ, житель г. Москвы, который имѣлъ много случаевъ соприкасаться съ братцемъ, слушать его бесѣды и бесѣдовать съ нимъ наединѣ.-- "Иной разъ довольно одного его слова, и вчерашній пьяница -- завсегдатай Хитрова рынка -- дѣлается трезвымъ, честнымъ работникомъ"... ....Я въ каждомъ человѣкѣ,-- говорить братецъ,-- привыкъ видѣть прежде всего человѣка. Мнѣ однажды пришлось слышать разговоръ братца съ какимъ-то чиновникомъ. Чиновникъ разсказывалъ про своего брата-пьяницу, утверждалъ, что его можетъ исправить только могила. "Напрасно вы такъ думаете",-- возразилъ братецъ.-- "Стоитъ только пробудить въ человѣкѣ совѣсть, и онъ опять будетъ хорошимъ человѣкомъ". "Да у него и совѣсть-то потеряна",-- настаивалъ чиновникъ.-- "Это только принято такъ говорить,-- продолжалъ братецъ.-- а на самомъ-то дѣлѣ совѣсть есть у каждаго человѣка, только она заглушена всевозможными пороками, все равно, что вотъ на вашемъ мундирѣ: пуговица покрылась ржавчиной,-- только стоитъ очистить ржавчину, и пуговица ваша заблеститъ и, пожалуй, будетъ ярче остальныхъ, незаржавленныхъ".
Вотъ эта-то вѣра въ человѣка, въ его способность жить разумной, совѣстливой жизнью, и есть тотъ таинственный талисманъ, которымъ такъ безраздѣльно побѣждаетъ онъ десятки тысячъ простыхъ, измученныхъ людей, часто переставшихъ даже считать себя людьми.
Вспомните ломового извозчика, о которомъ разсказали мы выше. Онъ все прожилъ. Мысль его все болѣе приковывалась къ роковому походу -- онъ хотѣлъ повѣситься, отравиться, убить себя. "И вотъ въ минуты такихъ размышленій,-- пишетъ ломовой извозчикъ,-- передо мной, какъ изъ земли, выростаеть фигура моей жены. Трудно забыть этотъ моментъ. Она плакала, но лицо ея казалось просвѣтленнымъ; она старалась -- торопилась разсказать мнѣ о человѣкѣ, котораго видѣла сейчасъ, нѣсколько минутъ тому назадъ, о человѣкѣ, который разсказывалъ ей о новой, доселѣ неслыханной ей жизни, жизни трезвой, честной, спокойной. Она задыхалась, слезы не давали ей говорить. Съ трудомъ я узналъ, что человѣкъ этотъ -- проповѣдникъ трезвости, братецъ Іоаннъ. Лучъ надежды на спасеніе жизни сверкнулъ въ моей отяжелѣвшей головѣ. Не дождавшись разсвѣта, я былъ съ женой у братца. Былъ понедѣльникъ -- была бесѣда. Какъ цѣлительный бальзамъ, слова братца ложились въ мое сердце, затягивая раны. Я вышелъ съ бесѣды, сознавая, что-могу быть и я человѣкомъ. Я далъ обѣщаніе вовѣкъ не прикасаться къ вину -- не травитъ имъ и ближнихъ. И вотъ этотъ день является границей между пьяной жизнью и трезвой"....
Такъ вотъ оно что: сознаніе, что "и я -- человѣкъ",заставляетъ распрямить согбенную спину, поднимаетъ людей въ ихъ собственномъ сознаніи, окрыляетъ ихъ надеждой и даетъ имъ силы на борьбу. Такъ вотъ онъ въ чемъ таинственный талисманъ: люди-рабы, люди-твари хотятъ быть людьми-человѣками. И не здѣсь ли разгадка всей той черной злобы и ненависти, всей той жестокости и клеветы, съ которыми напали на "трезвенниковъ" черносотенные представители духовенства и миссіонеровъ? Чуютъ они роковую бѣду: народъ даже "самаго низкаго класса", и тотъ сталъ пробуждаться. Забрезжился свѣтъ сознанія, жажда исканія правды и тамъ, гдѣ такъ самовластно царилъ пьяный угаръ, разгулъ и развратъ -- эти вѣяные друзья и спутники всѣхъ тѣхъ, кто цѣпляется за старыя формы жизни, кто въ безсознательности массъ видитъ свое спасеніе и преуспѣяніе.