На другой день, под вечер, к нам пришел Павел. Он ни разу еще не был у нас.
— Дома брат?
— Дома, проходите… — приветливо встретила его Ксения Ивановна.
Я обрадовался, подошел к Павлу в темной передней и поздоровался, а он, ласково коснувшись моего плеча, сказал:
— Что к нам не ходишь? Не велят, что ли?
Вошел Александр, недружелюбно проговорил:
— Здравствуй, Павел Петрович! Что скажешь?
— Да не с добрыми вестями пришел.
— Что так? Проходи.
— Ноги-то у меня грязные. Я прямо с работы, дома еще не был.
Давай, хоть здесь поговорим.
Он прошел в кухню и присел к столу.
— Сейчас только из волости, вызывали… недоимки требуют… У тебя старшина не был? Сам ходит по дворам, взыскивает…
— У меня денег нет, — холодно проговорил Александр.
— Я к тебе не за деньгами пришел. Мне не надо, я сам за себя заплачу. За отца требуют.
— За отца?
— Да, за отцом недоимки нашли; за покойным… А вот его податная книжка. В ней всё записано. Всё, до копейки уплачено… А они грозят. «Если, — говорят, — не заплатите — пороть…»
Александр взял из рук Павла черную тонкую книжку и, перелистывая, заметил:
— Я не вижу недоимок.
— Я говорил им, что всё в порядке, а они, волостные крысы, своё: «У нас, — говорят, — в книгах нет, не записано». Пятнадцать рублей с копейками… А где их сейчас возьмешь? Пополам надо нам разделываться-то…
Александр слушал брата и кусал правый ус. Вдруг в окно настойчиво постучали. Я выбежал. У ворот стояли три черные фигуры, в одной из них я узнал полицейского.
— Дома хозяева-то?
— Дома.
— Кто здесь живет?
Они вошли в избу.
Высокий плечистый человек с русой бородой, в короткой меховой шубке, в бобровой шапке, прошел вперед, снял шапку и, перекрестившись на иконы, спросил:
— Ну-ка, где хозяин?
— Я хозяин, — ответил Александр.
— Это что, старший? — осматривал Александра с ног до головы, спросил человек. — Знаешь меня?
— Где-то будто видал, — ответил Александр.
— Видал? — насмешливо спросил человек. — Плохие вы люди, когда свое начальство не знаете. А старшину волостного… знаешь?
— Знаю… Григорий Николаич?
— Да, да. Григория Николаича, по фамилии Кузнецова.
Говорил он подчеркнуто вызывающим тоном. По-хозяйски расселся у стола, не снимая шубы, и приказал волостному писарю, кряжистому человеку с широкой серой бородой:
— Ну-ка, смотри, Петр Иваныч, ихние дела…
Писарь раскрыл толстую книгу. В комнату вошел Павел.
— А-а-а! И этот здесь? Ну, тем лучше, — проговорил Кузнецов. — Податные книжки дайте.
Писарь долго искал, перелистывая свою книгу. Кузнецов отечески говорил:
— До чего довели! Старшина — ваше выборное лицо — самолично ходит, собирает с вас деньги… Какой нонче народ слабый стал… Ну, вот теперь придется подтянуться… Сколько, говоришь, Петр Иваныч, за ними числится?
— За Павлом?… Двенадцать рублей семьдесят восемь копеек… За три года, значит.
— Та-ак! Ишь ты…
— У меня же всё уплочено, Григорий Николаич, — возразил Павел.
— Ты погоди… Говори, когда тебя будут спрашивать, — строго остановил его старшина. — А за Александром?
— За Александром?… За шесть лет.
— Ого-о! Как это вышло-то?
— Я же был на военной службе четыре года…
— Тоже обожди, милейший мой… Дальше, Петр Иваныч!
— А от отца осталось недоимок за пять лет — пятнадцать рублей и восемьдесят девять копеек.
— Так… Ну? — смотря исподлобья на братьев, спросил старшина. — Будете платить али нет?
— Вы посмотрите в наши-то книжки, — сказал Павел, — по ним недоимок не числится.
— Я вас спрашиваю: платить будете?
— Почему же мы двойные подати будем платить?
— И за четыре года военной службы… Не полагается… Не по закону…
— Ну, ладно, Петр Иваныч, пойдем. С ними каши не сваришь, — вставая из-за стола, зловеще проговорил Кузнецов, бросая на стол податные книжки. — Я верю своим книгам, а ваши мне ни к чему. В них любой сборщик податей за бутылку что угодно напишет.
— Это же лихоимство, — промолвила вошедшая Маруся.
Кузнецов посмотрел на Марусю и насмешливо проговорил:
— А по моему разумению, так это дело обойдется без баб… Хы!.. Какая ведь Миликтриса Кирбитьевна выискалась! Ты можешь, мадам, поговорить со своим мужем потом. А вам, почтенные господа, вот что я скажу, — обратился старшина к моим братьям, подчеркивая каждое слово: — если завтра об эту пору вы не внесете в волостное правление сказанную вам сумму, оба пойдете туда… Знаете, во дворе волостном есть богоугодное место, каменный мешок… В клоповник! А потом выпороть прикажу вас.
— Так как же, Григорий Николаич?…
— Молчать! — грозно перебил старшина Павла и свирепо топнул ногой, отчего звякнула посуда в стеклянном шкапчике. — А потом каждый извольте позвать по солдату и накормить его… Поняли? — Пойдём, Петр Иваныч.
Они вышли, провожаемые глубоким молчанием. Этот рослый человек своим криком точно связал братьям язык. Опустив руки, они стояли понуро и не смотрели друг на друга.
— Эх! — произнес, наконец, сдавленным голосом Павел. — Пользуются случаем…
Он смял в комок свою шапку в больших скрюченных пальцах и направился к выходу, говоря тихо на ходу:
— Прощайте…